Текст книги "Ведро лягушек"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Шесть штук, – Дорофеев протягивает стопку.

– Вот и отлично. Ну, что же, коллеги, пора закругляться. Время – к десяти, да и, если говорить честно, мы не очень готовы обсуждать вопрос на содержательном уровне. Однако, имеется аспект, который нуждается в немедленном обсуждении. Как известно, ученый совет является, так сказать, законодательным органом института, и от того, какую позицию мы займем, многое зависит. Мы должны выработать некую линию поведения. Шила в мешке не утаишь, и стараниями товарища Никешкина происшествие непременно станет, если уже не стало, достоянием гласности. Но дело даже не в этом. Дело в том, достаточно ли у нас оснований, чтобы обсуждать вопрос серьезно, то есть считать, что данное происшествие имеет то или иное научное значение. Если да, то необходимо предпринимать какие-то усилия для изучения феномена, а если нет.., то нет. Но если все-таки да, то решение нужно принимать сейчас. Какие будут мнения?

Первым откликается Дорофеев:

– Как я понял, в случае положительного решения мы предпримем некие коллективные усилия?

– Совершенно справедливо.

– А если нет?

Я улыбаюсь:

– Тогда каждый будет действовать в соответствии со своими представлениями о научной этике.

– Но рисунки останутся у вас?

Вот упрямый черт!

– Мы померяемся представлениями – у кого они больше, тот и возьмет себе рисунки.

– Угу.., – Лиегис задумчиво теребит кончик носа, – ну и ну-у... Вот вам аналогичный случай: вчера мой внук принес домой полведра лягушек и на вопрос "зачем?" ответил, что собирается проводить научные опыты. Я его похвалил и только потом удивился: где в центре города он добыл такое количество лягушек? Спросил, а он говорит, что в подвале нашего дома... Я не поверил, полез в подвал, а там, действительно, этих лягушек – тьма!.. Так вот, наука – это хорошо, но сначала объясните, откуда в подвале лягушки? Лягушки живут в болоте!

– А в твоем подвале нет болота? – интересуется Нестеренко.

– Болота там нет, но, в общем сыровато, и комары летают тучами.

Базар! Прекращаю:

– Вы это к чему, Константин Эдуардович?

– Да так, к слову пришлось.., – он мотает головой. Бр-р-р! Полведра!.. – поворачивается к Лебедеву. – Скажите, а раньше кто-нибудь пробовал рисовать картинки на графопостроителе? Лебедев? Только честно.

– Я – честно, а вы мне – выговор.

– Да нет, ну что вы! Слово кабальеро!

– Это меняет дело. Примерно год назад мы нарисовали портрет Хеменгуэя.

– И как, хорошо получилось? – очень живо осведомился Лиегис. – Портретное сходство было?

– Было, но не очень. На этих рисунках гораздо лучше.

– Хм!..

– Константин Эдуардович, меня не покидает ощущение, что вы кого-то подозреваете в аморальном поступке.

– А что прикажете делать? В чудеса не верю.

– Но лягушки-то в подвале действительно были – этого ты не станешь отрицать? – говорит Нестеренко.

– Да, были! Я видел их собственными глазами. А здесь нет. Покажите мне подвал, откуда взялись эти "лягушки", – он делает жест на стопку рисунков.

– А если Лебедев даст торжественнее клятву, что не причастен к созданию Данных м-м-м...

– В науке клятвы ничего не значат. Мне нужны доказательства. Пусть этюд, пусть все остальное, но объективно у него было три часа времени, а за три часа можно ого-го!...

Замечаю движение руки Голубина, как будто он собрался что-то сказать, а потом передумал.

– Алексей Дмитриевич, а вы что думаете по этому поводу?

– Вы знаете, мне кажется... Можно еще раз взглянуть?.. Там, знаете ли, позиция...

Передаю рисунки Голубину. Лиегис смотрит на него, как удав на кролика. Алексей Дмитриевич медленно перекладывает рисунки, вертит так и сяк, наконец, останавливается на одном.

– Вот, извольте взглянуть.

На рисунке изображен все тот же Лебедев, склонившийся над шахматной доской.

