Текст книги "Воскресение Петрова"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Дрыжак Владимир
Воскресение Петрова

Владимир Дрыжак

ВОСКРЕСЕНИЕ ПЕТРОВА

Петров медленно шел по улице.

Он шел по улице и... И шел себе, куда ноги несли.

В общем, Петров теперь не знал, что с собой делать. То есть, он понимал, что можно, например, ничего не делать, но точно знал, что теперь это бесполезно. Либо он начнет что-то с собой делать, либо это произойдет без его участия.

Душа Петрова (а у Петрова была душа) то жалобно поскуливала, то угрюмо бурчала, а самочувствие было настолько отвратным... Хоть иди в церковь и свечку ставь, А где та церковь, и есть ли она вообще? Петров полагал, что последнюю церковь взорвали еще в тридцатые годы, потому что она бросала тень на светлое будущее...

А виной всему были отрицательные зарплаты в ведомости. Казалось бы, такой пустяк, но в результате жизнь дала трещину.

Да, церковь сейчас Петрову не помешала бы. На худой конец, мог бы сгодиться и партком, но с парткомами к этому времени уже начались проблемы, и оным стало не до прихожан...

Можно ли вообразить ситуацию, когда в целом государстве не осталось ни одного общественного института, где можно было бы исповедаться? Впрочем.., что-то еще осталось, но там, увы, не гарантируют тайну исповеди.

Петров, собственно, не был великим грешником – так, может быть, по мелочи – но кто доказал, что исповеди человек всегда жаждет в качестве средства отпущения грехов? Напротив, отпущение мало кого волнует, а все жаждут успокоения для души, обретения контактов с внешним миром, и тому подобной ерунды. То есть. вещей трудноопределимых и малопонятных.

Что же можно сказать о Петрове? Мало. Практически ничего. Ибо Петров был обыкновенным среднестатистическим индивидуумом. Были у него недостатки – а у кого их нет? Но, в общем и целом (хорошо, не правда ли?), Петров был законопослушным и лояльным гражданином. Он был типичным продуктом эпохи развитого социализма – интеллигентом во втором колене. В нашей стране глубина интеллигентности редко простирается далее второго колена. Более глубокие интеллигенты в свое время не смогли родиться, поскольку их отцы и матери были брошены на алтарь свободы и процветания родины. Так уж распорядилась История.

Не следует думать, что Петров был простак. Как говорится, отнюдь. Закончив полный курс университета по специальности "прикладная математика", он кое в чем разбирался весьма основательно. Например, в программировании или в радиоэлектронике. Более того, он знал, в чем суть теоремы Геделя. Если читатель знает, что это такое – пусть бросит в Петрова камень.

Но вот в идейном плане Петров действительно был не вполне, хотя сдал историю партии, политэкономию и научный коммунизм. Возможно, он сдал историю не той партии, или едал ее слишком основательно, ничего себе не оставив. В голове Петрова буржуазная пропаганда спокойно уживалась с плюрализмом мнений, рыночная экономика с ее регулированием, а вершина общественно-политического развития с развитием различных форм собственности и предпринимательством. Улучшение благосостояния соседствовало с инфляцией и ростом цен, а сильный центр – с сильными республиками. То есть, именно так, как и у нас с вами, благосклонный читатель:

Раньше... да, собственно, и теперь Петров понимал жизнь очень просто. Вот он Петров, вот мир. Мир живет по правилам. У нас одна партия, у американцев – примерно две, а в других местах – где как. Негры живут в Африке, китайцы – в Китае, остальные – где хотят. Мы живем здесь, и все в порядке. На все везде есть правила – если они выполняются, никаких проблем быть не должно. И до сих пор все так и делали выполняли правила. Почему же тогда в магазинах исчезла колбаса, и куда подевались пионеры во время выборов?! Если в Киргизии, Прибалтике и Тбилиси не хотят соблюдать правила, причем тут мы? Непонятно...

В общем, если говорить о винтиках, то винтиком Петров был первоклассным. И резьба не очень мелкая, и шлиц не сорван. И, наверное, если бы не этот случай, он все же пережил бы и перестройку, и демократию и суверенитеты, поскольку в текущих правилах они не упоминались и не ассоциировались с чем-либо определенным. Удар последовал с другой стороны.

