Текст книги "Ведро лягушек"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дрыжак Владимир
Ведро лягушек

Владимир Дрыжак

ВЕДРО ЛЯГУШЕК

Обычно до десяти утра я никого не принимаю. И называется это – "шеф работает". На самом деле, утренние часы я посвящаю разного рода писанине и разбору текущих бумаг. Но иногда я думаю. Например, сегодня.

Я – директор института. Уже шесть дет, и все шесть не устаю удивляться этому странному обстоятельству.

Собственно, внешне все вполне благопристойно. Я – доктор физико-математических наук, член-корреспондент. У меня вполне определенное, хотя и не сказать, чтобы громкое имя, во всяком случае, на конференции приглашают регулярно. И школа есть – каждый год два-три аспиранта защищаются. И было время, когда я опубликовал несколько пионерных работ, которые легли в основу и стали краеугольным камнем...

Но!.. Но теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что совершил ошибку.

Сейчас модно бичевать ретроградов и коньюнктурщиков, однако сами бичеватели, как правило, не берут на себя труд вскрыть причины их появления. А вопрос, в сущности, прост и, если называть вещи своими именами, то ответ на него может быть найден довольно быстро.

Все дело в том, что не существует универсальных людей, могущих с одинаковой легкостью генерировать новые научные идеи и одновременно руководить крупным научным коллективом. Мне представляется, что администратор, поскольку он имеет дело с людьми, должен иметь скорее гуманитарный склад ума, в то время как ученый, работающий в сфере естественных наук, чаще всего не разбирается ни в психологии, ни в социологии. Есть и другой аспект.

Ученый, занимаясь какой-либо частной проблемой, может и должен выделять главное и отбрасывать второстепенное. В области же человеческих отношений, которые определяют функциональную значимость коллектива, второстепенных вещей нет. Это я знаю преотличшейше, и проверил на собственной шкуре.

Но почему же ученые, достигшие определенной научной ступени, как правило, стремятся занять соответствующую административную должность? Отбросим фактор благосостояния не думаю, что он играет решающую роль. Дело видимо вот в чем: не обладая административной властью ученый не может определять направление своих исследований. В то же время, обладая ею, он только этим и занимается, так что на сами исследования времени уже нет. Диалектика!

Я уже в который раз за время своего директорства пытаюсь понять хороший я руководитель или нет. И в который раз мне это не удается, потому что как только я начинаю заниматься тем или другим научным вопросом, так сразу же перестаю быть руководителем, а коллектив не желает, чтобы его бросали на произвол судьбы. Моментально все словно с цепи срываются! Без меня не решается ни один, даже самый пустяковый вопрос. И бумажки. Лавина! Сель!.. Стихийное бедствие!!! Оказывается, если на бумажке написано: директор института, член-корреспондент имярек, то некий, скажем, хитромудрометр дают, а если просто: заведующий лабораторией, кандидат физ-мат наук, то не дают, хоть в лепешку разбейся. Не понимаю и никогда не пойму! Ведь кандидату в двести раз лучше известно, зачем ему нужен этот проклятый прибор. А подписывать бумажки, не вникая в их суть, я так и не научился за все шесть лет. Кажется, такое умение называется делегирование ответственности. А по-моему, это делегирование безответственности. Ответственность ведь не купюра, которую взяли в долг, а потом возвратили. Дайте этому кандидату то, что он просит, а потом с него же и спрашивайте, на что он это употребил.

