Текст книги "Ленинград (Героическая оборона города в 1941-1944 гг.)"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Идет потихоньку, потом упал – и нет его. Тех, кто умирал, мы на залив относили, за заводоуправление. Там у нас морг был, на берегу залива.

Все это время пусть понемногу, но завод какую-то продукцию давал. В январе Военный совет Ленинградского фронта поручил его коллективу изготовить голый медный провод для воздушной линии, по которой ток Волховской ГЭС пошел бы в Ленинград. На заводе тогда удивились:

– Под Волховом идут бои, оборудование Волховской ГЭС, как мы слышали, демонтировано.

Приехавшие на завод представители Ленгорисполкома и Ленэнерго успокоили собравшихся рабочих:

– Положение там обнадеживающее. Станцию уже разминируют. И посланы телеграммы с распоряжением вернуть обратно отправленные на восток турбины и генераторы.

Тогдашний секретарь заводского парткома Алексей Васильевич Глотов подтвердил:

– Отбросили фашистов от Волхова, им теперь не достать до нашего первенца ГОЭЛРО…

Левченкова жила по соседству с заводом, у нее была небольшая комнатка, но она приходила туда только спать, а так все время на заводе. И на ночь часто оставалась, если посылали дежурить на крышу; вначале пугалась, когда видела перед собой брызжущую огнем зажигалку. Потом научилась, схватив ее за стабилизатор, сбрасывать на землю.

Впрочем, сама Левченкова никому о первых своих страхах не говорила, не могла бы сказать, на заводе ее считали исключительно смелой женщиной. Помнили, что в 1940 году она вернулась из-под Выборга, где служила в госпитале сан-дружинницей, с медалью «За отвагу». Прямо скажем, редкая среди женщин награда, но Мария Ивановна считает, что она досталась ей не за какую-то особенную храбрость, а за старательность. Это вот было. Однажды даже свалилась в беспамятстве. Позвали врача. Тот ее осмотрел, послушал. Усмехнулся невесело:

– Здоровая она. Переутомилась только. Дайте поспать.

Она спала тогда два часа подряд, больше нельзя было, привезли новую партию раненых.

На заводе все это помнили, потому, наверное, избрали председателем цехового профсоюзного комитета. Еще забот прибавилось. Ходила по квартирам, в общежитие; придет, а там все открыто, люди в постелях, мертвые рядом с живыми. Печь растопит, за водой сходит, хлеб выкупит и принесет. Вместе с врачом отбирала, кого эвакуировать: смотрели прежде всего, чтобы доехать мог, не умер бы в пути.

– Я-то не собиралась уезжать, город ведь оборонять надо. Я была ничего, держалась. Молода. И хлеб рационально расходовала. Другие возьмут, выпросят сразу за всю неделю – и съедят. Я как-то делила. Больше пайка в день не употребляла. Вот как бомбить начинали – съедала: вдруг убьют, а ты не доешь, радости последней не испытаешь. А потом терпеть стала. Бомбят не бомбят – не трогаю хлеб…

Фигура у Марии Ивановны еще подтянутая, несмотря на возраст и пережитую блокаду. Только вот лицо неулыбчивое. Сейчас-то черты его стали помягче, чем прежде. У нее дружная семья: муж, дочь на «Севкабеле» работает, зять, внуки. В доме достаток, квартира хорошая, на пенсию проводили с почетом, и на партийном учете она по-прежнему на своем заводе. Сложилась жизнь, словно оттаивать начала теперь Мария Ивановна, хоть и здоровье уже не то. Если же посмотреть на прежние фотографии, когда она помоложе была и когда на ней еще были все семейные заботы и целая цеховая смена (с 43-го года она так и работала старшим мастером на «Севкабеле»), – на тех, прежних фотографиях она вся еще в строгости, вроде бы даже суровость застыла в ее взгляде.

– В январе-то мы вручную кабель свивали. И одновременно оборудование к работе готовили, – снова мысленно возвращается в прошлое Мария Ивановна.