Первое и незыблемое правило развитого социализма гласило: если ты ходишь на работу, то тебе платят зарплату, причем сумма зарплаты строго больше нуля и не менее одного рубля. Именно это золотое правило покачнулось, грозя повергнуть Петрова в хаос, и произошло это в тот момент, когда он взял в руки свежеиспеченную ведомость на зарплату. То, что Петров увидел в этой ведомости, не поддавалось осмыслению: против фамилии главного инженера предприятия красовалась цифра шестьдесят, причем эта цифра обозначала не рубли, а копейки, зарплата же директора и еще целого ряда ответственных лиц из первой десятки была попросту отрицательной. Но хуже всего было то, что упомянутая ведомость являлось продуктом жизнедеятельности программы, которую Петров изготовил полтора года назад, и которая до сей поры работала безукоризненно.

"Бред!" – подумал Петров и ринулся искать ошибку. Потом весь вечер и всю ночь гонял программу в режиме трассировки, но уловить момент, когда в утробе компьютера появлялись отрицательные начисления, не мог.

К утру Петров изнемог совершенно. Хотелось есть и спать, а более всего хотелось застрелиться. Но общество еще не достигло той стадии, когда программисты в централизованном порядке снабжались бы пистолетами, с тем, чтобы они могли исполнить свой долг в аналогичных случаях. Пистолеты выдавались только бабуськам из ВОХРа и, притом, совершенно в иных целях.

Петров сложил листинги программы в портфель, преисполнившись намереньем идти домой, как следует выспаться, а потом взяться за это дело всерьез без спешки и суеты. Позвонит в отдел и попросит отгул, потому что в таком состоянии... В конце концов, он тоже человек!

На проходной никого не было – час не пробил, и штурм турникетов еще не начался. Коллеги и сотрудники еще дожевывали свои яичницы и сдавали сонных отпрысков в железные руки воспитательниц дошкольных учреждений. На улице было холодно, сыро, грязно и пустынно...

И в этот момент... Нет, нечего особенного не случилось. Просто Петров взглянул на мир, в котором он жил, новыми глазами. Он как бы прозрел, но не вполне, а частично. Изображение было резким, контрастным, но исключительно черно-белым, а еще точнее – черносерым. Мир в этом изображении состоял из трех компонент: из грязи, асфальта и вранья. Причем, первые два компонента были налицо, а вранье неуловимо витало в воздухе. Петров вдруг понял, что его всю жизнь надували, и он всех надувал, сам того не ведая. Теперь он не понимал, как этому миру, состоящему из сплошного вранья, удается существовать? И понимал, что, вероятно, некогда этого не поймет...

Разумеется, образ мира, сотканного из лжи, был не более чем отражением внутреннего состояния Петрова, возникшего в результате ночного бдения и бесплодных исканий. Мир каким был, таким и остался – изменился сам Петров. И этот измененный Петров медленно двинулся по улице:

–

Итак, Петров медленно двигался по улице Горького. Или Калинина, а может быть Свердлова. Он собственно, понятия не имел о том, как называется эта улица, но, судя по тому, что это была не самая главная улица города, и не самая второстепенная, она с вероятностью девяносто девять процентов должна была называться одним из этих имен, ибо такие улицы должны быть в любом городе.

Он шел, не замечая прохожих и вывесок, думая об иксах, игреках, общих областях и параметрах, а также о своей горькой судьбине. И незаметно для себя, повинуясь светофору, свернул в какой-то переулок. Он бы шел и дальше, но переулок кончился, и на противоположной стороне поперечной улицы Петров обнаружил вывеску "Кафе гриль". Петров не знал, что такое "гриль". Но это загадочное слово произвело в его голове какое-то мозготрясение. Как будто сзади хлопнули по затылку чем-то мягким, но тяжелым. И неожиданно для себя Петров оказался в тесном помещении, где в прозрачном барабане крутились и скворчали цыплята, и, по крайней мере снаружи, они выглядели вполне съедобными. На два порядка съедобнее, чем любая колбаса. Но, как выяснилось, и цены были на два порядка больше, чем в тех местах, где продают обычную колбасу. Зато очередь – на два порядка меньше, чем в упомянутых местах.

