Текст книги "Его турецкий роман (СИ)"

Автор книги: Владимир Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Стоп! Что за жеребячьи восторги? Влюбился ты, что ли на старости лет?".

– И все же надо просушить одежду, – строго сказал он. – Давай, уйдем за гряду камней. Туда, – он показал рукой влево. – Там другая бухта и туда не высаживался ни один туристический десант. К тому же, те, кто высадился, заняты исследованием пещер. Наверное, они хотят отыскать пиратские сокровища…А если кто и забрел случайно, мы еще дальше уйдем. Туда, где вообще никого нет.

Надежда отрицательно покачала головой:

– Ни за что!

– Я обещаю: подглядывать не буду. Хотя, если честно признаться – сделать это мне будет очень трудно.

– Нет.

– Ну почему: нет? – почти обиделся Пругов. – Что в этом такого предосудительного? Здесь многие загорают топлес. Иностранки, так они вообще…

– Не-ет. Я не иностранка какая-нибудь. Я – русская.

– Тогда надо вернуться на яхту и там переодеться, – решил использовать Пругов свой последний аргумент.

Надя посмотрела на Пругова с испугом, даже с ужасом.

– Пойдем за гряду, – решила она и первой пошла в указанную им сторону.

Та бухта, в которой они оказались, была совершенно неудобной.

Пругов так ее и окрестил мысленно – "неудобная бухта". Тропинка тянулась вдоль границы воды и была очень узкой, а скала почти отвесно шла вверх. И они пошли дальше. Следующая за "неудобной" бухта, а точнее, бухточка, отвечала всем их требованиям – там был небольшой галечный пляж, она была отгорожена от "соседки" грядой высоких островерхих валунов, а из скалы торчали какие-то корни, на которых можно было развесить мокрую одежду.

– Я останусь здесь, – объявила Надежда, остановившись посреди пляжа. – А ты повесь свои шорты и майку на корешок и вернись в ту бухту, которую мы прошли. Только не высовывайся из-за камней. Обижусь.

– А может, я тут побуду? – улыбаясь, спросил Пругов. – Отвернусь, да и все. Буду смотреть на море и на чаек. И не буду поворачиваться.

Надя внимательно посмотрела на Пругова, улыбнулась в ответ и милостиво разрешила:

– Уговорили, Андрей Олегович. Я вам доверяю…То есть…, я доверяю тебе…Андрюша.

То, как она произнесла его имя, повергло Пругова в состояние, близкое к сексуальному буйству, но он сдержался и стал раздеваться.

Когда стянул через голову, прилипшую к спине, футболку и посмотрел на Надежду, он увидел в ее взгляде заинтересованность. Но она тут же отвела глаза в сторону. Пругов снял шорты, а кроссовки уже стояли на плоском камне и целились наполовину вытащенными стельками в светло-серое небо.

– Повесь одежду и сядь там. – Надя указала на камень, стоящий у начала гряды. – И смотри, чтобы сюда никто не забрел.

– Слушаюсь и повинуюсь, – угрюмо проворчал Пругов и, оставив одежду на ближайшем от него корне, отправился к указанному камню, спиной ощущая, что Надежда раздевается.

– Ай! – услышал он вдруг ее вскрик и повернулся.

Единственное, что успел заметить Пругов – руки с растопыренными пальцами, закрывающие живот. Не грудь, что выглядело бы более естественно, а живот, будто именно он – самое интимное женское место. А грудь он разглядеть не успел, Надежда резко повернулась спиной и крикнула:

– Ты обещал не подглядывать!

– А что ты орешь как резанная? – возмутился Пругов, отворачиваясь, и подумал: "Играет она со мной что ли? Как кошка с мышкой. Дразнит? Ждет, когда я с ума по ней сходить стану?".

– Извини, я нечаянно. На камень острый встала.

– Ты что, старый козел? – тихо говорил сам с собой Пругов, усевшись на камень и уставившись на тропинку "неудобной" бухты. – И впрямь с ума сходить начал? Какая-то вертихвостка, лишенная мужниного внимания, решила испытать на тебе свои чары, а ты и растекся, как молокосос? Она собралась развлечься, оставив своего обожравшегося халявным вином муженька на яхте, повилять у тебя перед носом своим хвостиком. Это понятно. А ты? Нет, чтобы просто трахнуть ее на пустынном турецком берегу, да и забыть к чертовой матери. Нет, ты думаешь, что она не такая. Что она – прелесть, непосредственная, но притягательная прелесть. И что ты ей не безразличен. И что у тебя с ней возможен не просто секс, но и что-то другое, похожее на душевную близость. Бр-р-р! Такие мысли до добра не доведут. Бросай это все, поворачивайся и иди к ней. Она ждет. Не будь валенком. Иди.

