Текст книги "Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Союз нерушимый…

Во второй половине 1922 года обстановка в Советской Республике решительно изменилась к лучшему. Победой закончилась гражданская война, лишь на Дальнем Востоке еще гремели бои, но и там дело шло к успешному завершению. Сократилась армия, высвободив много крестьянских рук, лошадей для работы на полях. Хороший урожай помог накормить людей, ликвидировать страшные последствия недавнего голода. Больше товаров выпускала промышленность. Жизнь стала другой, и управлять государством требовалось иначе – Михаил Иванович все острее чувствовал это. А самое главное – надо было объединить советские республики, чтобы совместными усилиями строить социализм.

До сей поры не все было определено, не все было ясно во взаимоотношениях между республиками. РСФСР, Украина, Белоруссия, Закавказская федерация (в нее входила Армения, Грузия и Азербайджан) связаны были между собой договорами о политическом, хозяйственном и военном сотрудничестве. Такая же связь со среднеазиатскими народными республиками Хорезмом и Бухарой. Однако теперь только договорных взаимоотношений было недостаточно. Это понимали и в Москве и на местах. Республики стремились к более тесному сближению под руководством ленинской партии. Вокруг враги, капиталистический мир силен, республики должны противопоставить этому миру свой крепкий политический и экономический союз. Но как объединиться, как взяться за такое дело?

Специальная комиссия тщательно разбиралась в этом вопросе и подготовила проект так называемого плана "автономизации". Калинин перечитал проект несколько раз. Суть простая. Предлагалось без проволочек распространить власть руководящих органов РСФСР на соответствующие органы других республик и вообще включить все республики в состав Российской Федерации на общих правах. Много ведь в РСФСР проживает разных народов и народностей, пусть прибавятся еще несколько.

На первый взгляд вроде правильно. План "автономизации" не дает преимущества никому, все народы имеют равные права. Но что-то мешало Михаилу Ивановичу принять этот план. И не ему одному. Некоторые республики, сами добивавшиеся объединения, отнеслись к проекту без всякого энтузиазма.

Общей линии, как говорится, не получилось, и это еще более усилило сомнения Михаила Ивановича.

Оставался один надежный и испытанный способ: посоветоваться с Владимиром Ильичем. Он умел каким-то непостижимым образом видеть, чувствовать главное в многообразном потоке явлений, настолько ясно и просто раскрывал их суть, что Калинин порой диву давался: как же сам-то не смекнул, не сообразил?! Но Владимир Ильич сейчас болен, здоровье его подорвано долгой и трудной работой, ссылками, отравленными пулями покушавшейся на него эсерки. Врачи категорически запретили ему заниматься делами, даже газеты читать, дабы не волноваться, но это было уже слишком: без газет, без новостей Владимир Ильич жить не мог.

Калинин, давно не видевший Ленина, не говоривший с ним, испытывал ощущение, какое бывает у моряков во время длительного плавания вдали от берегов: очень хочется взглянуть на компас, еще раз убедиться в том, что корабль движется правильным курсом. Владимир Ильич, наверно, еще и не знает о плане "автономизации", ему пока не сообщали об этом. И все же Калинин надеялся хотя бы косвенно, не затевая прямого разговора, выяснить, что думает Ленин по поводу создания единого Советского государства. Ведь объединение республик должно стать торжественным праздником всех национальностей. А для этого надо найти основу, которая устраивала бы всех, не вызывала сомнений.

С такими мыслями отправился Михаил Иванович в Горки, навестить Ленина. Сентябрьский день был сухим, теплым. Автомашину изрядно потряхивало на ухабистой дороге.

Среди деревьев показался особняк с белыми колоннами. Машина остановилась около подъезда, но Ленин появился не оттуда, а из аллеи. С ним Надежда Константиновна. Шел Владимир Ильич улыбаясь: весело поблескивали глаза под надвинутой на лоб кепкой.

– Нуте-с, батенька, здравствуйте! – приветствовал он гостя. – Я, знаете ли, здесь в заточении рад каждому человеку, а вам особенно.

Ильич похудел за время болезни, был бледен, и поэтому, наверно, более темными казались его глаза. В рыжеватой бородке заметнее проступила седина. Он предложил Калинину прогуляться, прибавив:

– Если не устали, конечно. – И, заметив беспокойство на лице жены, лукаво прищурился: – Вы ведь знаете, Михаил Иванович, что говорить со мной можно только о погоде, да и то лишь если она хорошая.

