Текст книги "В каком году что случалось с поэтами(СИ)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Скажем

Птичка скачет по лугу

С балаболкой на хвосту

Буквальный смысл понятен даже детям, а вот увидеть более глубокий пласт, или более высокий смысл, или более широкое значение (надо бы еще к эпитету "дальний" чего-нибудь подцепить), дано не каждому. Например, в стихе можно увидеть символ человека, не занятого делом и потому своим порханием сеящего в обществе вздор и плодящего дезинформацию

Но не только о поэзии. В Вероне в этом году Данте защищате на философском диспуте свой трактат "Questio de aqua et terra". Голенищев-Кутузов, самый известный дантевский комментатор из русских, сомневается в его принадлежности Данте. Но несомненно, что поэт преподавал философии на манер Платона, ходя с ними из угла в угол небольшого леска между Равенной и морем, и, наверное, рассуждал на этих прогулках и о земле, и о воде, и о небесах.

56 лет. Некрасов издает цикл стихов «Последние песни». Поэт уже тяжело болел, как мрачно шутили друзья, «в царство небесное в карете цугом и в сопровождении четырех врачей и пятого – лейб-медика», и тем не менее, превозмогая страдания хотел донести свое последнее прости нашему миру. А «прости» это весьма простое: «все, что тебе нужно – это любовь». Любовь, разумеется, не платоническая или там чувственная, а любовь как состояние. Примером такой идеальной и вместе с тем земной любви он в «Песнях» как раз и выставляет любовь к матери, котороя и является главным адресатом его «Песен».

57 лет. В этом возрасте Руми начинает... так и просится «писать» второй том своих «Масневи», разительно отличающийся от первого. Дата эта установлена весьма точно, причем не только год, но и месяц и дата. Скажем, прямо поздновато Руми начал свой главный труд. Хотя он сказал бы, что в самый раз.

"Месневи" задержалось на время. Время нужно, чтоб кровь в молоко обратилась. Чтоб дитя, что зачато судьбою, родилось. Светоч истины Хюсаметтин повернул небес удила, И опять "Месневи" началась, потекли за словами слова

А вот что "написал" – весьма сомнительно. От Руми до нашего времени дошло всего 18 строк научно доказанных его рукой. Остальные из более 80 000 это все переписка. Да и способ сочинения был весьма своеобразным:

"Месневи" не имеет заранее обдуманного плана, не подчиняется никаким канонам. Один-единственный закон движет ею – свобода. Свобода мысли, духа, свобода выражения, свобода ассоциаций...

Ассоциативность – мотор "Месневи", работающий на неиссякаемом горючем диалектики Джалалиддина. Поэт начинает мыслить и высказывает свою мысль вслух. Одна мысль приводит к другой, ее подгоняет третья. Чтобы подкрепить ее, он вспоминает народный рассказ, в котором действуют люди, животные. По поводу какого-либо из персонажей поэт вспоминает легенду. Вдруг перевоплощается в одного из ее героев, выходит из себя при воспоминании о чем-то своем, личном, достигает высочайших лирических озарений, заставляя слушателей смеяться и плакать. Потом, придя в себя, возвращается к первому рассказу. Вновь прерывает его посредине: анализом психического состояния героев или философским тезисом. Отвечает на вопросы учеников. И опять продолжает рассказ, чтобы, окончив его, вернуться к мысли, высказанной прежде, но не развернутой во всей полноте. Так течет, словно сама жизнь, свободная поэтическая речь. Временами монотонная, как падение капель дождя, как смена дней и ночей, течение лет. Иногда пламенная, страстная. Иногда веселая, подчас скабрезная."

Так передает творческий метод поэта советский его биограф Р. Фиш. Но мне кажется все же, что указанным способом можно писать только короткие стихи, типа эпиграммы. Но возможно ли без предварительного плана, без черновых записей так наговаривать десятки, сотни стихов за раз? К сожалению, за давностью времени остается только поверить, ибо проверить это невозможно.

