Текст книги "Воскресение Петрова"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Петров думал. О чем же думал Петров? "И у них те же проблемы.., – думал он. – Интересное дело

– у всех одни и те же проблемы. Люди умудряются одновременно пребывать в разных местах. Сидять на работе, и в то же время стоят в очередях... Двойники, у всех двойники!.. Ну, положим, не у всех, а у некоторых, особо отличившихся. Хотелось бы понять, чем эти отличники отличаются от всех прочих? Может быть как раз тем, что в детстве были отличниками?.."

Голва болела все сильнее. Мысли набегали целыми косяками, а потом быстро улетучивались, или улетали на юг, или черт их знает. куда они девались, после того, как Петров их подумал!

"Боже мой! Голова просто лопается... О чем я думал? Или я только думал, что думаю, а на самом деле, ничего не думал? Просто какое-то раздвоение личности... A-a-a! Раздвоение вот оно! Говорят, что у людей иногда бывает такое... И может быть, последней стадией такого раздвоения является выделение каждой личности в индивидуальную оболочку... Да нет, я просто схожу о ума!"

Петров искоса глянул по сторонам – не следит ли кто-нибудь за ним? Нет, женщины теперь увлеклись новыми моделями трикотажных изделий из польского журнала мод:

– Петров, – услышал он вдруг, – вас тут к телефону просят.

– Сейчас, – Петров тряхнул головой. – Кто просит?

– Мужской голос: Не сознается! Петров подошел к телефону и взял трубку:

– Алло, я слушаю.

– Мне нужен Петров... Але! С кем я говорю? – послышалось на той стороне.

– Петров у телефона.

– Вадим Сергеевич?

– Вадим, Вадим! В чем дело?!

– Здравствуйте, Вадим Сергеевич. Вас беспокоит участковый.

– Слушаю вас.

– Нам необходимо встретиться и поговорить. Вы после работы свободны?

– Я после работы женюсь!

– А отложить нельзя?

– Нельзя. – зло сказал Петров в трубку. – Я уже откладывал довольно долго, так что медлить нельзя – можно проскочить мимо кассы.

– Хорошо, – участковый со своей стороны засопел в трубку.

– Тогда предлагаю встретиться... То есть, я вам официально предлагаю. Отпроситесь после обеда – сошлитесь на меня.

– У кого отпроситься?

– У своего начальника.

– Начальника нет, так что и отпрашиваться не у кого. Вы откуда звоните?

– С проходной вашею предприятия.

– Ну, тогда подождите, через двадцать минут перерыв. Пообедаем, а вы с меня заодно и допрос снимите.

– Не допрос, а просто беседа.

– Знаем мы эти беседы...

– Между прочим, встречи о милицией опасается только тот, у кого совесть нечиста или рыльце в пуху... Жду.

Петров подождал гудков и положил трубку.

–

Лейтенант топтался на месте возле проходной. Ему было неудобно оттого, видимо, что на него косились. Людской поток вытекал из дверей, кипел, бурлил и пенился. Он был целеустремлен, как горный водопад, а лейтенант напоминал замшелый камень на берегу...

Кстати, можно ли считать, что камень в подобном контексте, то есть у водопада, определим, как достигший дели? Спорно... То же самое относятся и к водопаду. Его цель – упасть полностью. Но она, увы, недостижима: Непрерывное же падение ни с какой целью не ассоциируется:

Хм, я, кажется отвлекся. Нижайше прошу меня простить. Возвратимся к Петрову:

Петров сразу отметил, что поставил своего визави в неудобное положение. И устыдился, ибо лейтенант был измочален взглядами только что не до дыр на шинели.

Увидев Петрова, лейтенант поднял руку. Тот кивнул и двинулся наперерез потоку сослуживцев. Последние с явным неудовольствием оглядывались, потону что теперь Петров плыл поперек течения, а это вызывало озабоченнвсть. Плыл бы он против течения – понятно. Вот человек, плывет против течения – верно, что-то забыл на рабочем месте, или просто борец за идеалы. А так – нет. Он не плывет по течению, не плывет против течения – куда же он плывет?! Странный тип... Уж не вздумал ли он плыть туда, куда ему нужно? И недаром им заинтересовалась милиция: А, впрочем, одним конкурентом в столовой будет меньше – пусть пока плавает...