Все это прекрасно, но оказывается, что именно я-то и должен спрашивать. Приборы для научных исследований стоят недешево, поэтому считается, что лучше спросить как следует до приобретения, чем кусать локти и считать сколько денег выброшено на ветер, после. И мысль, что самое интересное, здравая. Действительно, лучше до, чем после. Но беда в том, что она исходит из неверной посылки. Считается, что еще до того я могу определить научную ценность результатов, которые, возможно, появятся после того. А я этого не могу. Более того, я и понятия не имею о том, чем на самом деле грезит какой-нибудь старший научный сотрудник А.Б.Вегедейкин. Он же, в свою очередь, не склонен избавить меня от мук неведения. Он старается быть солидным и соответствующим задачам, на него возложенным. Бормочет нечто про вклад и народное хозяйство, а я вижу распрекрасно, что морочит он мне голову, родимый. Вижу, но бумажку подпишу, ибо иначе, друзья мои, наука почиет в бозе. И подписываю я, значит, гарантийное письмо и грозно сдвигаю брови, мол, смотри у меня, не балуй! Вот и все гарантии. Нет у меня способов заставить его сказать просто: "Слушай, Андрей, свет Иванович, эффект – оно, конечно, но тут есть одна идейка. Хотим мы, понимаешь, модель двигательного аппарата лошади сляпать, да вот не хватает нам того-то и того-то..." Не скажет он так, а если бы сказал, то я б ему ту бумажку не подписал, потому что нет у нас такой темы в плане. Он это, конечно, знает, но он не знает, что, будь это мои личные деньги, я бы ему не только хитромудрометр – вычислительный центр бы купил и сам лаборантом пошел, только делай! Убежден, что открытия в любой области не делаются в плановом порядке. Нужна мечта, полет фантазии и что-то еще, что потом, задним числом назовут гениальностью...

Поток моих мыслей прерывает телефонный звонок. Я машинально смотрю на часы – без двух минут десять – и думаю злорадно: "Ну, погоди же ты у меня!" И поднимаю трубку.

– Слушаю.

– Андрей Иванович, ну, что такое, когда наконец нам дадут спокойно работать!

Звонит Курицын – исполняющий обязанности заведующего лабораторией машинного анализа изображений вместо Гены. Сам Гена прогревает организм в Крыму, а этот Курицын!.. Гнать его надо в три шеи, и не могу я понять, почему Гена не ставит вопрос ребром.

– Что там у вас стряслось?

– Опять машинное время по графику урезали.

– Кто урезал?

– Павлов.

– Почему урезал?

– Да не знаю я.., – и сопит в трубку. – Отдал два часа Дорофееву.

– Хорошо, позвоните мне завтра в.., – я машинально смотрю на часы, – в половине десятого.

– Андрей Иванович!

– Все. Работайте.

В сущности я мягкий человек, но с подобными типами только так и можно разговаривать. Ни один вопрос не могут сами решить и по любому поводу готовы звонить чуть ли не в Президиум Академии наук.

Давлю на кнопку, входит мой секретарь. Это один из тех немногих сотрудников, которые понимают, что у них за директор и как ему трудно.

– Наташенька, милая, как там у нас с чаем нынче?

– Нынче, Андрей Иванович, у нас с чаем хуже некуда. Вчера вы сидели с Константином Эдуардовичем до десяти, и весь запас заварки как корова языком слизнула. Будь я вашей женой...

Подобные вольности ей позволены. Не терплю этого в деловой сфере, а в остальных случаях даже приветствую.

– Если бы вы, Наташа, были моей женой, то никаких желаний у меня больше не существовало бы.

– Если не возражаете, я сбегаю на ВЦ к наладчикам, одолжу у них.

– А это удобно?

– Да они мне должны целых две пачки.

– Как, из директорского фонда! – делаю чрезвычайно строгое и официальное лицо.

Она улыбается.

– Кстати, заходил Дорофеев, просил, когда освободитесь, вызвать его для беседы.

– А товарищ Дорофеев не сообщил, по какому поводу я его должен побеспокоить?

– Нет. Он вообще какой-то странный сегодня. Я вам больше не нужна?

– Ну, как же, а чай?

– Так я и собираюсь...

– Будьте так добры.

Она уходит. Редкий все-таки человек – врожденное чувство такта.

Дорофеев – зав лабораторией адаптивного моделирования краса и гордость института. Но что-то последнее время он мне не нравится. Чем? Даже не могу сформулировать. Вероятно, своим желанием продемонстрировать задатки руководителя большого масштаба... Наука превращается в отрасль производства. Да. И крупные люди вместо того, чтобы заниматься собственно наукой, занимаются обсуждением проблем развития науки. Методологические вопросы. Организационные вопросы. Философские аспекты. Роль и место...

