Текст книги "Один на дороге"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава третья

I

В штабе меня встретил полковник. Поздоровались. Он повторил:

– Начали поступать данные.

– Разрешите ознакомиться?

– Несколько позже. Будет совещание. Я невольно оглядел кабинетик; для совещаний он казался не очень приспособленным.

– Не здесь, – улыбнулся полковник. – Сначала надо добраться. Самолет летит через час.

Так, подумал я. Весело. За что я люблю службу: никогда не знаешь, что будет через минуту. Не иначе, как Лидумс без меня соскучился. Или что-то нашли там?

– Я готов, – сказал я вслух. – Разрешите позвонить?

– Пожалуйста.

Я набрал номер. Свой собственный номер в гостинице. Долгие гудки. Неправильное соединение? Я набрал еще раз. Безуспешно. Я понял: Ольга то ли еще в ванной и не слышит, то ли просто не подходит к телефону. Я ведь не предупредил, что буду звонить. Я и сам не знал, что придется. А больше никто ей звонить, наверное, не может. Или она не хочет компрометировать меня: мне ведь (теоретически) может звонить и женщина. Конечно. Что Ольга знает обо мне? Еще меньше, чем я о ней. Я положил трубку. Подполковник ждал. Я кивнул, думая, что не люблю летать, но у нас никого не интересует, что ты любишь и чего не любишь. Главное – что ты должен сделать.

По дороге на аэродром мы подъехали к гостинице – не к моей, к сожалению, к другой. Полковник вошел туда. Ждали минут десять. Он вышел. Вместе с ним была та самая дама, что он встречал сегодня утром на аэродроме. Он галантно подсадил ее в машину. Наверное, я выглядел достаточно удивленным. Даже забыл поздороваться. Усевшись, она улыбнулась мне. Полковник представил меня.

– Мы почти знакомы, – сказала она, продолжая улыбаться. – Утром вы были в аэропорте. В кафетерии. За два столика. В штатском. – И представилась: – Майор Иванова. Бывший майор, разумеется.

Я вежливо улыбнулся, начиная кое-что соображать.

II

Это просто инерция мышления: когда речь заходит о разведчиках, работавших в глубоком тылу врага в годы войны – а часто и задолго до нее, – мы автоматически представляем себе мужчин, забывая или просто не зная, что были там и женщины, не радистки, а резиденты, и было их, может быть, не так уж мало. В известном отношении им было даже легче: не приходилось объяснять, почему они не на фронте, и легенды их порой складывались намного естественнее. Вот и я столкнулся с одной из них, с майором Ивановой; впрочем, вряд ли она на самом деле была Ивановой, но это меня не касалось. Однако при всем этом я не совсем понимал, чем она сможет нам помочь: в строю она, конечно же, не служила и, значит, не принимала участия в минировании подземелья. Впрочем, она, может быть, знала, что там в свое время находилось? Уже одно это дало бы нам очень много.

В кабинете начальника гарнизона, кроме Лидумса, нас ожидало еще несколько офицеров, в том числе один полковник, не принадлежавший к Вооруженным силам. Мы расселись, последовали краткие представления; остальные офицеры оказались инженерами, без которых обойтись было нельзя. Я все поглядывал на даму; полет она перенесла, кажется, лучше меня, и теперь – старая, сухонькая, седая, но с ясными и быстрыми движениями, – усевшись, первым делом вынула из сумочки плоскую пудреницу с зеркальцем на внутренней стороне крышки и двумя-тремя движениями привела лицо в порядок. Как-то странно было видеть это на военном совещании. Тем временем Лидумс подошел ко мне.

– Отдохнул?

– Все в порядке.

– Хорошо. Потому что придется поработать. Основательно.

– Гм, – сказал я.

– Сейчас поговорим, потом будет еще одна беседа, – он взглянул на часы, – ближе к обеду.

– Надолго?

– Как получится. А что?

– Да ничего. Так, – ответил я на правах дружбы. Лидумс пожал плечами, грозным голосом повторил за мной: «Та-ак», и сел на свое место.