Процесс изготовления кабеля сложный, работа на многих машинах требует большой физической силы, но мужчин почти нет, их везде заменили женщины. Втроем, вчетвером трудились, где мужчина в одиночку справлялся. Терпением брали, неотступностью. Прямо в цехе умерла Мария Коваленкова, ее тут же заменили соседки. Архелая, или, как ее звали, Алла Зуева, и Елизавета Фролова освоили скрутку кабеля – самую тяжелую, до войны чисто мужскую операцию.

– Это мы старыми запасами жили, – уточняет Левченкова. – Прокатный стан еще не пустили.

Утром 5 марта 1942 года директора завода А. К. Козловского и главного инженера Д. В. Быкова, пришедшего на завод еще в 1925 году рядовым сотрудником лаборатории, вызвали в Смольный. На совещание собрались члены бюро обкома партии, Военного совета фронта, представители Ленэнерго. С коротким сообщением выступил А. А. Жданов:

– Совет Народных Комиссаров принял решение о восстановлении Волховской ГЭС, это почетное и ответственное задание выполняет коллектив «Электросилы». Первые генераторы дадут ток не позднее сентября – октября. Прибывший к нам в Ленинград Алексей Николаевич Косыгин, уполномоченный Ставки Верховного Главнокомандования, поручил нам выяснить, каким путем мы сможем передать энергию Волховской ГЭС в Ленинград.

Первым предложением было:

– В лед вморозить опоры. На них и навесить…

Жданов, страдавший астмой, судорожно глотнул воздух. Помолчав, спросил:

– Значит, зимы ждать? А если Ладога в январе замерзнет?

Слово попросил Дмитрий Вениаминович Быков:

– Может, проложить кабель по дну Ладоги? В принципе подводные силовые кабели существовали и существуют. Расстояние здесь, правда, больше обычного, но это уже чисто техническая трудность…

Такое решение и приняли. Мера ответственности коллектива «Севкабеля» сразу же возросла неизмеримо, сложность задания тоже: теперь требовалось изготовить не только голый силовой провод, но еще и подводный кабель. И не когда-нибудь, а в жесткие даже для нормальных условий сроки. Остатки катанки, из которой скручивали в январе и феврале медный провод, кончились. Нужно пускать горячепрокатный стан, а он весь покрыт гребенкой ледяных сосулек, в котлованах под станом и в траншеях тоже сплошной лед. Установили в прокатном цехе сделанные из металлических бочек печки, подали в траншеи пар, принялись очищать их ото льда, снега, окалины. Опытных прокатчиков осталось всего семь человек. Новую бригаду, которой предстояло обслуживать станы, на треть сформировали из женщин, которых прежде здесь и близко не было…

– Пустили стан. Все нашли, что надо, и все пустили, выполнили задание. Я говорю же, герои были, – снова повторяет Мария Ивановна. – Не думали поддаваться фашистским гадам. Верилось, что победим. Как это не победить!?

Сестрорецкий инструментальный завод имени Воскова оказался в полосе линии фронта, и все его оборудование, которое не успели вывезти на Большую землю, пришлось перебазировать в Ленинград, в основном на территорию «Красного инструментальщика», в Смольнинский район. В Сестрорецке грузились под минометным огнем. На «Красном инструментальщике» работать приходилось под бомбами и снарядами.

Уже в ноябре здесь вышли из строя центральные котельные, печи-времянки обогреть цеха не могли, но все равно работа продолжалась круглосуточно, большинство рабочих на заводе и ночевали, так что в скором времени восковцам удалось наладить серийное производство пистолета-пулемета системы конструктора В. А. Дегтярева, ставшего потом широкоизвестным автоматом ППД; к 25 декабря их было передано Ленинградскому фронту свыше 4 тысяч. В ночь на 30 декабря погас свет, остановились станки: на электростанции кончился уголь. На завод как раз прибыли за очередной партией оружия военные, они торопили рабочих, и начальник цеха Алексей Андреевич Чернышев пошел звонить в военный отдел обкома партии. Чернышев ослаб, шел медленно и когда, наконец, передохнув, взялся за трубку, в цехе вдруг снова зарокотал станок. Чернышев повесил трубку, поднялся, щелкнул выключателем: не горит. Что такое? Откуда энергия? Он пошел в цех, запахло керосином, горели керосиновые лампы. Но ведь не на керосине же они запустили мотор. Нет, конечно! Рабочие крутили приводной ремень токарного станка вручную. Сил им не хватало, и они непрерывно сменяли друг друга, каждые три минуты. Заказчики явились в цех утром, точно в назначенный час. Чернышев ничего не стал говорить им: у них там не легче. Сказал просто:

– Берите, что вам положено. Мы успели.