Вот, примерно, какие мысли подозревал Петров в головах окружающих представителей рода человеческого, пока испытывал их терпение, упрямо пренебрегая своими обязанностями. Ибо святая обязанность каждого гражданина в обеденный перерыв восполнить запас трудовых сил.

– Здравствуй, лейтенант, – сказал он, протягивая руку. Куда вчера запропастился?

Интонация Петрова была несколько развязной – оттого, видимо, что он опасался неприятностей. Все же прописка дело серьезное.

– Здорово, Петров, – отозвался лейтенант ему в тон. – Как нога. Как жизнь?

– Пропарил – как новая! Спасибо за совет. А жизнь – что ей сделается.

– Ладно, – лейтенант посерьезнел. – Давай пройдемся. Кое-что расскажу. Или ты обедать собрался?

– Да нет, – Петров махнул рукой, – есть не хочется. Голова побаливает – лучше погуляем на свежем воздухе.

– Добро.

Некоторое время они молча, шли в потоке людей, потом свернули в переулок, лейтенант полез в нагрудный карман и достал паспорт.

– Я вчера провел расследование... Очень странное дело... В конечном итоге обнаруживаю вот этот паспорт. И что же я в нем вижу?..

– Мало ли, – сказал Петров и тоже достал паспорт. Открываю, я вчера вот этот паспорт и не верю своим глазам!..

Он открыл свой паспорт, лейтенант – свой. Фотографии на паспортах были разные, но в лицах изображенных людей обнаруживалось несомненное сходство.

– Интересное явление.., – пробормотал лейтенант. – И как вы это объясните, гражданин Петров Вадим Сергеевич? Два паспорта на одно имя! Все данные, кроме прописки совпадают. Подлинность проверена.

– Ничего не знаю, – сказал Петров, беря второй паспорт. Он повертел их в руках, потасовал, как колоду карт, а потом раскрыл один наугад. – Таак. Прописка – Лермонтовская семь. Это я. А этого гражданина, – он протянул второй паспорт лейтенанту, – я не знаю.

– Ну, так вот то-то же! – лейтенант взял протянутый паспорт и сунул его в карман. – Я вчера выяснил, что этот второй действительно умер. И в скорую помощь забежал... Ничего не понимаю! Как такое может быть? Вы что, близнецы, или родственники, или просто так, случайно похожи?

Петров ничего не ответил.

– Хорошо, а как вы паспортами обменялись? Ты его знал?

– Слушай, а тебя как зовут? – в свою очередь спросил Петров. – Не Виктором" случайно?

– Виктором... А ты откуда знаешь?!

– М-да... Я тебе сейчас поведаю одну историю. Только ты не собивай, а то у меня и так в голове кавардак...

И Петров в общих чертах изложил события последних дней.

Лейтенант выслушал всю историю до конца, ни разу не перебив. Единственное, чего не сказал Петров – это то, что лейтенант как две капли воды похож на упомянутого Виктора. Главный козырь он, на всякий случай, придержал. Вдруг, да лейтенанту придет в голову отобрать у Петрова его собственный паспорт с его собственой пропиской.

Но лейтенанту это в голову не пришло. Он только покачал ею. и поджал губы, когда Петров пересказал слух о директоре, и сморщился, когда речь зашла о ссоре двух женщин. А когда Петров изложил свою гипотезу о раздвоении личности, крякнул и буркнул что-то вроде "дожились!", или "достукались!"

– Что, антинаучная версия? – поинтересовался Петров.

– Да нет, почему... Нормальная... Только много в ней непонятного. Например, каким образом удваиваются паспорта, а?

– А они не удваиваются. Просто выдали, да и все. Мне, например, – выдали.

– Выдали... Просто так не выдадут. Нужны документы, на основании которых это можно сделать.

– А если документов нет?

– Будут устанавливать личность.

– Ну, а если не установят? Так и будет жить человек без паспорта?

– Да нет, – лейтенант неуверенно пожал плечами. – Вот со мной был случай. Приехал из деревни в институт поступать, ну, там, аттестат и все прочее взял, справки разные.., и, представляешь, на пляже сперли все подчистую. И штаны, и рубашку и документы в папке – все! Я – в милицию, прямо в плавках. Они меня приодели, запрос сделали... Пока то, да се, экзамены в политехнический уже кончились. Пришло подтверждение, копия аттестата, выдали временный паспорт и на работу пристроили. Пока тут вращался – присмотрелся, работа понравилась. Хочу теперь следователем стать. Поступлю на заочный в юридический... Так что, в принципе, паспорт можно получить даже без документов... А вообще-то у нас перепихнизм.

