Текст книги "Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Только один день

Каждое утро в одно и то же время он выходил из Троицких ворот Кремля, направляясь на Моховую. Шагал легко и быстро, опираясь на палку. В левой руке – видавший виды черный портфель. Поблескивали стекла очков. Многие люди, спешившие в этот час на работу, настолько привыкли встречать его, что здоровались, совершенно не догадываясь, кто этот немолодой, скромно одетый человек с добрыми глазами, с клинышком седеющей бороды. А он, приветливо улыбаясь, отвечал каждому.

Первое время, когда Калинин только приехал в Москву, приемная и кабинет Председателя ВЦИК находились на охраняемой кремлевской территории. После первых же поездок Михаила Ивановича по стране с поездом "Октябрьская революция" к нему в Москву хлынул поток просителей, ходоков. Особенно много было крестьян. Каждый обязательно хотел говорить с самим Калининым, с главным старостой государства. Михаил Иванович старался принять всех: если не мог, не успевал, это делали его ближайшие помощники.

Дежурные в бюро пропусков потеряли покой, нервничал комендант Кремля. Пропуск велено давать каждому, кто хочет видеть Калинина. Отказывать не положено. Однако и пускать всех подряд рискованно. Под видом ходоков в Кремль может проникнуть всякая контра: вражеские лазутчики, наемные убийцы, шпионы. Поди разберись. А ведь в Кремле работают руководители партии и правительства.

С огромным облегчением вздохнул комендант, когда Калинин решил перевести свою приемную на Моховую, в 4-й Дом Советов. Хоть и близко, на по другую сторону зубчатых стен. На радостях комендант выделил побольше людей, торопил их, чтобы скорее оборудовали новое помещение.

Дело было, конечно, не в волнениях коменданта. Нашел бы какой-нибудь выход, это его забота. Суть в том, что Михаил Иванович хорошо помнил указания Ленина, сделанные еще в ноябре восемнадцатого года в "Набросках правил об управлении советскими учреждениями". Владимир Ильич требовал, в частности: помещения для приема посетителей надо устраивать так, чтобы они были доступны всем… А какая это доступность, если сначала бюро пропусков разыскивал, документы показывай. Потом еще часовые тебя поманежат. Некоторые крестьяне-ходоки и документов-то не имели, другие путались: куда идти? К какому начальнику обращаться? В какой очереди стоять? Учтя все это, Калинин предложил ВЦИК принять постановление, в котором черным по белому было записано: чтобы сделать более доступными широким массам приемные Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров, вынести оные приемные за пределы Кремля. И вот теперь на Моховой никаких формальностей от посетителей не требовалось. Приходи в определенные часы, ожидай своей очереди.

Нынче прием посетителей во второй половине дня. А в первой – важная встреча. Михаил Иванович является председателем центральной комиссии помощи голодающим – Помгола. Эта работа сейчас для него на первом месте. Еще в прошлом, 1920 году появились признаки надвигавшегося бедствия. Во многих русских губерниях урожай оказался столь низким, что крестьяне едва могли прокормить сами себя. Затем пришла малоснежная зима. На территории Поволжья, например, где в удачливые годы снимали богатейшие урожаи, осадков на этот раз почти совсем не было. Опасность нависла огромная. В Москве понимали это, а помочь ничем не могли. Не повернешь ведь дождевые облака туда, где они требуются.

Сводки Народного комиссариата земледелия Михаил Иванович читал как донесения с фронта. Не успев окрепнуть, всходы на многих полях погибли от засухи. Горячее солнце сжигало посевы, огородную зелень. Чахла и гибла луговая трава. Высыхали родники, ручейки и колодцы. Специалисты прикинули: без еды останутся около двадцати миллионов человек. Какую-то часть из них можно вывезти в другие районы, часть прокормит государство, но не всех, далеко не всех удастся спасти.

