Текст книги "Знаменитая танковая"

Автор книги: Владимир Ляленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Первый танковый таран в корпусе

Несколько раз за ночь немцы открывали беспорядочный огонь, но на штурм не шли. Утром наши поняли, зачем они стреляли. Пальбой заглушали рокот моторов и окружили наши позиции. Перекрыли дорогу с юга и с севера. Двадцать машин отрезали нам проходы назад. Они стояли метрах в пятидесяти друг от друга. Стволы их орудий были направлены на наши позиции.

Отступать было невозможно. Если б хоть один танк вылез из укрытия, его тут бы и уничтожили.

Прямо по фронту разъезжал на бронетранспортёре немецкий офицер. Через микрофон предлагал сдаться. Он объявил, что 40-я и 21-я наши армии окружены. Помощи ждать нашим неоткуда. Пленных немцы не расстреливают. Через несколько дней Воронеж будет взят немецкими войсками. И ещё добавил, что через неделю весь наш юг будет отрезан от Москвы…

Два наших KB оборвали выступление офицера. Один снаряд взрыл землю рядом с бронетранспортёром, другой угодил в гусеницу. И бронетранспортёр развернуло. Враги ответили залпом из всех орудий. Опять наши позиции затянуло пылью.

В этот день был совершён первый танковый таран танкистами 17-го корпуса. Тяжёлый KB лейтенанта Максимова был врыт в землю на левом фланге. Между двумя подбитыми танками.

Дедушка так говорил об этом случае:

– Сам Максимов погиб накануне. В башне был один только сержант Петров. Ещё находились в машине механик-водитель и стрелок-радист. Враги на максимовцев точили зубы, но уничтожить никак не могли. Выбрав цель, максимовцы чуть выдвигали танк из укрытия. Пальнут и спрячутся. Девять вражеских машин они уничтожили. А левее от их позиции тянулась низинка, на ней росли обгоревшие кусты орешника. За орешником был овраг, и с той стороны максимовцы не ждали опасности. Но вот ночью два танка врагов обогнули овраг со стороны железной дороги, подползли к кустам орешника и затихли. Никто не заметил их. Максимовцы высмотрели очередную цель, только выползли из-за танка, чтоб пальнуть… Вдруг страшный удар потряс машину. Два снаряда сразу угодили в башню. Пушка беспомощно провисла. А под разбитыми танками сидели два бойца в окопчиках. Гранат у них уже не было, только трофейные автоматы. Бойцы заметили немецкие танки, но что они могли им сделать? Ничего. А в KB первым очнулся сержант Петров – совсем молоденький, комсомолец. Видит, стрелок-радист умирает, из ушей, из носа у того течёт кровь. Очнулся водитель.

– Что там, на воле, сержант? – спросил он у Петрова. Тот с трудом открыл люк на башне, высунул голову – и тотчас захлопнул люк: от кустов орешника ползли два вражеских танка. Метрах в сорока от максимовцев стояла ещё одна наша тяжёлая машина. Вот-вот враги могли и её уничтожить. Ведь никто не ждал их с этой стороны! Тогда участок оголится, неприятель ринется на наши позиции, погибнет много людей… Петров попробовал развернуть башню, но она не слушалась.

– Давай задний ход! – крикнул Петров водителю.

А башни с крестами уже огибали эту маленькую крепость… К танкам очень подходит поговорка: один в поле не воин. За первым полз второй вражеский танк, готовый в любой момент прикрыть его своим огнём.

Петров, конечно, отлично это понимал.

– Башню заклинило, – крикнул он своему водителю, – сшибём второго! Выжимай газ! Даёшь таран!!!

Тяжёлый KB взревел, понёсся с пригорка и врезался в бок врага. От сотрясения снаряды у немца взорвались. Башню сорвало взрывом, отбросило в сторону. Передний танк мигом развернулся, чтобы уйти, но его заметили, расстреляли в упор…

Когда стемнело и пальба прекратилась, бойцы через нижний люк забрались в танк. Один Петров был ещё жив. Его вытащили. Вскоре он пришёл в сознание и обо всём рассказал. Но минут через сорок скончался.

На воине и «вдруг» не бывает без причины

В одиннадцать ноль-ноль из штаба корпуса передали, чтоб танкисты попытались вырваться из кольца, отходили к Нижнедевицку. Но как прорваться? Ракетами, прожекторами неприятель освещал дорогу, пространство перед железнодорожным полотном. У врагов играли на губных гармошках. Через микрофон кричали:

– Русь, сдавайся! Москва капут!