Петров взял тарелку с цыпленком, заплатил, сколько взяли, отошел к высокому столику в углу и принялся за этого цыпленка с таким остервенением, будто тот оставался единственной преградой на пути к постижению истины.

Цыпленок близился к концу, когда к Петрову протиснулся какой-то тип с бутербродами и стаканом жидкого чая. Он бесцеремонно отодвинул пустые тарелки, разложил свою снедь и подмигнул Петрову, мол, ну, что, интеллигенция? Петров отвернулся и стал следить, как движется очередь, прикидывая, какой цыпленок кому достанется. Никакой системы обнаружить не удалось. Цыплята подчинялись только воле продавщицы – ее же пути были неисповедимы.

Тип сбоку не спешил начинать трапезу, а с интересом рассматривал Петрова. Потом выбрал среди пустых стаканов подходящий, внимательно оглядел его со всех сторон, покрутил носом, дунул внутрь и опять подмигнул. Петрову стало неудобно и неприятно. Он начал торопливо обгладывать последнюю ногу цыпленка, стараясь не смотреть на своего соседа. А тот, между тем, оглянулся, запустил руку во внутренний карман пальто и выудил оттуда початую бутылку.

Петров с отвращением отодвинул тарелку с остатками цыпленка и взялся за ручку портфеля, намереваясь удалиться.

– Что, осуждаешь? – неожиданно поинтересовался тип.

– Я?.. Н-нет. – Петров пожал плечами. – Мне что пожалуйста...

– Может, примешь за компанию?

Петров не пил. В том смысле, что не пил, как говорят, без повода, и тем более, что попало. Алкоголь производил на него какое-то одуряющее действие, и состояние собственного опьянения ему было неприятно. Когда обстоятельства вынуждали его принять сто грамм, Петров просто физически ощущал, что глупеет, что мир вокруг тускнеет, делаясь какимто серым, бездарным и никчемным, и что в этом мире нет никакого толку, кроме того, что он существует объективно.

Но сегодня у Петрова было сложное настроение, и неожиданно для самого себя на предложение соседа по столику он кивнул, что было воспринято как знак согласия.

Сосед деловито подобрал второй стакан и, прикрываясь бортом своего пальто, разлил содержимое бутылки строго поровну. Петров взял свою порцию, представил, как ему будет сейчас неприятно, когда эта вонючая жидкость потечет по пищеводу, как перехватит дыхание, и отвратительный перегарный запах ударит в нос, зажмурился и опрокинул стакан в рот.

Мир треснул и развалился на части, но довольно скоро опять соединился в единое, хотя и несколько расплывчатое, но все же целое. Петров понял, что теперь его ждут дальнейшие неприятности. Хотелось домой и спать, но уйти было нельзя, поскольку выпито, а стало быть, согласно правилам, выдан аванс на разговор. Правила Петров знал, да и этот тип, вызывавший в нем какие-то смутные воспоминания о дворниках, слесарях-сантехниках и гастрономных забулдыгах, так просто не отвяжется.

– Ну, что? Как пошло? – участливо поинтересовался тот.

– Н-нормально, – сипло выдавил Петров.

– Ты закусывай, не стесняйся. Чайком вон запей... Дрянь редкостная – "Агдам" пополам с "Солнцедаром". Из чего они ее гонят сейчас, не знаю, но раньше она называлась "Плодоовощное"... Нет, "Плодо..." Вот, опять забыл!

– "Ягодное", – буркнул Петров.

– Ну! – обрадовался товарищ по бутылке. Он запихал бутерброд в рот, с трудом прожевал его, и, опершись локтями на стол, критическим взором окинул Петрова.

– А ты, друг, что такой квелый? Жена из дому поперла, или на работе позвонок протерли?

– На работе, – признался Петров.

– А кем пашешь?

– Программистом.