– Знаю, Владимир Ильич, и считаю такую установку совершенно правильной. Всему свои срок.

– Вот видишь, Надя, ты можешь быть абсолютно спокойной. В лице товарища Калинина обрела верного союзника. – В голосе Ленина прозвучала чуть заметная грусть.

Медленно шли они по аллее, обсаженной могучими дубами и старыми липами. Михаил Иванович обратил внимание: листва дубов еще совсем зеленая, не тронутая осенними красками. Позже других деревьев одевается дуб листвой, зато и держит ее потом долго. Неторопливо живет, на то он и дуб…

Приладившись к размеренному шагу Ленина, старался Михаил Иванович рассказывать о том, что, по его мнению, приятно было слышать Ильичу. Об урожае, о заметном увеличении в этом году площади, занятой под озимые. Хоть и помаленьку, но налаживается сельское хозяйство. Однако Ленин воспринимал его слова без особого интереса, вероятно, знал все это. Усмехнувшись, спросил:

– Что известно о тех двадцати тракторах, которые прибыли к нам из Америки?

– Машины отправлены в Пермскую губернию для демонстрации тракторной обработки земли.

– Да, да, мне говорили. Они уже прибыли на место? Как прошли по нашим скверным дорогам?

– Без задержки. Появилась у крестьян заинтересованность, и дороги стали хорошими, – весело объяснил Михаил Иванович. – В самый короткий срок дороги были исправлены, люди работали коллективно, целыми деревнями.

– Рад слышать. Помните, однажды, весной девятнадцатого года, если мне не изменяет память, мы с вами говорили, как нужны нам сельскохозяйственные машины. О том, что трактор – лучшая агитация за крупное социалистическое хозяйство в деревне. Поле, на котором крестьянин вынужден трудиться со своей лошадкой неделю, трактор вспашет за один час.

– Да, речь шла о ста тысячах тракторов. Иметь бы их столько, снабдить машинистами, дать бензин, и средний крестьянин сам заявил бы: я за коммунизм. Помшо, Владимир Ильич, тогда это представлялось мне полной фантазией.

– А теперь это уже не столько фантазия, сколько мечта, причем осуществимая. Теперь мы можем ставить перед собой такую задачу на будущее. Не сразу, конечно, появятся на наших полях столько тракторов, но это уже реальность. Они обязательно будут у нас. И сто тысяч, и больше…

– А ведь мы беседуем о деле! – спохватился Калинин.

– Это приятная беседа, – ответил ему Ленин и надолго умолк.

Разговор возобновился, когда остановились на краю откоса, откуда открывались просторные дали. Михаил Иванович обмолвился о том, что не давало ему покоя: об отсутствии единой точки зрения по вопросу объединения республик. Ленин живо повернулся к нему:

– Насколько далеко продвинулась подготовка?

– Комиссия работает почти месяц. Есть проект плана, – ответил Калинин.

– Ах вот как! – нахмурился Владимир Ильич, но больше расспрашивать не стал. Михаил Иванович поругал себя за неосторожность. Сказано же – нельзя сейчас волновать Ильича.

Вероятно, не только от Калинина, но и от других приезжавших к нему товарищей узнал Ленин, что важнейшее дело, проводившееся без его участия, зашло в тупик. Во всяком случае, во второй половине сентября, вскоре после того, как консилиум врачей разрешил приступить к работе, Владимир Ильич познакомился с планом "автономизации". Обсудил его с членами комиссии ЦК партии, побеседовал с представителями из всех республик. И написал членам Политбюро ЦК письмо, в котором раскритиковал идею "автономизации".

Читая с карандашом в руке это письмо, Михаил Иванович будто слышал напористый, чуть картавый голос Ильича, звучавший страстно и убедительно. Лопни предупреждал: когда решается такой сложный вопрос, как национальный, спешка и администрирование недопустимы. Строгое соблюдение добровольности и равноправия – вот что особенно важно.

Владимир Ильич предложил иную основу для создания общего государства. Республики не вступают в Российскую Федерацию, а объединяются с ней, образуя совершенно новый Союз. При этом все они не подчиняются автоматически высшим органам РСФСР, как задумывалось раньше, а сформировывают новые, теперь уже общесоюзные органы власти. Будет общий Центральный Исполнительный Комитет, общие наркоматы, другие учреждения. Создается словно более высокий этаж власти, стоящий над РСФСР так же, как и над всеми другими республиками. Это действительно равноправие, это никому не обидно, не ущемляет ничьих интересов.