– …И вот четыре месяца, – говорила со своим странным акцентом бывший майор Иванова, – я старалась подобраться к этому объекту, но не смогла. – Она встала, подошла к стене, на которой кнопками был прикреплен план города – такого, каким он был до сорок пятого. – Вот. По сути дела, весь этот квартал был изолирован, исключен, так сказать, из общения, хотя внешне, на первый взгляд, вы ничего такого не сказали бы. На улицах, тут и тут, – она показала карандашом, не прикасаясь, однако, грифелем, – висели знаки, запрещавшие въезд. Немцы народ аккуратный и законопослушный, висели знаки – значит, никто и не въезжал, исключая тех, кто имел разрешение. А пешком туда не ходили, потому что, как мне далеко не сразу удалось установить, там никто не жил, кроме какой-то части персонала, обслуживавшего этот объект, в том числе и охраны. Если же кто-либо по ошибке туда сворачивал, его останавливали, не успевал он пройти и десятка шагов. Останавливали и, ни о чем не расспрашивая, просили выбрать другой маршрут – тут, мол, невдалеке лежит неразорвавшаяся бомба, и пока ее не удастся обезвредить, всякое движение запрещено. Объяснение было постоянным, я это знаю, потому что туда дважды пытались проникнуть два человека, работавшие на меня, оба – местные жители. Дважды, с промежутком в неделю; обоим было сказано одно и то же. За ними потом, вроде бы, слежки не было, «хвост» они засекли бы, опыта хватало; однако оба они продержались еще около двух недель каждый, и я до сих пор не знаю причины, по какой они сгорели. После этого, в целях безопасности, подобные попытки пришлось прекратить. Мне также удалось познакомиться с одним человеком, работавшим там; он, конечно, не знал, что мне это известно. Он стал моим покупателем: у меня был магазинчик, небольшой, но это было удобно… Да, не все работали в их генштабе, гестапо или абвере, как вы, может быть, полагаете; магазинчик – очень хорошая крыша, постоянно приходят люди, есть и пить надо всем. Этого человека я соблазнила тем, что у меня был прекрасный кофе – не для всех, разумеется, а для постоянных покупателей, штаммкунде. Но все, что мне удалось у него выяснить – это что сам он был слесарем. Больше о своей работе он не сказал ни единого слова. Я проверила это, мне однажды потребовалась его помощь, чтобы отремонтировать весы; он принес мне прекрасно сделанную призму взамен моей, установил ее; глядя на то, как он работал, я поверила, что он действительно слесарь, да и руки об этом свидетельствовали. Я тогда сказала ему, что чувствуется большой опыт в обращении с тонкими приборами, он усмехнулся, но промолчал… Я так долго рассказываю затем, чтобы вы представили, что там находилось нечто, очень интересное и, судя по уровню секретности, очень важное…

– А транспорт? – спросил незнакомый полковник.

– О транспорте. Днем там бывало пустынно, движения почти не замечалось. Я порой проходила недалеко от входа в этот квартал: мне удалось найти владельца грузовичка, который иногда обслуживал мой магазин – владельца, жившего в таком месте, что мне, чтобы попасть к нему, надо было проходить через этот район, а когда мы с ним на его трехколеске ехали ко мне, то тоже проезжали через этот район. Я таким образом пересекала эти места много раз, больше десяти, слишком часто тоже нельзя было, – и за это время два раза видела, как туда въезжали легковые машины, разные, не очень заметные, один раз это был «вандерер», в другой раз -"оппель-капитан". Оба с обычными номерами, но их там знали – никто эти машины не останавливал. Сидели в них, насколько я могла заметить, штатские, хотя в то время у машин не было таких больших стекол, особенно сзади, в них было куда уютнее… И ни разу я не видела ни одной грузовой машины. В первый раз, когда я заметила въезжающую в улицу машину, я обратила на это внимание моего водителя с видом человека, возмущенного нарушением правил. Тот сказал: «Наверное, у него есть особое разрешение». Я удивилась: «Разве бывают такие разрешения?». Он ответил: «Наверное, бывают, раз он поехал туда». Вот и все. Но что-то там было интересное. Я очень хотела бы побывать сейчас на том месте. И, конечно, посмотреть, что же в конце концов там находилось, и, видимо, находится и сейчас, судя по тому, как вы говорили, что подвал остался нетронутым…

