Текст книги "Симфония дикой природы (СИ)"
Автор книги: Владимир Кабаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Так проходили дни за днями...
Осень заканчивалась...
Цветовая гамма, таёжных просторов перешла из яркого и насыщенного колорита, к более спокойному, жёлто – серому, а потом и к тёмно – бурому, мрачному...
И одновременно кругом становилось тише, просторней, прозрачней...
Постепенно проявились многие детали холмистого рельефа, и сквозь редеющий лиственный лес проглянули поляны и лесные опушки.
Травы в речной долине, от ночных заморозков пожелтели, а потом стали сухими и серыми, и острая осока в болотинах, торчала густой кабаньей щетиной, вокруг синевато – холодных водных зеркал озёр, озеринок и сырых заросших мочажин...
... Человек выехал из пригородного посёлка рано утром. Он протарахтел на своём старом мотоцикле по притихшим улицам, ревя мотором, поднялся в гору, повернул налево, и с холма на холм, по просёлочной гравийной дороге поехал в сторону синеющего на горизонте водораздела.
К багажнику был приторочен брезентовый мешок, с запасом продуктов на несколько дней, топориком и двумя проволочными петлями, свернувшимися в мешке, как заснувшие, опасные змейки...
Переправившись по полуразрушенному мосту через таёжную речку, он проехал ещё какое-то время по разбитой, грязной глинистой дороге, потом свернул на лесную заросшую дорогу, вброд переехал через ручей и выкатившись на поляну окружённую высоким крупно ствольными сосняком, заглушил нагревшийся мотор...
Вокруг стояла зачарованная лесная тишина.
Ветерок, шевеля оставшиеся на берёзках жёлтыми листочками, шептал, что-то неразборчивое. А листочки: лёгкие и полу высохшие, потерявшие упрямство жизненной тяжести, отзывались на малейшее движение воздуха, то плавно покачиваясь, то начиная мелко дрожать и наконец, некоторые из них, оторвавшись от ветки, по диагонали, или неровными зигзагами, делая последний в своей жизни полёт, планировали вниз и коснувшись земли, застывали в мёртвой неподвижности...
Березняки на противоположном склоне, освободившись от густой листвы, просветлели, прояснились и стали видны ярко белые чёрточки белокожих берёзовых стволов...
Человек снял шапку и крутя головой послушал лес вокруг, потом крякнул удовлетворённо и подумал: "Тишина!.. Ягодники и грибники уже в лес не суются, так что я буду один и мне некого опасаться! Егеря сейчас тоже по домам сидят после долгой, суматошно – пьяной осени".
Мужику было лет сорок пять. Одет он был в ватную телогрейку, на голове была шапка ушанка с грязным искусственным мехом, а на ногах замызганные грязные, резиновые сапоги – ботфорты.
Сдёрнув с багажника мешок, мужик отнёс вещи в притаившееся под пологом леса старое зимовье, выложил там продукты и выйдя на свет, на старом кострище замусоренном полусгнившими щепками и пятнами солярки, развёл огонь и вскипятил чай.
Достав из мешка рыбные консервы, он открыл их охотничьим ножом, порезал хлеб толстыми ломтями и чавкая стал есть, запивая еду горячим чаем...
Насытившись, он собрал остатки завтрака в мешок, вернулся к костру с петлями и какое-то время сидел, заплетая тупым металлическим лезвием большого складного ножа похожим на большую отвёртку, проволочные прядки на неаккуратно обрубленном тросике...
Глядя изредка на склоняющееся к горизонту солнце, мужик начинал торопиться...
Проволока в тросике была очень жёсткой и он, сплюнув, не закончив заплётку, на последней петле махнул рукой – "Так сгодиться!"
Встав на ноги, он, разминая спину походил, затем снова сел, подняв голову посмотрел на небо и допил остывший в котелке, горьковатый от крепости чай. Потом подумал: " Сегодня поставлю первую петлю в Оле, а завтра вторую в Хее. Или там или здесь, кто – то должен в петли попасться...
Приеду проверять через два дня. Если кто попадётся и будет ещё жив, дострелю из обреза..."