– Русь Иван, матка дома ждёт!

И смеялись.

Комбриг был ранен в бедро. Он сидел на ящике рядом со своим танком. Вокруг него собрались командиры. Как прорываться? По одной, по две машины в разных направлениях? Их уничтожат. Броситься всем разом? Вражеских танков в два с половиной раза больше. Сосредоточат огонь все, и половина не прорвётся. К тому же шестнадцать человек раненых.

Положение казалось безвыходным. Но не ждать же до последнего снаряда! Можно было оставить человек десять смельчаков, а остальные в потёмках налегке проберутся за насыпь. Оставшиеся подожгут машины и тоже уйдут. Но танкистам жаль было машины.

Вдруг (а дедушка говорил: на войне часто происходили «вдруг» важные события) к командирам подошёл старый механик Колосов. Когда он с дедушкой ездил за снарядами к деревне, приметил вот что: железная дорога там шла на подъём. Местами рельсы и насыпь не возвышались над землёй, как это обычно бывает. Наоборот, полотно железнодорожное на подъёме как бы врезалось в землю. И по обеим сторонам железной дороги земля возвышалась над ней. Колосов решил: в том месте, где овраг подходит близко к железной дороге, откосы земляные можно срыть. По дну оврага танки подойдут на малых оборотах к этому месту. Так же на малых оборотах могут переползти через полотно. И уйти к Нижнедевицку.

– Ежели там только заслона нет, – говорил Колосов комбригу и командирам. Он сам не очень верил в такую авантюру. Но комбриг тут же послал людей проверить, есть ли у железной дороги заслон.

Ночи летние на Курщине короткие. Там, где овраг подходил к железной дороге, заслона не было. Враги считали, что танки не могут пройти здесь.

Бойцы очень торопились. Лопаток не хватало, уставших быстро сменяли. Даже руками отгребали землю. Минут за сорок срыли откосы, забросали рельсы землёй. Получился переезд. Первыми ушли мотострелки, унося раненых. На позициях было тихо. У фашистов уже не играли на гармошках, тоже стояла тишина. Только взлетавшие ракеты да скользившие по земле лучи двух прожекторов говорили, что враги настороже.

Если запускать в такой тишине моторы, враги могли заподозрить неладное. И наши решили пожертвовать тремя машинами. Все танки разом сделали по два выстрела в сторону немцев. Те переполошились. Загудела какая-то сирена. Они открыли огонь. Десятки ракет взлетели в небо. В такой суматохе танки по одному скатывались в овраг. Три оставшихся танка палили в разные стороны. Водители газовали, с рёвом машины вертелись на одном месте. Бросались вперёд, назад, в стороны. И били, били из пушек без всякого прицеливания. Наконец за железной дорогой взлетели две наши зелёные ракеты. Водители вывели танки из укрытий. Направили их на вражеские позиции. Сами повыскакивали из машин, бросились к оврагу… и ушли.

Через сколько времени враги спохватились, что их провели, бойцы так и не узнали. Когда наступил рассвет, они были уже далеко. Впереди немцев не было. Справа и сзади доносилась из-за горизонта канонада.

Корпусом командует генерал Полубояров

За деревней Новая Ольшанка танкисты догнали штаб своего корпуса. Впереди отступали стрелковые части, обоз с беженцами. За Новой Ольшанкой дедушка и механики бросили свою дырявую бэтушку: мотор заглох, возиться с ним не имело смысла.

Было жарко, душно. Настроение у всех было скверное. Днём продвигались медленно, потому что часто разносилось по растянувшейся колонне:

– Во-оздух!

И все спешили прочь с дороги. У дедушки вдруг начала кружиться голова. В глазах разом потемнело, ноги подкашивались. Видимо, его контузило во время боя, когда привалило землёй. Василич и Колосов помогли ему забраться на телегу с тяжелоранеными. И он, свесив ноги, сидел на задке телеги.

В деревне Зязноватке своих догнали разведчики Павел Никитин, Зобнин, Куличенко и Яковлев.

Дедушка сидел на телеге понурившись. Вдруг знакомый голос произнёс над ним:

– Что, старина, и тебе досталось?