– Программи-истом? Это которые на эвеемах, что ли? Ну, ты даешь! И как там нынче?

Петров не успел ничего сообразить, а только уже задним числом с удивлением зафиксировал, что выкладывает своему новому приятелю все свои беды и невзгоды. Тот слушал внимательно, поддакивал, а когда Петров кончил, пожал плечами:

– И всего то?..

– Мало тебе, что ли?

– Ерунда. Плюнь и разотри. Петров окончательно разделился надвое. Один из этих двух Петровых спокойно стоял и отрешенно наблюдал за тем, как другой, взвинчиваясь, пытается доказать собутыльнику, что неработающая программа вовсе не пустяк, и что события вчерашнего дня ставят крест недоверия на личные усилия Петрова в деле внедрения передовой информационной технологии.

– Да с чего ты взял, что в твоей программе есть ошибка? Может, она все правильно рассчитала.

– Как? – опешил Петров.

– Да вот так, – уверенно сказал тип. – Может они, эти твои сотруднички, ничего не заработали за месяц, а наоборот... Ты, главное, не дрейфь – прорвемся. Как звать-то?

– Петров.

– Да? – тип глянул на Петрова озадаченно, потом зачем-то дунул в свой стакан, словно бы ожидал, что от этого дуновения в стакане снова забулькает.

В стакане, однако, никаких перемен не наступило. Тогда тип уставился на Петрова. Петров растерялся. С одной стороны было непонятно, почему кто-либо должен сомневаться, что он, Петров – именно Петров, а не Иванов или Сидоров. С другой стороны, а какая, собственно, разница?

– Ты – Петров? – на лице типа отразилась теперь какая-то мучительная работе мысли.

– Ну, Петров!.. А в чем дело?

Петров забеспокоился. В самом деле, связался с каким-то босяком – мало ли что у него на уме...

Да, Петров забеспокоился, но в то же время ощутил какое-то внутреннее раскрепощение. Словно бы гора упала с плеч, ощущение раздвоения личности исчезло, равно как и тоскливое предчувствие чегото неприятного в самом недалеком будущем. Теперь он начал просто медленно вскипать.

– А врешь! – тип подпрыгнул на месте и, схватив Петрова за лацкан плаща, сделал такое лицо, словно уличил его в крайне неблаговидном поступке.

– Я – Петров! – закричал Петров, багровея. – Сам-то ты кто?! Отцепись!

– Тихо, граждане, – строго предупредила продавщица, не прекращая торговых операций. – Будете шуметь – выставлю.

– Это я Петров – понял! – зашипел тип, не оставляя попыток оторвать лацкан плаща Петрова.

– Ну и что, если ты – Петров, то других Петровых и быть не должно? Ты что, один такой Петров в мире?

– Я – Петров, – повторил тип, петушась. – А ну-ка предъяви паспорт!

Петров хотел показать ему шиш, но, неожиданно для самого себя выудил из внутреннего кармана паспорт и сунул его под нос оппоненту.

– На, читай: Петров Вадим Сергеевич!

С типом произошла разительная метаморфоза. Вместо того, чтобы изучать паспорт, он вдруг расплылся в улыбке и, хлопнув Петрова по плечу воскликнул:

– Так это ты? Ну, ты даешь! А я тебя сразу узнал!.. Не врешь?

– Вот паспорт – проверяй, – наседал Петров.

– Да не надо – я тебе верю. Я же сам Петров Вадим Сергеевич, что же я Петрову не поверю. – великодушно заявил тип. Потом, вздохнул облегченно и добавил. – Встретились значит. Надо это дело обмыть.

Петров слегка протрезвел. Перспектива продолжения контактов с этим нежданным-негаданным тезкой улыбалась ему весьма криво. Но тезка уже активизировался, подхватил портфель, взял Петрова под локоть и повлек его к выходу.

На улице было свежо, дул холодный апрельский ветер. В голове у Петрова прояснилось, и он теперь мог сопоставлять факты. Неужели этот тип тоже Петров Вадим Сергеевич? Такое совпадение – не может быть!

– Не может быть.., – повторил он вслух.