Раньше для решения всех этих проблем хватало нескольких корифеев. Теперь же любой кандидат считает своим долгом... Возможно, сейчас время такое, возможно, фронт исследований слишком широк и корифеев не хватает. А на стыках вообще никаких корифеев нет... Вот, пожалуй, что главное: раньше не столбили для себя научных направлений еще в аспирантуре... Не знаю... В одном твердо уверен – настоящий ученый должен заниматься законами природы. Это первично, а все остальное пена.

Так, так, так... Значит, Дорофеев. Интересно, зачем он мне понадобился. Видимо, где-то новое оборудование присмотрел, будет почву готовить.

Давлю кнопку коммутатора, трубку берут сразу.

– Дорофеева.

– У телефона. Здравствуйте, Андрей Иванович.

– Чем могу быть полезен?

– Видите ли... Тут такое дело – я бы хотел с вами переговорить.

– Слушаю вас.

– Извините, Андрей Иванович, но это не телефонный разговор. Что-то в его голосе меня озадачило. Обычно такой спокойный, уверенный в себе... А здесь – похоже на растерянность.

– Хорошо, жду вас.

– Буду через пять минут.

В дверях показывается Наташа.

– Андрей Иванович, ваши планы не изменились?

– Вы Наташа, вечно загоняете меня в тупик. Какие еще планы?

Она делает удивленное лицо.

– Как, а чай? И вы, кажется, рецензию хотели продиктовать.

Теперь я больше не пишу. Теперь меня стенографируют в целях экономии времени.

– Планы не догмы. Чай оставим, а рецензии подождут, поскольку намечается рандеву с товарищем Дорофеевым. Кстати, вот он сам.

Входит Дорофеев, кивает Наташе.

Приглашаю сесть, жду, когда проявит инициативу и начнет разговор.

Нет, все-таки он молодец. При всех его недостатках. Просто молод еще, а молодости свойственно преувеличивать свои возможности... Кадры подобрал, расставил – за три года ни одной склоки. Сплотил, что называется коллектив на новые свершения. Отдачи, правда, не густо, но она будет. Что-то у них там зреет, чувствую, и надо бы разобраться, да все недосуг.

Дорофеев молчит. Надо б его раззадорить.

– Николай Евгеньевич, уж не в отпуск ли вы собрались по семейным обстоятельствам?

– Что?.. Н-нет...

Зря. Полгода лучшая половина института обсуждала его взаимоотношения с бывшей женой. Да и сам я ничего не мог понять: молодой, интеллигентный, доктор наук, блестящие перспективы – и на тебе – жена ушла!

– Андрей Иванович, можно я сниму пиджак, что-то душно у вас.

Киваю, Сбрасывает пиджак, вешает на спинку стула и садится передо мной. Нет, определенно с ним что-то случилось. И молчит, словно никак не решится. Да на нем лица нет! Любопытно... А может что-нибудь ординарное, например, в вытрезвитель попал, или там... Да мало ли причин, по которым человек может прийти к своему начальнику и молчать в тряпочку.

Дорофеев наконец решается.

– Андрей Иванович, прошу вас ответить искренне на один вопрос: как вы ко мне относитесь?

Вот тебе и раз! Вопрос-то хорош, а что отвечать? И, по-видимому, есть причины, по которым его задают. Пожалуй, сейчас наиболее подходящим будет отеческий тон:

– Видишь ли, Николай, ты уже далеко не в том возрасте, чтобы принимать во внимание подобные пустяки. Работа не должна зависеть от того, как, кто, к кому относится, а что касается моих симпатий...

Я вдруг понимаю, что несу какую-то околесицу. Дорофеев растерянно улыбается, и, кажется, готов найти предлог, чтобы вежливо удалиться. Нет, так нельзя!

– Извини, Коля, – я вздохнул, – понимаю, что ты неспроста задаешь мне такой, как бы это сказать.., щекотливый вопрос. У меня нет причин, по которым я не смог бы на него ответить... Как отношусь?.. По разному отношусь.

– Я не оправдал ваших надежд?