Дедушка поднял голову, увидел всадника. Чуть позади ехали на лошадях ещё трое. Дедушка всматривался в лицо всадника, но оно расплывалось, и дедушка никак не мог понять, кто это. Голос знакомый, а лицо не мог рассмотреть.

– Не узнаёшь? – произнёс весело знакомым голосом всадник. – Куда тебя фриц уцелил?

Дедушка смотрел и продолжал молчать. На груди Никитина висел немецкий автомат, а по бокам – термосы. С одного термоса он отвинтил крышку, налил в неё и подал дедушке.

– Держи, дед, – сказал он, – выпей шнапсу. Полегчает.

Дедушка выпил. В глазах у него прояснилось, и он признал Никитина.

– Выбрался, Пашка! – сказал он.

– Как видишь. Савельева убили, Якин Васька пропал. Не знаем, где он. В бригаде не появлялся он?

– Не знаю, – сказал дедушка, – я не видел его.

– А Савельева убили, – повторил Никитин. – Столкнулись в лесу с фрицами. Думали, их много, начали обходить. Они нас заметили и тоже – в сторону. Должно быть, ихняя разведка была. Пустили очередь. И срезали его.

Разведчики угостили шнапсом раненых, механиков и ускакали вперёд.

* * *

– А куда же он поскакал, дедушка? – снова спрашивал я.

– К штабу. Комбригу доложить о своём возвращении… И до октября месяца я уж не видел его.

– Почему?

– А потому. Ты слушай и не перебивай, – сердился дедушка. – Когда мы переправились через Дон, корпус наш перешёл в подчинение шестой армии. И сражался он за Воронеж. А меня, Василича и Колосова направили работать в ремонтной базе. Она была километрах в двух от фронта. И там чинили танки… За Воронеж сильные бои шли. Как я после уже узнал, внук, фашисты во что бы то ни стало хотели захватить его. Тогда бы они овладели железнодорожным узлом, перерезали бы шоссейную дорогу. А она связывала наш центр с югом. Жестоко дрались под Воронежем, в самом Воронеже. Целые кварталы его переходили из рук в руки. Почти весь город был разрушен. Но овладеть всем городом врагам так и не удалось. Там их остановили. И к октябрю бои затихли. Наши войска заняли прочную оборону на восточном берегу Дона. Приковали к себе очень много вражеских войск. А в это время южнее Воронежа армия Паулюса двигалась к Сталинграду, понимаешь?

– Понимаю, – кивал я.

* * *

С августа месяца 17-м корпусом стал командовать генерал Полубояров. И танков и бойцов в корпусе осталось очень мало. Командование решило отправить корпус на пополнение, как говорят военные. В ночь со 2-го на 3 октября корпус должен был погрузиться в вагоны на станции Усмань. А дедушка, Василич и Колосов ремонтировали себе танки. И ничего не знали о том, что родной их корпус уезжает на пополнение. Дедушка так потом и не уяснил, отчего это произошло: то ли в корпусе о них забыли, то ли начальник РПБ – ремонтно-походной базы – не сообщил им об отъезде корпуса, желая оставить опытных механиков у себя. И они бы отстали от корпуса, остались бы под Воронежем. Но под вечер 2 октября дедушка зачем-то вышел на опушку рощи, в которой размещалась база. Вдоль опушки тянулась дорога. По ней со стороны фронта мчалась полуторка. В кузове её сидели два бойца. Машина уже промчалась мимо дедушки. Потом остановилась, из кабины высунулся Никитин и крикнул:

– Дед, ты чего здесь бродишь? Мы же ночью грузимся.

– Куда? – крикнул дедушка. А Никитин ему:

– Жди здесь. Мы заберём эмку командира корпуса и поедем! Отремонтировали эмку? – Дедушка и этого не знал. – Ну, жди здесь!

Дедушка бросился в кузню, сообщил новость Василичу и Колосову. Забрали они в землянке вещевые мешки – и к дороге. Дождались полуторку и отремонтированную эмку и укатили к своим, в родной корпус.

Ночью остатки корпуса уехали с фронта, 6-го числа выгрузились на станции недалеко от Саратова. Пешком прошли километров пять и оказались в дачном посёлке. Их уже ждали в домах койки, застеленные чистым бельём. Хозяйством в основном там заведовали женщины. Дедушка говорил: бойцы уж и забыли, что существует на свете чистое бельё. Как на чудо, смотрели на улыбающиеся лица женщин. Подушки, простыни трогали руками. Даже нюхали. Когда помылись в бане, рядовым дали команду: отбой. Они завалились спать, а командиры уехали в Саратов к начальству.