– Что не может быть? Что я – Петров? Что ты Петров может быть, а что я Петров – не может? Обижаешь, начальник!.. Все может быть. Я знал, что ты где-то есть, а вот где – не знал. Ну, теперь, слава богу, встретились...

Петров остановился и помотал головой.

– Знал?.. Как – знал? Откуда ты мог меня знать?!

– Да тут. понимаешь, какая история, Мне один знакомый сказал. что я не настоящий. Не весь. Что где-то моя половина бродит, и пока я ее не найду, никакого толку не будет.

Петрова взяла злость. И как его угораздило связаться с этим?.. Это же надо: еще какие-то полчаса назад они даже не были знакомы, а теперь вместе идут что-то обмывать... И несет какую-то несусветную чушь, прости Господи!

Он выдернул портфель из-под мышки однофамильца, круто повернул и двинулся в обратную сторону.

– Да та погоди, дурачок! – однофамилец догнал его и пошел сбоку,

– Ну, пошутил я, пошутил... Вот человек – шуток не понимает!

– Отвяжись! – коротко приказал Петров,

– Да ты послушай. Я же не:

– Тебе, дядя, чего надо? Иди, откуда пришел, пока я добрый!

– Ишь ты, ишь ты... Он добрый!.. Чего ты взъерепенился? Давай поговорим ладом...

В этот момент Петров переступил через свою интеллигентность и треснул однофамильца по голове портфелем. То ли порция внутрь сработала, то ли гнусное настроение и сырая погода, но он сделал то, чего не позволял себе с тех самых пор, как закончил школу. Последствия этой акции долго ждать не заставили. Однофамилец, не будь дурак, тут же заехал Петрову в ухо. Портфель упал, раскрылся, листинги программ вывалились на грязный тротуар. Мгновенно сбежалась толпа, а спустя некоторое время через нее протиснулся представитель власти, в лице постового, констатировавший пьяную драку с нанесением взаимных оскорблений, а также причинением менее тяжких телесных повреждений, и предложил пройти. Добровольные помощники из толпы собрали бумаги в портфель и вручили его милиционеру.

– Чьи документы? – строго спросил милиционер.

Петров было потянулся за портфелем, но однофамилец неожиданно и нагло заявил:

– Мои!

– Да ты что?! – на всю улицу закричал Петров, окончательно выведенный из себя поведением этого типа.

– А то. Мой портфельчик, и точка!

– Это мой портфель, – жалобно сказал Петров милиционеру.

– Там листинги...

– Разберемся, – сказал милиционер. – Пройдемте в отделение, там и разберемся, чьи это листики.

– Тоже мне, аристократ.., – язвительно заметил однофамилец.

– Пройдемте! – гаркнул милиционер, завершая дискуссию.

В отделении, куда они "прошли", народу било достаточно. Милиционер поставил их в очередь, сказав лейтенанту, сидевшему за конторкой, что "товарищи в легком подпитии нарушали общественный порядок, но без особого криминала, так что по десятке с носа – и можно отпустить".

Очередь двигалась медленно. Нарушители общественного порядка препирались и бранились, сваливая друг на друга все грехи. Петров уселся на скамейку, а однофамилец подсел рядом. Петров хотел пересесть, но свободных мест не было, и он только отвернулся.

– Нy вот, видишь, чем дело кончилось? Я тебя предупреждал, между прочим... Ты не дуйся, как индюк, а слушай. Участковому скажем, что, мол, братья, а поссорились случайно, понял? – Забубнил он.

– Что-о? Братья?! – Петров аж поперхнулся от злости.

– Но-но-но! Не очень то... А то ведь я могу и обидеться. Скажу, что ты меня публично оскорбил, и адью. Пятнадцать суток обеспечено.

– Пошел ты к...

– Ладно-ладно, посмотрим, кто куда пойдет! Разговор на этом прекратился. Петров, однако, постепенно начал осознавать, что попал в очень неприятную историю. Сообщат на работу, будут склонять в кулуарах... Зря он, конечно, погорячился. Лучше все уладить миром и разойтись, как в море корабли.

Он повернулся к однофамильцу.