Длинные периоды, которыми она объяснялась, почему-то раздражали меня, и когда она наконец закончила, я сказал ей нарочито легкомысленным тоном:

– Посмотреть – это мы вам, товарищ майор, устроим, проводим до самых ворот, как только удастся установить подъемник. А что там находилось – это придется восстанавливать уже потом, логически, по обломкам…

Она выслушала меня спокойно и так же спокойно перевела вопросительный взгляд на Лидумса. Мой коллега кивнул:

– После предварительного ознакомления мы решили, что самым безопасным и выгодным будет – уничтожить все, что там может быть, на месте. Попросту говоря, взорвать. И то, что вы рассказали, убеждает меня, что решение наше правильно. Потому что объект, который так тщательно охранялся, наверняка не менее тщательно заминирован. Мы уже готовимся полным ходом.

– Вот как, – сказала майор Иванова голосом, в котором не было никаких эмоций. – Это решение уже принято командованием?

– Еще нет, – ответил Лидумс. – Для того, чтобы сделать все наилучшим образом и с наименьшим риском, надо установить, как располагаются под землей помещения и, по возможности, как размещены в них заряды, хотя бы самым приблизительным образом. Сейчас наши товарищи занимаются именно таким выяснением.

– Они проникли внутрь? – насторожилась она.

– Нет, конечно. Выясняют сверху. При помощи сильного интроскопа.

– Это весьма утешительно, – сказала Иванова. – Именно то, что пока еще не принималось никаких решений на уровне командования. Потому что было бы крайне желательно не взрывать все это, а сохранить в целости. То есть, выражаясь вашими терминами, именно разминировать, а не взорвать.

– Гм, – сказал Лидумс и густо засопел, что означало, что он недоволен. Но понять, что он недоволен, мог не всякий, и я решил было тут же перевести его эмоции на общедоступный язык, но потом передумал. На этот раз наши с ним мысли не совпадали. Да, в свое время мы с ним успешно выступали дуэтом: я изображал горячего, неуемного максималиста, суждения мои и требования были категоричны; мне начинали возражать еще на дальних подступах, и пока я отходил до отметок, сделанных нами заранее, противник бывал уже измотан; тут в дело вступал Лидумс с его немногословной, сдержанной логикой, предлагал заранее разработанный нами вариант – и оппонентам казалось, что они заставили нас пойти на компромисс, многим поступиться, хотя на самом деле мы получали, в общем, то, чего и хотели. Однако то было давно, а сейчас мне вовсе не хотелось поддерживать его. Да он и не ждал этого, сам пошел в контратаку.

– Да что там сохранять? – спросил он. – Что, по-вашему, там скрывается? Янтарная комната? Полотна из Дрезденской галереи? Золото с бриллиантами? Будь такие подозрения – я понимаю, все эти вещи имели бы ценность и сегодня, и ради них, конечно, стоило бы идти на немалый риск. Но что, по-вашему, может там быть такое, ради чего мы станем рисковать людьми? А что риск будет немалый – я, как специалист, могу сказать вам уже сейчас. Чего ради?

Иванова не торопилась с ответом, и один из сидевших за столом, майор, успел вставить:

– А вы уверены, что там и на самом деле не Янтарная комната? Насколько мне известно, она до сих пор еще не найдена. Да и все ли полотна великих мастеров вернулись после войны на свои места?

Черт его знает, вдруг мелькнуло у меня. А может, и в самом деле Янтарная комната?

– Так, – сказала Иванова. – А какие еще есть предположения относительно того, что может там заключаться?

– Там может быть, например, – сказал один подполковник, – секретная мастерская или заводик по производству каких-то тонких приборов. Военных, конечно. Для подводников, авиации, ракетной техники…

– Секретная тюрьма – гестапо или в этом роде, – сказал тот полковник, что принадлежал не к армии. – Или секретный архив…

– Секретный склад – не обязательно взрывчатки, скорей другое…

– Какая-нибудь засекреченная лаборатория…

– Обратите внимание, – сказала Иванова, – что любое предположение обязательно связано со словом «секретный». После того, что я вам рассказала, это понятно. Но раз там заключен секрет – значит, мы должны его узнать, не так ли?