Центральный Комитет партии, ВЦИК и Совнарком принимали срочные меры, чтобы ослабить жестокий удар природы. Опять придется забирать хлеб в тех губерниях, где урожай будет сносным, вызывая тем самым недовольство крестьян. Опять придется урезать пайки рабочим. Трудно будет всем, но без этого не обойтись. Есть надежда, что некоторую помощь окажет Международный Красный Крест. Он уже назначил своим верховным комиссаром по оказанию помощи жителям Поволжья известного норвежского путешественника и общественного деятеля Фритьофа Нансена. По его инициативе в некоторых странах начали собирать средства для голодающих. Сам Нансен приехал в Москву, сегодня Михаил Иванович должен встретиться с ним.

На большом столе в кабинете Калинина – две стопки бумаг, приготовленные секретарем. Слева – сводки о создании комитетов помощи голодающим в различных губерниях и больших городах, о поступлении денег и продовольствия. Но и того и другого слишком мало. Особенно хлеба. Такой уж выдался год, по всей стране урожай невелик.

Справа – материалы о норвежском путешественнике. Книги, журналы, вырезки из газет. У Михаила Ивановича твердое правило, установленное им для себя еще в Питере, на посту городского головы: прежде чем вести с человеком деловую беседу, постараться узнать об этом человеке, о предмете предстоящего разговора как можно больше.

Вот портрет Фритьофа Нансена. Волевой подбородок, крупные черты лица. Открытый, бесхитростный взгляд. О его исследованиях и открытиях написано много, имя прогремело на весь мир. Он зоолог. Дрейфовал на "Фраме" в Центральной Арктике. Вел важные океанологические наблюдения. Пересек на лыжах Гренландию. А самое существенное вот что: в 1905 году с одним из своих товарищей отправился к Северному полюсу и подошел к нему ближе, чем все прежние исследователи. И Россию он в какой-то степени знает, путешествовал по Сибири, по Дальнему Востоку. Самому крепко доставалось в трудных походах, сам хватил горюшка. Отсюда и сострадание к людям, стремление облегчить участь других. Не случайно, значит, был верховным комиссаром Лиги Наций по делам военнопленных. А теперь организует за рубежом помощь голодающим Поволжья.

Точно в назначенный срок Нансен вместе с переводчиком вошел в кабинет Калинина. Поздоровался по-русски, крепко пожал руку Михаилу Ивановичу. Обменялись несколькими фразами, и Калинин понял: да, перед ним человек с доброй душой, бескорыстный борец за справедливость. И оптимист. Даже чересчур. Нансен был уверен, что современный цивилизованный мир не допустит, чтобы в результате каприза природы умерли десятки тысяч жителей планеты.

– Жертв может быть гораздо больше. Опасность нависла над миллионами, – уточнил Калинин.

– Надо предполагать самое худшее, – согласился Нансен. – Но вас не оставят в беде.

– Красный Крест? Отдельные добросердечные люди? Сердечное спасибо за это. Но когда речь идет о миллионах…

– Не только европейские государства помогут. Будем надеяться на Америку. Тем более что там кризис перепроизводства. Они топят в море или сжигают тысячи тонн пшеницы, кукурузы.

– Чтобы поддерживать выгодные цены, – вставил Калинин.

– Хочу подчеркнуть, что мир достаточно богат.

– Капиталистический мир, – уточнил Михаил Иванович. – Я что-то не очень надеюсь на наших классовых противников. По-моему, они даже радуются, глядя на наши бедствия.

– Возможно, есть и такие, – согласился Фритьоф Нансен. – Но, поверьте мне, большинство капиталистов – это самые обычные люди, с обычными человеческими чувствами.

– Мы знаем и другое: капиталисты старались и стараются подорвать нашу революцию, не считаясь ни с чем. Не удалась им блокада военная, стараются теперь задушить блокадой экономической. Не дубьем – так рублем!

– И все же многие люди на Западе встревожены вашим бедствием и искренне хотят помочь голодающим, – убеждал Нансен.