– Ты что, действительно Петров, или так, придуриваешься?

– Я-то? Конечно Петров, а кто же я. по-твоему? Самый натуральный Петров Вадим Сергеевич – Вадик, значит. Родился в одна тыща девятьсот шестьдесят втором году, русский, беспартийный, холостой...

Петров похолодел. Он точно помнил, что в паспорт этот тип даже не заглянул – тогда откуда же он мог узнать год рождения?

– ...Место рождения – город Саратов, – проникновенным голосом вещал однофамилец, – отец – Сергей Никанорович, из служащих, русский, мать – Татьяна Петровна, украинка...

Про отца и мать даже в паспорте ничего не было! Только в метриках...

– Откуда ты знаешь? – прошептал Петров, чувствуя, как деревенеет лицо, и противно засосало под ложечкой.

– Да я тебе говорю, дураку, что мы с тобой – одно и то же. Неужели не понятно. Один и тот же человек, только в разных лицах.

– Ерунда какая, господи ты боже мой...

– Если бы... А этот твой господи, между прочим, был даже в трех лицах: отец, сын и святой дух,

– Святой дух.., – простонал Петров, – Идиот! Да ты просто сумасшедший!

Он попытался встать – ноги были как ватные.

– Сиди и не рыпайся, – строго предупредил однофамилец, А то залетишь на пятнадцать суток. На тебе мой паспорт убедись.

Он вынул из-за пазухи довольно свежий на вид паспорт и сунул его Петрову.

Петров взял паспорт дрожащими руками и стал читать подряд страницу за страницей – и то, что было напечатано, и то, что написано от руки. Это был сон, кошмарный сон! Петрову захотелось проснуться, но не мог, не знал, как это сделать. Паспорта отличались только пропиской, серией и номером. Однофамилец был прописан совсем по другому адресу, да и то временно.

– Ну, что? Убедился? Так что, брат, никуда ты теперь от меня не денешься. Теперь мы с тобой вдвоем! А я думал, что та уже знаешь, что не полный. Я и сам не знал, да вот один кореш надоумил. Сидим как-то в слесарке – это в подвале того дома, где моя бабулька живет, – ну, выпиваем по маленькой, а дядя Фаня мне и говорит... И говорит мне, значит, ты, говорит, Вадик, какой-то неполный. Где-то твоя половина бродит, и надо тебе ее найти. А я, говорит, давно к тебе присматриваюсь – все у тебя напополам. Даже водки – и той половинной дозы хватает. Мы – по триста, а ты сто пятьдесят – и готов. Я, конечно, разозлился, хвать его за грудки и ору, мол, какое право имеешь оскорблять, то да се... А он грустно так отвечает, дескать, вот, мол, попадаются такие люди, и в последнее время все чаще и чаще. Он и сам такой, поэтому знает. Только он – конченный человек, потому что его половина умерла. Сам, говорит, читал в газете – замминистра он был, заслуженный человек, сгорел, видать, на работе... Я его тогда ударил в сердцах, дядю Фаню. а он ничего. Полежал малость, очухался, и говорит: "А ежели ударят тебя по правой щеке – подставь левую. А у меня, Вадик, нет ее, этой левой щеки, оттого мне больно и грустно, что подставить нечего". Леригиозный, одним словом, был этот Фаныч, отравленный дурманом, но попал в самую точку. Я потом себя оглядел в зеркале, присмотрелся и на людях, и так, в одиночку, и понял: прав он на все сто! С тех пор ищу тебя, а сегодня в этой кафе вижу – что-то знакомое. Но значения не придал. Хорошо, что ты выпить не отказался...

– Так, кто там следующий? – крикнул лейтенант, сидевший за конторкой, не отрывая глаз от своих бумажек и протоколов.

– Но това-арищ лейтенант! – завопил индивидуум, с которым только что закончилось разбирательство.

– Все-все-все.., – лейтент махнул рукой, словно режиссер, считающий, что данная сцена уже отработана, и можно переходить к очередной.

– Но я же не виноват! Он сам... Вы же знаете этих...