– Да зачем? – снова не выдержал Лидумс. – Я понимаю, во время войны, когда объект этот чем-то нам угрожал – да, безусловно, тогда был бы оправдан любой риск. Но сейчас? Ну, найдем мы там какие-то приборы – но ведь они давно и безнадежно устарели. Найдем новую по тем временам взрывчатку – но сейчас есть вещи куда новее. Пусть там какой-нибудь газ – но и это не представляет интереса…

Иванова покачала головой, и Лидумс умолк.

– Что там лежит, мы сейчас вряд ли угадаем, – сказала она. – Но за одно можно ручаться. Оно там есть, никуда не делось, и оно нам очень нужно.

– Что? – спросил Ли думе.

– Кусочек истории, – сказала майор Иванова. – История войны еще не дописана. А нам нужно, да и всем нужно, чтобы она была написана как можно полнее и всестороннее. Чтобы в ней не оставалось ни темных мест, ни белых пятен. И мы не знаем, какая мелкая деталь может вдруг помочь нам увидеть многое под другим углом зрения, точнее, вернее.

– История, – сказал Лидумс, – это то, что было. Она уже совершилась. И за то, чтобы история завершилась так, а не иначе, было заплачено миллионами жизней. Может быть, жертв могло быть меньше, наверняка могло – но это уже другой вопрос. Жизни 'были отданы. Но надо ли рисковать жизнями еще и сейчас – ради того, что уже произошло и чего мы никакими жертвами изменить не сможем?

Разведчица смотрела на него спокойно, но в голосе ее, когда она стала отвечать, прозвенели нотки волнения.

– Это разные вещи, товарищ полковник, и вы их смешиваете. Война – да, совершилась. И результата ее никто изменить не в силах. Да, это так. Но история не совершилась. Она не окончена. История – это не то, что произошло, а то, что мы знаем о том, что происходило. История всегда существует в настоящем времени. Мы знаем, что было. Мы не всегда знаем – как. А от этого зависит очень многое. Одно и то же действие можно рассматривать и как успех, и как ошибку. Одну и ту же мысль – как верную и как неверную. И решения, и мысли, и многое другое были вчера, есть сегодня и будут завтра. И от того, что мы знаем или не знаем о вчерашних, во многом зависит, насколько удачными или неудачными будут завтрашние. Всякое событие совершается не один раз, но многократно. Один раз – когда оно происходит. И много, порой десятки раз – когда его вспоминают, дают оценку, делают выводы. А порой оценка и выводы играют куда большую роль, чем само событие. Потому что они являются источниками новых событий, сегодняшних и завтрашних. История, как оценка и вывод – эта история меняется, в ней нет незыблемых вещей, кроме, может быть, самых общих моментов. И поэтому надо знать, что, как и почему было вчера – чтобы не ошибиться сегодня, завтра и послезавтра. Вы согласны со мной?

Лидумс склонил голову набок и промолчал. Молчал и я, хотя тут я мог бы с ней поспорить. Но вспомнил своего отца. И промолчал.

– И за это, – заключила неумолимая Иванова, – иногда приходится рисковать жизнями и сейчас. Потому что это очень важно.

Она, безусловно, была права; но своя правда была и у Лидумса. Каждый командир знает, что жертвовать людьми можно лишь тогда, когда не жертвовать -нельзя. Именно тут цель должна оправдывать средства, потому что средства небывало дороги. Рассуждения Ивановой были хотя и убедительными, но отвлеченными, это была теория, а жизнь человека – это практика; нет отвлеченных, обобщенных жизней, они всегда конкретны. Конечно, можно в определенных случаях не посылать людей приказом. Можно вызвать добровольцев. Можно. Но не всякий раз ты станешь даже вызывать добровольцев. Потому что в конечном итоге ответственность все равно лежит на тебе.