Ты же этого хотел. Или нет? Или да? Или что? Иди, престарелый Казанова!

Что-то не давало ему повернуться и подойти к раздетой женщине.

Что?

Пругов услышал всплеск у себя за спиной и рефлекторно повернул голову.

Надежда была в море, она плыла вдоль берега, но не в его сторону

– от него. Ее тело в воде виделось Пругову белым зыбким пятном.

– О морских ежах не забудь, – крикнул он.

Надежда повернула в его сторону голову, только голову.

– Тут дно чистое, – крикнула в ответ. – Никаких ежей не видать, одна галька. А вода теплая, как подогретая. Как парное молоко. – И потом, подумав: – Можешь тоже искупаться. Только близко не подплывай.

Пругов не стал себя уговаривать. Прямо с камня, на котором сидел, он бросился в эгейскую волну. Вообще-то, в "эгейскую волну" – это так, образно. Волны не было; море было спокойным и ласковым, ручным.

Сильными гребками Пругов отплыл от берега метров на пятьдесят, потом развернулся и медленно поплыл обратно.

Надежда стояла в воде, недалеко от берега спиной к нему. Она чувствовала, знала, что он плывет в ее сторону, но не поворачивалась и не останавливала его. Она ждала. Пругов подплыл и нежно взял Надю за плечи. Она дрожала, как осиновый лист. Дрожат либо от холода, либо от страха. Было тепло, Надя дрожала от страха. Она боялась его?

Нет, наверное, она боялась себя. Пругов осторожно прикоснулся губами к ее мокрой шее, и, продолжая оглаживать плечи и руки, добрался до груди, ожидаемо большой и мягкой и неожиданно оказавшейся маленькой и упругой. Она не сопротивлялась, позволяла ласкать себя, сжимать и разжимать тугие мячики грудей, позволяла его пальцам касаться напряженных сосков, но когда Пругов попытался скользнуть по ее телу вниз, к животу, его нетерпеливые руки были тут же перехвачены руками

Надежды.

– Нет. Не сейчас. Прости, Андрюша. Потом. Прости…, – громко прошептала она и вдруг стала чужой, отстраненной. Но в ее шепоте

Пругов уловил нотки отчаянья и еще чего-то. Он принял это за сомнение.

– Почему? – таким же громким шепотом спросил он.

– Не надо. Не сейчас…

– Почему? Почему не сейчас? Я хочу тебя и ты, мне кажется…

– Нет! – она почти выкрикнула это слово. Но так же, шепотом.

Пругов психанул, резко, почти грубо оттолкнул Надежду от себя и вышел на берег. Шорты и футболка почти просохли. Он резко сдернул их с корня и пошел к своему камню. По дороге прихватил кроссовки. Они были совершенно сырые, даже стельки ничуть не подсохли, только слегка обветрились. И это его разозлило еще больше. "Нужно было их не в кроссовки вставлять, старый дурак, а положить отдельно", – отвлеченно подумал он.

– Что мне сейчас не хватает, так это хорошей дозы никотина, – сказал Пругов вслух самому себе.

В кармане футболки лежала мокрая пачка "Кента" и зажигалка, подаренная Пругову Вовой Коваленко. Пругов разложил сигареты на камне рядом с собой, чтобы просохли. Конечно, гадкими будут, когда высохнут, но на безрыбье и рак – рыба.

"Не сейчас…", – вспомнил он Надин шепот. – А когда? Именно сейчас самый подходящий момент был. Что это со мной? Я иду на поводу у этой женщины. Я беспрекословно выполняю ее приказы. Сказала: нет, я и послушался. Я просто не узнаю сам себя…Не сейчас… А когда?

– он взглянул на циферблат своих водопыленепронецаемых часов; на внутренней поверхности стекла появилось облачко, составленное микроскопическими капельками влаги. – Через пару часов надо будет возвращаться на яхту. Мы вернемся на пристань и разъедемся по своим отелям. Каждый в свой отель. Я с Вовой Коваленко в свой, она с мужем… Надо спросить в каком отеле они живут. И сколько им еще осталось отдыхать в Турции. Стоп! А зачем? Зачем это мне? Нет, паря, с тобой явно не все в порядке. С твоей головой не все в порядке.