Лебедев подскакивает.

– Черт, как же я раньше не обратил внимание! Откуда доска!? Вот, Константин Эдуардович, откуда в пультовой доска?!

– А вы ее туда принесли! – парирует Лиегис небрежно. Нет, Сергей Дмитриевич, я этого не утверждаю, разумеется. А просто хочу сказать, что не вижу в этом ничего сверхъестественного. В каждой лаборатории есть любители, блиц гоняют повсеместно... Там, кстати, часов нет?

– Лебедев играет блиц партию с компьютером – эпохальное событие! – замечает Богомолов ехидно. – Договорились мы тут до чертиков.

– Коллеги, я, собственно, не это имел в виду...

Замечаю, что у Голубина трясутся руки. Сколько же ему лет, интересно? Ба, да он взволнован!

– ...Обратите внимание, коллеги, – Голубин приподнимается, возбужденно тычет пальцем в рисунок, случайно задевает локтем очки на лице Богомолова, и они съезжают набок. Заметив, что Алексей Дмитриевич совершенно тушуется, пробует помочь Богомолову водрузить очки на место, а тот пытается увернуться...

– Алексей Дмитриевич, – говорю как можно мягче, оставьте в покое Дениса Давидовича, он сам справится.

– Справится?.. Ах, да, извините, голубчик, я так разволновался... Богомолов снимает очки, прячет их в карман, близоруко щурится и улыбается.

– Я вам помешал, Алексей Дмитриевич, продолжайте, мы вас слушаем.

– Ах, да! Вот ведь какая штука!.. Господи ты боже мой, ведь сто раз стояла на доске, а я не заметил... Ведь ничья, чистая ничья!

Все повскакали с мест, сгрудились вокруг Голубина, а он, бедняга, даже с лица сошел. Как бы его... Только инфаркта здесь не хватает!

– Алексей Дмитриевич, бога ради, не волнуйтесь вы так. Объясните нам, будьте любезны, что там у вас стряслось. Прямо свет клином сошелся на этой позиции.

Голубин смотрит на меня словно я сморозил бог весть какую глупость. Наверное, сам Христос не испытал столь тяжких страданий.

– Ну что? Что произошло?! Товарищи, успокойтесь! Сядьте по местам... Все. Слушаем Алексея Дмитриевича!

Он протягивает мне лист, тыча пальцем в изображение шахматной доски.

– Вы видите? Видите эту пешку?!

– Вижу, вижу... Черная пешка.., кажется здесь мат на доске.

– Да не мат, вы понимаете, не мат! Пешка берется на проходе, и – ничья.

– Дх, вот оно что?! Действительно, шах пешкой с пятой горизонтали.., а почему вы решили, что она сделала ход на два поля? Может быть на одно?

– Да нет же! Ведь тогда она могла взять ладью, а этого никак не могло случиться... Что вы мне тут голову морочите, я вам говорю, что она продвинулась на два поля – кто этюд составил: вы или я!?

– Ну, разумеется вы.

– Вот! А теперь – ничья. Этюд опровергнут!

– Неужели стоит так волноваться из-за этого. И потом, может быть никто этого и не заметит.

– Что я вам халтурщик какой-нибудь! Да ведь вы ничего не поняли, батенька мой. Бес с ним, с этюдом, но эта позиция возникает из исходной после двадцать шестого хода – вы понимаете?! Я занимался этюдом целый год и не увидел этой позиции, а кто-то за четыре часа нашел ее и увидел опровержение. Это совершенно невероятно, просто немыслимо! Это за пределами человеческих возможностей – спросите кого угодно, любого гроссмейстера... Нефорсированный побочный вариант с очевидным преимуществом у белых.

Я, конечно, небольшой специалист в области шахмат, но даже мне известно, что эндшпильные позиции очень трудно считать и даже выдающиеся мастера углубляются максимум на десять – пятнадцать ходов. А тут – двадцать шесть!

Все в полной растерянности смотрят мне в рот, а что тут скажешь!

Следующие полчаса ученый совет с вернувшимся Лебедевым во главе углубляется в варианты Голубинского этюда. Результаты неутешительны. Да, позиция на рисунке возникала после двадцать шестого хода белых и опровергала этюд.