Теперь многое стало ясным. Оставалось только заняться организационной работой, подготовить и провести Объединительный съезд. Все были уверены, что руководить работой съезда будет Владимир Ильич. Кому же, как не ему, создателю партии, вождю революции, возглавить такое торжество. Во всяком случае, Ленин намеревался выступить с речью, но приступ болезни вновь приковал его к постели.

Теперь Калинин чувствовал еще большую ответственность за успешное проведение съезда.

Утро 30 декабря 1922 года выдалось очень холодным. В морозном тумане медленно рассеивались сумерки. Рослые красноармейцы в длинных тулупах, оцепившие Большой театр, были похожи на темные гранитные изваяния. Цепь размыкалась только перед делегатами съезда: на этот раз уже не Всероссийского, а Первого Всесоюзного съезда Советов.

Калинин, конечно, приехал в театр задолго до начала заседания. Обошел фойе, слабо освещенный зал, просторную сцену с массивным столом для президиума. Раньше всегда во время съездов или торжественных заседаний на сцене устанавливались декорации из "Онегина", теперь вместо них были так называемые "венецианские": смотришь из зала, и словно бы простирается за президиумом звездная даль. Так лучше.

Михаил Иванович изрядно волновался: все ли предусмотрено, нет ли каких упущений? А еще мешал, раздражал новый костюм. За долгие трудные годы привык он жить скромно, одевался всегда аккуратно, чисто, а обновлял одежду очень редко. Сказывалась и крестьянская бережливость: зачем приобретать пальто или костюм, когда старые еще вполне приличны? Целесообразней купить что-нибудь детям, жене.

Екатерина Ивановна последнее время все чаще говорила ему:

– С делегациями встречаешься, разные иностранцы к тебе приезжают, а ты все в одном и том же костюме.

– А чем он плох? – смотрел в зеркало Михаил Иванович. – Нигде не жмет, не мешает, я его не чувствую на себе, вот что важно. А новый пока обносишь, намучаешься.

Зная характер мужа, Екатерина Ивановна пустилась на хитрость. Пригласила домой пожилого закройщика. Михаил Иванович пришел с работы, а она ему:

– Вот хорошо, тебя тут мастер ждет.

Расчет был точен: не мог Калинин выдворить из дома человека, ожидавшего его. Поворчал потом на Екатерину Ивановну, но мерка была снята, а вскоре и костюм был готов. Отличный костюм, красивый и строгий, но Михаил Иванович, хоть и надевал его уже пару раз, еще не притерпелся к нему.

Зал постепенно заполнялся людьми. Михаил Иванович едва успевал отвечать на приветствия. Каждый съезд хорош уже хотя бы тем, что со всей страны собираются старые друзья, единомышленники, встречаешь товарищей, которых не видел несколько лет. С Украины приехал Михаил Васильевич Фрунзе, прославленный полководец гражданской войны. Из Азербайджана – Сергей Миронович Киров, как всегда улыбающийся, полный энергии. А вот Петр Гермогенович Смидович, с которым Калинин работал когда-то в Москве, на электроподстанции: вместе готовили и распространяли листовки.

Спокойный, интеллигентный, даже внешностью своей внушающий уважение, Смидович, как выяснилось, оказался старейшим среди делегатов. Ему, по демократической традиции, Калинин предоставил первое слово, он и открыл съезд вступительной речью. Хорошо, проникновенно сказал Петр Гермогенович о том, как все республики сообща защищали власть Советов против объединенного фронта империалистических правительств, как начали создавать социалистическое хозяйство. Особенно подчеркнул, что все успехи республик, все победы на боевых и хозяйственных фронтах были достигнуты благодаря тому, что республики вместе вставали навстречу каждой новой опасности, помогая друг другу. А закончил он свою речь, торжественным, впервые прозвучавшим лозунгом:

– Да здравствует учреждаемый ныне Союз Советских Социалистических Республик!

Отгремели аплодисменты, и близкая, дорогая всем мелодия "Интернационала" поплыла под сводами зала. Делегаты пели стоя.

Почетным председателем съезда был избран Владимир Ильич Ленин. Рабочим председателем – Михаил Иванович Калинин.

Были зачитаны Декларация и Договор об образовании СССР, одобренные накануне делегациями объединявшихся республик. Начались выступления.

Все шло хорошо. От волнения, от беспокойства, которые испытывал утром Михаил Иванович, не осталось и следа. Нарастала радость. В речах делегатов было такое единодушие, что Михаил Иванович понял: работу удастся завершить еще сегодня. Решение будет принято, в этом нет сомнений. Отличный подарок всему народу, всей стране к Новому году!