– Гражданин, идите и не мешайте работать... Не мешаете?.. Мешаете! Следующий!

Петров вздрогнул.

Однофамилец вскочил и побежал к конторке. Одновременно вскочил и ринулся туда же еще один тип – между ними немедленно завязалась перепалка, в которой каждый отстаивал свое право на первоочередное обслуживание. Однофамилец упирал на то, что "он стоял вон за тем дядей", и что его "человек ждет". Конкурент же утверждал, что ничего подобного, он впереди, поскольку "с семи дожидается, и уже двоих пропустил".

Лейтенант взирал на спорящих философски, а потом сказал:

– Прав будет тот, кто справа. Здесь вам не закон джунглей, а учреждение. Посидите еще пять минут гражданин...

Однофамилец бросил победный взгляд на конкурента и поманил Петрова пальцем. Петров встал и приблизился к конторке. Он впервые имел дело с милицией, поэтому лицо его выражало полную обреченность. Хотя, с другой стороны, где-то в глубинах подсознания таилась надежда, что на милицию все эти штуки не действуют, и этот лейтенант сейчас мигом разберется в подоплеке дела, разоблачит однофамильца и восстановит статус-кво.

– Что у вас? Документы! – приказал лейтенант.

Петров и однофамилец подали свои паспорта. Лейтенант начал их листать, потом принялся сличать, задирая брови все выше и выше.

– Ну и ну-у!.. Вы что, близнецы? – поинтересовался он наконец, перейдя от сличения паспортов к сличению физиономий.

– Никак нет! – отрапортовал однофамилец. – Просто двоюродные братья. Его мать – мне тетка.

– Ага... ясно. Кто потерпевший?

– Да никто не потерпевший. Просто повздорили малость...

– А вы что молчите, гражданин?

– Я? – Петров страшно сконфузился. – Я.., в общем...

– Признаете, что нарушали общественный порядок?

– Признаем, – сказал однофамилец и пихнул Петрова в бок.

– Да, да, конечно..., – подтвердил Петров.

– Ну и отлично. Придется граждане Петровы уплатить штраф. Хулиганство мелкое – десять рублей.

– С обоих? – быстро уточнил однофамилец.

– С каждого.

– Но товарищ лейтенант...

– Гражданин Петров!

– Так я же только интересуюсь.

– Интересуйтесь молча.

– Займи червонец... Червонец есть? – прошипел однофамилец. Петров молча достал двадцать рублей, отдал лейтенанту, получил квитанцию, и они вместе с однофамильцем вышли на улицу.

– Ну что, Вадик? – почти нежно сказал однофамилец, обнимая Петрова за талию. – Что делать-то будем? К тебе подадимся, или ко мне? У тебя есть что выпить?

– Нет у меня ничего, – буркнул Петров.

– Тогда айда ко мне. Ты не бойся – у меня заначка есть. А бабка моя, она тихая. Иной раз и втроем завалимся, а она ничего. Пожурчит и отстанет. Так что?

Если бы неделю назад Петрову сказали, что он согласится поехать на квартиру к какому-то забулдыге с целью обмытая встречи, а перед, этим нарушит общественный порядок и будет оштрафован на десять (а фактически на двадцать) рублей, он бы не поверил. И тем не менее, на вопрос напарника сейчас он не ответил отказом. Просто не смог. То ли запас душевных сил истощился, то ли подействовали россказни однофамильца, то ли еще какие-то скрытые факторы...

События последних суток опустошили Петрова до дна морально и физически. Ему стало казаться, что над ним витает злой рок, потому что ничем иным он не мог объяснить себе происходящее. Петров и от природы был лишен того, что называется твердостью характера, а воспитание и общественное бытие не содействовали тому, чтобы он осозиад себя борцом. При том, что государство, в целом, всегда за что-то боролось, все его граждане не имели такой возможности, потому что все решения принимались без их участия. То есть цели и средства были определены заранее, а возникающие трудности и проблемы игнорировались по ходу дела...