58 лет. Йоханнес Бехер становится одним из основателей немецкого литературного журнала «Чувство и форма», где публикует массу своих заметок о литературе и также свои стихи, т. н. «Новые народные песни», составленные в традициях старых. Борьбу за форму он ведет нешуточную. Чтобы понять смысл и накал этой борьбы, нужно учесть, что в тогдашнем социалистическом искусстве Восточной Германии продолжалась та же катавасия, что и в советском искусстве.

Главным считалось именно идейное содержание, а художественная форма этаким довеском, важным, но не обязательным. Эта концепция накладывала отпечаток на всю организацию художественного творчества. Скажем, в издательствах главной фигурой был партийный руководитель: он давал направление, что и как писать. Под это направление отыскивались исполнители. А редакторы, эти представители гнилой интеллегенции, должны были отполировать то, что им приносилось, придать содержанию нужную форму. Это взлелеяло культ бездарности: главное, чтобы она писала правильные мысли. С другой же стороны, утверждался дух необходимости этакого художественного надзора за самородками со стороны пристроенных к искусству классных дам – переводчиков, редакторов, всех этих тупых редакционных теток и астматических дядек, которые не вмешиваясь в содержание, поучали, как надо писать грамотно, а как не надо.

Бехер, хоть и коммунист, и пропагандист соцреализма, пытался яростно бороться с этой концепцией, доказывая, что идея в искусстве состоит не в абстрактных лозунгах, а в самих образах. Что идея Дон-Кихота – это сам Дон-Кихот на Россинанте в сопровождении Санчо Пансы на ослике, а вовсе не некая пародия на рыцаское сословие, как представителей сходящих с исторической арены классов.

Нечего и говорить, что та концепция, с которой бодался, да так и не дободался до видимых результатов Бехер, до сих пор господствует в российском издательском деле. Как писать решают по прежнему редакционные дуры, сегодня для вящего авторитета имеющие дипломы о высшем филологическом образовании, а что и кому – наворовашиеся и одуревшие, если у кого в них было чему дуреть, от наворованного жуликоватые издатели.

Дибдин получает пожизненную пенсию 200 фунтов стерлингов в год. Насколько велика была эта сумма говорит тот факт, что на эти деньги он сумел купить собственный дом в Лондоне, и по получении пенсии тут же расторг ангажемент с театром, которому он поставлял комические куплеты. Эта пенсия в свое время наделала много шуму, как поэты становятся состоятельными из ничего, когда много достойных влачит жалкое существование. Так и остался в истории английской литературы этот Дибдин только благодаря своей неимоверной для поэта тех времен пенсии. Добавим, что премьер-министр Питт обосновывал назначение пенсии тем, что в довольно фривольных комедиях распевались сочиненные Дибдином патриотические "Морские песни". Что же патриотизмом отстуствие таланта заменяется не только в наше время.

59 лет. Мильтон продает право на издание своего «Потерянного рая» за 5 фунтов стерлингов (примерно 7400 по курсу 2007 года, как посчитали исследователи) с доплатой в 5 фунтов за каждое последующее издание тиражом не менее 1000 экземпляров (тоже большой тираж по тем временам, а для поэзии просто гигантский). Данная сделка была если не первой в европейской истории, то, наверное, одной из первых, когда за поэзию платили деньги. Даже 150 лет спустя Пушкин был первым и единственным поэтом, кто не в самой варварской стране получал за поэзию деньги и был по этой причине осуждаем друзьями и постоянно перед ними оправдывался.

60 лет. Всякая ханжа – это, как правило, в молодости безудержная распутница: правило, которое еще никто не отменял и никто не опроверг. Элиот начинал свою деятельность с бунта против культуры. Его классический сборник так и называется «Бесплодная земля».

Но на старости лет и его обуяла жажда к менторству и зуд порядочности и респектабельности. Тем более он стал завсегдатаем разных почетных мероприятий, а на 60-летие отхватил Нобелевку и весьма престижный в Британии Орден за заслуги (Order of Merit). Вот он и пишет, этот раскаяшився бес, весьма мелкий, "Заметки по направлению к культуре (Notes Towards the Definition of Culture)".