Когда этот факт доходит до сознания моих коллег; устанавливается странное молчание. Все сидят с чинным видом, переглядываются и свои мнения держат при себе. А скорее всего, никаких мнений нет вовсе. Какие уж тут мнения!

– Так какие будут мнения, господа хорощие?

Я знаю, что они сейчас думают. Против фактов не попрешь, а факты свидетельствуют об одном: в тот вечер в утробе компьютера родилось нечто, обладающее художественным восприятием, творческим воображением и умеющее вдобавок рассчитывать шахматные варианты на чудовищную глубину. И все это – не шутка, потому что вряд ли Лебедев решился бы дурачить весь ученый совет в течение целого вечера, а что касается Голубина, то подобное в его исполнении просто невозможно представить! Значит.., но вот тут-то каждый из них все-таки не решается сделать последний шаг. Что-то мешает. Что же? Вот именно!.. Им мешает их собственное общественное положение. Все они – серьезные взрослые люди, руководители коллективов, привыкшие ответственно подходить к принятию решений, взвешивать все "за" и "против", оценивать последствия любого своего шага. Вряд ли среди них найдется хоть один мальчик, который первым решится сказать: "А король-то – голый!" Даже себе самому не решится. А что же я? Неужели и я не решусь? Ведь это открытие колоссального масштаба, возможно даже беспрецедентное в истории человечества. Искусственный разум – вот что это такое, если смотреть фактам в лицо.

Страшно даже подумать! В конце концов я – обычная среднестатистическая общественная единица, и чего стоят все мои чины, звания, самомнение и самолюбие по сравнению с вечными проблемами, одна из которых теперь может быть разрешена... Кажется. Все-таки "кажется"! Старый дурень, очнись! Вечность – бесконечность – изыди, сатана! Плюнь и разотри... И кляни себя до конца дней своих за малодушие...

– Коллеги, возможно, я заблуждаюсь, но в свете последних событий факт возникновения некоей новой формы разума считаю самоочевидным, – неожиданно для самого себя говорю я.

– Что вы этим хотите сказать? – подозрительным тоном осведомляется Лиегис.

– То, что мы имеем дело с плодами деятельности разумного существа. Вернее, скажем так, – квазиразумного.

– Ну, знаете ли!.. При всем моем к вам уважении....

– У вас, Константин Эдуардович, имеется иное логическое объяснение феномена?

– Подобного же рода? Да хоть целая дюжина!

– Весьма любопытно. Хотя бы одно для примера, если вас не затруднит.

– Ничуть! Скажем так: Господь Бог существует, равно как и сатана. Вот последний в соответствии со своими прерогативами строит нам козни. Ну, как?

Я не удостаиваю его ответом. Реплика Лиегиса несколько разряжает обстановку, все задвигались, закалякали и принялись снова разглядывать рисунки. На лице Рашидова читаю выражение отчаянья. Он человек практический, причем равноудален как от шахмат, так и от проблем искусственного интеллекта. А время между тем приближается к одиннадцати.

– А в самом деле, – вдруг восклицает Богомолов, – почему бы и нет. Давайте пофантазируем...

– Давайте, давайте, – Нестеренко поднимается и идет к форточке, разминая по дороге очередную папиросу. – Моя версия такова: случайный сбой в компьютере инициировал появление на программном уровне зародыш искусственного интеллекта. В процессе развития он играл, и, пожалуйста, рисунки.

– Ну, конечно, грудной младенец во плоти из битов и байтов, эдакий файл-вундеркинд.., – поддакивает Лиегис. – В промежутках между расчетами вариантов балуется рисованием.

В моей голове вдруг мелькает мысль.

– Сергей Дмитриевич, – обращаюсь к Лебедеву, – скажите, а раньше, во время ваших ночных бдений, вы не замечали никаких странностей в поведении вычислительной системы?

– Н-нет... А вы знаете, Андрей Иванович, ведь замечал. Вы хотите сказать...

– Что?! – взрывается Лиегис. – Что там еще стряслось?