Уже на следующий день стали прибывать новенькие танки, новые бойцы. Рядовых фронтовиков назначили старшинами, лейтенантами. Павлу Никитину присвоили звание лейтенанта, и он сам набирал себе взвод разведчиков из новых бойцов.

– Я думал, меня и механиков моих старых пошлют на завод танки собирать, – рассказывал дедушка. – Но в корпусе стали создавать сразу две походные ремонтные базы. Одна как бы тыловая. Она должна была следовать за корпусом километрах в трёх – четырёх от него. Её задача: ремонтировать сильно повреждённые машины. А задача передовой РПБ – ремонтировать танки на поле боя и оттаскивать в тыл сильно повреждённые машины. Надо было проверять моторы поступающих тягачей. Да ещё мы с Колосовым и Василичем занимались с новенькими ремонтниками. Работы много было. Очень много… Создать заново целый корпус – трудная задача. А всё делалось в спешке. Командиры почти не спали. Потому что и ночью привозили новых людей, технику. Подробно изучали боя под Касторным и Горшечным…

И через месяц корпус был создан заново. Мощный создали корпус. И в ночь на 15 ноября побригадно все выстроились на лесной дороге. Часу во втором ночи погрузились в эшелон…

Якин отстал от родного корпуса

В ту же ночь в вокзале пассажирской станции города Саратова появился молодой, худой боец с вещевой сумкой за спиной. На плече его висели, как дрова, две связки маленьких сапёрных лопаток. Боец был в ватных штанах и в фуфайке. На ногах сапоги. Нашивки на воротничке гимнастёрки подсказывали, что боец служит в танковых войсках.

Вокзал был набит беженцами, ранеными. Они сидели, лежали, выходили из вокзала и возвращались. Выглядывая себе местечко, боец уверенно пробирался между людьми. Даже говорил:

– Эй, прибери свои ноги, дай пройти служивому!

Но можно было заметить, что он то и дело бросал по сторонам осторожные взгляды. Чего-то он опасался. Наконец он примостился на полу у стены между двумя ранеными, положив вязанки лопаток перед собой. Достал из мешка кусок хлеба, луковицу и стал есть, запивая кипятком из фляжки.

Прошёл патруль. Боец смелым взглядом проводил патрульных. Но едва они вышли из вокзала, он вздохнул с облегчением. Разом обмяк весь и даже утёр пот со лба. Это был Василий Якин, разведчик 174-й бригады 17-го танкового корпуса. Настроение у него было ужаснейшее. Потому что в этот день он вдруг почувствовал себя дезертиром. Нет, он не считал себя дезертиром. Но все военные коменданты и патрули имели полное основание считать Василия Якина таковым.

Произошло с ним следующее. Когда сержант Никитин пополз по склону от ветряка к деревне, Якин, затаив дыхание, следил за ним. Едва Никитин встал во весь рост и пошагал, Василий даже глаза закрыл. Ждал: вот-вот грянет в деревне или на дороге выстрел. Когда же он открыл глаза, сержанта уже не было. Потом Якин видел, как сержант перебежал улицу, скрылся в конопле. Хотя Якину было только девятнадцать лет, но сознание подсказало ему, что подобные манёвры дважды повторить нельзя. Если вздумает поступить так же, как сержант Никитин, его убьют. А если ранят, то возьмут в плен, что ещё хуже. Да и зачем так же поступать? Сержант проскочил, донесение в бригаду будет доставлено. И Якин решил обойти вражеский обоз, как советовал ему Никитин.