Там он вовсю хватается за прошедшее, говорит о его необходимости и неизбежности для подлинно продуктивного творчества (это он о других: его собственное творчество кроме понтов ничего продуктивного не содержит). И говорит, что всякое новое произведение, если оно заслуживает того, встает в ряд с мировыми шедеврами и как бы перестраивает этот ряд. Мысль здесь следующая: мировая культура это единое неразделимое целое – система, где все взаимосвязано и куда ни добавить, ни прибавить невозможно. И если появляется что-то входящее в эту систему, то вся система как бы перестраивается и продолжает существовать в таком качестве как уже новая замкнутая система.

Все это очень красиво, и какая-то здравая мысль здесь присутствует, но нам кажется уж слишком вычурным и надуманным.

61 год. Йоханесс Бехер продолжает вовсю размышлять над поэзией. Эти размышления поэтов о поэтическом творчестве нам кажутся гораздо интереснее, богаче и глубже, чем все эти навыдумывания литературоведов. Если, конечно, эти размышления рождены опытом и критическим чутьем, как правило, редко совместимыми с непосредственным творчеством – а потому и приходящими ближе к старости.

На этот раз Бехер публикует целый том "Защита поэзии. О новом в литературе". Причиной послужила дискуссия, проходившая тогда в ГДР и постоянно будоражившая советскую литературу: должен ли писатель и поэт быть винтиком в слаженном механизме общепролетарского дела или, если хотите, социалистического общества. Конечно, должен. Иначе глава Союза писателей и не мог высказаться. Но нужно учитывать, успорял Бехер, что между политическими воззрениями поэта и его непосредственным мироощущением существует раскол, трещина (Zwiespalt, как он называл это сам).

И поэтому не нужно гнобить поэта, требуя от него агиток на случай дня. Поэт должен воспитывать в себе чувство долга перед партией и народом, а не спешить выслуживаться к очередному начальнику. Скажите это нашим пропагандонам, может поймут, что им пора завязывать с искусством и пора заняться общественно полезным трудом – чистить туалеты, например.

Державин выходит на пенсию и обретают новый стимул к творчеству – любовь. Какая у него там была любовь, бог знает, скорее всего никакой. Но именно любовная тематика вдыхает в его чересчур возвышенную гражданственную поэзию соверенно чуждые ей до того краски. Он пишет "Анакеронтические песни":

Если б милые девицы Так могли летать, как птицы, И садились на сучках, Я желал бы быть сучочком, Чтобы тысячам девочкам На моих сидеть ветвях. Пусть сидели бы и пели, Вили гнезда и свистели, Выводили и птенцов; Никогда б я не сгибался, Вечно ими любовался, Был счастливей всех сучков

Характерно, что писать о любви Державин в молодости совершенно не умел, и когда он ухаживал за своей будущей женой, он заказывал для своих поздравлений любовные стишки у других, хотя уже сам давно вступил на стезю творчества. Его брак был счастливым, но и это никак не отразилось на его творчестве. Главным вдохновителем для него, можно было предполагать, были именно анекреонтические стихи. Это только думают, что поэзия вдохновляется личным любовным опытом и вот уже куча литературоведов ищут протитипов возлюбленной, пытаются из стихов вычитать биографию поэта. Ерунда все это. Поэзия вдохновляется только поэзией, хотя личный опыт обязательно в стихах присутствует.

62 года. Петрарка, как общеизвестно тем, кому это известно, – самовлюбленный нарциссический тип... И все же. На вершине славы и материального достатка он посылает 50 флоринов Баккаччо, «купить себе тебе теплую зимнюю дубленку (winter dressing gown – сказано в английской переводе его письма)». Посылает также лошадь, серебяные кубки своему менее удачливаму брату, делает другие мелкие подарки друзьям.