– Что ж, – сказал Лидумс после паузы. – Как историк, вы правы, безусловно. Но ведь есть и другие точки зрения. У городских властей, например, у строителей… Они не хотят ждать, и они правы, потому что история историей, но люди живут и хотят жить сейчас, хотят работать, иметь семьи, зарабатывать деньги, получать квартиры, и не хотят ждать; можно ведь сказать и так, что история, как и все вообще, делается ради людей, и не отвлеченных людей, а реальных, живущих сейчас, и сколько же можно отвлекаться от заработка и жилья конкретных людей ради общих понятий? Мы и так обходимся народу ой как недешево… Точки зрения будут разными, и дело не в том, что мы с подполковником Акимовым боимся рискнуть. Рискнуть мы как раз не боимся…

Он помолчал, обвел всех взглядом и сделал заключение:

– Я думаю, – сказал он, – мы в данном случае не станем противопоставлять историю гуманности, риску или еще чему-либо. Не будем решать задачу в общем виде. Потому что в общем виде можно решать только общие задачи, а у нас задача очень конкретна, и решать ее, следовательно, можно только конкретно.

– Что значит – конкретно? – спросил не наш полковник.

– Это значит: не отрицая, что в подземелье скрыт кусочек истории, мы все-таки не откажемся от права установить как можно точнее, что же это за кусочек. Мал он или велик. Для истории, предположим, архив – одно, а склад, допустим, ручных гранат, пусть и со взрывателями неизвестной конструкции – другое. Вот мы и постараемся выяснить это прежде, чем взрывать. Но при этом, говорю откровенно, станем исходить из мысли о желательности именно взрыва, так что всякие колебания и сомнения будут нами истолкованы в пользу уничтожения, а не вскрытия подземелья. А вы, Августа Петровна, – он повернул голову к Ивановой, – наверняка сможете помочь нам в этом. Поэтому предлагаю, не теряя времени, выехать на объект.

– Хорошо бы предварительно пообедать, – сказала Иванова.

– Ну, что вы, Августа Петровна, – укоризненно сказал штабной полковник. – Обеспечим.

– Диета, – сказала Августа Петровна. – И почки. Старость, что поделаешь.

– А что у вас с почками? – заинтересовался Лидумс, и я невольно усмехнулся: доктор Лидумс был в своем репертуаре. – У меня были камни, и я нашел прекрасный способ гнать их. Вы принимаете, что полагается, расширяющее, потом садитесь на мотоцикл, и выбираете самую худшую дорогу, самый негодный булыжник – я могу показать вам такие местечки. Надо поездить на твердых шинах с часик – и камешки выходят. Личный опыт.

– Спасибо, – сказала Августа Петровна. – Испробую как-нибудь на досуге.

– Я вам совершенно серьезно рекомендую.

– Спасибо.

Я стоял поодаль, стараясь сделать вид, что мне ничего не стоит застрять тут на день или хоть на неделю. Словно бы у меня в номере не сидела совершенно чужая женщина – без денег, без пристанища, голодная, которой я обещал свою помощь, которая будет не дать меня, – а я в это время буду ползать по развалинам в четырех сотнях километров от нее… Вот тебе твоя романтика выходит боком, сердито подумал я про себя, и без малого пять десятков прожитых лет вдруг ощутимо надавили на плечи. Бьют тебя всю жизнь – и все без толку. Ни с того ни с сего связался с дамой, которая, не стесняясь, разгуливает голой по чужому жилью, словно так и надо, словно у всех только и дела, что заботиться о ней. Сейчас она сидит и посмеивается, наверное, над глупым мужиком, который оказался таким недотепой, что не воспользовался словно специально подстроенным случаем… Конечно, смеется – нынешние молодые смотрят на эти дела куда проще, чем в наше время… Ну, что ж, попытался я урезонить себя, подождет-подождет, возьмет да и уйдет, решив, что ты не придешь. Уйдет – и делу конец, разыскивать ее ты не кинешься, она взрослый человек, сама справится. Уйдет, да… Я невольно подумал, что в номере у меня – чемодан, а в нем кое-что, для посторонних не предназначенное. Нет, конечно, секретных документов в нем не было, но были кое-какие книжки только для служебного пользования. Остальное ерунда, маленький «Сони» – черт с ним, переживу. Но нельзя же, на самом деле, быть таким растяпой…

И тут мне вдруг стало стыдно. Почему полезли в голову вдруг такие дрянные мысли? Сам же ты всегда презирал людей, склонных к подозрительности, к тому, чтобы в каждом человеке видеть прежде всего негодяя. Ты просто разозлился на нее; и не потому, что взвалил на себя какие-то лишние заботы; тебе просто не понравилась мысль, что она может вдруг взять и уйти, не попрощавшись, не оставив никакого следа, и ты больше никогда ее не увидишь. Что пренебрежет тобой, даже не разобравшись, какой ты интересный, хороший, надежный человек. Вот что тебя так рассердило, и ты сразу же попытался уменьшить ценность предполагаемой потери, решив, что ничего-то она не стоит. ..