– Что-что у вас? – не понял Петров.

– Перепихнизм, говорю. Вот, скажем, прихватят какого-нибудь бомжа – ни паспорта у нею нет, ни чего другого, и сам пьяный в стельку – ни тяти, ни мамы не помнит. Сунут на пятнадцать суток, выпустят – справку дадут. В другом месте он ее предъявит – другую дадут. А там, глядишь, и до паспорта дело дойдет... Ну, в общем, – не знаю.., – завершил лейтенант свои рассуждения.

Петров покивал, мол, все понятно, но что-то здесь не то. Лейтенант, видимо, и сам понимал, что все его объяснения выглядят не слишком убедительно, поэтому раздраженно бросил:

– В конце концов, какая разница, откуда берутся паспорта? Тут люди двоятся, а ему паспорта подавай!

– Ты первый ко мне с этими паспортами привязался, между прочим.

– Да? – удивился лейтенант. – Ну, извини, я не хотел. Сам понимаешь – работа такая. Чуть что – паспорт! Как будто паспорт заменяет человека... Знаешь, где у меня эти паспорта? Вот здесь! – и он постучал ребром ладони по загривку.

– Знаешь что, иди ты со своими паспортами в то самое место! – разозлился Петров. – Кому что, а шелудивому – баня!

– Но-но, ты не очень-то.., – сказал лейтенант. – Это ты с работы удрал, а я, между прочим, при исполнении: Куда мы разогнались, кстати?

– Куда? – Петров остановился, повертел головой, а потом вдруг сказал. – Черт его знает! Не хотел тебе говорить, но что-то дергает... У тебя тоже есть двойник – я его знаю.

Лейтенант вздрогнул, и на несколько мгновений оцепенел, упершись рукой в стену дома. Потом снял фуражку, и рукавом шинели оттер выступивший пот.

– Ф-фу. – наконец произнес он, – Вот врезал... Прямо по темечку...

Его лицо начало медленно наливаться краской, и вдруг носом хлынула кровь. Петров всполошился, забегал туда сюда, не зная, что предпринять. В глазах встречных вместо сострадания и сочувствия читалось недоверие и какое-то тайное злорадство, мол, ага-а!, и тебя прижало!

А лейтенант стоял полусогнувшись, закрыв лицо носовым платком, и отмахивался свободной рукой, словно бы хотел сказать, мол, подожди, не дергайся, сейчас все пройдет.

Наконец, кровь перестала течь, он скомкал платок, вытер еще раз лицо и, сунув в карман, пояснил:

– Это у меня от полнокровия. Здоровья шибко много...

– Ты извини, я не хотел. Черт за язык потянул...

– Ладно, – лейтенант шмыгнул носом, – сейчас бы покурить, так курить бросил... Ты серьезно – про двойника?

– Шучу, – буркнул Петров и сплюнул. – В моем положении только шутки шутить...

– А я тоже смотрю – ты как-будто мня узнал... И кто он такой? Тоже. небось, забулдыга?

– Да нет, нормальный парень. Тот самый, который у бабки живет – студент-заочник. Его тоже Виктором зовут. Так что тебе, считай, повезло.

– Да? И здорово он на меня похож?

– Похож... Давай сейчас к этой бабке рванем. Встретимся с ним и все установим, – неожиданно предложил Петров.

Лейтенант помолчал, сделал неуверенный жест рукой, словно бы хотел что-то сказать, да передумал. Потом как-то криво улыбнулся и выдавал:

– Боязно... Не пойму, почему я?! Неужели я такое дерьмо?.. И что я такого сделал?

– Во! А я, по-твоему, кто? Да почему ты решил, что нужно быть дерьмом, чтобы раздвоиться?

– Сам же рассказал...

– Ну, спасибо! Аттестовал по первому разряду... Уж ты меня извини, но если кто-нибудь возмет на себя смелость клеймить, так это еще надо посмотреть, кто он сам!.. Ты глянь, что вокруг делается! Посмотри во-он на того дядю. Во-он, который прет сумку. Видишь? Чем мы с тобой хуже его?! Это только Господь сидит наверху чистенький и судит всех подряд. Ему хорошо – он дух святой. А мы грешные, живем на этой земле – нам как быть?..