Михаилу Ивановичу показалось даже, что Нансен обиделся за тех добрых людей, которых он сейчас представлял. Такие сильные, чистые натуры, как этот норвежец, обычно далеки от политики, от всевозможных интриг и козней. Он все свои сбережения намерен внести в фонд спасения голодающих, а богатейшая держава Великобритания, разжиревшая на грабеже колоний, отказалась дать хотя бы фунт стерлингов. Вот и выходит, что через вечные льды, через полярную ночь легче пробиться, чем преодолеть жестокость и бездушие правителей капиталистических стран. Вскоре Нансен сам убедится в этом. А за хлопоты, за полезную деятельность, за личный вклад норвежца надо поблагодарить от имени правительства.

– Мне бы хотелось самому съездить в районы, охваченные, засухой, понять размер катастрофы, – сказал Нансен. – Тогда я сумею найти более веские аргументы для разговора на Западе.

– Хуже всего в Саратовской и Самарской губерниях. Там уже сейчас гибнут люди, опустели целые деревни. Я и сам скоро туда. Во всяком случае, большое спасибо вам. Каждый пуд зерна – это чья-то спасенная жизнь.

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверил, прощаясь, Нансен.

Едва ушел норвежец, в кабинете Калинина появился представитель Наркомата путей сообщения. Доложил, сколько продовольствия доставлено за сутки в голодающие районы из других губерний. Цифра была невелика. Михаил Иванович и без железнодорожников знал ее. Интересовало его другое. Надо как можно скорее вывозить из Поволжья людей. В Сибирь, на Украину, в другие места. Чем больше будет вывезено, тем лучше. Но на чем вывозить? Вагонов с грузами в голодающие районы прибывает немного, а порожняк туда железнодорожники гонят очень неохотно, да и не хватает вагонов. Придется принять крутые меры, чтобы порожняк шел за людьми.

Представитель железнодорожников оказался человеком понимающим. У него у самого, оказывается, сестра в Самарской губернии. Михаил Иванович предложил ему срочно подготовить докладную записку с обоснованием: как, когда и сколько вагонов можно подать в угрожаемые районы, где их взять. И – проект решения. Пометил в календаре: для обсуждения этого вопроса собрать совещание представителей всех заинтересованных наркоматов и ведомств.

Михаил Иванович несколько раз прошелся по кабинету. Вытряхнул пепельницу. Постояв у окна, вернулся к столу, отодвинул материалы, касавшиеся Помгола. С этим делом на сегодня покончено, надо было отрешиться от него, настроиться мысленно и душевно совсем на другой лад. Скоро он, спокойный, способный объективно, непредвзято рассмотреть каждую жадобу, выйдет к просителям. А ведь у них разные характеры, разный взгляды, у каждого своя обида, своя боль, и все они ждут от главы высшего органа власти справедливого решения. Он для них самый авторитетный суд, он не имеет права хотя бы чуть-чуть, из жалости или по какой-либо другой причине, отступить от истины, проявить попустительство или излишнюю жесткость. Он должен твердо руководствоваться советскими законами, быть абсолютно справедливым. Об этом легко рассуждать вообще, но как это трудно в каждом отдельном случае, когда перед тобой стоит человек, смотрит в твои глаза и ждет окончательного решения.

Приемная была детищем и гордостью Михаила Ивановича. Ведь это только подумать: никогда прежде в истории ни один глава государства не имел такого непосредственного общения с народом, какое имел теперь Калинин. При желании любой гражданин Советской Республики мог поговорить с Михаилом Ивановичем, выложить ему все, что хотел. За два года в приемной рассмотрено самим Калининым или его ближайшими помощниками без малого полмиллиона дел, заявленных письменно или устно. Каждый проситель ушел отсюда с положительным решением или с обоснованным отказом.

Михаил Иванович не уставал повторять своим помощникам, всем сотрудникам приемной, что разбор любой просьбы – это конкретная политика. О том, какие меры принял по тому или другому вопросу глава высшего органа власти, узнают люди не только в деревне, откуда явился крестьянин, но и в волости, и в уезде. Приехал-то один человек, а за его спиной – десятки и сотни.