Служба, подумал я, служба-службишка, черт бы тебя взял. Лучший, можно сказать, друг, хороший человек, с которым можно позволить себе быть откровенным до конца, приказал выехать на объект; приказал, ничего плохого не думая и не желая, не зная твоих особых в настоящий момент обязательств; а ты не можешь возразить, не можешь сказать: «Знаешь, друг, обойдись сегодня без меня, ладно? А в другой раз я тебя выручу». Потому что все твои причины никакого отношения к службе не имеют, и никакая дружба не поможет. Служба – это когда каждый делает то, что должен, никак не меньше, хотя бы все остальное горело синим огнем. Другой она быть не может.

Или все-таки?.. Я невольно усмехнулся. Мне представилась вдруг такая картина: подполковник Акимов идет по улице и на стене того самого здания, откуда мы со штабным полковником нынче утром двинулись в путь, видит громадный щит: «Требуются на работу в городе и на выезд: командиры стрелковых батальонов; командиры рот – стрелковых, пулеметных, танковых, разведрот, минометных, рот связи; командиры взводов всех специальностей; адъютанты батальонов; военные инженеры с опытом работы в жарком и холодном климате…»– и так далее. Подполковник Акимов останавливается и, изучив написанное, входит в подъезд. За столом в соответствующем кабинете сидит, ну, предположим, полковник Лидумс. Приятно улыбаясь, они здороваются, полковник предлагает подполковнику стул, и между ними происходит следующий разговор:

– Я военный инженер, опытный специалист по пиротехнике. Что вы могли бы мне предложить?

– О, товарищ инженер-подполковник, – радостно улыбается полковник Лидумс. – Громадный выбор! – Он встает и подходит к гигантской, во всю стену, карте Союза, вооружается длинной указкой. – Вот, например, здесь. Условия прямо санаторные. Тишина. Покой. Воздух чистейший. Очень интересный рельеф местности..

– Холодновато! – решительно отвергает подполковник Акимов.

– Зато подумайте, какие возможности для закаливания организма! Для детей это прямо находка!

– Нет, – говорит Акимов. – В Находку моя жена не поедет.

– Да я не в этом смысле… – Указка перемещается правее. – Хорошо, тогда вот сюда. Красивейшие пейзажи. Горячие источники…

– Нет, – категорически возражает подполковник Акимов. – Ни театра, ни музеев, институтов тоже нет, а у меня дети подрастают… Нет, туда не поеду, не просите.

Полковник Лидумс сокрушенно вздыхает.

– Но ведь там коэффициент…

– А мне здоровье дороже. И свое, и жены с детьми.

– Ну, что с вами поделаешь… Могу предложить вот этот округ. Ей-богу, завтра же сам сел бы и поехал. Фрукты! Дыни! Солнце! Теплынь какая! Загар годами не сходит, такого вы нигде не найдете!

– Ну да! – усмехается Акимов. – Песчаные бури, моторы греются, машины буксуют, воды нет… Нет-нет, не уговаривайте. Мне бы где-нибудь на Украине или, на худой конец, на Средне-Русской равнине, где березки, знаете, грибы, ягоды… С речкой поблизости, а еще лучше – с озерком, чтобы рыба клевала хорошо, я, знаете ли, рыболов… Желательно поближе к большому городу, чтобы по воскресным дням приобщаться к культуре. Чтобы хорошо принимались телепередачи, а то хоккейный сезон начинается. И, конечно, чтобы день и ночь менялись регулярно и нормально, и чтобы зимой – снег, а летом – тепло, одним словом, создайте нормальные условия!