63 года. Рабиндранат Тагор получает высшую степень 33, в магистерской ложе по скоттскому обряду (иначе, шотландскому). Этот факт, растиражированный в свое время всеми средствами массовой информации и сегодня со сладострастием напираемый разными интернет-изданиями с подачи Википедии, в свое время у самого поэта особого восторга не вызвал. Те жа Википедия объясняет это тем, что Тагор был допущен к эзотерическим учениям и этим-то и воздерживался от непросимой им славы.

Но следует обратить внимание и на другой момент. Тагора постоянно третировали в западных странах, как представителя некоего мистического Востока, хранителя особой мудрости. А Тагор напротив сам хотел учиться у Запада. На старости лет он увлекся наукой, деятельно переписывался с Эйнштейном, не стесняясь задавать ему вопросы, часто беседовал со своим секретарем, выпусником Оксбриджа, выступая без тени смущения в роли внимательного ученика.

64 года. В свое время Буало обещал своим друзья Арно и Расину, что он перестанет подбрасывать поленья в костер спора между новыми и древними: Расин был сторонником древних, Арно новых. И выполняет свое обещание. Сам-то он был поклонником старых, то есть тех, кто был уверен, что какой бы прогресс не наблюдался в обществе – вон уже и Интернет вовсю полощется в пространстве, о котором древним грекам и не снилось – творения Гомера и Вергилия никогда не будут превзойдены. И даже то ли чуть не выгнал, чуть не побил слугу, который увлекался модной тогда новинкой – приключенческим романом.

Но его друг Арно был поклонником новых, и, кроме того, принадлежал к гонимой церкви – янсенистам. Продолжать подливать масла в огонь, разжигаемый его противниками, он не посчитал нужным и замолчал вопреки собственным убеждениям и бойцовскому темпераменту. Прекращение этого спора характеризует высокие как человеческие, так и поэтические качества Буало.

После того как смолкли колючие высказывания Буало, постепенно затух и сам спор, как и всякий идейный спор, а не свара, затух на ничем, и, скорее, поставив вопросы, чем их разрешив. А вопросы остаются немалые: есть ли прогресс в искусстве или нет? Если есть, зачем читать классиков: зачем ходить пешком, если не для здоровья, когда изобретен велосипед. А если нет, зачем вообще писать: все уже давно написано.

Рассматривая проблему, вроде бы нельзя не заметить этого самого прогресса. Рафаэль не умел рисовать ноги, а сегодня ноги рисует спокойно любой выпускник художественного училища. Ни Свифт, ни Дефо, ни, страшно сказать, Сервантес, не умели давать т. н. динамического описания, а сегодня благодаря анализу Стивенсона уже составлены методички для всеобщего употребления как это делать.

С другой стороны все время остается беспокойство: а не является ли этот прогресс всего лишь детализацией и вниканием в мелочи, которые скорее отводят от главного, чем способстуют его выявлению. Вот Вирджиния Вулф издевается над Вальтер Скоттом, что его герои и героини совершенно не умеют выражать своих чувств, как и сам писатель. Упрек справедливый. Однако ведь кроме чувств писатель пишет историю: людские типы, возможные такими, каковы он есть лишь в определенной исторической среде, движение людских масс, связь событий. А что у самой Вирджинии Вулф, Джойса, Пруста? Эти ребята и девчата, кажется, только и думают, что о еб..е. Это, конечно, важно, но этим человеческая жизнь не ограничивается, и бывают эпохи, взять хоть нашу например, когда личные беды – это лишь отражение бед общественных. И на хрен бы сдался писатель, который научился под микроскопом рассматривать любит или не любит, а если любит, то та ли эта любовь, которой ожидал герой от героини, и так ли любит он сам, как он хотел бы любить, а если не так, то в недостатках ли функционирования поджелудочной железы или капризах погоды следует искать причину.