Недавно пришло письмо из далекой уральской деревни. Я, мол, средний крестьянин, а меня признали богачом, кулаком, обложили чрезмерным налогом. Потом и вовсе арестовали, продержали месяц в кутузке, а после выпустили "за отсутствием обоснованных обвинений". Однако за это время все имущество было растащено неизвестно кем, остались голые стены. Как теперь жить, чем кормиться? И земляки поглядывают косо: мало ли что выпустили, в тюрьме-то сидел, может, и вправду за дело…

С подобными письмами в приемной разбирались досконально. Посылали запрос на место. Или специально товарищ выезжал, чтобы прямо в уезде изучить дело. Если жалоба от крестьянства – отправлялся тот, кто сам вырос в деревне. Если от рабочего – ехал человек, пришедший в приемную ВЦИК с фабрики или с завода. Таким легче было понять жалобщиков, выяснить, что к чему. Да и для самих работников это была хорошая школа жизни, принципиальности. Они быстро росли, поднимались на более высокие посты, и это тоже радовало Михаила Ивановича.

С крестьянином из уральской деревни разобрались, конечно, по существу. Оказалось, что человек он пожилой, трудолюбивый, чужой труд не эксплуатировал. Пчел любит, держал хорошую пасеку, вот кто-то и позавидовал, донес в уезд. А там поторопились, арестовали. Так доложил Калинину работник, выезжавший на место. Доброе имя крестьянина восстановлено.

– А те, кто совершил беззаконие? – спросил Михаил Иванович.

– Я поговорил с ними.

– Поговорить мало. По их действиям люди судят о Советской власти в целом. Наказать их следует. И чтобы о строгом наказании знал весь уезд. А имущество крестьянина разыскать, вернуть владельцу и помочь ему возобновить пасеку. Разве мед нам не нужен, особенно больным, детям?..

– Нужен, Михаил Иванович.

– Вот и добейтесь того, чтобы была полная справедливость, – посоветовал Калинин. И, подумав, добавил: – Я понимаю, что, когда долго работаешь с жалобами, привыкаешь к ним, притупляется острота восприятия. За письмом не видно беды человеческой. Возникает стремление поскорее отделаться от жалобы, отписаться или переслать в другое учреждение. Скажите, с вами бывает такое?

– Бывает, – признался сотрудник.

– Спасибо за откровенность, – мягко улыбнулся Калинин. – Мой вам совет: каждый раз, изучая жалобу, ставьте себя на место того человека, который ее написал, старайтесь испытать его негодование, его волнение, его боль. А если утратите эту способность, скажите мне. Переведем на другую работу, не менее важную, но не связанную непосредственно с людьми.

Сам Михаил Иванович, когда занимался делами приемной, словно бы ощущал пульс народной жизни. По количеству писем и ходоков можно было судить о положении в той или иной местности. Одно время резко увеличился поток жалоб из подмосковных районов. Урезают, мол, земельные наделы, не выделяют покосов, не позволяют брать в лесу хворост и сухостой. Михаил Иванович посоветовался с опытным сотрудником приемной Котомкиным. Решили пригласить москвичей, руководивших теми ведомствами, на действия которых жаловались трудящиеся. Однако "раскачать" этих руководителей удалось не сразу. Кому охота выслушивать неприятности. Тот занят, другой недавно на должности, еще не осмотрелся. Хотели прислать заместителей. Но Михаил Иванович проявил твердость. Настоял, чтобы явились сами и заместителей прихватили, пусть тоже послушают ходоков, почитают письма. Трижды присутствовали все они ка приемах, много услышали нелицеприятного, отвечали на вопросы. Сделали, разумеется, соответствующие выводы. Во всяком случае, количество жалоб из Подмосковья вскоре сократилось.

"По материалам нашей приемной историю можно писать", – любил повторять Калинин.