Все! Достаточно на сегодня сексуальных встрясок! На сегодня и вообще

– на весь турецкий отдых. Вот вернусь в Новосибирск, а там скоро и

Наталья из Таиланда вернется… Интересно, как ей там отдыхается?

Небось, тоже ищет приключения вдали от мужа и от любовника? Надо было предложить ей поехать вместе. Не было бы тогда искушений…А может, и правильно сделали, что поехали в разные места. Отдыхать иногда и от любовницы надо. Тем более, если уже семь лет вместе, и если за эти семь лет так и не пришли ни к какому решению…".

– А ты женат, Андрюша?

Надин голос прозвучал у него за спиной неожиданно, спугнув только что возникший мысленный образ Натальи. Пругов даже вздрогнул. Он повернулся. Надя была одета. Она стояла и смотрела на него такими ясными и невинными глазами, словно несколько минут назад между ними ничего не происходило. Пругов усмехнулся:

– А разве это имеет значение?

Надя пожала плечами и присела рядом. В ее руке были камешки. Она стала по одному бросать их в воду. Бросала и молчала. Камешки делали

"клак" и "блак", смотря по тому, какой стороной пробивали гладь воды. Молчание затянулось на несколько минут. У Нади закончились камешки, она горстью зачерпнула еще и продолжила свое занятие.

– Я не женат, – запоздало решил ответить Пругов.

– Развелись?

– Да. Уже давно. Двадцать лет назад.

– И больше не женился? – Пругов заглянул Наде в глаза и увидел там искренний интерес.

Он снова усмехнулся:

– Я – плохой муж. По дому ничего не делаю. Не умею и не люблю.

Когда работаю, а работаю я иногда часов по десять-двенадцать, сижу, запершись в кабинете и отключаю телефон. Часто, если не пишется, бываю раздраженным и никого не хочу видеть.

– А в Турцию приехал отдыхать? Или в творческую командировку, за новыми впечатлениями, так сказать?

– И то и другое.

Они снова замолчали. Наконец, Пругов не выдержал. Он задал Наде вопрос в лоб:

– А ты? Ты любишь своего мужа?

– …Нет. – Надя взяла с камня подсохшую сигарету и стала ее разминать в пальцах. – Нет, не люблю. Сначала думала, что да, а потом поняла… А уж совсем потом…

Надя вдруг замолчала. Пругов увидел, что ее синие глаза вдруг стали серыми, как мокрые камни.

– И он меня не любит. Он вообще не способен любить.

– Импотент что ли?

– Импотент? Нет, – Надя горестно усмехнулась, – это он делает регулярно. И не только со мной. Я знаю, у него есть любовница. Или много любовниц. Он их покупает. Он вообще думает, что все можно купить. И меня он купил когда-то. По дешевке…

– Ну…, зачем ты так… о себе? Странно.

– Да. По дешевке… Я – дешевка. Ой…! – Пругов увидел, что сигарета в Надиных руках разошлась по шву, и весь табак высыпался ей на колени. – Сигарета сломалась…

Пругов встал.

– Пошли туда. В ту бухту, куда нас высадили.

– Ты хочешь присоединиться к исследователям пещер?

– Я хочу стрельнуть у кого-нибудь нормальную сигарету. Эти

"утопленники" наверняка соленые на вкус.

– Давай здесь посидим. Покурим потом, когда на яхту вернемся.

– Хорошо. Давай сидеть здесь…Ты мне расскажешь еще что-нибудь о себе? Кроме того, что ты читаешь детективы, любишь сидеть дома и не любишь Дарью Донцову?

– Я ненавижу сидеть дома.

– Ты же сама говорила, что ты ужасная домоседка.

– Домоседка по неволе. /Он/ не выпускает меня из дома.

– Как так? – не понял Пругов.

– А вот так. После того, как я попыталась сбежать от него… Нет.

Все! Не хочу об этом. Не хочу о нем, не хочу о себе. Давай лучше о тебе поговорим. Нет, правда, давай о тебе.

– Но…, я должен понять…

– Ты никому ничего не должен. И не надо меня понимать. Я сама себя не понимаю. Но я пойму. Обязательно. И все тебе расскажу. Все, что поняла.