– Тихо, тихо, тихо! – лейтенант сделав успокаивающий жест. – Чего ты раздухарился? Тоже мне. парламентарий... Видимо, у нас такая жизнь – способствует раздвоению. На собрании – одно, на кухне – другое... То-то, я гляжу, и с продовольствием в стране проблемы, и с промтоварами. Мы-то удвоились, а они – нет!

–Все черт-те как, – пробурчал Петров. – Нет, чтобы количество товаров удвоить – сами удваиваемся. Не-ет, так дальше жить нельзя:

– Надо утроить усилия, – поддержал лейтенант. – А бдительность – учетверить! я, кстати, уже начал... Но лучше всего упятерить производительность. Нам же говорено было нет, каждый в свою дуду дудит. И вообще, я уже давно стал замечать, что люди устроены очень интересно. Живут, себе, живут, все проживут и только потом обнаруживают, что так, как они жили, жить было совершенно невозможно. Любой другой способ жить бери наугад – заведомо лучше.

Петров посмотрел на лейтенанта подозрительно – не издевается ли часом? Но тот сохранял на лице полную серьезность.

– Ну да, ну да... Жизнь – штука сложная. Век живи – век лечись. Жизнь пройти – не прорубь переплыть, – заключил Петров философские обобщения спутника.

Лейтенант ухмыльнулся – они друг друга поняли.

– Так что? Идем на смотрины, или как? – поинтересовался Петров.

– Нет... Черт его знает! – лейтенант помолчал, размышляя.

– Знаешь, мне кажется, что с этим двойником лучше не встречаться. Почему-то это – нельзя. Должен быть какой-то запрет. Мы ведь ВАРИАНТЫ одного и того же человека, понимаешь?

Петров кивнул.

– Да нет, ты не думай, – лейтенант начал горячиться, – я не сдрейфил... Хотя, может быть, как раз, и сдрейфил. По-моему, если мы встретимся, то один из нас должен... Ну, понимаешь?

– Концы отдать?

– Нет, не то, чтобы отдать, а... в общем, исчезнуть. Это – как во времени... Не могу же я встретиться с собой вчерашним.

– Эк, метнул! – вырвалось у Петрова.

– А что? Я читал про машину времени: ее нельзя построить, потому что тогда можно улететь в прошлое и все там испортить. И после этого тебя уже не должно быть по проекту, а ты уже есть!

– Понял, – сказал Петров и наморщил лоб. – Что-то в этом есть. Ты хочешь сказать, что двойники – взаимоисключающие варианты? Скажем, так: разложение личности по базису ортогональных психофизиологических функций. Свежо!

Лейтенант посмотрел на Петрова с уважением и даже языком поцокал.

– Да, брат, – сказал он, – тут мне слабо. Вот что значит интеллигенция: только намекни – он тебе моментально из твоих же глупостей теорию сотворит.

Теперь они оба развеселились и быстрым шагом двигались по переулку. Хотя куда они идут, ни тот, ни другой не имели ни малейшего понятия. Кончилось тем, что оба купили в подвернувшемся киоске по две порции мороженого, зашли в небольшой сквер между двумя старинными домами, выбрали скамеечку, уселись рядом и закинули ногу на ногу. А вот дальнейшие их действия были различны.

Петров свое мороженое слизывал, причем обслуживал обе порции по очереди, поскольку они таяли одновременно и обе нуждались в облизывании.

Что касается лейтенанта, то он кусал одну порцию и пытался уворачиваться от капель мороженного, стекавших с другой. Это ему удавалось, но не вполне. Зато он первым покончил со своими стаканчиками, очистил кровавым носовым платком полы шинели, после чего начал вертеть головой, изучая окрестности.

Сквер окружал со всех сторон небольшую площадку, художественно оформленную газоном с жухлой травкой и какими-то бывшими лютиками. На площадке – ровно посередине располагался небольшой, но с виду очень солидный постамент, а на постаменте возвышалась бронзовая фигура человека, стоящего в полный рост и смотрящего куда-то вдаль. К сожалению, никакой дали там, куда он смотрел, не было, а была стена дома, обшарпанная и унщшя. По отношению к скамейке, где сидели Петров с лейтенантом, памятник стоял несколько боком и частично даже спиной, посему трудно было судить, кто увековечен в этом сквере, хотя, ориентируясь на сюртук, шляпу и трость, можно было сделать вывод о том, что этот человек жил в прошлом веке.