– М-да, – озадаченно говорит полковник Лидумс. – Можно, конечно, попытаться, но только – на низшую должность…

– Ну уж нет! – возмущенно заявляет подполковник Акимов. – На низшую – ни в коем случае. У меня, как-никак, и опыт работы, и выслуга… Нет, и не просите.

– Очень жаль, – сокрушенно шепчет Лидумс, – но ничего такого, что бы вас устроило, мы сейчас предложить не в состоянии.

– Ну ладно, – уступает Акимов, – давайте хоть за рубеж, что ли.

– Увы, тоже не можем.

– В таком случае, я обожду, – решает подполковник. – Надо мной не каплет, есть кое-какие сбережения, да и разные халтурки подворачиваются – то одному взорвать надо, то другому… – Он неторопливо поднимается со стула, прикладывает руку к козырьку:

– Счастливо оставаться, товарищ полковник!

– Вы все же заходите, – говорит полковник любезно. – Глядишь, и подберем что-нибудь вам по вкусу…

Вот такая сценка представилась мне и заставила усмехнуться. Но тут же вернулась серьезность. Я подошел к Лидумсу.

– В магазин заедем по дороге? Купить хоть зубную щетку… И еще: где здесь ближайший автомат – позвонить в Ригу?

– Странно, – сказал он глубокомысленно, глядя на меня.

– Да ничего странного, – ответил я. – Допустим, я заказал на вечер столик в ресторане, хотел посидеть с тобой. Теперь придется переигрывать.

– Со мной? – повторил он без особой уверенности. – Ну, ты успеешь вернуться еще сегодня. Потому что сейчас инфраскопия уже началась, и мне надо следить за результатами, а кто-то должен будет делать дела в Риге – ты, например. Самолет в нашем распоряжении, командующий ВВС округа распорядился. А если хочешь позвонить – звони отсюда, код там записан, у телефона.

– Ясно, – сказал я. В комнате были люди, но я решил – все равно. В конце концов, ничего запретного… Я набрал номер, опасаясь, что она снова не подойдет к телефону.

На этот раз она взяла трубку почти сразу. Голос был мягким, сонным.

– Да?

– Это… это я. – Как мне еще было назвать себя?

– Я понимаю. – Мне почудилась ее улыбка, но в голосе было и какое-то напряжение. Словно бы она была не одна.

– Я смогу вернуться только вечером, может быть, достаточно поздно.

Она откликнулась голосом, напряжение из которого исчезло:

– Хорошо…

– Дождитесь меня. Вы дождетесь? Она помедлила.

– А зачем?

– Ну… Я обещал…

– Я не хочу затруднять вас.

– Чепуха. Мне будет только приятно… (Господи, что я болтаю? Я же не хотел…)

– Хорошо.

– Вот только что вы будете есть? Вы голодны.

– Не знаю. Пока мне хочется спать…

– А потом, когда встанете? Выходить вам нельзя, понимаете? У вас нет ключа, и вообще…

– Я понимаю. Я не стану выходить. И у меня есть еще какая-то мелочь в кошельке.

– Но раз вы не можете выйти…

– Попрошу кого-нибудь, – спокойно ответила она. – Первого же мужчину, какой пройдет по коридору. Он не откажет.

Почему-то мне это не понравилось.

– Смотрите, будьте осторожны.

– Не беспокойтесь.

По ее голосу и тону я почувствовал, что она снова улыбается.

– До свидания.

– Всего доброго.

Я положил трубку. Что-то было не так в этом разговоре. Кто знает, может быть, она и на самом деле была не одна в номере? Ах, черт, вот уж действительно, не имела баба хлопот…

– У тебя все? – спросил Лидумс. Он смотрел на меня не то чтобы неодобрительно, но с легким сожалением, словно бы я, по его мнению, уделял слишком много внимания тому, чему уделять такого внимания не следовало. Он, конечно, понял – если не все, то уж больше, чем наполовину.

– Все, – ответил я, стараясь казаться невозмутимым..

– Тогда поехали.

Нет, к Семенычу ее – и дело с концом! А пока займемся, значит, историей… Впрочем, история историей, но сегодняшние заботы, пусть и мелкие, всегда кусают больнее. Интересно все же, что интроскописты уже успели там увидеть?