– И когда это случится?

– Случится когда-нибудь.

– Боюсь, что /это/ произойдет с нами в другой жизни. – Пругов нарочно сделал ударение на слове "это".

– В этой жизни. – Надя посмотрела Пругову в глаза. Они у нее снова были синими, как Эгейское море. И в них играли чертики. – И совсем скоро. Обещаю, что /это/, – Она тоже выделила ударением слово

"это", – произойдет скоро. Ты даже не успеешь увлечься другой.

– А ты считаешь, что тобой я увлечен?

– Считаю. – Надежда была неотразима в своей уверенности. – Итак!

– Что?

– О тебе.

– Хорошо, спрашивай, – с улыбкой разрешил Пругов.

Надя задумалась, но не более чем на секунду.

– Ты живешь один? Я имею в виду: есть у тебя кто-нибудь? Женщина?

Любовница у тебя есть?

– Есть. Вернее, так – и да, и нет.

– Как это: и да, и нет? Ненастоящая женщина? Резиновая что ли? – звонко рассмеялась она.

– Нет, не резиновая, – обиделся почему-то Пругов за Наталью. -

Настоящая…И грудь у нее, кстати сказать, больше, чем у тебя. -

Сказал в отместку и сразу же после произнесенных слов мысленно обозвал себя дураком.

Надя фыркнула, но как заметил Пругов, в отличие от него, не обиделась. Или сделала вид, что не обиделась.

– …Просто она замужем и с мужем разводиться не собирается. -

Подробностями своих отношений с Натальей Пругов как бы оправдывался перед Надеждой за невольно выскочившую глупую мальчишескую фразу. -

Вот и мечется между ним и мной. Муж не устраивает ее как мужчина, но он мастак в решении вопросов иного характера.

– Финансовых, например…

– И финансовых в том числе. А вообще у них все сложно.

– Как и у всех, – кивнула Надя, подумав, видимо, о своих проблемах.

– Ну да…, как у всех. – Пругов был вынужден согласиться с очевидным.

– А твои папа и мама? – продолжила допрос Надежда. – Они живут вместе с тобой?

– Они умерли. Мама давно. Она умерла, когда я появился на свет. Я ее только на фотографиях видел. Мама была очень красивой. Молодой и красивой…А отец все это время после смерти мамы жил со мной, он так и не женился вторично… У нас большая квартира. Большая и пустая. Папа умер этой весной.

– Соболезную. – В голосе Надежды Пругов уловил искреннее сочувствие. Он пожал плечами:

– Печально, конечно, но ему было девяносто пять лет. Ничего вечного не бывает.

– Девяносто пять?! – ужаснулась Надя. – А сколько же тебе лет,

Андрюша? Ой, прости! Это бестактный вопрос.

– Почему ты просишь прощения? – удивился Пругов. – Для мужчины его возраст – не есть нечто, что желательно скрывать от окружающих.

Мои года – мое богатство. Мне пятьдесят пять.

– Я подумала тебе больше.

– Лет семьдесят? – усмехнулся Пругов.

– Ой, прости! – Надежда была сильно смущена. – Я не то хотела сказать, – оправдывалась она. – Я не имела ввиду твой внешний вид, ну…, что ты плохо выглядишь… То есть… Я совсем запуталась.

Прости дуру! Я просто подумала, что если твоему папе было девяносто пять, то тебе…, – и вдруг спохватилась: – А вообще, ты хорошо выглядишь. Нет, честно. Я бы тебе дала не больше сорока.

– Ну, это ты, Надюша мне льстишь. Безбожно и нагло.

– Ни сколько! – с жаром воскликнула Надя.

– Сорок лет было моему отцу, когда я родился. Я у него был поздним ребенком. У меня еще брат есть. Старший. По отцу. От первого брака. Вот брату моему уже семьдесят через месяц стукнет. Он живет в

Новокузнецке. У него большая семья. Внуков семеро.

Надя задумалась.

"Интересно, о чем она сейчас думает? Подсчитывает разницу в возрасте между мной и собой? А зачем? Какая разница в этой разнице?

(Прости меня господи за тавтологию! А еще писатель…). И все-таки – зачем ей эти расчеты? Не собирается же она разводиться с мужем и выходить за меня? Интересная дамочка, ничего не скажешь!".