Мужик прошёл в лес за зимовье. Подошёл к молоденькой густой ёлке и пошарив правой рукой вдоль ствола, достал оттуда тяжелый сверток, завёрнутый в кусок полиэтилена. Развернув полиэтилен, достал ружейный чехол, расстегнул его и извлёк старую кое – где со следами ржавчины на стволе, одностволку.
– Так – так, – забормотал он. – Ружьишко конечно не ахти, но метров с двадцати, да по стоячему лосю не промахнусь. А больше и не надо...
Он закинул ружьё за плечи, вернулся к мотоциклу, завёл его, удивившись, как звонко и громко стучит старенький мотор в лесной тишине, развернулся и покатил по лесной дороге, по пути объезжая, выросшие в давно неезженой колее, кусты ольшаника...
Бросив мотоцикл на гребне хребта, мужик спустился в распадок, где начинался небольшой ручеек. Потом прошёл вдоль склона метров триста и у первой же мочажины залитой неглубокой но чистой водой, на чёрном илистом бережке, увидел крупные следы лося.
"Ага!.. – подумал он – сюда на водопой лось ходит".
Оглядевшись, он поднялся чуть в горку и нашёл хорошо утоптанную тропу ведущую к ручью. Сбросив мешок на землю, достал топорик и срубил насколько берёз, повалив их так, чтобы они преграждали другой путь к воде, кроме как по тропе...
Затем достал тросик, продёрнул его сквозь петлю и закрепил за основание крупной толстой берёзы растущей над тропой. Потом саму петлю расправил, поместив её круг вертикально к земле и закрепил тонкими веточками.
Центр периметра петли приходился на уровень человеческой груди: верхняя часть торчала на высоту более двух метров, а нижняя была на уровне полуметра, над тропой...
Закончив установку петли, он глянул на небо, увидел, что солнце уже садиться к горизонту, и заторопился. Человек не любил оставаться в лесу на ночь и боялся темноты...
Выбравшись на верховую дорогу, мужик, видя, что солнце ещё проглядывает над горизонтом, успокоился и "оседлав" мотоцикл, покатил в сторону зимовья...
С вечера, пораньше, он сварил кашу на костре, поужинал сидя на крыльце лесного домика и в сумерках, закрыв двери зимовья на крючок, лёг спать...
Проснувшись часов в двенадцать ночи, он, опасливо поглядев в окошко, вышел на улицу, увидел серп яркой, серебристой луны в проёме неба между хвойными вершинами сосен, напрягшись послушал притихший лес и только после, чуть отойдя за угол сделал свои дела и быстро возвратился, настороженно оглядываясь, на окружающую избушку, сосновую чащу.
Он тайге не доверял, и ожидал в лесу всяких неприятностей. "Как другие ночами по тайге ходят? – удивлялся он. – Ведь это страх – то какой! А вдруг медведь, или тот же кабан?!"
Через какое-то время, он заснул и увидел сон из своей молодости...
Играли в футбол, и ему никак не удавалось из верных положений забить гол. Игроки его команды, ворчали на него в перерыве, а он оправдывался. После перерыва игра переменила направление, и соперники забили несколько голов в ворота его команды.
И вот тогда он, обозлённый неудачей, дал себе волю. И, когда один из нападающих противника, упал в их штрафной площадке, то он незаметно в общей суматохе, пнул его сзади по почкам.
Нападающего увели с поля под руки, а он злорадствуя хихикал: "Так ему и надо! Хоть мы и проиграли, зато этот парень будет помнить..."
На этом месте, он проснулся увидел, что квадрат маленького, грязного окошка посветлел. "Сейчас часов около шести утра. Ещё поспать можно". Мужик перевернулся, поджал ноги поближе к подбородку и заснул уже до солнце восхода...
Вторую петлю человек установил на подходе к солонцу, на гребне перешейка между вершиной крутого распадка и болотистой долинкой, таёжной речки. Здесь он сделал настоящую изгородь, в виде тупого треугольника, в горловине которого и были устроены им узкие воротца, чтобы только зверь мог пройти....