Он уверенно вел заседание, следил за регламентом, время от времени поглядывал на те места, которые были отведены прессе, ощущая при этом чувство удовлетворения. С полным напряжением работают газетчики, едва успевают записывать. Еще недавно, в девятнадцатом году, на съезде, в этом зале, не присутствовал ни один иностранный журналист. Своих было трое или четверо. А теперь тесно газетчикам. Американцы, англичане, немцы, французы… Дипломатическая ложа заполнена. Очень интересуются господа событиями, которые происходят у нас. Пусть смотрят, пусть пишут: весь мир будет знать о рождении нового великого государства!

Невольно вспомнилась Михаилу Ивановичу встреча с графом Ульрихом Брокдорф-Ранцау, считавшимся одним из лучших, одним из авторитетнейших дипломатов в Европе, да и во всем буржуазном мире. Ни в образованности, ни в находчивости, ни в решительности ему не откажешь. Он возглавлял германскую делегацию, которая вела переговоры с державами-победительницами мировой войны. Трудная роль выпала на его долю. Унизительная роль. Но он, посланец побежденной Германии, проявил характер и гордость, отказался признать условия Версальского договора и демонстративно подал в отставку. Немалое самообладание и мужество для этого требовалось.

Да, этот германский граф теперь войдет в историю: он оказался первым представителем крупной капиталистической державы в новом, Советском государстве. Недавно, представляясь Калинину, как главе высшего органа Советской власти, Брокдорф-Ранцау настолько разволновался, что сделал даже старинный прусский реверанс, признанный ныне в дипломатическом мире совсем необязательным. Возможно, он беспокоился, не будет ли на его пути каких-либо неожиданностей, злонамеренных козней. И зря беспокоился. Граф был принят без пышностей, просто, но достойно и уважительно, по-деловому.

После приема журналисты спросили его: почему, дескать, перед королями в мантиях, перед представителями Антанты держался спокойно, уверенно, а перед Калининым нервничал? Граф не стал отрицать, что волновался, а ответил буквально так: с королями ему действительно приходилось встречаться, и еще хуже – вести дела с представителями победивших государств. Но рабочие и крестьяне, управляющие своей страной так смело и независимо, – это самая большая сила, перед лицом которой ему довелось стоять впервые за всю жизнь…

"Умен граф, умен! Он понял, с кем имеет дело: с завтрашним днем всего мира! – так думал Михаил Иванович, с улыбкой поглядывая на дипломатическую ложу. – Да, времена меняются. Заметно меняются…"

Между тем последний оратор покинул трибуну. Теперь Калинину пришел черед выступить. Надо коротко подвести итоги, еще раз подчеркнуть значение свершившегося события. В притихшем зале торжественно прозвучал его голос:

– Товарищи, мы, рабочие и крестьяне, особенно рады, что здесь, в Москве, происходит этот Первый Объединительный съезд всех народов, населяющих советские республики… Может быть, сейчас, в данный момент, важность этого события не вполне сознается, но оно с каждым днем будет иметь все большее и большее значение на политическом горизонте… Мы здесь закладываем первый камень действительно братского общежития. Целые тысячелетия прошли с тех пор, как лучшие умы человечества бьются над теоретической проблемой в поисках форм, которые дали бы народам возможность без величайших мук, без взаимной борьбы жить в дружбе и братство. Только сейчас, в сегодняшний день практически закладывается первый камень в этом направлении!..

И опять, одобряя пророческие слова Калинина, в едином порыве, аплодируя, поднялся весь зал.

Работа съезда завершилась лишь поздно вечером. Был создан Центральный Исполнительный Комитет СССР.

Опустела сцена. Однако люди не спешили расходиться. В зале, в фойе – гул голосов, веселые восклицания, смех. К Михаилу Ивановичу подошел Буденный: в военном френче, подтянутый, плечистый, с пышными усами на смуглом лице. Калинину всегда приятно видеть его. Тоже ведь из крестьян, а каким полководцем стал, скольких белых генералов разбил!