Словно угадав его мысли, Надя сказала:

– Когда тебе будет девяносто пять, как твоему папе, мне будет шестьдесят девять. Представляешь?

Пругов взглянул на ее серьезное личико и вдруг покатился со смеху. Не удержавшись, съехал с камня и упал спиной на гальку.

– Ха-ха-ха-ха! – заливался он.

– Ты чего?! – удивилась Надежда. – Что смешного я сказала?

– Ха-ха-ха! Я пред… Ха-ха-ха! Я пред… Ха-ха-ха-ха! Я представляю. Ха-ха-ха-ха!

– Ну и что? – Надя явно не понимала, что так развеселило Пругова.

– Что? Неужели это так смешно?

– Это безумно смешно, – ответил Пругов, вытирая слезы. – Я уже много лет так не смеялся.

Надя пожала плечами.

– Не понимаю. Что может быть смешного в том, что я умру в шестьдесят девять лет?

С Пругова вмиг слетело веселье.

– А с чего это вдруг? Почему ты решила, что умрешь в шестьдесят девять лет?

– Я не решила. Ты сам сказал, что твоему папе было девяносто пять, когда он умер. Значит, и ты умрешь в девяносто пять. – Логика у Надежды была железной. – Ну, может быть, позже. Может в девяносто шесть. А так даже лучше! – обрадовалась она. – Пусть будет – в девяносто шесть. Мне тогда ровно семьдесят будет. А семьдесят – это уже ничего. А вообще…, живи, сколько сможешь и сколько захочешь!

– Спасибо! Но ты-то здесь при чем? Я не понял.

– Как причем? Мы умрем в один день.

Пругов внимательно посмотрел на Надежду.

– Я не сумасшедшая, – ответила она на его пристальный взгляд и отвернулась к морю. – Наверное, я пошутила.

Пругов развернул ее за плечи к себе.

– Наверное? То есть ты не знаешь – пошутила или нет?

Надя долго не отвечала. Глаза ее становились то серыми, то синими. Они мерцали.

– Я не пошутила. Я знаю. Мы с тобой Андрюшенька умрем в один день. И от этого никуда не деться. Ни тебе, ни мне…

Утро следующего дня было солнечным.

Уже в семь утра было жарко, а днем, судя по всему, даже близость моря не спасет от жары. Единственное спасение – не выходить из кондиционированной прохлады одноместного люкса, а если выходить, – то не в город, а либо в бар, где кондеры работают на полную мощность, либо сразу на пляж и – в море. И сидеть там…

Солнце выглянуло из-за гор в пять сорок, один из его любопытных лучиков нашел щелку в задернутых портьерах, проник в номер, отыскал

Пругова и ласково погладил его по щеке. Пругов улыбнулся во сне, но не проснулся – этой ночью он уснул поздно. Покоя ему не дали немцы, веселящиеся сначала в баре, потом, перешедшие в свой номер, который был соседним с номером Пругова. Немцы смеялись, громко разговаривали, практически, орали, и полночи был слышен звон бокалов. Потом немцы утихомирились, но тут пришли они – мысли.

О своем будущем как писателя Пругов уже не думал. Он думал о странной женщине, случайно встретившейся ему на пути.

Правильней было бы сказать, что мысли о Надежде не покидали его с того момента, когда он сел в микроавтобус, поджидающий на пристани его, Вову Коваленко и еще нескольких слегка протрезвевших за обратный путь морских туристов, чтобы отвезти их в отель. Надежда с мужем от пристани пошли на остановку долмуши, которая называлась

"дурак". (Все остановки в Турции носят это весьма привычное для слуха русского человека название, но привычное на родине, а здесь – неожиданное, похожее на насмешку). Надежда с мужем пошли к "дураку", а он, Пругов, стоял и смотрел им вслед.

Как дурак.

Он ничего не понимал. Эта женщина пока оставалась для него загадкой. Но какая женщина может быть для мужчины творческого (да любого!), желанней загадочной? Только еще более загадочная. Как

Надежда.

Вначале она показалась Пругову наивной простушкой, начитавшейся его детективов и случайно познакомившейся с самим автором(!). Чуть позже она предстала перед ним в роли искусительницы, кстати сказать, не слишком опытной, решившей сбежать от мужа-тирана и поразвлечься на стороне, и оказавшейся, в конце концов, банальной динамщицей.