Потом удалось договориться с мастерскими Ленэнерго, где работал движок. Из района Смольного, неподалеку от которого располагался «Красный инструментальщик», до Марсова поля путь не близкий; детали, предназначенные для обработки, возили на санках. Лена Кириллова возила, фрезеровщица, ее добросовестность и старательность всем хорошо запомнились. Старший мастер П. И. Васильев, слесарь-сборщик Федор Коновалов… Возили до тех пор, пока однажды вдруг не увидели: нет больше мастерской в Ленэнерго, разрушена бомбой. Что делать? Снова стали крутить станки вручную.

На Металлическом заводе к началу февраля остался 131 человек, в том числе способных мало-мальски продуктивно работать не больше 25. Поэтому, когда поздно вечером 5 февраля уполномоченному завода по ремонту танков Антону Федоровичу Соколову сообщили, что к ним прибывают танки, он тяжело вздохнул:

– Некому работать.

– Надо, пойми, – сказал директор Григорий Иванович Седов, в прошлом секретарь заводского парткома. – Вместе с танками танкисты приедут, помогут, а нам следует по домам пойти, собрать специалистов.

Утром Соколов, действуя вместе с партийной, профсоюзной организациями цеха, во все концы города разослал кто посильнее был с повестками, в которых говорилось: «Товарищи! Явитесь на работу по получении повестки. Поступил срочный фронтовой заказ. Вы будете снабжаться дополнительно питанием. Немедленно явитесь». Сам Соколов поднялся на четвертый этаж, где еще осенью было устроено общежитие. Жил там и рабочий Кировского завода Федор Васильевич Задворный. Сын его Владимир уже умер от дистрофии, сам он тоже слег.

– Федор Васильевич! Танки разгружают, а ремонтировать некому. Ты коммунист…

– Помню, что коммунист, но…

Задворный уже поднимался, жена подала ему палку, он, пошатываясь, пошел вместе с Соколовым, рука об руку и спустились в цех.

Танки прибыли на 13 платформах, к вечеру 6 февраля их расставили в главном пролете и начали ремонтировать, закрепив за каждым опытным рабочим группу бойцов. Блокадники работали из самых последних сил в самом точном смысле этого выражения. Прямо в цехе умерли Власов и Румянцева. Задворного подводили к танку под руки. Не могли без помощи влезть на танк и Семченко, Васильев, Добрецов, красноармейцы подсаживали их. Однажды Семченко, занятый на испытании машин, вовсе не пришел на завод. Жил он далеко, у Балтийского вокзала, и Соколов на автомашине поехал за ним. Семченко он увидел сразу, как только вошел в его квартиру: тот пытался ступить навстречу, но ноги подкосились.

– Федор, дорогой, что с тобой?

– Ноги не держат. Прости!

Семченко положили в заводской стационар. Чуть-чуть окрепнув, он сразу вернулся в цех и ночевал в цехе, домой поехал только после того, как было выполнено месячное задание. Вернулся через считанные часы.

– Что так скоро? Семье бы помог!

– Некому помогать: жена умерла, ребенка отдал в ясли.

Блок-станция Металлического завода была едва ли не единственной заводской электростанцией в Ленинграде, которая не останавливалась ни на час в течение всей блокады. Когда однажды главный механик завода Георгий Андреевич Кулагин (после войны он станет руководителем одного из крупнейших объединений, напишет талантливые воспоминания о блокаде) внезапно проснулся среди ночи, в первую минуту он даже не понял, что его разбудило. Тихо: ни налета, ни обстрела. Ах, вот оно что: еле светится тусклая нить лампочки. Скорее в машинный зал, к турбине.