Близилось время начала приема. Михаил Иванович вошёл в большую комнату, разделенную перегородкой, высотою по грудь. Поздоровался с сотрудниками. Сказал, чтобы приглашали людей. Комната наполнилась посетителями. Первым в очереди оказался рослый крестьянин с широкой окладистой бородой. От него резко пахло кислой овчиной: долго скитался, наверно, по вагонам, по вокзалам, спал, кутаясь в старый полушубок. Он будто опешил, разглядывая Калинина.

– Какое у вас дело ко мне? – напомнил Михаил Иванович.

– Погорельцы мы, погорельцы, – протянул крестьянин засаленную бумагу-прошение. – Половину деревни огонь слизнул, весь порядок. А волость тае… И уезд тае… Нет, говорят, лесу… Сами, говорят, виноваты.

– В чем же ваша вина?

– Праздник был, недосмотрели. На Николу-вешнего как раз престольный праздник у нас.

– Нехорошо, – укоризненно качнул головой Михаил Иванович. – Вы на престольном празднике самогон пьете, а Советская власть потом вам избу справляй… Скверно получается.

– Нам бы лесу, а остальное мы сами…

Калинин всмотрелся в бумагу, сказал:

– Есть же резолюция на заявлении. Помощник мой все решил, выделят вам лес. Зачем меня-то дожидался? Людей вон сколько…

– Мужики наказывали, чтобы обязательно твой подпис был. Без этого, говорят, не возвращайся. Не откажи, батюшка, для обчества.

– Возьмите, – Михаил Иванович расписался под резолюцией. – А обществу передай: насчет престола-то поскромней, поаккуратней. Обожглись, и хватит.

– Теперь мы ученые, батюшка, во как ученые…

После крестьянина к Калинину подошел человек со впалыми щеками, в стареньком пиджаке. Тискал руками фуражку. Михаил Иванович сразу определил: ото фабричный. Наверно, работа ему нужна. Жена у него, дети, а податься некуда: многие заводы и фабрики еще стоят.

Ну, правильно, не ошибся: человек просит работы.

Михаил Иванович старался не показать своего огорчения. Он очень переживал за таких тружеников, которые сейчас как рыба на песке. Крестьянину, даже самому бедному, легче, чем рабочему, оказавшемуся не у дел. Крестьянин хоть на картошке, на свекле перебьется, перезимует. А безработному мастеровому где взять кусок хлеба или деньги? Страдают люди, среди которых немало таких, которые сами делали революцию, сражались на фронтах гражданской войны. Таким надо помогать в первую очередь, по не всегда получается.

Подозвал Котомкина. Тот выслушал, вспомнил: открылась небольшая фабрика, но за городом, надо поездом туда ездить. Если товарищ согласен…

– Давайте направление, – обрадовался рабочий. – Хотя бы зацепиться… А то уж совсем швах, – махнул он рукой. – Сердечная вам благодарность!

Калинин и Котомкин обменялись взглядами. Ладно, хоть чем-то сумели помочь! Потерпи, друг, еще немного, будут у нас огромные заводы, первоклассные фабрики, электростанции. Наступит срок – везде будут требоваться крепкие умелые руки. Выбирай дело по душе. Это не утешительная сказочка, такие дни наступят обязательно, все мы стараемся приблизить их. Без веры в счастливое будущее просто не осилить, не одолеть всех многочисленных трудностей…

Следующая просительница, бойкая бабенка с выбившимися из-под платка волосами, затараторила так быстро, что Михаил Иванович никак не мог понять, чего она хочет. Ругала по-всякому рязанское начальство, рязанских коммунистов, которые "не желают оказать содействие". Видно было, что склочная тетка, но разобраться-то надо.

– Из ваших слов я понял одно: в Рязани все коммунисты вроде редиски, красные только снаружи. Не думаю, что это так. Изложите, чем конкретно вас обидели.