Потом он подумал, что у нее не все дома. А как о таком не подумать, если Надежда всерьез принялась рассуждать о том, что…? Бред!

Конкретный бред сумасшедшего.

А после произошло и вообще нечто странное…

Они еще посидели какое-то время на камне, но курить хотелось безбожно. Кроме того, натянутость в дальнейшей беседе и какая-то нереальность происходящего требовали смены обстановки. Это понимал он, и понимала Надя. И они пошли к народу.

Гроты были уже обследованы туристами, тем более, что все они оказались короткими, метров десять глубиной, не больше. Только ребятня, их было на берегу душ восемь, продолжала играть в пиратов, хоббитов и прочих сказочных персонажей и героев приключенческих романов. Пругов с улыбкой наблюдал за детьми, изредка всхохатывая, а

Надежда жалась к его плечу и молчала.

– Давай, я буду Томом Сойером, а ты Бэкки, – предложил белокурой девчонке с косичками ее спутник – пацан лет девяти в морской тельняшке и берете с помпоном и тоже белобрысый. – Мы вместе заблудимся в пещере.

– Лучше поиграем в гномов, Санек, – не соглашалась девчонка.

Чем-то они были похожи друг на друга.

– Но почему?

– Будем гномами. Спрячем, и будем охранять сокровища.

– Какие сокровища, Оля? Где ты их возьмешь?

– Уже взяла. Вот. – Девочка показала ему полиэтиленовый пакетик с разноцветными камешками и осколками морских раковин.

– А я хочу в Тома Сойера, – капризно упрямился Санек.

– Мы не можем быть Томом и Бэкки.

– Почему?

– Потому, что они в пещере целовались. В губы.

– А ты откуда знаешь? Мама про это не рассказывала.

– Я книжку читала.

– А-а-а, книжку… Ну и что? Ну и что, что целовались?

– Ничего! Я твоя сестра и целоваться в губы нам нельзя. Старшая сестра, между прочим.

– Подумаешь, старшая! На пять минут всего. У-у-у, Лелище!

– Все равно. В Тома Сойера мы играть не будем.

– Тогда…, тогда я предложу стать Бэкки вон той телке! – Санек показал пальцем на смуглую девочку лет пяти-шести, стоящую в отдалении и с любопытством наблюдающую за спором, происходящем между братом и сестрой.

– Ну и вали! – Лелище дернула плечиками и пошла к морю.

Пругов повернул свою улыбку к Надежде, и улыбка моментально сползла с его губ – в глазах, снова ставших серыми была пустота.

Застывший взгляд мертвых глаз.

– Что с тобой?

Надя сильно сжала веки и тряхнула головой:

– Нет, ничего… Такое со мной иногда случается. Последствие дорожного происшествия… Старая травма. – Она потерла виски и улыбнулась, но через силу. – А у тебя есть… дети?

– Сын…Прости, а травма серьезная?

– Была серьезная. Но уже давно все прошло. Здесь…

Надежда отвела пальцем с виска темную прядь волос, и Пругов увидел маленький белый шрамик, похожий на звездочку. И еще один чуть выше, вертикальный – он терялся в волосах.

– Давно все прошло, – задумчиво повторила Надежда. – Но иногда немного клинит…Ты рассказывал о сыне…

– Да…, о сыне. Сын живет в Америке. Он туда со своей мамой уехал. Ему девять лет тогда было. Потом Станислава вышла замуж, и у

Сергея появился приемный отец.

– Твою жену зовут Станиславой?

– Бывшую жену, – уточнил Пругов.

– Ну, да… Станислава, – нараспев произнесла Надежда. – Очень красивое имя. Станислава. Стася… Постой! Я вспомнила. Когда ты уронил зажигалку… Ты сказал: "Стася". А я не поняла…Ты принял меня за нее? Ты по-прежнему любишь свою жену?

– Нет, – покачал головой Пругов и снова уточнил: – Бывшую. Бывшую жену я не люблю.

Надежда очень внимательно посмотрела Пругову в глаза.

– Нет, честно. Не люблю, – улыбнулся он. – Уже не люблю. Уже давно не люблю, даже не вспоминаю. – "Господи ты, боже мой! Я оправдываюсь!". – Но ты права. Вы немного похожи. Глаза. У нее тоже синие глаза. Когда я увидел тебя…, подумал, Станислава. И сказал… Но потом тут же понял – она не ты… То есть ты не моя жена…, тьфу, не Станислава…Прости, запутался.