– Слушай, Вадим, ты знаешь, кто это там стоит? поинтересовался лейтенант.

– Нет, – сказал Петров и лизнул мороженое. – Я тут вообще первый раз.

– На Пушкина не похож, да и на Лермонтова не тянет... Какой-нибудь декабрист-разночинец.

– Что это ты сказанул? – Петров усмехнулся и опять лизнул мороженое.

– А что? – лейтенант сделал жест, долженствующий означать, что если он не прав, то пусть его поправят.

– Как-то уж очень смело ты, Витя, соединил декабристов и разночинцев. Просто даже завидно!

– Что-то в голове от школы осталось, – пробормотал лейтенант, как бы извиняясь. – Не знаю. то ли у меня работа такая, то ли я сам деградировал, но, если честно говорить, за последние два года, наверное, только пару книжек и прочитал. Из школы помню какие-то стишки, а больше ничего не помню. То с пацанами воюю, то алкашей гоняю, а то вообще непрерывные семейные скандалы. По-моему мы раньше лучше жили, – добавил он неуверенно.

– В каком смысле?

– А не знаю... Веселей как-то. И дружней. Цель была, что ли?

– Да уж... Жилии – не тужили, – поддакнул Петров. Особенно весело жили, когда этот верный ленинец последние годы доживал. Я учился тогда – веселились до упаду! А потом, когда хоронить начали, сразу все посерьезнели.

– Зато теперь живем и радуемся! Демократия, гласность, плюрализм... и этот, как его... А! Популизм!.. Все рыскают по магазинам, ищут, где талоны отоварить. И вот, обрати внимание, никто работать не хочет, а наоборот, хочет нагреть своего ближнего.

– Ерунда. Работать хотят – коммунизм строить надоело.

– Ну, как же! Этот ему апельсины или, там, розы на базаре втридорога торгует, а тот, обратно, за сотни копеечную деталь от "Жигулей" втюхивает. И оба рады до полусмерти! Неужели непонятно, что никакая коммерция не поможет, если работать не будем? Сколько наработаем, столько и потребим – никто нас задарма, как поляков, кормить не будет. У нас Бжезинского в Штатах нету!

– Что это тебя понесло? Бжезинского приплел...

– Да так, – зло сказал лейтенант, – надоело! Сам не знаю, что плету... Пойдем, глянем, кто это?

– Кто – кто? – не понял Петров.

– Ну, памятник этот.

– Дался он тебе...

– Пойду, – произнес лейтенант, поднимаясь, – повышу свой культурный уровень.

Он не спеша двинулся по аллейке к памятнику, обогнул его слева и остановился в небрежной позе. Однако через несколько секунд поза лейтенанта изменилась – он задрал голову так, что фуражка упала назад, потом подпрыгнул, быстро подхватил эту фуражку и рысью побежал назад.

Петров вскочил со скамейки и быстро пошел навстречу лейтенанту, лицо которого выражало самую крайнюю степень удивления, какую только можно выразить на лице. Лейтенант два раза споткнулся, причем оба раза вынужден был ловить фуражку, никак не желавшую оставаться на голове, а когда приблизился, закричал, слегка заикаясь:

– С-слушай, там... Н-ну, дурдом!.. Там Петров!

– Какой Петров? – удивился Петров.

Лейтенант, не отвечая, схватил его за рукав и потащил к памятнику. Петров упирался, но не очень активно.

К постаменту с той стороны, куда был обращен лицом памятник, прикреплялась мраморная доска с отбитым низом, на которой выпуклыми рельефными буквами было написано: "Петров Вадим Сергеевич". И ниже: "Участник... Родился в...". Низ доски был отбит столь удачно, что ни дату события, участником которого был означенный Петов, ни дату его рождения, а тем более дату смерти, установить не представлялось возможным.

Однако то, что прочитал Петров на этой табличке, по силе воздействия не могло идти ни в какое сравнение о тем, что он увидел, подняв глаза выше.

Никакого памятника на постаменте не было, а вместо него стоял некий индивидуум в сюртуке, с тростью в одной руке и шляпой – в другой. К чести его, он стоял довольно неподвижно, а поскольку вся одежда, лицо и руки были покрыты бронзовой краской, то издалека он вполне мог сойти за бронзовую фигуру.