Он отполз назад, спустился в лощину и побежал по ней. Когда же выглянул из лощины, слева увидел танки на опушке леса. Справа на дороге стояли телеги, гружённые ящиками. Это был хвост обоза. Между телегами и танками голое пространство метров в триста. По ту сторону дороги росли кусты боярышника. До потёмок Якин пролежал в лощине. Кусты боярышника он наметил для себя маяком. Чуть стемнело, пополз к ним. Шагах в десяти от кустов он поднялся, хотел даже покурить, зайдя за кусты. И вдруг замер: совсем рядом за этими кустами заговорили по-немецки. Видимо, там сидели солдаты из взвода охранения. Продохнув, Якин стал пятиться назад. Отпятился он шагов на пятнадцать, как под ногой хрустнула сухая ветка. Для Якина хруст прозвучал выстрелом. Он присел, заметил, что солдаты вскочили. Засверкал огонь автоматной очереди. Взлетели ракеты. Якин даже не почувствовал вначале, что он ранен. Он полз и полз, держа автомат в правой руке. Левая рука перестала слушаться, подворачивалась под живот и мешала ползти. Потом острая боль прорезала плечо. Он повернулся назад, готовый встретить огнём солдат, чтоб не даться живым. Но солдаты не бежали за ним. Он ощупал себя. Рука не была ранена, а пуля прошла ниже ключицы навылет. Он перевязал плечо. Рука не слушалась, и Якин привязал её к телу, чтоб не мешала. Поднялся и пошёл.

* * *

Шёл он всю ночь и ещё день. Над ним пролетали самолёты, и потом он слышал, как рвались бомбы. Он слышал канонаду боёв. Понимал, что сражаются под Касторным и Горшечным. Наконец увидел справа вражеские танки, стоявшие вдоль дороги, солдат, подходивших к танкам. Потом Якин увидел свои позиции, затянутые дымом и пылью. Ему очень хотелось пить. Тогда он первый раз потерял сознание. Когда очнулся, сообразил, что к позициям своим ползти ему нельзя: там он не нужен, а убить его могут очень просто. Ещё ему подумалось, что Горшечное уже в руках немцев. Тогда он выбрал направление левее станции – на семафор. И пополз. Затем семафор куда-то исчез. И после Якин не помнил, как он добрался до железной дороги, переполз через неё. Вдруг очутился в зарослях осоки, в речке – он чуть было не утонул. Он пил, пил воду, упираясь рукой в илистое дно. А рука погружалась в дно всё глубже и глубже. Он спохватился, когда уж стал задыхаться. Но ил руку не отпускал. В ужасе он окунулся весь, сильно оттолкнулся ногой от берега, и это спасло его. Он поплыл. Речка была узенькая, метров пятнадцать, и мелкая. Ногами он доставал дно.

В сумерках Якин пришёл в деревню. Там как раз стоял обоз с тяжелоранеными. Его отвезли в Нижнедевицк, оттуда в Воронеж. А потом он попал в город Энгельс, где пролежал в госпитале остаток лета и осень. Выписали его из госпиталя только в ноябре месяце. Он умолял начальство, просил, требовал, чтоб его направили обратно в 17-й корпус, к своим ребятам, где его знают, говорил, что он кандидат в члены партии, что кончается его срок. Побывал у коменданта города, твердил о Горшечном, Касторном.

– Но эти станции уже были в руках фашистов. К тому времени часть Брянского фронта переименовали в Воронежский фронт. А где находится семнадцатый корпус, комендант, конечно, не мог знать. И Якина определили в команду из тридцати человек. Молоденький лейтенант должен был их отвезти куда-то. А куда именно повезут, тогда нашему брату не говорили. А ведь мы-то, семнадцатый корпус, стояли на пополнении километрах в тридцати от города! Но Якин, бедняга, не мог знать этого…

* * *

Повёз молоденький лейтенант команду выписавшихся из госпиталя. Уже в вагоне бойцы узнали от него, что едут в город Калинин. Якин решил бежать из команды, найти свой корпус. И он бродил по вагонам, прислушивался к разговорам бойцов. И вот в одном вагоне он услышал, как какой-то пехотинец, тоже ехавший из госпиталя, рассказывал, что ранило его под станцией Бор. И если б не танкисты 17-го корпуса, он бы угодил в плен.

– Очнулся я после боя-то, – говорил боец, – сообразил, что лежу в воронке, выбрался из неё. Встать не могу, обе ноги деревянными сделались. Гляжу, наши танкисты гусеницу в танке чинят. И вот уж в машину залезать начали. «Братцы, – кричу им, – заберите меня!» Подхватили они меня, положили на танк. Один со мной остался придерживать, чтоб я, значит, не свалился. Ну и вывезли к своим…

Якин послушал, уяснил, что станция Бор под Воронежем. В Мичуринске эшелон стоял долго. Якин вылез из вагона, пробрался в толпе за вокзал. Побродил там среди лотков торговок. Когда бойцы садились в вагоны, Василий Якин зашёл в уборную. Поезд ушёл.