65 лет. После долгих лет молчания и прозябания на административной работе Гете возвращается в поэзию. Политические пертурбации в Европе, старческая любовь к 18-летней девушке, более рассудительной в этом плане и мудрой, чем впадающий в маразм (только бытовой, но не творческий) поэт, такое же неожиданное увлечение восточной поэзией, особенно Хафизом, в котором Гете через годы, через расстояния обнаружил родственную себе душу – вот побудительные мотивы и темы его замечательного «Западно-восточного дивана».

Впрочем, из стихов на читателя льет поток своих увещеваний, не задорный юноша, а умудренный опытом, рассудительный, даже где-то скучный и педантичный немецкий бюргер.

66 лет. Пастернак совершает роковой шаг: передает рукопись «Доктора Живаго» в редакции журналов «Новый мир» и «Знамя», и почти одновременно с этим рукопись попадает в руки миланского издателя-коммуниста Дж. Фельтринелли. Последствия сказались очень быстро. Уже в следующем году был рассыпан набор книги избранных стихотворений; Пастернака вызывают на ковер в ЦК КПСС с требованием остановить издание романа в Италии, однако в ноябре 1957 роман на итальянском языке увидел свет, затем он был переведен на многие другие языки мира. Нобелевская премия, исключение из Союза писателей, покаянные письма – слишком хорошо и банально известная история. Добавим свистопляску вокруг этого ничем особым не выдающегося произведения в наше время – вот вам слава и бесславие поэта в позорном и враждебном поэзии обществе.

67 лет. Маргарита Дюрас, несмотрая на возраст мечется по свету: Италия, Соединенные Штаты, длительное турне по Канаде. И везде лекции, конференции, встречи, мастер-классы. Вот она примета новейшего времени. Век поэта короток, и если раньше завязав с Парнасом, поэтом тихо и мирно удалялся в частную жизнь, то теперь он пытается быть на виду, выжать хоть каплю (а капельки немалые) бабла из своей нечестно или честно, тут уж как у кого, добытой славы.

68 лет. Державин, видя неизбежный и приближающийся конец, забеспокоился о судьбе русской поэзии и принялся поучать молодое поколение. Он пишет трактат «Рассуждение о лирической поэзии или об оде», вступает в Общество любителей российской словесности – Беседу. Везде он окружен почетом, везде к его мнению прислушиваются, как к проповедям Моисея с Синая. Жаль только, что молодое поколение поэтов игнорирует и это общество и не читает его трактата.

Державин, познакомившись с новым направлением, романтическим, и сам пытается что-нибудь обмароковать в этом ключе:

"Царь жила-была девица,

Шепчет русска старина,

Будто солнце светлолица,

Будто тихая весна. Очи светло-голубыя,

Брови черныя дугой.

Огнь – уста, власы – златые,

Грудь – как лебедь белизной" и т.п.

– пишет он в своей балладе, или, как он сам называл романсе.

Но клеилось что-то плохо. И хотя поэт скрывал это от других, сам себе он признался, что устарел:

Тебе в наследие, Жуковский,

Я ветху лиру отдаю;

А я над бездной гроба скользкой

Уж преклони чело стою

было обнаружено уже после смерти поэта в его черновиках, набросанных дрожащей страческой рукой где-то на полях.

Беранже избирают в Национальное собрание, откуда он отмотав 8 дней на нарах депутата, совершает побег.

"Мои шестьдесят восемь лет,– писал он в своей просьбе о демиссии,– мое изменчивое здоровье, привычки моего ума, характер, испорченный дорого купленной, но продолжительной независимостью, делают для меня невозможной слишком почетную роль, предлагаемую вами, любезные сограждане. Я могу жить и думать только в уединении. Я умоляю вас поэтому, оставьте меня в моем уединении. Вы говорите,– я был пророком. Хорошо, но пророку приличествует пустыня! Петр Пустынник был самым плохим предводителем крестового похода, который он проповедовал так мужественно. Оставьте меня умереть, как я жил, не превращайте в плохого законодателя вашего друга, доброго и старого певца"