Петров довольно долго стоял, задрав голову, словно соображая какое междометие наиболее адекватно отразит его внутреннее состояние. А "памятник" тоже стоял неподвижно двигались только глаза, и все больше кривился рот.

Наконец он не выдержал и прошипел:

– Ну, что уставился как придурок? Иди отсюда!

Лейтенант, стоявший рядом с Петровым, пришел в себя первым.

– Эй, ты – ты что там делаешь? – поинтересовался он.

– Не видишь, что ли? – буркнул "памятник". – Стою... Стукни-ка своего друга по башке – может из него тоже что-нибудь вылетит, – посоветовал он.

Теперь дар речи вернулся и к Петрову.

– Послушайте.., – сказал он и сглотнул слюну, – Зачем это?.. Вы же не,.. Я не понимаю...

– Вырастешь – поймешь, – "памятник" воровато оглянулся по сторонам и изменил позу, – Мужики, я вам серьезно говори: валите отсюда. Сидели же на скамейке – идите, еще посидите.

– А мы уже насиделись, – заявил лейтенант. – Сдается мне, что ты грубишь и нарушаешь общественный порядок, имей ввиду – я при исполнении.

– Чего-о? Да мне на тебя начхать! Тоже мне... Я, если хочешь знать, сам тут при исполнении.

– Ну?! Ай-яй-яй... И что же ты исполняешь? – лейтенант глянул на Петрова и, подмигнув, строго добавил. Хулиганству у нас бой – понял?

– Ты меня на "понял" не бери, понял! – "памятник" еще раз огляделся по сторонам, потоптался, словно бы разминая затекшие ноги, и присел на корточки.

Его бронзовое лицо показалось Петрову знакомым. Где-то он его видел...

– Слушайте, мужики, дайте закурить, – сказал "памятник". Пятый день стою – уши пухнут.

– Да кто же тебя тут держит?! – лейтенант повысил голос. – Краской намазался, шляпа, тросточка: Что ты из себя идиота корчишь! Ты что – неформал?

– Слушай, заткнись, пока я тебя вот этой штукой по балде не огрел, – "памятник" погрозил тростью, потом демонстративно сплюнул, и плевок пролетал в опасной близости от головы Петрова.

– Ну-ка, слазь! – приказал лейтенант. – Слазь, говорю! Ишь ты, распоясался. Я тебе поплююсь! Слазь немедленно!

– А вот не слезу – что тогда?

– Вызову наряд милиции – они тебя живо снимут и поставят в другом месте.

– Плевал я и на тебя, и на них. Я памятник – понял? Выполняю общественные функции.

– А-а-а.., – протянул лейтенант, – ну, тогда – понятно. Тогда стой. Но только чтобы никаких антиобщественных проявлений – ясно?

– Заметано, начальник! А закурить дадите?

– Нет, мы не курим, и тебе не советуем... Памятникам в СССР курить запрещено. А детям – тем более.

Петров все никак не мог прийти в себя. С одной стороны, происходящее казалось ему смешным, а с другой, походило – на какой-то сюрреалистический фильм. С третьей же стороны, в этом памятнике было нечто зловещее. Какой-то намек на что противоестественное, окаменелое и нелепое. И бессмысленное.

Лейтенант же, казалось, ничего этого не чувствовал, а, наоборот, ему было интересно и весело играть роль недалекого стража порядка.

– Кстати, а чей ты памятник? – поинтересовался он.

"Памятник" ткнул своей тростью в мраморную доску:

– Читать умеешь? Читай.

– Тут написано – Петров.

– Раз написано, значит так оно и есть.

– А кто он, этот Петров?

– А твое какое деяо?

– Просто интересно, – продолжал лейтенант обхаживать "памятника", – Петровых вон сколько, а памятник не каждому ставят.

"Памятник" хмыкнул, уселся на постамент и свесил ноги. Потом снял шляпу, надел на трость и начал вертеть. Вид у него был довольно легкомысленный и бесшабашный.

– Интересуешься, значит? – сказал он. – Ладно, так и быть, скажу. Петров – это я.

– Ты?! Не понял!.. Вот этот Петров B.C., участник... это ты?

– Да, участник. А что, нельзя?

– Почему – нельзя... Можно. В чем же ты участвовал?

– В чем-нибудь, да уж непременно участвовал. А на вывеске и не значится ничего. Сказано – участник, вот я – он самый и есть.

– Ты что же, сначала поучаствовал, а потом сам и встал?