В кармане у Якина имелась только бумага, в которой говорилось, что он находился на излечении в госпитале номер такой-то. И указан был номер воинской части, в которую он направлен. А где именно эта часть, в документе не было указано. И это даже обрадовало Якина. Он же был очень молодой, горячий, храбрый. Убеждён был, что с ним поступили несправедливо, не направив сразу в его родной корпус. К тому же дорога его была не прочь от фронта, а на фронт. Так что мысль о дезертирстве и не мелькала в его девятнадцатилетней голове.

* * *

Сутки он проболтался на станции. Несколько воинских эшелонов прошли к Воронежу. Вагоны были закрыты, на площадках и платформах стояли часовые. Наконец прибыл поезд с бойцами. Постоял минут десять, и Якин вместе с бойцами забрался в вагон. Бойцы высадились вечером на станции Усмань.

Землю уже подморозило, изредка сыпал редкий снежок. Якин тогда ещё не боялся своих. Фронт был близко. В каждой рощице стояли бойцы. Он показывал справку, спрашивал, где часть, указанная в справке. Говорил, что эта часть при 17-м корпусе танковом. Но никто не знал, где 17-й корпус. Везде он высматривал танкистов. Но своих не встречал. Наконец в реденьком лесочке он заметил четыре танка. Один из них никак не заводился, и танкисты толпились возле него.

– Братва, из семнадцатого корпуса? – с бойким видом обратился к ним Якин.

Танкисты посмотрели на него, отрицательно качнули головами. Ничего не ответили. Из танка вылез водитель с хмурым лицом. Стоявшие танкисты пошли к своим машинам.

– Браток, – сказал Якин водителю, – ты из семнадцатого корпуса никого не знаешь?

– Твой семнадцатый давно в Саратове, – сказал водитель. – На пополнении где-то там. Я уже и письмо оттуда получил. – И водитель полез под машину.

Тогда-то и стало Якину впервые жутко. Он почувствовал себя одиноким и чужим среди своих. Но духом не упал и не растерялся. Пошёл обратно к станции. Увидел дорогой разбитые при бомбёжке телеги, около них валялись сапёрные лопатки. «Если боец несёт что-то, то он, значит, при деле, – соображал разведчик Якин. – Значит, он выполняет какое-то задание». Нашёл очень длинный ремень. Это были вожжи. Насобирал лопаток, сделал две вязанки. Перебросил их через плечо и пошагал смелее.

Обратно в Мичуринск он приехал в тамбуре санитарного вагона. Он был страшно голоден. Смело он вошёл к коменданту вокзала, положил лопатки в угол. И доложил коменданту, что он отстал от своей команды. Случайно сел в другой поезд, который шёл в сторону Воронежа. Комендант взглянул на документ Якина, позвонил кому-то по телефону. Вскоре пришёл военный в чине майора, тут же допросил Якина.

– А как же ты с лопатками отстал? – поинтересовался майор.

У разведчика и на этот вопрос ответ был готов. Он помнил: когда поезд, в котором он ехал с командой, остановился, в один из вагонов начали грузить раненых. А бойцов из того вагона перевели в другой.

– Нас переводили в другой вагон, товарищ майор, – отвечал Якин, – а лопатки были мне поручены. Я с ними и побежал купить что-нибудь на базаре за вокзалом. А потом перепутал поезда.

– И всё таскаешь лопатки? – спросил майор.

– А как же. Они мне поручены.

– Мне некогда с ним возиться, – сказал майор коменданту. – Направьте его обратно в комендатуру Энгельса. Пусть там его по головке погладят.

Комендант написал на справке Якина, что такой-то, отставший от своей команды рядовой боец направляется в комендатуру Энгельса.

Якин был доволен таким исходом. Ему дали талоны в столовую. На один талон он поел, на два других ему выдали сухой паёк: буханку хлеба, банку консервов и кусок сахара.

Но в Энгельс он не поехал, а сошёл в Саратове. Там надеялся всё-таки найти свой корпус. Бедный, бедный разведчик Якин! Если б только он знал, что, когда сошёл в Саратове с поезда, всего лишь в полукилометре от станции грузился на платформы в вагоны его родной 17-й корпус!

* * *

А корпус направили опять на Воронежский фронт. Но не к Воронежу, а на южное крыло фронта. К тому месту, где Воронежский фронт соединялся с Юго-Западным.