– В какой-то степени, да. Я уже пожилой человек, а старики, как ты знаешь, хотят видеть в учениках свое продолжение. Они любят руководить и советовать, а ты, как мне кажется, уже не нуждаешься в этом. И дистанция между нами все увеличивается. Но плохо это или хорошо – судить не берусь. В науке больше всего ценится самостоятельность.

Кажется, он немного отошел.

– Считаете ли вы меня человеком порядочным?

Новое дело!

– Разумеется.

Говорю это совершенно искренне. В чем другом, а в непорядочности упрекнуть его невозможно. Я бы сказал, в деловых вопросах он даже излишне корректен. Не было случая, когда я был поставлен перед свершившимся фактом или по его вине попал в глупое положение.

– Прости, Коля, неужели я дал тебе повод в этом сомневаться?

– Конкретного повода вы не давали, но как-то исподволь я ощутил ваше недоверие.

– Но, помилуйте, теперь уже я растерялся. – Недоверие в чем? На какой стезе?

– Помните, вы согласились на перевод Лебедева в группу системного матобеспечения?

– Разумеется. И не считаю, что принял ошибочное решение. Лебедев – талантливый программист, у него есть неплохие задатки руководителя. И потом, мне казалось, что вас лучше развести по сторонам, поскольку оба вы от природы лидеры. Я имею в виду психологический тип.

Он взъерошился.

– Вам прекрасно известно, что Лебедев – мой лучший друг. Был и остается таковым, несмотря на его безобразный характер. Я всегда знал и сейчас знаю, что он намного способнее меня, я старался создать ему условия для работы, и он работал! А теперь?

Что теперь – я не знал. После того случая Лебедев как-то выпал из моего поля зрения. И теперь, кажется, придется расхлебывать.

– Та-ак... Вот что Николай, давай закончим выяснение отношений. Ничего я не считал и не считаю. Я – человек, и мог ошибиться. И я даже рад, что ты сам ко мне явился. В административных делах критические ситуации возможны, но я, как руководитель, не хочу, чтобы они переходили из категории возможного в категорию неизбежного.

– Дело не в склоке, – тихо сказал Дорофеев. – К сожалению, все гораздо серьезней.

– Выкладывай.

– Хорошо. Позавчера я имел крупный разговор с Никишкиным.

– С каким Никишкиным? Никишкин – это кто?

– Младший научный сотрудник моей лаборатории. Я сам его вырвал на распределении в университете и, честно говоря, не раскаиваюсь. Толковый парень, но хлопот с ним.., – Дорофеев слабо улыбается.

Отвечаю понимающей улыбкой.

– И теперь пошли разговоры?

– Да... Так вот, позавчера явился ко мне этот Никишкин и заявил, что они с Лебедевым открыли искусственный интеллект.

– Что? – не понял я, – Что открыли?

– Так он изволил выразиться. И в ультимативной форме потребовал два часа в сутки машинного времени.

"Глядя на мир нельзя не удивляться", сказал Козьма. Я бы добавил... Впрочем, тут и добавить нечего!

– Открыли говоришь? Ай-яй-яй... Смотри-ка ты, что делается! Но, раз уж так получилось, то пусть оформляют заявку. Надо приоритет столбить.

Однако, Дорофеев не поддержал шутки.

– Андрей Иванович, вы несколько недооцениваете ситуацию. А она, как мне кажется, требует к себе более серьезного отношения.

Удивительно, но его серьезность как-то странно на меня действует. Поднимаюсь и прохаживаюсь по кабинету.

– Ну, хорошо. Открыли, и в ультимативной форме потребовал. А вы?

– А я? – он хмыкнул. – Я попросил у Павлова два часа в сутки на внеплановую работу.

– Ага! Вот, значит, откуда ноги растут... А теперь Курицын выходит на меня с жалобой. Так мол и так, грабеж среди бела дня. Очень мило с вашей стороны!

Меня зло взяло – черт знает, что такое! Детский сад, а не институт! Однако беру себя в руки, поскольку вспоминаю, что рыба гниет с головы. Действительно, машинного времени не хватает катастрофически, даже круглосуточный график работы не помогает. Естественно, при отсутствии резервов, ситуаций, подобных этой, избежать невозможно. Нужно расширять площади, покушать новые машины, а строители тянут... И так каждый день нервотрепка, а тут еще эти со своими интеллектами!