"Памятник" выразительно посмотрел на лейтенанта, потом покрутил пальцем у виска и сказал:

– Ну, ты, брат, совсем... Ни в чем я не участвовал. Подумай своей тупой башкой, как я мог быть участником, если я – памятник?

– Зачем же ты тут стоишь?

– Зачем памятники ставят. Чтобы помнили.

– А может быть ты просто так... Скульптурная группа.

– Сам ты – группа! – разозлился "памятник". – Сказано ведь – памятник. И написано – кому.

– Поня-атно, – протянул лейтенант, и было заметно, что он мучительно подбирает новый вопрос, но все вопросы, ввиду полной абсурдности ответов, куда-то улетучились.

Теперь пришла очередь вмешаться Петрову. Но он не мог. Его мозг словно бы одеревенел. Наконец Петров пересилил себя и произнес:

– Простите, но раз уж мы, так сказать.., то не могли бы вы пояснить, что именно сделал этот Петров, зa что именно ему полагается памятник?

– Да черт его знает! Я уже и не помню толком.

– То есть как это, ты не помнишь? – вмешался лейтенант, Ты памятник, или не памятник?

– Ну, памятник.

– И не помнишь?

– Так это когда было-то... В начале века.

– Как в начале? – теперь лейтенант начал выходить из себя всерьез. – Ты говори-говори, да не заговаривайся!.. В начале века... Как же ты дожил до сегодняшнего дня?

– А с чего ты взял, что я дожил?

– Ты что – покойник?

– Сколько можно долдонить, я – памятник. Был бы я живой, кто бы меня памятником поставил! И хорош бы я был...

Лейтенант растерянно глянул на Петрова и пожал плечами.

– Я сейчас чокнусь, – сказал он. – Бред какой-то... Да он, верно, сам сумасшедший... Слушай, ты, как там тебя, ты, случайно, не из психушки?

– Дурак, – флегматично ответил "памятник" и укоризненно покачал головой. – И как только таким форму советского милиционера доверяют?.. Ладно, будь по-твоему: я сумасшедший. А здесь кто должен стоять?

– Кто.., – лейтенант опять посмотрел на Петрова и еще более растерявшись, добавил. – Откуда я знаю. кто... Этот, наверное, настоящий Петров. То есть, как его.., памятник.

– А я кто, по-твоему?

– Ты – живой мужик.

– Почему ты так решил? Что во мне такого живого?

– Так ведь руками-ногами шевелишь...

– Х-ха! Вон экскаватор тоже кое-чем шевелит. Что, он тоже живой?

– Вот черт! – в сердцах воскликнул лейтенант и пихнул Петрова в бок. – Скажи ты ему что-нибудь. Чем там живое от неживого отличается?

Петров пожал плечами. С ним происходило что-то непонятное. Время от времени перед его глазами словно бы возникала какая-то занавеска, или кусок полиэтиленовой пленки, мир сразу делался нерезким и мутнобелесым. Потом занавеска шла волнами и исчезала. Но не успевал он сосредоточить свое внимание на чем-нибудь определенном, как мир снова расплывался.

– Ну, чего ты? – сказал лейтенант, заглядывая Петрову в лицо. – Плохо?

– Нормально.., – выдавал Петров и сделал такой жест, словно бы хотел сдвинуть занавеску.

Самое интересное, что занавеска действительно сдвинулась, и он увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию "памятника". Теперь Петрову стало легче, он вспомнил, о чем шла речь и сказал:

– Вы ведь нас слушаете, возражаете нам, то есть думаете. Совершенно непонятно, почему вы считаете себя неживым?

– Честно говоря, я и сам толком не могу объяснить, почему это так, но то, что это так – ручаюсь.

– Он ручается! – воскликнул лейтенант. – Раз неживой, значит покойник. А покойники ни за что не ручаются.

– Слушай, а на тебя не зря погоны надели, – ехидно сказал "памятник". – Вон дом стоит неживой – он что, покойник?

Петров попытался воздействовать на "памятника" еще несколькими аргументами в пользу того, что тот все же живой, но "памятник" всякий раз изыскивал контрдоводы, и под конец Петров вынужден был отдать себе отчет в том, что отличить живое от неживого нет никакой возможности. По крайней мере, он сделать это убедительным образом не может.