69 лет. Гюго от республиканцев избирают в Национальное собрание. И как боевой конь при звуках трубы он тут же бросается в бой. Еще пылает франко-прусская война, а мсье Виктор издает клич с призывом народам Европы собраться вместе и выработать законы, чтобы отныне не было войн, по крайней мере, между цивилизованными народами. Этот поэт, обладавший деловой хваткой и отнюдь не страдавший избытком наивности, всегда с пылом и жаром бросал вызов или призыв всему человечеству, уверенный что громовой глас поэта не останется без ответа. Когда поэт выступил с этим заявлением на заседании парламента, его подняли на смех, после чего он, вопреки призыву Гарибальди не делать этого, покинул депутатское кресло с горда поднятой головой.

Можно, конечно, посмеяться. А можно вспомнить, сколько инициатив Гюго нашли продолжение и не остались гласом вопиющего в пустыне. После "Собора ...матери" (какой, какой матери? Парижской. Бо-го– матери) в Министерстве культуры была создана специальная комиссия по сбору сведений о памятниках средневековой культуры, их охране и реставрации. Гюго не сказал ничего нового. Уже 60 или 70 лет существовали общества в Англии и Франции, проповедовавше те же идеи, но так и не вырвавшиеся из узких рамок пристанища для чудаков и антикваров, и только после воззвания Гюго дело сдвинулость с мертвой точки и перешло в практическую плоскость.

70 лет. Беранже пишет свои последние песни Среди них свое завещание «Прости», трогательное заключение его славной литературной карьеры:

Час близок. Франция, прости, я умираю.

Возлюбленная мать, прости.

Как звук святой,

Сберег до гроба я привет родному краю.

О! Мог ли так, как я, тебя любить другой?

Тебя в младенчестве я пел, читать не зная,

И видя смерти серп, над головой почти,

Я, в песне о тебе дыханье испуская,

Слезы, одной твоей слезы прошу.

Прости! Когда стонала ты в руках иноплеменных,

Под колесницами надменных королей,

Я рвал знамена их для ран твоих священных,

Чтоб боль твою унять, я расточал елей...

72 года. Не бывает атеистов под пулями. И сколько охальничал Лафонтен над святошами, сколько игривостей по части морали и набожности он допускал. А тут умирает его покровительница, мадам де Саблье, его отстраняют от заседаний в Академии (исключать нельзя: они ведь зовутся «бессмертными»), сам он серьезно заболевает. И куда подевалась его игривость? Как в воду забвения канула. Он принимает причастие на случай смерти, он пишет покаянное письмо в Академию, он осуждает свои сказки и новеллы (басни). 73 года. Умирает Державин. На его письменном столе находят начатое, и, думаю, к счастью, так и незаконченное стихотворение, одну из жемчужин несмотря на незаконченность, русской поэзии: "Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей. А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы"

74 года. Рескин, влиятельнейших в викторианской Англии литературный авторитет, помещает Эдварда Лира в число выдающихся авторов XIX столетия. Это не только признание лично Эдварда Лира. Это свидетельство того, что европейская культура начала впадать в детство, и образец искусства стала вдруг искать в примитивных обществах, маргинальных кругах или в детских считалках, как в случае с Лиром.

75 лет. Браунинг – никак не хочет отставать от творчества. Он пишет нечто совершенно необычное; Parleyings with Certain People of Importance in Their Day. Это диалоги, в которых он разговаривает с давно ушедшими людьми, как со своими когда-то знакомыми, так и жившими задолго до него.

Употребив слово "необычное", мы заскользили против истины, ибо на память сразу же приходят имена Лукиана, Литтлтона, Фенелона. Но для английской публики, уже подпорченной духом реализма и позитивизма такие диалоги с мертвецами отдают насмешкой. Поэт сам испугался своей смелости и вернулся к традиционным формам. А зря.