В острых ситуациях Петров всегда пытался улизнуть, уклониться от направления главного удара судьбы и.тем самым,не обременять себя размышлениями, сомнениями и переживаниями, особенно неприятными из-за невозможности влиять на ход событий. Да и судьба до сего времени особенно не обращала на него внимания. Живет человек, никого не трогает – ну и пусть себе живет. Ясно. что он не боец, так зачем же мешать ему жить?..

Но вот сейчас, кажется, ее терпение истощилось. Петров знал, что беда не ходит в одиночку и ожидал новых напастей. Он попытался собраться с мыслями и чувствами, но ни те, ни другие ему не подчинялись.

"Боже мой! – Думал Петров, стоя на задней площадке автобуса. – Куда я еду? Зачем? И этот однофамилец... Как он мне надоел! Все время болтает чепуху... Но ведь в паспорте... Неужели я и он – один и тот же человек? Как это может – быть?.. Нет, этого не может быть!.. Потому что как же это может быть?!"

Автобус ехал долго и нудно. За это время Петров успел раза три продумать все свои мысли, но ни на одной так и не остановился окончательно. При всех своих недостатках Петров был сугубым материалистом, то есть в Бога не верил, в чертей – тоже, равно как в гороскопы, приметы и возможности, связанные с гипотетическими свойствами философского камня. А уж тем более не верил в переселение душ. Но в рамках материалистического мировоззрения. по крайней мере на сегодняшнем уровне его развития, он не находил объяснения фактам, имевшим быть.

Однофамилец Петрова в транспортном средстве чувствовал себя как дома. Он балагурил, передавал деньги на билеты, пробивал талоны, препирался с окружающими и никакого внутреннего дискомфорта, судя по всему, не испытывал.

Наконец, автобус остановился, Петрова вынесло набежавшей волной пассажиров, и он испытал неприятное чувство отчуждения, оказавшись среди людей, каждый из которых знал, куда и зачем он стремится, в то время, как сам Петров понятия не имел, зачем он здесь оказался. Однако напарник не дал ему времени на размышления, а схватил под мышку и повлек неведомо куда внутрь квартала, составленного из домов, как это принято теперь говорить, хрущевского типа. Текущие детали маршрута Петров не запомнил, но в конце концов они оказались на третьем этаже против двери квартиры за номером 66. Не хватало только одной шестерки, чтобы получилось то самое "число человеческое", о котором толкуется в последней книге Библии. И Петров, интересовавшийся первоисточниками, отметил это не без внутреннего сарказма.

Оказавшись против двери, напарник начал давить на кнопку звонка почти непрерывно, комментируя свои действия разного рода междометиями и хихиканьем.

– Ну, бабулька!.. А?.. Небось, закимарила. Сейчас мы ее (дзынь-д-р-р)... Глухая, как тетерев... Ну, вот же тебе (др-р-р)!

Когда терпение Петрова уже было на исходе, дверь отворилась. На пороге стояла бабка в платке и вязаной кофте.

– Явился! – забурчала она с ходу. – Нехристь окаянный! Вечно шляется дотемна, а потом явится... Опять дружков привел?

– Имею полное право, согласно конституции, – заявил однофамилец, снимая ботинки в тесном коридоре. – Заходи, чего стоишь? Петров зашел и тоже начал снимать обувь.

– А про водку в конституции ничего не написано? поинтересовалась бабка язвительно.

– Про водку там написано, что каждый человек имеет полное право удовлетворять свои потребности, но не имеет права, терять моральный облик.

– Чего?

– Облик, говорю, моральный! – заорал однофамилец так, что у Петрова в ухе зазвенело.

– Это у тебя моральный облик? Да у тебя, милок, облик такой, что вся харя лоснится...

– Ты, баб Нюся не ругайся, а готовь закусон. Сейчас сядем ладком, выпьем по маленькой, а там уж и за облик поговорить можно.

– Ирод ты окаянный, – заявила бабка и удалилась на кухню.

– Давай, проходи, – сказал однофамилец, – направо – там моя фатера, а слева бабкина. Еще тут студент живет. Тоже, вроде тебя, но поухватистей. И не пьет почти – на пятом курсе вечернего. Скоро кончит – будет начальником... БабНюся, а Витька дома?