"Памятник" сидел на постаменте и разглагольствовал теперь на самые отвлеченные темы, опровергая свой собственный тезис о том, что он неживой. При этом "памятник" жестикулировал, почесывал себе то нос, то щеку, отчего бронзовая краска на лице местами пообтерлась, и он стад походить на трубочиста, каким тот описан у Ганса Христиана Андерсена. Что касается лейтенанта, то последний выбрал какую-то странную тактику: вопросов больше не задавал, сочувственно поддакивал, кивал, и попеременно сдвигал фуражку то на затылок, то на лоб.

– ...У нас, у памятников, жизнь вообще сволочная. Ни тебе профсоюзов, ни льгот, – вещал "памятник", – а на законы плюют. На постаментах расписываются, кому не лень, и рисуют всякую похабщину. А что здесь творится вечерами – это, ты меня извини! Тут вот, прямо на газончиках и располагаются... С одной стороны на троих разливают, а с другой – плащик подстелят и... Неформалы гуртуются, другой раз послушаешь уши вянут, днем бабки о внуками гуляют – эти все про пенсии, очереди и цены. Представляю, о чем в этих очередях толкуют!.. Между прочим, фарца здесь каждый день крутится. Торгуют всем подряд: тряпками, книжками, кассетами, даже и марафетик циркулирует, а милиция ушами хлопает... Короче, разболтался народ.

– Да, – подтвердил лейтенант, сдвигая фуражку на нос. народ выходит за рамки...

– Точно! И погода – дрянь. То дождь, то снег, а стой, хоть тресни. Вон. в углу, видишь? Помойка, кругом мусор, а сверху еще и кислота льется... Но самое главное, не могу понять, зачем им нужно постамент расписывать. Если ты писатель – заведи себе личный постамент и пиши, сколько влезет!.. Птицы гадят, и люди туда же... Во, погода вроде разгулялась, а тучки ходят. Опять закапало.

– К грозе дело идет, – сказал лейтенант и сдвинул фуражку на затылок. – И Петров мой что-то скис...

– Какой Петров?

– Да вот этот, – лейтенант кивнул в сторону Петрова. Тоже, между прочим, Петров Вадим Сергеевич.

– Кто?.. – "памятник" подпрыгнул на месте. – Не понял!.. Вот этот? Он – Петров?

– Петров. А в чем дело?

– И что, Петров Вадим Сергеевич?

– В чистом виде.

– Врешь! Петров умер! Иначе чего бы я ему стоял... Пять дней назад умер – я сразу же и встал...

– Как это – встал?

– А так и встал. Он же умер – все, можно стоять.

– Это не он – однофамилец умер.

– Откуда ты знаешь, что умер не он?

– Да вот знаю. Собственно, это был один и тот же Петров, но в двух лицах. Одно лицо скончалось, но второе-то живо. Вот оно сидит, так что ты, выходит, зря стоял.

– В двух лицах?.. – недоверчиво переспросил "памятник". Такого у нас еще не было... Черт! Надо же.., – он сплюнул. Только ведь стал нормально, и на тебе. А тоже чувствую – не стоится. Должен одеревенеть, или, там, окаменеть, так нет, дергаюсь... Вот ведь черт!

– Да, видать, дал ты маху, – философски заметил лейтенант.

– Маху? Это не я дал маху. Это вы тут с ума все посходили! Нет, чтобы жить нормально и нормально умирать, устроили балаган. Невозможно работать!

Петров теперь чувствовал, что утрачивает свойства личности. Он помнил, что должен сегодня еще куда-то успеть, но начисто забыл, куда именно. Более того, он совершенно потерял ориентацию и теперь не знал, куда нужно двигаться, чтобы попасть в знакомые места. Петрова посещали какие-то совершенно отвлеченные мысли, казавшиеся о виду очень важными, почти гениальными, но при первой же попытке их осмыслить, распадавшиеся на отдельные понятия, сами по себе лишенные ощутимого смысла. Например, вдруг, среди ясного неба, в голове Петрова объявился следующий тезис: "распаду личности предшествует крушение надежд и утрата связей с реальной действительностью" Но стоило ему тряхнуть головой, и эта мысль, как целое, бесследно исчезла, остались только слова, слоги и звуки. Более того, Петрову показалось, что кто-то другой в его голове, или какая-то ее отдельная часть, самостоятельно продуцирует мысли, нагло игнорируя тот факт, что голова принадлежит собственно, Петрову, и прежде всего сам Петров обладает преимущественным правом на ее использование в целом.