"Тут они как в загоне будут тесниться и петли им не миновать!" – рассуждал мужик оглядывая дело своих рук. Он остался доволен своей задумкой.
Если его спросили бы, зачем он это делает, то он не смог бы ответить. Ему просто нравилось быть добытчиком. "Так, надо в магазин идти, деньги тратить, а тут бесплатно и всё от твоей хитрости зависит. Тайга большая, и если с головой, то сколько же денег можно сэкономить?" – вопрошал он сам себя, и предвкушая удачу, улыбался...
...Когда, громадный нескладный лось, в один из ненастных дней ушёл от лосихи жившей в окрестностях этого зимовья, она, не очень то и скучала, чувствуя в своём теле тяжесть вновь народившейся жизни. Лосиха кормилась как обычно в осинниках и по вечерам на закате ходила на водопой.
В тот день, она уже в сумерках подходя к ручью, увидела белеющие издалека свежие порубы на сваленных берёзах, учуяла запах мокрого металла и долго стояла, принюхиваясь и прислушиваясь.
Потом движимая неясной тревогой развернулась и обойдя полукругом березняк, через чистый сосняк спустилась к лесной заболоченной озеринке и напилась там воды, чуть пахнущей тиной и болотом....
Назавтра она, подойдя как обычно к ручью, не заметила ничего нового и стала спускаться по натоптанной тропе. Не доходя метров двадцати до воды, лосиха вдруг почувствовала на лопатках, через густую шерсть, холод металлической удавки и испугавшись рванулась вперёд, стараясь сбросить с себя опасную змейку.
Но тонкая, злая петля, захлестнула её шею ещё туже и сколько не билась несчастная лосиха, ни порвать, ни сбросить петли она не могла – плетённая проволока, всё туже стягивала её шею и обречённый зверь бился и страдал напрасно. Хрипы – стоны вырывались из её сдавленного горла...
Не хватало воздуха и лосиха после долгих минут безнадёжной борьбы, вначале упала на колени, а потом повалилась на бок, оскалив зубы и высунув посиневший разбухший язык и выкатив налитые кровью тёмные глаза.
Умирала она мучительной долгой смертью...
И вместе с ней долго и тягостно умирал и наконец умер, лосёнок, внутри её, так и не начав жить сознательной жизнью...
К рассвету, большое тело мёртвой лосихи окоченело и пробегавшая мимо лисичка, учуяв запах мёртвой плоти, свернула к мёртвому телу, и убедившись, что ей несказанно повезло, объела, прежде всего, покрытый чёрной влажной кожей, большой горбатый нос лосихи.
Вороны заметившие поутру пирующую лисичку, подняли большой шум и когда лисица набив брюхо мясом лося ушла, они каркая и наскакивая друг на друга, спустились с соседних деревьев на труп и выклевали глаза.
К полудню, на следующий день, привлечённые запахом тлена, к телу мертвой лосихи вышла медведица, жившая в здешней округе с двумя медвежатами.
Она осторожно подошла к мёртвому телу, поднимая голову и втягивая воздух чёрным носом с широкими дырками ноздрей.
Убедившись, что лосиха мертва, медведица, вцепившись в брюхо лосихи, острыми зубами, упираясь всеми четырьмя лапами стала рвать и терзать неподвижное тело.
Вспоров тугое брюхо лосихи, медведица, вырвала мёртвый уже плод лосёнка и оттащив его за коряжину, привалила ворохом валежника. Потом, вернувшись, оторвав несколько больших кусков мяса вместе с рёбрами, медведица тихим ворчаньем подозвала медвежат и позволила им попробовать свежее мясо, вырванное ею из тела лосихи...
Когда медведица и медвежата, насытившись, ушли в лес на днёвку, к полу разорванному трупу подбежала, всегда куда – то спешащая косолапая, зло щерившая длинные клыки, росомаха.
Она была похожа на взрослого, медведя – карлика и только длинная шея и хвост отличали её. Росомаха вырвала оставшиеся внутренности и оттащив большую кровенящую, тёмную печень в сторонку, тут же не прожёвывая съела её, глотая крупные куски...