– Почему не работаете? Воду упустили! К утру надо отправить на фронт два танка.

Трое кочегаров сидят у стены, бессильно свесив руки. Отвечает один – Минаков:

– Сил совсем нет!

Кулагин и подоспевший сюда 60-летний старший мастер Михаил Петрович Барабанов сами берутся за шуровки. Сил у них тоже мало, а опыта вовсе нет, но в топке, где уголь успел почернеть, все же начинают оживать синие и желтые огоньки. Минаков наконец встает, за ним два других кочегара.

– Спасибо. Мы отдохнули.

Кулагин спешит в конторку дежурного инженера доложить обстановку директору. Лампочки горят уже ярко, но Барабанов почему-то все еще не подал энергии в цехи.

– Где Барабанов? Что он медлит?

Вопрос обращен к дежурному инженеру, только что вернувшемуся из машинного зала. Дежурный инженер отвечает после некоторой паузы, ему трудно говорить:

– Барабанов понес с углевозами кочегара в поликлинику. Только бесполезно это. Умер он…

– Кто он?

– Минаков.

Тот самый, с которым Кулагин и Барабанов только что разговаривали…

Еще в середине декабря Верховное Главнокомандование рассчитывало осуществить деблокаду Ленинграда силами трех фронтов – Ленинградского, Волховского и Северо-Западного. 20 декабря войска стоявшей в районе Колпина 55-й армии пытались пробиться к Красному Бору и Ульяновке на железнодорожной линии Ленинград – Москва. В первых числах января начала боевые действия 54-я армия, находившаяся по ту сторону кольца, к югу от Ладожского озера. 7 января перешли в наступление Волховский фронт и армии правого крыла Северо-Западного фронта.

В действие были введены большие массы людей и техники. Снова рождалась надежда, что блокада наконец-то будет прорвана. Ленинградская поэтесса Вера Инбер писала в своем дневнике: «И все же говорят, что части генерала Мерецкова 10 января будут в Ленинграде. Ну пусть не 10, а 15, 20, в конце января, но только пусть будут. Ничего более потрясающего, чем эта встреча города и армии, вероятно, не было и не будет в истории».

Бои приняли, к сожалению, затяжной, кровопролитный характер. Прорвать вражеские укрепленные линии удалось только в двух местах: 2-я ударная армия к концу января углубилась в направлении к Ленинграду на 75 километров, подступила к Любани и перерезала железные дороги из Новгорода на Ленинград и на Чудово. В начале марта 22-километровый клин, тоже в сторону Любани, врубила в немецкую оборону 54-я армия. Фашистам, оставшимся в районе Киришей, Чудова и Любани, грозило окружение, но они упорствовали; чтобы отстоять их, новый командующий группой армий «Север» генерал Кюхлер бросил в бой все резервы, прибывшие в его распоряжение из Западной Европы: бригаду и семь дивизий. Сомкнуть горловину у Любани наши фронты не смогли.

Судьбу Ленинграда по-прежнему решала ледовая ладожская дорога, а она еще не обеспечивала город даже минимально необходимым. Наконец 1 января в 5 утра первый поезд прошел по только что восстановленным мостам через реки Лынна и Сясь, и линия Тихвин – Волхов-строй – Войбокало – Жихарево вступила в строй, пробег автомашин от железнодорожных перевалочных баз до восточного берега Ладоги сократился почти в четыре раза – со 190 километров до 55. Толщина льда уже достигла метра, по Ладоге проложили пять параллельных трасс – две для подвоза продовольствия, две для боеприпасов, вооружения, технического имущества и одну запасную. 4 января Военный совет Ленинградского фронта постановил довести количество автомашин на ледовой трассе с 5 января до 1500 (в пересчете на полуторки), а к 1 февраля – до 2 тысяч. 5 января А. А. Жданов обратился с письмом ко всему личному составу автомобильной дороги через Ладогу: «…снабжение Ленинграда и фронта все время висит на волоске, а население и войска терпят невероятные лишения. Это тем более нетерпимо, что грузы для Ленинграда и фронта имеются… Все, от кого зависит нормальная работа дороги… – каждый на своем посту должен выполнять свою задачу, как боец на передовых позициях».