Но тут мне в голову приходит забавная мысль: "А ведь это хорошо, что у них интеллекты. Молодая кровь кипит, бурлит, покоя не дает!" И я успокаиваюсь.

– Ладно. С Курицыным я как-нибудь улажу, а больше они ничего не требуют в подобной форме?

– Пока все. А вот с моей стороны будет просьба.

– Валяй. Сегодня у нас что? Не конец света?.. Тогда валяй просьбу.

– Нынче конец квартала на носу, а у меня по плану закрытие очередного этапа договора с этими.., ну, по системе автоматического проектирования. Желательно отсрочить на пару месяцев.

Он с ума сошел!

– Да вы что! Послушайте, товарищ Дорофеев, ну это уж слишком. Меня заказчик съест живьем. Премии платим исправно, а где отдача?

– Отдача будет, – в голосе Дорофеева металл. – Можно и сейчас сдавать, но система сырая, необкатанная. А через два месяца мы выдадим шикарную, просто роскошную версию. Заказчик нам руки будет целовать.

Я достаю платок и вытираю лоб.

– Черт с вами! Но почву будете готовить сами. Я встречусь с их представителем только при условии наличия принципиальной договоренности.

– Она уже есть. Вот протокол технического совещания. Если вы не возражаете, то ставьте визу.

Беру протокол, верчу в руках и подписываю.

– Но через два месяца, уж извини, я с тебя семь...

– У меня всего одна, и я ею весьма дорожу.

– Вопрос закрыт. Теперь-то, наконец, все?

– Нет.

В такие минуты хочется просто волком выть и бежать из кабинета вон.

– Ты в курсе, что у меня уже был инфаркт?

Он как-то замешкался, засуетился, и я понял, что по очередному вопросу у него нет согласованного протокола технического совещания. Стало даже интересно.

– Слушай, Николай, вокруг мы были, около – тоже. Интеллект вы там у себя изобрели – прелестно. Мешать вам я не намерен...

Он пожал плечами.

– Извините, Андрей Иванович, но с таким же успехом вы могли сказать Ньютону, что собираетесь помешать ему открывать закон всемирного тяготения.

О! Это уже дерзость.

– Ай-яй-яй,... Николай, говорить такое светилу кибернетики – нехорошо! И потом, кто в нашем случае Ньютон? Уж не сэр ли Никешкин?

Меня вдруг охватывает приступ безудержного веселья. Надоело корчить из себя руководителя, что ли? Дорофеев, однако, сидит с непроницаемым лицом. Приходится отключить свое чувство юмора.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Андрей Иванович, у нас сегодня заседание ученого совета. Я бы хотел, чтобы вы включили в повестку дня этот вопрос.

– Какой вопрос?

– Тот самый, о котором мы с вами в данный момент беседуем.

– Ага... И с какой формулировкой? "О внеплановом изобретении искусственного интеллекта"? Да ты в своем ли уме, Николай?!

Он набычился.

– Ну, что молчишь?

– Андрей Иванович, полчаса назад я сообщил вам о заявлении сэра Никешкина, а вы до сих пор не поинтересовались, что же на самом деле произошло.

А ведь он прав, черт побери! Я ведь даже попытки не сделал разобраться по сути, что там у них стряслось. Но с другой стороны, нельзя же выносить на ученый совет такой..., такую... бредятину! Хотя... Но даже, если это так серьезно, необходимо сначала составить проект решения, подготовить почву... Ведь на смех курям! Он что, хочет прикрыться моим именем и протащить на обсуждение ученого совета?.. Но зачем?

Будь я помоложе, уж, конечно, выставил бы уважаемого товарища Дорофеева за дверь. Но с годами становишься осторожней, если даже и не делаешься умней.

– Вот, что, Николай Евгеньевич, пожалуйста, поймите меня правильно. Я совершенно не против, если сотрудники возглавляемой вами лаборатории будут изобретать искуственные интеллекты даже и в рабочее время, при условии, конечно, выполнения плана научных исследований и разработок, а также соцобязательств. Более того, я – в частном порядке – готов всемерно этому содействовать. Но как директор, извините, института не могу допустить, чтобы этот вопрос в плановом порядке обсуждался на ученом совете. Это просто несерьезно, и, трезво поразмыслив, вы поймете, что я прав.