Потом уже, сытая росомаха, отгрызла одну из задних ног и утащила её в дальние кусты, где и спрятала, завалив ветошью и старой, пожухлой листвой...
На днёвку росомаха легла неподалёку и прерывая неспокойный сон, насколько раз бросалась на обнаглевших крикливых воронов обнаруживших схоронку... Чуть позже сюда подошла и лёгкая на ходу, светлая, в тёмных пестрянках рысь. Она, неслышно ступая подкралась насторожённо, фыркая, не торопясь, вырвала несколько самых вкусных кусочков из заднего стегна и насытилась быстро.
А потом, так же спокойно и незаметно ушла в надвигающиеся сумерки...
Пир на теле лосихи продолжался несколько дней непрерывно и закончился только после того, как всё мясо и даже часть шкуры была съедена мелкими и крупными хищниками...
...Человек, поставивший петли вернулся в тайгу через неделю. Приехать осматривать петли во время, ему помешала непогода...
Холодные дожди лили почти не переставая несколько дней и дороги, без того плохо проходимые, превратились в грязные болотца.
Зная это, человек не торопился в лес и день за днём откладывал поездку. Наконец, с утра вышло солнце и обогрело землю и подсушило дорожную глину, размокшую и скользкую.
На второй день наступившего, может быть последнего тепла, человек, вновь протарахтев на мотоцикле среди лесной тишины, подъехал к зимовью...
Сбросив продукты на землю, поближе к кострищу, он, не задерживаясь, покатил дальше.
И так же, как прошлый раз, бросив мотоцикл на лесной гребневой дороге, спустился через заросли ольшаника вниз, в распадок а подходя к тому месту, где ставил петлю, напрягся и пошёл чуть наклонившись к земле, высматривая в прогалы между деревьями, стоящего в петле зверя.
Человек, почему-то был уверен, что лось может ожидать в петле несколько дней и ещё быть живым...
Но получилось наоборот. Уже на подходе, метров с пятидесяти, человек учуял запах гниющего мяса и выйдя к петле увидел белеющие в траве кости, обрывки шкуры и остатки ног, с чёрными копытами, такими заметными на фоне серо – зелёной травы вокруг.
Подойдя вплотную, он рассмотрел скелет лося, объеденный уже до костей грызунами и птицами. Чуть в стороне лежала большая безрогая голова с выклеванными глазами и полу объеденной мордой.
Поскользнувшись на размокшем, гниющем куске кожи, человек чуть не упал, потом громко заматерился и словно в ответ ему, с ближней крупной сосны, недовольно каркнул ворон...
Обойдя по кругу "побоище", мужик, увидел кости и косточки разбросанные по кустам, и подойдя вновь к останкам лосихи вздохнул и подумал: "Эх, опоздал немного!"
Потом достал нож из самодельных деревянных ножен и стал срезать с остатков ног камасы, часть шкуры с ног, с короткой жесткой шерстью, которую охотники используют, для обивки широких охотничьих лыж.
"С паршивой овцы, хоть шерсти клок" – почему-то вспомнил мужик и отворачиваясь от воняющих останков, стал запихивать содранные камасы в большой карман рюкзака...
Он конечно не знал, что из гнилой шкуры весь мех скоро вылезет...
Вторую петлю, раздосадованный неудачей мужик и проверять не пошёл. Вернувшись к зимовью, он вскипятил чаю, попил у дымящего, отсыревшего за долгую непогоду кострища, заглянув в зимовье почуял запах плесени и настроение его совсем испортилось.
"Зачем вообще я сюда приехал?" – спрашивал он сам себя и не найдя ответа, вдруг решился, и несмотря на поздний час вскочил на мотоцикл и погнал назад, в город, ворча в слух: – Ничего. До ночи успею. А дома выпью водочки и лягу спать в тёплую постель...
...Рогач ушёл из своего «гарема», неожиданно. Ещё с утра он гонял оставшихся маток в молодой осинник кормиться, но к вечеру, отойдя от стада на несколько километров поднялся на скалу – отстой, на краю большой маряны, и долго стоял там вглядываясь в окружающие высокий склон, таёжные хребты и долины, по которым бежали обмелевшие, перед зимними холодами, ручьи и речки...