Грузов на базах за Ладогой действительно скопилось немало: не хватало самого необходимого, голодно было всюду, но заботу о снабжении Ленинграда взяла на себя вся страна, его нужды и потребности учитывались в первую очередь и вне всякой очереди. Организацией снабжения Ленинграда занимались заместители Председателя СНК СССР Н. А. Вознесенский, А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, другие видные деятели партии и правительства. Фонды, выделяемые государством, пополнялись подарками, стекавшимися со всех концов страны. В Приморье их начали собирать по призыву коллектива Владивостокского торгового порта. 25 декабря из Владивостока отправили в Ленинград целый эшелон с продовольствием, теплыми вещами, различными предметами личного обихода. Сотни вагонов, груженных подарками, поступали из Башкирской, Татарской, Чувашской АССР, из Карелии и Средней Азии, из Ярославской, Вологодской, Мурманской, Горьковской, Омской, Саратовской и многих других областей и республик. В Киргизии открыли особые счета в банках, куда поступали деньги на продовольствие для ленинградцев.

Да, все зависело от ледовой трассы, она действительно становилась Дорогой жизни. Сегодня это название кажется несколько романтизированным, а тогда оно отражало суровую, даже больше – жестокую истину: каждый дополнительный рейс спасал чьи-то жизни. В ночь на 6 января с письмом А. А. Жданова политработники выехали на Ладогу. 6 и 7 января там были проведены митинги, партийные, комсомольские собрания, собрания личного состава. Городской комитет партии послал 80 коммунистов комиссарами автомобильных колонн и 700 агитаторов с ленинградских заводов.

В середине января по постановлению ГКО началось строительство железнодорожной ветки от станции Войбокало к восточному берегу Ладоги, и 5 февраля поезда по ней пошли до Лаврова, 20 февраля – до Кобоны, 6 марта – до оконечности песчаной косы; пробег автомашин сократился более чем в два раза. Развернулось соревнование среди водителей, все больше появлялось двух– и трехрейсовиков, то есть водителей, совершавших по два-три рейса в сутки: в январе их было 315, а в марте – уже 982, плюс к этому 100 водителей успевали сделать по четыре и даже по пять рейсов.

Эвакуация населения по ледовой дороге, как свидетельствует начальник эвакопункта Л. А. Левин, началась 2 декабря, но в декабре и за первые две декады января удалось перевезти на восточный берег Ладоги чуть более 21 тысячи человек. 19 января 1942 года в Ленинград был направлен уполномоченный Государственного Комитета Обороны, заместитель Председателя Совнаркома А. Н. Косыгин. Вместе с ним прибыла группа ответственных работников Совнаркома и Московского комитета партии – И. М. Андреев, А. С. Болдырев, А. К. Горчаков, А. Г. Карпов, А. Ф. Куранчев, Г. А. Малявин, А. М. Протасов. Ленинграду выделялось дополнительное продовольствие, топливо, горючее, транспорт. Московский горсовет передал для ладожской трассы 40 автобусов, нагрузив их шоколадом, концентратами, сахарином и другими продуктами, и 100 грузовых автомашин: на каждом автобусе и на каждой автомашине, чтобы обеспечить их круглосуточную работу, было по два водителя. 200 грузовых автомашин прислал Горький, 60 – Ярославль.

В первый рейс из Ленинграда вновь прибывшие автобусы отправились ранним утром 20 января: погода стояла хмурая, падал редкий снежок. Буквально через несколько часов стало очевидно, что ленинградцам трудно выдержать такую дорогу. Тогда было принято решение доставлять людей до Ладоги поездом и уже там пересаживать их на автотранспорт. Анатолий Сергеевич Болдырев вспоминает, как он и Анатолий Георгиевич Карпов, в то время работники аппарата Совнаркома, приехали на Финляндский железнодорожный узел, чтобы выяснить, какими он располагает возможностями. Пустынные платформы и железнодорожные пути покрывал толстый слой снега, действующих паровозов оставались единицы; из железнодорожников, кто еще сохранял способность работать, скомплектовали всего три-четыре паровозные бригады. Заседание, где обсуждалось, что нужно предпринять для восстановления пассажирского сообщения с западным берегом Ладоги, состоялось в Смольном в тот же день. Подготовка эшелонов к отправке в это время уже началась, был составлен график доставки эвакуируемых на вокзалы, налаживалось питание в пути, медицинская помощь. По указанию А. Н. Косыгина Северная и Ярославская железные дороги срочно командировали в Ленинград железнодорожников, в том числе несколько паровозных бригад.