Дорофеев поднимает голову – в его глазах тоска.

– Вы допускаете, что я этого не понимаю? – произносит он с горечью.

– Тогда я вас не понимаю. Чего вы добиваетесь? И какое решение, по-вашему, должен принять ученый совет?

– Это не имеет значения.

– Да? Хм, вот даже как?.. Но что же вам в таком случае нужно?

– Мне нужна огласка. Я не смогу убедить всех членов.., да что там! хотя бы даже кого-нибудь, в серьезности поставленного вопроса. Но сам факт, что его обсуждают на ученом совете, заронит сомнение: "А вдруг, чем черт не шутит..."

Моя скептическая усмешка его раздосадовала, но и, видимо, подзадорила.

– Знаете, я бы очень хотел сейчас поменяться с вами ролями. У меня самого есть тыща и один аргумент, против выступления на ученом совете с таким диким сообщением. Но как ученый я просто не могу поступить иначе. Понимаете?.. Не понимаете! Хорошо, я скажу иначе. Раньше наукой занимались сотни, а теперь сотни тысяч. Раньше почти каждый ученый имел шанс сделать открытие, теперь этот шанс – бесконечно малая величина. Но и суммарное количество открытий неумолимо падает. В чем причина? Неужели природа с тех пор оскудела? Я утверждаю – нет! Просто девяносто девять и девять в периоде процентов этих исследователей занимается не наукой как таковой, а своим местом в оной. И в результате появляются академики, про которых никто не может сказать, что именно они открыли.

Так, так... Он идет на обострение, надеясь выловить некую рыбку в этой мутной гносеологической каше. Придется принять вызов.

– А камешки не иначе как в мой огород?

– Нет, – сказал он резко. – Я не имел в виду переходить на личности.

– И на том спасибо.

А вот это глупо. Надо бы возразить по существу, а что тут возразишь, если почти так и обстоит дело. Ну, положим, не девяносто девять, а девяносто, но ведь не в цифрах же дело. А в чем? Наука... Наука превратилась в дойную коровку, из которой большинство телят высасывают жизненные блага. Наука – стартовая площадка. Защитил кандидатскую – получил должность, довесок к зарплате и сел на дно... Итак, по существу возразить что-либо трудно. Меняем тактику.

– Рассказывай, – коротко приказываю я. – Кто, где, когда? Подробно.

Он меня понял и начал спокойно рассказывать.

– Позавчера приходит ко мне Никешкин...

– Какой Никешкин?!

– Младший научный сотрудник моей лаборатории, – произнес он терпеливо.

– Ах, да. Извини. Продолжай.

– ... И рассказывает следующее. В ночь перед эти они с Лебедевым работали на ПС-7000. Все было нормально, ни сбоев, ни отказов, но где-то около часу ночи машина вдруг сошла с ума. Вместо того, чтобы обслуживать задачи по разделам, она занялась художественным творчеством и нарисовала на графопостроителе две простыни рисунков на различные сюжеты. Кроме того, она записала на магнитную ленту здоровенный файл, содержание которого для него, Никешкина, остается загадкой. И Никешкин потребовал выделить ему и Лебедеву дополнительное машинное время для анализа ленты. Вот вкратце все.

"Прелесть какая, – думаю я, – просто слушать приятно."

– Доказательства.

– Вот.

Дорофеев раскрывает свою папку и выуживает оттуда несколько рулонов бумаги для графопостроителя. Я разворачиваю один наугад. Действительно, это весьма приличные рисунки, изображающие известного мне Лебедева, сидящего перед дисплеем с растеряной физиономией, потому что с экрана на него смотрит он сам. Разворачиваю другие рулоны – весьма интересно и забавно.

– Это все?

– Да.

– Неубедительно.

– Согласен. Но я допросил Никешкина с пристрастием. Это не мистификация.

– А доказательства?