За месяц гона он отощал, шерсть его поблекла, и рёбра проступили под толстой кожей. Под правым глазом чернел не полностью ещё заживший шрам и потому, этот глаз казался полузакрытым. Большие рога, ещё недавно казавшиеся невесомым украшением самца и его непобедимым оружием, отяжелели и давили голову книзу.
Вспомнив неожиданно прошедшую страстную и сумасшедшую пору, олень – рогач напрягся и заревел. Но не было в его голосе уже ни кипения жизненных сил в разгоряченном теле, ни могучих переливов яростной силы. Его рёв был больше похож на хриплый вой...
Так и не закончив боевой песни, Рогач ещё какое-то время постоял, слушая молчаливую тайгу, а потом решившись, по гребню водораздела, направился в сторону темнеющего кедрача, в вершине речной долины.
Матки оленухи не удивились исчезновению, свирепого владетеля "гарема". Они, переночевав без Рогача в небольшой долинке под вершиной распадка, назавтра, тоже тронулись в сторону гор, ведомые старшей маткой.
По дороге к ним присоединялись молодые олени – двухлетки с рожками "спичками" и молодые матки, которые во время гона, далеко от стада "невестящихся" оленух не уходили, но и на глаза грозному "повелителю" их матерей, старались не попадаться...
Стадо разрасталось постепенно, и когда они пришли на новое место, в старые заросшие гари, то в стаде было уже почти два десятка голов. При таком количестве оленей всегда одна из старших маток была "сторожем".
В то время, когда остальные кормились, "сторож" стоял и осматривал округу, вглядываясь и прислушиваясь. Так можно было заранее заметить опасность и предупредить сородичей...
...Рогач пришёл в знакомые места и зажил спокойной размеренной жизнью. Ночами он отъедался в осинниках, а вечерами, иногда уходил на солонцы, в вершинах распадков, выходящих на водораздельный хребет...
Однажды он, Рогач направился к солонцу, на котором давно уже не был. Пройдя по неглубокому распадку, олень поднялся на невысокую перемычку отделяющую речную долину от вершины распадка.
Пройдя между сужающимися белеющими в темноте, слегами заборчика, олень попытался пройти сквозь узкие воротца в сторону солонца, когда вдруг на отростки левого рога упала металлическая петля. Рогач тряхнул головой, пытаясь избавиться от мешающей ему проволочной петли, но только плотнее затянул её!
Тут Рогач испугался не на шутку. Он, напрягся всем своим большим, сильным телом и упёршись острыми копытами в землю, стал мотая головой пытаться порвать металлическую петлю.
Мышцы его тела вздулись, сухожилия натянулись и тросик, на другом его конце, впился в белую кору берёзы у основания, на котором была закреплена петля.
Тросик натянулся как струна и плохо заплетённые пряди проволоки, стали вдруг растягиваться, распутываться и неожиданно тросик порвался, оставив небольшой конец на роге оленя.
По инерции, Рогач прянул, опрокинулся на поджарый зад, перевернулся через бок, вскочил на дрожащие ноги и помчался, не разбирая дороги по ночному лесу, треща валежником, ломая кусты по дороге, испуганный, но счастливо свободный!
На конце его толстого с восемью отростками, коричнево – серого рога остался болтаться обрывок проволочного тросика...
...Предзимье. По ночам уже холодно, но днями, когда яркое солнце поднимается к зениту, иногда, в заветренном месте, где-нибудь в развилке крутого распадка, так неподвижен прогретый лучами воздух, и так покойно и приятно полежать смежив веки, вспоминая недавнее, но ушедшее навсегда тёплое, ароматное лето...
Серые безлистые леса продуваемые насквозь внезапно налетающим холодным ветром, стоят осиротело, словно в тёмном трауре, а длинными ночами в болотных мелких лужах вода промерзает почти до дна.
Первый сырой снег, упавший на тёплую ещё землю – стаял, а нового, уже постоянно зимнего, ещё не было...