22 января ГКО принял постановление об эвакуации 500 тысяч жителей Ленинграда, а 23-го утром первый эшелон отошел от Финляндского вокзала и к вечеру прибыл в Борисову Гриву, где ленинградцев ожидали автобусы и автомашины. Масштабы и темпы эвакуации с этого дня стали нарастать с необычайной стремительностью. Штат эвакопункта в Жихареве, где начальником был А. А. Заградин, в 20-х числах января составляли всего 117 человек, к середине февраля там трудилось уже 1200 человек, в том числе 46 врачей и больше 100 медсестер и сандружин-ниц. Сколько раз в те зимние месяцы А. Н. Косыгина видели и на Финляндском вокзале, и на эвакопунктах в Жихареве, Борисовой Гриве, в Лаврове, в Кобоне! Вот лишь один из множества эпизодов, сохранившихся в памяти участников ладожской эпопеи.

«В этот раз Алексей Николаевич побывал в нашем детском приемнике, – пишет в своих воспоминаниях Л. А. Левин. – Общее устройство и любовно оборудованные помещения ему понравились. Затем он подошел к группе ребят и спросил:

– Что вы сегодня ели, дети?

Девочка лет шести ответила:

– Я сегодня ела дуранду.

– Дуранду? – забеспокоился А. Н. Косыгин.

Привозили нам тогда конфеты с начинкой из дуранды. Других сладостей мы не могли дать детям в дополнение к обычным в то время продуктам – их просто не было.

Алексей Николаевич сделал мне упрек за то, что мы не приняли необходимых мер к улучшению питания детей. По его указанию в тот же день нам привезли из воинских продовольственных складов печенье, сгущенное молоко, шоколад, рис, сливочное масло и другие продукты».

Эшелон за эшелоном увозил на восток переправленных через Ладогу ленинградцев. В Вологодскую, Ярославскую, Ивановскую, Горьковскую, Саратовскую области, Киргизскую, Казахскую, Узбекскую ССР, в другие тыловые районы страны. Встречали блокадников (тогда уже родилось это слово) по-братски, отрывали для них от себя самое необходимое. Многие из прибывших еле передвигались, в Ярославле, Буе, Галиче, Данилове, во множестве других городов и сел для них открывали специальные больницы, стационары. Обеспечивались они всем лучшим, что только было.

Ледовая дорога теперь во многом напоминала хорошо организованную и спланированную магистраль, но это была все-таки ледовая и притом фронтовая дорога. На проклятом девятом километре по-прежнему змеились трещины. Измучившиеся саперы без конца наводили тут переправы. Снежные заносы и оседавший лед заставляли переносить трассы, прокладывать их заново; если все посчитать, то за зиму 1941/42 года 30-километровая ледовая дорога строилась 55 раз. Не прекращались обстрелы, бомбежки. За зиму фашисты потеряли над ледовой дорогой больше 50 самолетов, но воспрепятствовать перевозкам не смогли. С 22 января по 15 апреля из Ленинграда эвакуировали 554 186 мирных жителей.

Едоки уезжали, продовольствие прибывало. В Ленинград везли муку, мясо, рыбу, жиры, сахар, рыбий жир, витаминные соки, витаминовую кислоту, овощи, варенье, какао, орехи, сухие фрукты, сыр, яичный порошок – все, что имелось в стране особенно питательного и ценного. Еще 13 января после долгого перерыва в счет существовавших номинально месячных норм населению выдали по 100 граммов мяса, по 200 граммов крупы и по 200 граммов муки. 24 января и 11 февраля ежедневную хлебную норму в два приема увеличили рабочим до 500 граммов, служащим– до 400, детям и иждивенцам – до 300.