Лебедев потирает руки и что-то бормочет себе под нос:

– Неужели... И ведь как бездарно!.. Черт! С ума сойти можно!.. Месяц назад кто-то подменил мой файл, точнее... Это собственно был текст программы и я обнаружил, что кто-то снабдил его подробными комментариями. Спрашивал – никто не признался. С юмором комментарий, я решил – шутка.

Лиегис вдруг сделался необычайно серьезен и официален. Он обводит всех взглядом и кладет раскрытую ладонь на стопку рисунков:

– Ну, хватит, достаточно! Пора, так сказать, подбить бабки. Итак, примем в качестве рабочей гипотезы мнение директора института, а именно: у нас в институте завелась разумная программа. Блестяще! Спрашивается, что мы в связи с этим, можем предпринять? Аспекты. Первое – где она базируется и жива ли на данный момент – никто не знает. Второе – каким образом, даже при условии обнаружения, ее вызывать к жизни – никто не знает. Третье – феномен невоспроизводим, по крайней мере, вероятность этого отличается от нуля где-нибудь в тридцатом знаке. Или у товарища Лебедева есть другие, более оптимистичные оценки? Нет? Прелестно! И ко всему прочему, практическая ценность явления подобного рода весьма сомнительна.

– Ты о чем. Костя! – Богомолов вскакивает со стула. Господи, если данная гипотеза верна хотя бы на пол-процента – это переворот в кибернетике... Да что там – это вообще!.. Неужели ты не понимаешь!?

– Представь себе – не понимаю. Зато я очень хорошо представляю себе во что все это может вылиться, если факты предать гласности. Завтра же весь институт плюнет на свои планы и кинется на поиски белого тезиса, абсолюта, Философского камня и... не знаю чего еще! Образуется Содом и Гоморра или новый Вавилон.

– Стало быть, ты предлагаешь сокрыть все это от научной общественности?

Лиегис фыркает:

– А что предлагается? Послать статеечку в журнал "Техническая кибернетика" или в "Математический ежегодник"? Собрать по этому поводу конференцию и демонстрировать там эти рисунки? Или гроссмейстеров созвать на предмет анализа позиции после двадцать шестого хода белыми?.. Смех!

– Да опомнись, что ты городишь! – Богомолов просто кипит. – Ну, представь – Ньютон открыл закон Всемирного тяготения и сунул его под сукно.

– Кстати, а какая практическая польза от закона Всемирного тяготения? – замечает Дорофеев. – И кстати, не исключено, что подобные явления могут произойти и в других местах, а мы узнаем о них из "Математического ежегодника" что вы тогда скажете?

– Чушь – вот что скажу! Кибернетика – это математическая дисциплина, в ней нет места для спекуляций и дешевых сенсаций. Опишите, формализуйте, докажите – вот тогда и будем разбираться.

– Да нет, Костя, сначала надо бы разобраться, а потом описывать и формализовывать, – вмешиваюсь я. – Об этом, собственно, и речь. Вопрос как раз в том, будем мы разбираться, или нет.

– Ага, значит втихушку... Извини. Что, организуем подпольную лабораторию? Вот товарищ Богомолов ее и возглавит, а Дорофеева назначим заместителем. Пусть этюды в телекамеру рассматривает!.. Я вам сейчас кучу методик предложу, например, берем генератор случайных чисел, получаем ряд и интерпретируем как набор машинных команд. Или заведем виварий, рассадим обезьян у пультов – пусть программы набирают. Параллельно будем проверять, не набрала ли какая-нибудь из них Большую Британскую энциклопедию.

– Почему Британскую? У нас своя есть.

– Есть-то есть, да, вишь, программы все пишутся на языках с латинским алфавитом. Так что отечественной не получится...

Все. Теперь Лиегиса не остановишь. Теперь – понеслась душа в рай!..

Стучу ладонью по столу.

– Товарищи-и! Пора кончать дискуссию – двенадцатый час. Есть у когонибудь конкретные предложения? Только, повторяю, кон-крет-ны-е.

Все молчат, смущенно переглядываясь.