– Я доверяю своим сотрудникам.

Он доверяет! Хорошо устроился.

– Прямо скажем, материала не густо. А ведь тебе, Николай, известны нравы наших ученых советников. Один Иван Христофорович чего стоит. Кстати, а Лебедев? Ты с ним говорил?

Дорофеев оглянулся, как бы проверяя, не стоит ли за спиной и наклоняется над столом:

– Мне трудно было идти с ним на разговор. Вы ведь знаете в каких мы отношениях. После перехода в другую лабораторию Лебедев избегает личных контактов со мной и вообще ведет себя, как бы это сказать...

– Не совсем корректно.

– Если хотите, то да, – он слабо улыбается. – Но вчера мы побеседовали довольно мило: Лебедев все начисто отрицал. Собственно.., он даже не отрицал, а молча выслушал, сделал изумленную мину и эдаким фальшивым голосом заявил: " Коля, да неужели же ты принял всерьез показания этого варвара от программирования? Скажу тебе по секрету, он вчера уснул за пультом. Часа так полтора спал – ты меня знаешь, врать не буду. Ну, и, видимо, пригрезилось..."

М-мда. А ведь эта ситуация на моей совести. Правда, Лебедев сам просил о переводе, но можно было их как-нибудь... утрясти. Ведь толковые ребята и делить им вроде нечего... Ой-ли! Так-таки и нечего? А полированные столы и мягкие удобные кресла? А места в президиумах и на трибунах? Дачи, импортные гарнитуры, персональные колеса? Ведь все это нужно как-то делить. А если каждому дать по креслу и трибуне, они уже никого не поманят, да и где их взять на всех желающих?

Но ведь и без них как? Стимулы! Вот, скажем, если меня сейчас перевести на ставку младшего научного сотрудника, то уже и не потяну. Интересная вещь – потребности. В молодости казалось, что директорская зарплата – нечто сверхъестественное, прорва какаято. Сейчас же и дети вроде бы сами по себе, а сальдо на конец месяца еле-еле положительное. Парадокс, ей богу!

Ну, и все-таки, что же делать с Дорофеевым. Ведь настырный – не отстанет. Что называется, вступило в голову!

– Вот что, братец, не уйти мне, чувствую, от тебя и не деться никуда. Неизвестно, правда, как ты себе представляешь свое выступление...

– Очень просто. Я встану и расскажу все, что знаю.

– А они пожмут плечами, и хрупкое здание твоего авторитета развалится как карточный домик.

– Ну, так что же, риск, как известно, – дело благородное. Но подумайте, Андрей Иванович, что поставлено на карту!

– Ты не шулер, Коля, ты – ученый.

– Ученый? – он вскинул брови. – А как вы определили? По каким признакам? Статьи в журналах, монографии?

– Не люблю циников!

– И я не люблю. Дело в том, что я действительно ученый. Я не испытываю никакого удовольствия от писания программ, рисования блок-схем и вычисления интегралов. Но я довольно образованный человек и у меня неплохая интуиция. И сейчас она мне подсказывает, что налицо тот самый случай, который сопутствует открытию. Я не все вам рассказал...

– Стоп. Пожалуй, мы сделаем вот что. Ты у меня не сидел, и мы битый час не толкли воду в ступе. В план заседания совета твой вопрос я не включаю...

Он тяжело вздыхает и порывается встать.

– Ты погоди дышать, и нервы свои побереги до вечера. А вот вечером ты попросишь слово для внепланового сообщения, и я тебе его дам. А там уж мы разберемся. В моей лояльности, во всяком случае, ты можешь быть уверен. Устраивает?

Дорофеев встает, и я поразился его бледности.

– Андрей Иванович!... Я в бога поверю, и буду молить его о продлении ваших дней!

– Ну-ну... Что-то ты запоешь, когда в план твоей лаборатории вобъют подачу заявки на изобретение искусственного интеллекта ко дню Полярника?

Он улыбается и выходит из кабинета, а я принимаюсь размышлять, почему Лебедев занял такую странную позицию?

Потом нажимаю кнопку звонка. В кабинет заглядывает Наташа.