...Вот в такое время, из глухой сибирской деревни, в сторону синеющего на горизонте таёжного хребта вышел маленький караван из двух лошадей, двух всадников и двух собак лаек. Проезжая по деревенской улице, всадники кивали головами любопытным старушкам, одетым в старинные плюшевые жакетки на ватине, и большие шерстяные платки.
Они сидели на лавочках, у высоких деревянных оград, деревянных же бревенчатых домов, во дворе которых заливались лаем хозяйские, тоже охотничьи собаки.
Эти сгорбленные временем и тяжёлым крестьянским трудом старушки, помнили этих мужчин – охотников ещё мальчишками, когда спрятав отцовскую одностволку в штаны и запахнувшись ватником, они крались по улицам, стараясь незамеченными уйти в соседний лес.
Местный егерь был очень строг и всегда докладывал начальству о случаях браконьерства и стыдил родителей несовершеннолетних охотников, которые в неположенное время и в неположенных местах, устраивали "сафари", вопреки всем распоряжениям местных властей...
Преодолев реку вброд, всадники выехали на просёлочную дорогу и потянулись неторопливо по пологому подъему в сторону далёкого таёжного зимовья, стоящего за перевалом, в одном из неприметных таёжных распадков.
Собаки покрутившись недалеко от всадников, освоившись с походным режимом, надолго убегали вперёд, пробуя распутывать звериные следы, но не задерживались, чтобы не отстать от всадников...
Заночевали в полдороги от охотничьего участка, в зимовье, расположенном у подножья горной гряды, в развилке между двумя таёжными речками.
Развьючив лошадей, люди растопили печку в домике и сварили пельмени, которые домочадцы охотника, готовили перед выходом два дня, с утра до вечера. Пельмени получились крупные, размерами один к одному, вкусные и питательные.
Поужинав и покормив собак сушеной рыбой, прихваченной с собой в больших количествах, путешественники занесли в домик вьючные сумы, а полмешка замороженных пельменей, положили под крышу, повыше и подальше от собак. Утомленные долгим переездом, уснули рано, как только ночь опустилась на таёжные склоны ближних хребтов...
Уже в темноте, на край поляны заросшей молодым сосняком, вышел лось.
Он постоял, втягивая воздух горбатым носом с подвижными крупными отверстиями ноздрей и учуяв запах дыма, поворотил назад и обойдя зимовье по большой дуге, по лесу, вышел на реку ниже по течению и войдя в обмелевшую воду, склонив голову на длинной шее долго пил, втягивая жидкость в булькающую просторную требуху.
Потом, не поднимаясь на берег, зверь, долго и неподвижно стоял, подняв голову повыше и прядая ушами...
Услышав, как дверь в далёкой зимовейке хлопнула, зверь перешёл речку на другую сторону и углубился в густой лес у подножия холма...
На другой день, Охотник и сопровождающий его конюх, поднявшись ещё до рассвета, торопясь попили чаю, оседлали продрогших за ночь лошадей и отправились дальше...
К полудню, преодолев невысокий перевал заросший крупным кедрачом, перекусив на ходу, едва успели к сумеркам в охотничий домик.
Наскоро развьючив лошадей и стреножив их, отпустили пастись на большую поляну перед домиком, а сами на костре сварили ужин и даже выпили по пятьдесят граммов самогонки, прихваченной с собой предусмотрительным Охотником.
Закусывали обстоятельно и не торопясь, а наевшись долго пили чай, негромко обсуждая увиденное за день...
Долго ещё, у домика, в ночной темноте полыхал раздуваемый ветром костёр и мужчины, грея перед огнём зябнущие руки, разговаривали, вспоминая предыдущие охоты...
Ночевать пошли в зимовье, протопив перед этим печку и немного просушив его внутри – за полгода нутро избушки отсырело. На дворе, по ночам было уже под минус десять, и даже у костра, ночью было холодно и неуютно...
Наутро, конюх, тоже заядлый зверовщик, привязав освободившуюся лошадь к своему седлу, грустно вздыхая и завидуя остающемуся в тайге Охотнику, помахав рукой при отъезде, тронулся в дальний обратный путь.