– Нет?.. Тогда у меня есть. Предлагаю следующую программу. Первое: назначить следующее заседание через две недели. Обсуждаемый вопрос включить в повестку дня. Второе: поручить товарищу Дорофееву тщательно разобраться с фактическим материалом и предложить рабочую гипотезу

Для этого под его руководством создать оперативную группу в составе Лебедева, Никешкина и Алексея Дмитриевича Голубина. Группа должна представить ученому Совету отчет о проделанной работе и проект публикации в один из центральных журналов по профилю кибернетики. Куда именно и каков будет состав авторов – решим позднее. Все. Есть вопросы или дополнения?

Моторин поднимает руку:

– У меня вопрос. Почему руководителем не назначается товарищ Голубин, как старший по возрасту и более опытный?

Ага! Ответственность я взял на себя – теперь проблем нет и можно даже попытаться разделить шкуру медведя.

– Я снимаю, как старший и более опытный, свою кандидатуру, – произносит Голубин.

Спасибо тебе, Алексей Дмитриевич!

– Еще вопросы?.. Нет?.. Голосуем.

Лиегис воздерживается, остальные – за.

– Тогда будем считать заседание оконченным.

Демонстративно встаю, беру со стола рисунки и бобину, прячу в сейф. Все тоже поднимаются, задвигают стулья, топчутся на месте, переговариваются, но никто не уходит, даже Рашидов, хотя, думаю, его дела совсем плохи.

– Константин Эдуардович, вы не могли бы меня подбросить домой?

У Лиегиса личный автомобиль марки "Жигули", красной масти, а у меня старый "Москвич" стоит в гараже без распредвала и еще чего-то там.

– Буду только рад доставить вам удовольствие.

Кажется, лед тронулся. Кабинет пустеет, выхожу в приемную, одеваю пальто. Дверь зам директора по науке напротив. Выхожу в коридор, спускаюсь по лестнице – на вахте какой-то мальчишка, наверное, студент на полставки.

А может пойти в машзал? Вдруг да... Глупости!

Лиегис догоняет в фойе.

Выходим на улицу – мороз. Хорошо!

Машина промерзла. Костя прогревает мотор, включает печку. Наконец трогает. Едем некоторое время молча. Повороты... Хочется спать. Или есть – не разберу.

– Слушай, Андрей, – наконец не выдерживает он, – не понимаю я тебя. Неужели ты всерьез допускаешь... Не понимаю!

Я молчу.

– Уснул ты что-ли?!

– Почти. Слишком мягко водишь.

– А все-таки?

– Костя, ты умный мужик, и знаешь столько же, сколько и я.

– Меня интересует твоя позиция.

– А какую бы ты занял позицию на моем месте?

– Я бы?.. Да я бы Дорофеева и на пушечный выстрел не подпустил к ученому совету!

– Вообще? Или до некоторых пор?

– До тех пор, пока...

Лиегис умолкает. О чем он сейчас думает – не знаю.

Потом говорит задумчиво:

– А может быть ты и прав... Парадокс! Всю жизнь положили на то, чтобы приобрести право принимать решения, а когда это право завоевано, боимся их принимать... Ну, я то боюсь – это определенно, хотя по шее дадут сильнее тебе.

Мне становится совсем весело.

– Дадут! И еще как дадут! Но самое интересное, что директором назначат тебя, а я, пользуясь твоей протекцией, выбью себе лабораторию и буду заниматься подобной тематикой.

– Да ну тебя к черту, вечно ты!..

– Стохастическое программирование – голубая мечта моего детства.

– Врешь ты все – знаем мы вас таких. В гении хочешь – да? Дудки. Все хотят в великие ученые, и никто не хочет в великие администраторы. Первых ставят на постаменты, а вторым... Общество – это организация, но общественность этого-то понимать и не хочет...

Что-то он там еще бурчит про общественность, но я уже не слышу. Засыпаю. И уже когда Костя выпихивает меня возле подъезда с теплого удобного сиденья, сознание опять включается.

– Давай вылазь, академик. Расселся тут... А знаешь, наверное ты прав. Надо быть редким кретином, чтобы, получив яблоком по башке, не сделать надлежащих выводов... А ты спрятал все в сейф?

– В сейф.

– Ну, добро! – говорит он успокоенно и уезжает.

Красноярск-26 1986