– Наталья Сергеевна, предупредите, пожалуйста, товарища Лебедева, что его присутствие на сегодняшнем заседании ученого совета крайне желательно, вплоть до того, что уж совсем обязательно.

– Хорошо, Андрей Иванович. Чай принести?

– Да, да, несите...

Она выходит, а я перехожу к текущим вопросам. Рецензии. Отзыв. Статья неизвестно о чем – я соавтор. План – график... Мура!

Нет, определенно у меня сегодня интеллектуальный нуль. Нужно конфиденциально переговорить с Наташей, чтобы она попросила своих подружек сделать распечатку моих биоритмов. В конце концов, имею я право хоть раз в жизни воспользоваться благами компьютеризации. Стыдно, а что делать? Таксистов в рейс не выпускают, если совпадают хотя бы два нуля, а директор НИИ чем хуже?

Дома меня сегодня не кормят – жена в отъезде, а у племянницы зачет. Стало быть на "Волге" в ресторан?... Нет. В ресторанах прилично кормят только вечером и ходить по ним желательно с дамами. Пусть старомодно – но на том стоим!

А почему бы не сделать инспекторский визит в наш институтский буфет? Во-первых, экономия, а во-вторых, нелишне продемонстрировать свой демократизм. Вот, кстати, один из моих друзей – тоже директор – регулярно питается в своем буфете и утверждает, что начал реорганизацию института именно с него, что несказанно увеличило производительность труда научных работников. К сожалению, я не воспользовался в свое время ценным опытом и сегодня налагаю на себя епитимию... Или эпиталаму. Решено. Обедаю в буфете.

Институтский буфет располагается не первом этаже напротив бухгалтерии и кассы, что, видимо, способствует оборачиваемости средств и доставляет массу удобств финансовым работникам. Во всяком случае, нет проблем с очередью, и я это замечаю сразу, поскольку ее хвост высовывается из дверей, а между тем личный состав во главе с главным бухгалтером – милейшей Ксенией Юрьевной – уже на рабочих местах и обсуждает, предположительно, статью о разводах из последней "Литературки". Увидев меня, женщины делают круглые глаза и здороваются (почему-то шепотом). Непринужденно кланяюсь в дверь и поворачиваюсь к очереди:

– Добрый день, товарищи, кто последний?

Очередь мнется. Ей, видимо, кажется, что пристроить директора в хвост будет верхом неприличия, и она десятком глаз подталкивает меня к раздаче.

Так-то, милейший! Интересно, как ты теперь будешь выкручиваться? Пойдем к барьеру или будем проявлять демократизм?

Но тут я замечаю в передних рядах Дорофеева спасительный ход найден. Бодрым шагом подхожу к нему.

– А, Николай Евгеньевич, извините, я задержался. Надеюсь, вы предупредили товарищей, что заняли очередь и на меня. Он хлопает глазами, но быстро приходит в себя.

– Я предупредил, но товарищ, стоявший за мной, куда-то убежал, вероятно, забыл выключить осциллограф.

В дверях хихикают, и чей-то бойкий голос сообщает:

– Он яблоки покупает, на улице за углом.

Делаю солидное лицо.

– Надеюсь, это не яблоки, раздора. – И становлюсь в очередь перед Дорофеевым.

Что тут у нас сегодня?... Ага, ромштекс – это не для моего желудка... Так.., суп-харчо.., суп с лапшой домашней это хорошо.., ветчина.., компот. Не густо, но приемлемо.

Мне передают поднос, и зардевшаяся буфетчица наделяет всем, что необходимо для удовлетворения желудочных потребностей. Несу поднос к столику под фикусом, Дорофеев, помедлив, идет следом. Садимся, интеллигентно хлебаем суп. Явственно ощущаю, что Дорофеев сидит как на иголках, и только потом понимаю причину: в противоположном углу сидит угрюмый Лебедев. По-видимому, с утра между ними что-то еще произошло. А вот что именно – этого они мне, конечно, не расскажут. Попробовать вызвать Дорофеева на разговор еще раз?.. Не стоит. А между тем, вечером заседание ученого совета, где он взорвет свою бомбу... Неужели таки решится?