А Охотник остался один в тайге, с собаками, своими верными помощницами – Саяном и Кучумом.
Они пытались было побежать за лошадьми, но видя, что хозяин остался у домика, вскоре возвратились и легли у входа, положив головы на лапы , изредка взглядывая на хозяина, который был занят разборкой и сортировкой вещей и продуктов, привезённых караваном...
Начался долгий охотничий зимний сезон...
Вечером, сидя у костра и привыкая слушать таёжную глубокую тишину, Охотник вспоминал свою молодость...
...Охотится он начал лет с десяти – в первую охотничью свою зиму, ставил петли на зайцев на вырубках рядом с деревней и поймал за зиму несколько десятков. В этом деле он достиг настоящего знания и умения, и закормил семью свежей зайчатиной...
Лет с четырнадцати, отец зимой стал давать ему свою одностволку, зная, что иногда, сынок брал её в тайгу без "официального" разрешения.
И уж в этот раз, юноша важно и спокойно шёл в тайгу ещё в предутренних сумерках, поскрипывая подшитыми войлоком ичигами, на промороженном, примятом полозьями саней, снегу...
В пятнадцать, он бросил школу и устроился на колхозную пилораму, подсобным рабочим. Уже к тому времени, он был крепко сложенным и сильным пареньком, с весёлым добродушным характером...
В шестнадцать, он купил себе пиджак и одеколон "Шипр" и стал ходить на танцы в деревенский клуб.
Его сверстники, выпивали перед танцами, самогонки и потом весь вечер куражились, изображая из себя взрослых мужиков. Но для нашего героя, водка была просто плохо пахнущей горькой водой и он, на вечеринках предпочитал пить кисло – сладкий, хорошо утоляющий жажду, клюквенный морс.
У себя дома в сарае, он завел гантели и двухпудовую гирю и "качался", с каждым годом становясь, всё сильнее и здоровее...
Тогда же он влюбился в свою будущую жену.
Девушке, молодой скромный парень тоже понравился, и они стали встречаться...
Её дом был на окраине деревни, за рекой. И весной, когда река на несколько дней становилась непреодолимой преградой, он, по металлическому канату, по которому летом ходил деревенский паром, перебирался к ней на свидание цепляясь за канат руками и ногами...
Охотник вырастал смелым и самостоятельным человеком...
На окраине деревни, жил тогда ещё, старый охотник Васильич, который работал сторожем на водозаборной станции и был уже давно на пенсии. Это был ещё крепкий, седоголовый старик, среднего роста, кряжистый, широкоплечий с весёлым улыбчивым лицом и молодыми смеющимися голубыми глазами... Васильич был дальним родственником молодому Охотнику и как – то по весне, он пригласил будущего охотника на глухариный ток...
Зашли на токовище ещё с вечера, на заросшую сосновыми зелёными борами, таёжную речку...
Переночевав ночь в душном зимовье, поднялись задолго до рассвета, попили крепкого невкусного чаю, и в полной тьме, Васильич повёл своего молодого друга в тайгу.
Перейдя болото, поднялись по склону, заросшему крупным сосняком до половины и остановились. Тишина и темнота обступила охотников со всех сторон...
Сквозь сереющую мглу видны были плохо различимые силуэты крупных деревьев. Пахло оттаивающей землёй и душным, едким свиным багульником.
В сумерках наступающего рассвета, пронзительно и тоскливо засвистели "токующие" бурундуки. Вначале слышался унылый свист слева, а потом ему вторил такой же грустный ответ, откуда – то справа. И всё повторялось вновь и вновь...
В рассеивающейся мгле, вдруг послышалось неподалёку лёгкое потрескивание веток под чьими – то тяжёлыми шагами. "Кто – то из деревенских – догадался Охотник. Тоже на ток пришёл..."
И вдруг, Васильич, молча показал рукой на толстый полусгнивший ствол поваленный давней весенней бурей, лежавший на земле, неподалёку. И молодой Охотник увидел, что мимо, за валежиной, медленно "проплывает" чья – то большая, шерстистая, полукруглая спина...