Пожимая крепкую руку Буденного, вспомнил Михаил Иванович теплый майский день двадцатого года, когда второй раз приехал к Семену Михайловичу на фронт в Конную армию, готовившуюся ударить по белополякам. Состоялся смотр войск, а после смотра бойцы и командиры попросили Калинина выступить. Вместо трибуны – тачанка с пулеметом. Вокруг плотной массой сотни спешившихся кавалеристов. И только начал Михаил Иванович говорить – раздался гул вражеского самолета. Он прошел над тачанкой, развернулся и ударил из пулемета. Свинцовый, смертельный ливень хлынул с неба. Бойцы вскинули винтовки и начали стрелять. А Михаилу Ивановичу что делать? Винтовки нет, чтобы самому отбивать врага. Укрыться от пуль негде, да и как будешь укрываться, если другие не прячутся?! Вот и стоял на тачанке до тех пор, пока буденовцы отогнали самолет. Затем, когда шум улегся, продолжил свое выступление.

Семен Михайлович сказал ему тогда, что бойцы, мол, удивлены и восхищены храбростью Калинина. Михаил Иванович даже засмеялся: какая там храбрость, просто не знал, что предпринять, жалел, что ружья в руках нет…

– Поздравляю! – Буденный отступил на шаг, привычным движением расправил усы. – Поздравляю от души, Михаил Иванович! Теперь вы у нас не то что всероссийский, а всесоюзный староста! Президент, можно сказать! Первый президент Советского Союза!

– Спасибо, Семен Михайлович… Не меня, так другого бы выбрали. Не в этом суть. Главное – объединились!

На Тихом океане

Владивосток ему очень понравился. Увидел Михаил Иванович морской простор, привольно раскинувшийся среди сопок город, краснофлотцев в красивой форме, празднично одетых людей, встречавших его на привокзальной площади, множество знамен, транспарантов – и радостное настроение овладело им. Волновал запах моря, волновали суда на рейде, отправлявшиеся в неизведанную дорогу, волновало ощущение огромности, беспредельности: величайший из океанов смыкался здесь с великим сухопутьем России.

Хотелось прогуляться по улицам в одиночку: просто так, без дум и забот. Посидеть возле воды, слушая размеренный плеск волн. Но времени, как всегда, в обрез, все расписано заранее. Калинин познакомился с самым крупным предприятием города – Дальзаводом. Съездил на мыс Эгершельд, к грузчикам торгового порта. Интересная была, беседа с моряками о развитии торгового флота.

Вечером – выступление перед трудящимися в городском театре. Только лишь после этого, в гостинице, смог Михаил Иванович выкроить время, чтобы поразмыслить над увиденным и услышанным. Надо уяснить, что способно дать Приморье стране, какая ему требуется помощь со стороны центральных властей.

Едва проснулся – принесли свежие газеты. Сначала развернул местную – "Красное знамя". Посмотрел, что пишут о приезде Председателя ЦИК на Дальний Восток, добрался до международных новостей. Внимание его привлек заголовок: "Смерть президента Гардинга". Агентство Ассошиэйтед Пресс сообщает: 5 августа 1923 года в Сан-Франциско скончался от крупозного воспаления легких президент Североамериканских Соединенных Штатов Гардинг…

Первым желанием Михаила Ивановича было встать и посмотреть в окно: ведь Сан-Франциско как раз на противоположном берегу. Однако он, усмехнувшись, остался за столом. Здесь не речка Медведица и даже не Волга. Другой берег океана далековато, ни в какой бинокль не разглядишь. Но ведь надо случиться такому совпадению… И вообще что-то много сегодня в газете о Соединенных Штатах. Вот опять: "Бьем Америку. Америка не смогла конкурировать с российскими ценами, прекратился импорт масляных семян и жмыха в Данию".

Хорошая новость. Надо нашим промышленным товарам и сельскохозяйственным продуктам повсюду выходить на международный рынок. Не случайно вчера моряки так много говорили об экспорте. Стране нужна валюта для приобретения машин, оборудования. А море не преграда для торговли. Оно разъединяет страны во время войны, а в мирное время, наоборот, сближает. Прямой путь. Бери груз на судно в одном порту и вези в другой. Заокеанская Америка, казавшаяся такой далекой в Москве, здесь, во Владивостоке, воспринималась как нечто соседское. Право, так и тянуло к окну…

Постучавшись, вошел помощник. Вместе с ним – Евсеев, давний питерский знакомый Михаила Ивановича. Моряк, затем рабочий Франко-Русского завода, еще до революции ставший большевиком. А теперь вот встретились на Дальнем Востоке, куда, оказывается, некоторое время назад был послан на руководящую работу Евсеев. Сколько помнил Калинин, внешне он совсем не менялся. Степенный, осанистый, всегда в начищенных яловых сапогах. Кожаная куртка застегнута на все пуговицы. Разве что рябинки на лице стали заметнее с возрастом, да седина побелила виски.