Хлеб снова обрел природный вкус и запах: целлюлозу в него уже не добавляли, доля всех других примесей сократилась до 1,7 процента. За подписью заведующего городским отделом торговли И. А. Андреенко все чаще появлялись объявления о выдаче кондитерских изделий, сливочного масла, сухого лука, клюквы и других ценных продуктов питания.

Несмотря на все принятые меры, обстановка в городе все еще оставалась неимоверно тяжелой, на него обрушивались новые и новые бедствия. 24 января, в тот самый день, когда опять прибавили хлеба, ртутный столбик в термометре опустился до 40 градусов, 25 января главная водопроводная станция не получила электроэнергии, водопровод окончательно застыл, вереницы укутанных, распухших или исхудавших до предела женщин, подростков, стариков потянулись к прорубям на Неве, Карповке, Мойке, Фонтанке. Многие, поскользнувшись, падали и часто уже не могли подняться, лестницы в многоэтажных домах покрылись льдом от пролитой воды, становились опасными. Смерть не отступала от города: январь и февраль унесли в могилу 199 187 ленинградцев, март – еще 89 968.

В сложившейся обстановке обычные партийные заботы о промышленном производстве отодвинулись на второй план. Защитить город, спасти людей – это было главное. В одном из принятых тогда решений городского комитета партии, обращенном к партийным и советским организациям, прямо говорилось, что «в основном вся их деятельность в настоящее время должна быть направлена на вопросы санитарно-бытового обслуживания населения».

Еще в декабре в домохозяйствах взялись за создание красных уголков, где каждый мог бы согреться и взять кипятку, больше тогда помочь людям было нечем. В январе стали открываться новые столовые, общее их число достигло примерно 2 тысяч, в них питалось свыше половины ленинградцев. Спасали столовые многих тем, что помогали равномерно распределять паек. Особо тяжелых помещали в стационары, больницы, число которых тоже увеличивалось. Повсеместно наладили производство хвойного настоя – напитка, неприятного даже для голодного человека. Пили его через силу, но пили, он предотвратил повальные заболевания цингой. В помощь ленинградцам Советское правительство прислало 200 врачей и 800 фельдшеров и медицинских сестер.

В городе возобновляли работу бани, парикмахерские. Уже в феврале стали понемногу расчищать дворы, ремонтировали водопровод.

Один за другим открывались детские дома, куда собирали осиротевших или оставшихся безнадзорными ребятишек; детской беспризорности в Ленинграде не допустили…

Чтобы понять значение перечисляемых здесь фактов, надо ежеминутно помнить, что все это делалось людьми обессиленными, часто умирающими, лишенными тепла и света.

Если следовать естественной, казалось бы, логике, всякая дополнительная нагрузка сопровождалась дополнительным расходом энергии, а значит, увеличивала вероятность смерти. В действительности все выходило наоборот: первыми погибали те, кто, сберегая калории, оставался в постели. Люди энергичные, самоотверженные тоже, конечно, умирали, но выживало их больше: расходуя силы, они словно бы раскрывали в себе какие-то неведомые тайники выносливости и сопротивляемости.

Из таких обладавших, если можно так выразиться, повышенной жизнестойкостью как раз и складывался актив партийных, комсомольских организаций, дружин Красного Креста. Это они подбирали на улицах ослабевших, шли по квартирам, помогая тем, кто терял силы.

13 января бюро горкома партии и исполком Ленгорсовета приняли специальное постановление, которым намечалось расширить сеть санитарных постов, сформировать специальные бригады для осмотра квартир, наладить круглосуточное дежурство при пунктах первой медицинской помощи и многое другое.

Работа эта принимала все более организованный характер, но особенно широкий размах она приобрела после того, как в нее включились комсомольцы, создавшие так называемые бытовые отряды. Первый такой отряд организовал Приморский (ныне Ждановский) райком ВЛКСМ, и тогдашний секретарь райкома Маша Прохорова потом написала, как родилась его идея. Даты, когда пришел к ним этот мальчик, она не называет, но мальчик на всю жизнь остался у нее в памяти. Лет семи, грязный, с закопченным лицом старика-карлика. И с котомочкой за плечами.