Совершенно неслышно и как показалось молодому охотнику, очень медленно "спина", покрытая длинным тёмным мехом, последовала справа налево и скрылась за вздыбленным корневищем – выворотнем...
– Кто это был? – с тревогой, полушепотом спросил юноша Васильича и тот тоже шепотом коротко ответил: "Медведь!..
Тогда на току, они добыли по замечательно крупному, глянцевито – чёрному глухарю, но Охотник на всю жизнь запомнил тот утренний невольный страх и предчувствие чего – то страшного и непоправимого....
...Ещё, Васильич был мастером делать трубы – манки на изюбрей, ревущих во время гона. Он показал молодому охотнику, как вырезать такие трубы из хорошо просушенного елового дерева и научил реветь в эту трубу, подражая изюбрям на гону.
Это был, в исполнении Васильича, даже не рёв, а настоящая песня – страстная, гневная, жалующаяся и призывающая. И когда Васильич уже поздней зимой вдруг доставал одну из труб и начинал "петь", втягивая воздух в себя, через узкое отверстие, на конце, все в доме замирали от восторга и юному охотнику казалось, что прекрасная разноцветная осень стоит на дворе, хотя окна в избе были разрисованы морозными узорами...
Чуть позже, Охотник научился подражать гонным оленям, голосом...
Он сам до этого додумался, а так как обладал хорошим музыкальным слухом, то после нескольких репетиций – тренировок, у него стало получаться...
Это было удивительно и волшебно и реветь, подражая гонному изюбрю, для него вовсе было не трудно.
Он, напрягая горловые связки выводил звериную песню тонко длинно и сердито, а в конце грубо и коротко, заканчивая резким рявканьем. И в этой песне, звучали, когда надо угроза, а когда надо, то и мольба.
Стоило Охотнику вообразить состояние гонного быка и у него всё получалось. Когда такую имитацию слушали его приятели, то у них по спине невольно пробегал холодок страха...
Все быки сбегались на этот зов, а вся округа откликалась звонкоголосым и яростно – страстным эхом.
Однажды осенью, уже перед армией, молодой Охотник вышел в тайгу на день и под кедровым синеющим высокими вершинами вдалеке хребтом, на его рёв мгновенно откликнулся изюбр.
Охотник повторил призыв – вызов и бык – соперник откликнулся уже много ближе. Притаившись за сосной, охотник ждал. И услышав треск веток под ударами рогов и сопение оленя, поднял ружьё и стал всматриваться в прогалы желто – зелёной листвы, укрывающей всё вокруг.
В одном из таких прогалов, он вдруг заметил коричневое пятно, внезапно заполнившее паузу между листьями кустарников.
И он понял, что это бык, а потом неслышно подобрался к нему, подошёл по чистому месту.
До чуть шевелящегося пятна было метров пятьдесят и Охотник прицелившись выстрелил в центр коричнево – рыжего пятна.
После выстрела пятно исчезло и он разочарованно вздыхая, ругая себя за недопустимое волнение и дрожащие при выстреле руки, пошёл на всякий случай глянуть на следы...
Большой сильный, красивый бык с крупными, много-отростковыми рогами лежал под ольховым кустом и был мертвенно неподвижен...
После, разделывая изюбря, Охотник увидел, что пуля пробив лопатку попала в сердце и олень умер мгновенно...
Когда Васильич узнал о добытом олене, то очень обрадовался и похвалил молодого Охотника...
...А потом была армия в Даурских степях, батарея управления и радиорелейная станция на которой он служил оператором....
Армия длилась невыносимо долго!
Несвобода тяготила молодого солдата больше всех тягот службы и когда предоставлялась возможность, он один уходил на берег реки в степи и подкрадывался незамеченным к степным лисам, видимым в открытых пространствах издалека...
... Он очень скучал по тайге, по свободе и когда пришёл из армии, не раздумывая поступил в промхоз, штатным охотником.
И с той поры начались его полугодичные жития в одиночку, но с верными друзьями – собаками лайками, в глухой тайге...