Постепенно, отметая словесную шелуху, выяснил: женщина просит, чтобы ей прирезали земельный участок соседа. Он – бывший купец, она трудящийся класс, работает сторожихой, а огороды у них одинаковые. И земля у него лучше. А ей во как обидно! – показала она рукой аж выше головы.

– Какой у вас надел? Справка имеется?

– А как же, по всей форме.

Калинин взял бумажку, прочитал внимательно.

– Вижу, земли у вас сколько положено по норме. Если дадут больше, это будет уже непорядок и самоуправство. Просьба ваша незаконная, и помочь никак не могу. Так что не браните рязанских коммунистов, они поступают по справедливости.

Когда нужно, он умел отказывать вежливо, но твердо.

Побеседовав с двумя десятками посетителей, Калинин возвратился в кабинет. Надо было подготовить план своей очередной поездки по стране и отшлифовать статью для газеты. Задумана она была давно, а сейчас самое время напечатать. Михаил Иванович при каждом удобном случае говорил о том, что необходимо везде и всюду привлекать к государственной работе беспартийных товарищей. Это укрепит Советскую власть на местах, привлечет к делу наиболее активных людей. Недавно Центральный Комитет партии распространил специальное письмо по этому поводу. Журналисты попросили Калинина просто и доходчиво раскрыть суть этого документа, высказать свое мнение.

Набросал черновик статьи, выправил его, уточнил некоторые фразы. Переписал заново. Глянул в окно: вот это да, уже сумерки наступают. Домой пора. Екатерина Ивановна, конечно, спросит, обедал ли? Кажется да, приносили ему бутерброд с чаем.

Постукивая палкой, прижимая локтем портфель, медленно шел он по опустевшей улице. Рабочий день давно кончился, все отдыхают в квартирах. Встречаются только парочки, да оборванные чумазые беспризорники сгрудились в подворотне, в карты, что ли, играют… Вот еще одна важнейшая проблема: подобрать с улиц ребят, которых война лишила семьи, вернуть им детство, вырастить настоящих людей… Молодое государство просто не успевает взяться за все, не хватает и средств, и людей.

Дома его ждала новость. Екатерина Ивановна, собирая ему на стол (дети уже поужинали), обронила словно бы невзначай:

– Послезавтра выпишут Аню.

– Выздоровела, значит? Хорошо.

– Не торопись радоваться. Письмо из деревни пришло. Мать Анина умерла.

– Ну да! – Михаил Иванович отложил ложку, вытер усы, бороду.

– Как же теперь поступить? Круглая сирота… Не оставлять же на произвол судьбы…

Года полтора назад, когда Калинины отдыхали в Верхней Троице, из дальней деревни пришла к ним совершенно незнакомая женщина, прослышавшая, что приехал сам "главный староста". Тридцать верст несла больную дочку. От рождения у Ани была повреждена нога, девочка хромала, ребятишки дразнили ее, смеялись над ней. Отец ее погиб на германской… Слезно просила женщина помочь, показать докторам единственную свою кровинушку. И Калинины, отправляясь в Москву, взяли девочку с собой.

Требовалось несколько последовательных операций – так решили врачи. Пришлось согласиться. Аня долго, очень долго лежала в больнице. Калинины поочередно навещали ее, привыкли к ней, привязались.

Екатерина Ивановна, подперев щеку ладонью, грустно и выжидающе смотрела на мужа. А он словно бы раздумывал вслух:

– Ничего не поделаешь… Шура вот у нас усыновленный, растет как все… Он, правда, моей сестры сын… Да, впрочем, какая разница? Где четверо, там и пятерым места хватит. Квартира просторная.

– Не о том речь, Миша. Главное, чтобы в сердце места хватило, – ответила Екатерина Ивановна, и по ее голосу Калинин понял: она уже взвесила и решила для себя все.

– Вот и ладно, – весело сказал он. – Забирай Аню и вези к нам. С детьми поговори, подготовь.

– А чего готовить-то, они ее любят, – улыбнулась жена и, наклонившись, ласково и благодарно коснулась губами его щеки.