76 лет. Неуемный характер Рабиндраната Тагора не оставляет его и в старости. Молодость он посвятил поэзии, зрелый возраст прозе и театру, в старости двинул в сторону науки. Он издает сборник «Наша Вселенная» («Visva-Parichay») своих исследований по биологии, астрономии, физике. Иронически улыбнутся: ну и что там наоткрывал Тагор. Для науку, возможно, и ничего Для себя много. И для читателя. Тагор придерживался античного взгляда на науку, в новое время пропогандировавшегося Жан-Жаком Руссо. Нужно не придумывать дорогие приборы и опыты, а смотреть и наблюдать своими глазами и подключать, к тому, что наблюдаешь свои мозги. Возможно, это прошлое науки, но, возможно, это и ее будущее. 77 лет. Превратности старческого возраста. Анна Ахматова в начале февраля попадает в больницу, 19 февраля уже выписывается, 3 марта подоспевает путевка подмосковный кардиологический санаторий, а в ночь с 4 марта на 5 в этом санатории и умирает. В последней записи в дневнике она жалеет, что не захватила с собой в санаторий Библии. 78 лет. Прославился в свои 78 лет и Галиб, став героем анекдота, популярным в Пакистане, как у нас рассказы о шалаше в Разливе или броневике, как трибуне. На чествовании своего коллеги Галиб прямо брякнул ему в лицо: «Как Сабхаи может быть хорошим поэтом? Он никогда не пробовал вина, он не играл в кости, его не били туфлями обманутые мужья его любовниц, его никогда не таскали в суд?» Сам Галиб был и азартным игроком в кости, и пьяницей и все прочее. Ну что сказать? Душа у этого поэта была молодой, а вот ума к старости он так и не нажил. Лев бы Толстой подобной петушиной глупости не одобрил. 79 лет. Умирает Стафф. Последняя книга стихов, почти подготовленная к печати, уже выходит после смерти. «Это был, как всегда, новый Стафф», – пишет биограф. – «Удивляла предельная простота последних стихотворений, почти лишенных всяких признаков 'поэзии' Заключительному циклу книги Стафф предпослал фразу из польского букваря: 'У Али кот (=»мама мыла раму")'". Поэт после 35 – это, как правило, нонсенс. Но те поэты, которые доживают до глубокой старости – им порой открывается подлинная поэзия, которая без метафор, сложных рифм и размеров – всех этих погремушек юности. "Люди в мои годы умирают,

Время стало торопить меня.

Грусть, как ржавый ключ, не отпирает

Двери наступающего дня. А надежда будет возвращаться.

Новым чудом новый день придет.

Эпопея будет продолжаться,

Пусть Гомер немного и вздремнет". 80 лет. Вагиф мог бы еще пожить. Его родная Шуша была освобождена от захватчиков. Но он вернулся только для того, чтобы увидеть, как племянник Ибрагим-бека, министром которого он был, воспользовался сложной ситуацией и захватил власть. За Вагифом оставались его должности и вакуфы, но честный и принципиальный всегда, Вагиф и теперь не стал искать смягчающих обстоятельств для измены и был казнен за свою верность. 81 год. Гейм выдерживает, хоть и с оговорками экзамен на вшивость. Его выдвигают кандидатом в бундестаг от PDS (Партия демократического социализма) – наследницы СЕПГ. Гейм отказывается вступить в партию, но после колебаний и раздумий дает согласие баллотироваться по ее спискам. Он успешно проходит в бундестаг, объясняя свою позицию тем, что он хочет представлять тех граждан ГДР, которые честно трудились во времена социализма и которые готовы работать на благо новой объединенной Германии. Его первое выступление в бундестаге было встречено демонстративным молчанием со стороны депутатов правящей ХДС/ХСС.

6 лет после смерти Дом в Ярославле, где жили Богдановичи сгорел во время ярославского эсеровского мятежа. Обгорел и сундук, где хранились рукописи Богдановича. Отец однако собрал все листки и тщательно просушил. В этом году (1923) он передал их в Институт белорусской культуры, где с удивлением узнали, что, оказывается еще до революции был поэт, писавший на белорусском языке (деятельность и Радзивилши и дореволюционных белорусских просветителей была прочно забыта).