– Устройте меня в детский дом, – тоненьким голосом, но солидно проговорил он. – Моя бабушка умерла. Дома оставалась только одна тетя, но она умерла дня четыре назад, лежит в постели, я с ней оставаться не хочу…

Работницы райкома собрались вокруг мальчонки: принесли кипятку, у кого-то нашелся кусочек хлеба. В детдом его отправили сразу. Но не разошлись.

– Ну, хорошо вот он такой самостоятельный, пришел сам, а сколько их умирает по квартирам, – вслух размышляла Маша.

Высокая, еще недавно стройная, теперь она исхудала до крайности, давно уже никто не слышал заразительного ее смеха, но деловитости своей она не растеряла.

– Бригады созданы, обследуют квартиры, – сказал кто-то.

– Везде ли они успевают? Каждый день дорог, каждый упущенный день – новые смерти…

– Давайте мы тоже создадим ударную бригаду. Ударную бригаду по оказанию помощи населению.

14 февраля провели актив, где все решили окончательно. Отряд сформировали за полтора дня, разбив его на восемь звеньев – по десять девушек в каждом звене. С помощью райкома партии договорились, чтобы им выделили магазин и столовую, где можно брать продукты и горячие обеды для тех, кто не в состоянии обслужить себя сам. Комсомольцам из ремесленного училища при заводе «Вулкан» заказали котелки с крышками, чтобы разносить в них по квартирам горячую пищу. Райисполком выделил в распоряжение комсомолок несколько мест в больнице и талончики в баню. И вот первый обход, в нем участвовала и Прохорова.

Пустая квартира, и в ней парень с отмороженными пальцами на ногах. Ходить не может. Девушки на саночках отвезли его в институт Пастера. Через несколько недель он сам пришел в райком комсомола. Еще совсем худой, но уже бодрый.

– Спасибо вам, девчата. На фронт ухожу, в армию…

Мужчина в постели. Вши, грязь, запустение. Девушки привели его комнату в относительный порядок, мужчину отправили в баню. Помывшись, он ожил, никакой другой помощи ему больше не понадобилось…

Квартира, затопленная водой, нечистотами, и в глубине на кровати бабушка с двумя внуками. Не знали, как выйти на улицу. Девушки помогли им переселиться в другое помещение…

Инициативу приморцев поддержал горком комсомола, и скоро бытовые отряды были сформированы во всех районах. Тогда же, в феврале, по решению горкома партии при каждом домоуправлении создали санитарно-бытовые комиссии. Всех, у кого еще оставались какие-то силы, комиссии и отряды побуждали к действию, к деятельности. Чтобы спасти себя, своих близких, соседей…

Вести о трагических днях Ленинграда, о несгибаемой стойкости ленинградцев распространялись по всей стране. Они доходили и до районов Ленинградской области, которая включала тогда значительную часть территории нынешних Новгородской и Псковской областей. Ряд мер для организации вооруженной борьбы против оккупантов в тылу Ленинградская партийная организация принимала уже в конце июня и в первые недели войны. Заблаговременно создавались подпольные организации. Когда гитлеровцы захватывали территорию того или иного района, местные истребительные батальоны и ставшие подпольными райкомы партии скрывались в лесах – так возникали первые очаги организованного сопротивления врагу. В самом Ленинграде и в не занятых гитлеровцами районах Ленинградской области формировались десятки партизанских отрядов и целые истребительные полки, один за другим они переправлялись через линию фронта. Руководство партизанами вначале взяла на себя специальная тройка, а в конце сентября при Ленинградском обкоме партии создали единый штаб партизанского движения. Фашисты не останавливались ни перед чем, чтобы обезопасить свой тыл. Зимой 1941/42 года партизаны понесли большие потери, но и сами к марту 1942 года уничтожили в общей сложности 17 тысяч гитлеровцев, пустили под откос 114 поездов, вывели из строя много техники.