– Доброе утро, Михаил Иванович. Как отдыхалось?

– Спасибо. Допью чай, и можно идти. Корабль под нарами?

– Да, нас ждут.

На пристани играл духовой оркестр. Сверкала начищенная медь. Двумя шеренгами вытянулись в почетном карауле военные моряки. Калинин даже поморщился, такая торжественность несколько сковывала его.

Вот широкий парадный трап. Едва поднялись на стальную палубу, выдраенную до зеркального блеска, командир миноносца гаркнул: "Смирно!", да с такой силой, что у Михаила Ивановича в ушах зазвенело. Поскорей приподнял фуражку, здороваясь с командиром и экипажем.

Гостей провели в кают-компанию. Там было по-домашнему уютно. Стены отделаны под орех, на столе белая скатерть, цветы в вазе. Поблескивало лаком черное пианино. В такой обстановке приятно и работать и отдыхать. Да это, собственно, и есть дом моряцкий, ведь моряки неделями, месяцами не оставляют его. Ни в лес не выйдешь, ни на луг, по тротуару не прогуляешься… Кругом вода.

В этот раз рейс предстоял недолгий: до села Петровка, где намечена была встреча с крестьянами. Сидя на мягком кожаном диване, Михаил Иванович расспрашивал моряков о том, как создается наш военно-морской флот на Тихом океане. Начинали-то здесь почти с нуля, с одного сторожевого корабля, все остальное угнали интервенты и бежавшие за границу белогвардейцы. А теперь за одну лишь зиму три миноносца в строй ввели: "Бравый", "Твердый" и "Точный". Портовый ледокол переоборудовали в канонерскую лодку…

Резкие звонки прервали разговор. Залились трели боцманских дудок.

– Случилось что-то? – встревожился Михаил Иванович.

– Учебно-боевая тревога. Командир хочет, чтобы вы посмотрели.

Вышли на палубу. Миноносец только что сделал крутой поворот. Позади остались отвесные, горделивые утесы Эгершельда. Дождь, моросивший с утра, прекратился, но воздух был так насыщен водяной пылью, что одежда и лицо сразу покрылись влагой. Серая туманная дымка сливалась со столь же серыми облаками. Навстречу кораблю, лениво выгибая глянцевитые спины, одна за другой катились пологие волны. Миноносец распарывал их острым форштевнем.

Командир провел гостей к торпедному аппарату, трубы которого были развернуты на правый борт. Огромная стальная сигара, начиненная сложными механизмами и взрывчаткой, привлекла общее внимание. Михаил Иванович поинтересовался, каким образом она движется, почему не тонет, сколько стоит изготовить такую?.. Дороговато обходится, да ведь нужно.

Командир спросил разрешения произвести несколько артиллерийских залпов, но Михаил Иванович отсоветовал: к чему лишний шум, трата пороха, снарядов? И без того видно, что корабль боевой, служба несется исправно. Пусть краснофлотцы отдыхают.

– Есть! – козырнул командир. – Отбой учебно-боевой тревоги!

По крутому железному трапу Калинин поднялся на ходовой мостик. Здесь меньше качало, и вид был на все стороны. Солнечные лучи, прорвавшись сквозь тучи, освещали каменистый берег Русского острова. Волны, набегавшие с моря, обрушивались на подножия скал и откатывались, разбитые, исходя пеной в бессильной злобе. Любуясь этой картиной, Михаил Иванович заметил человеческие фигурки на самом краю откоса.

– Что это они делают?

– Где? – Моряк поднес к глазам бинокль. – Вере-говую батарею оборудуют. Устанавливают дальнобойные орудия крупных калибров. Чтобы подходы к Владивостоку – на замок. Как Кронштадт прикрывает подступы к Петрограду.

– Да, там надежно теперь, – кивнул Михаил Иванович. – И здесь, на востоке, нам необходима такая же крепость, такой же сильный оплот.

– Давно я в Кронштадте-то не был, – мечтательно произнес Евсеев. – Тоскую по Питеру, по Неве. В отпуск бы съездить, да очень уж далеко. – Евсеев смотрел на белую, кипящую дорожку, разбегавшуюся по воде от винтов. Эта дорожка напоминала борозду, проведенную плугом. – Подумать только, Михаил Иванович, всю страну перепахали за эти годы. От Балтики до Тихого… И отдохнуть не мешало бы.

– Отдыхать нам некогда, – улыбнулся в ответ Калинин. – Сеять надо. Чтобы урожай был.