– Верю. – Было неясно: верит ли Надежда, что он запутался или верит, что разлюбил Станиславу и, как уверяет, уже давно. Так или иначе, она решила вернуться к первоначальной теме: – И что сын? Он не собирается возвращаться на родину?

– У него там, в Америке, все: работа, друзья, любимая женщина.

Теперь для него Америка – родина…Он уже взрослый. Кстати, лет ему столько же, сколько и тебе. Двадцать девять. Вы с моим Серегой – одногодки.

"Господи! О чем я говорю? Старый осел! Хочу затащить женщину в постель и сообщаю ей, что она – ровесница моего сына…".

– Вот как? – глаза Надежды стали холодными. Не мертвыми, как минуту назад, а холодными и немного злыми. – Интересно…А почему твой сын Сергей уехал в Америку, а не остался с тобой в России?

– Ну…, это сложный вопрос…

– А что в нем такого сложного?

– Понимаешь…, в то время я был никем. Только начал писать.

Писал и не издавался. Денег не было… И отец пенсионер. Но не в этом дело. Вернее, не только в этом. Для Сереги, Станислава – мама.

Он ведь и ее сын тоже, и он любит ее. Как я мог не отдать сына его же матери?

– А тебя?

– Что – меня?

– А тебя он любит? Твой сын?

– И меня…Наверное…

Это прозвучало крайне неубедительно. Надя криво усмехнулась и сказала:

– Я бы не отдала. Ни за что. Со мной бы остался, будь я хоть нищенкой.

– Вот видишь! И Серега остался с мамой.

Надежда бросила на Пругова изумленный взгляд, который говорил красноречивее слов: "Ну, ты и дурак, Андрюшенька. Я совершенно не то имела в виду".

– Надя…

– Да?

– Странный у нас с тобой разговор получается… Допрос какой-то.

С пристрастием. Что за эмоции? Я что, что-то не то сказал? Не то, что ты ждала? Извини, но это моя личная жизнь. И я прожил ее так, как прожил. И не стыжусь своих поступков и решений. Что сделано, то сделано. Изменить что-либо не в нашей власти.

– Это вы правильно сказали, Андрей Олегович, – усмехнулась Надя.

– Андрей Олегович?

Надя не ответила.

– Надя, что случилось?

– Ничего.

– Тогда почему на "вы"?

Надежда молчала, смотрела на море. Матросы готовили шлюпки к возвращению на яхту. Пора домой…, в отель.

Пругов понял, что ответа не будет.

…Вован Коваленко о чем-то говорил Пругову, постоянно повторяя:

"Ну, класс!", но Пругов только кивал головой, убедительно делал лицо заинтересованным, а сам думал о Надежде.

Ему казалось, что и она в эту минуту думает о нем. Во всяком случае, он на это надеялся. Надеялся, уже не задавая себе вопроса – а нужна ли ему она? Он знал: нужна. Пругов по-прежнему хотел ее, но не только ее тела, Надежда заинтересовала его, как человек.

Когда она заявила ему, что они умрут в один день, Пругов посчитал ее сумасшедшей, и только сейчас понял: Надя – это женщина, живущая иной жизнью, не укладывающейся в общепринятые рамки.

Тайна. Загадка. "Вещь в себе".

Мысли Надежды – продукт нестандартной логики, оттого и поступки странны и непредсказуемы. То она зовет его к себе или молча ожидает, что он сам подойдет и на что-то решится, то отталкивает от себя. То кажется простой и доступной, то замыкается, словно в раковину прячется, становится холодной и далекой. Посторонней. Хочет знать о нем все, а сама не рассказывает почти ничего. А то, что рассказывает

– правда ли это? Или выдумка? Может, она взяла, да и придумала свою жизнь? И не только свою, а жизнь вообще? Читала книги, сидя взаперти, и, не видя реальности, происходящей совсем рядом, но от которой она отгорожена дверцей своей клетки, придумала свою реальность? Изобрела ее. А может быть все намного проще и он,

Пругов, напрасно забивает свою голову мыслями о странностях этой женщины? Может в самом-то деле, такое ее поведение и эти слова об одновременной смерти – следствие аварии, о которой она обмолвилась?

Может, она "вещь не в себе"?

Но нет, не похожа Надежда на сумасшедшую. Любой писатель обязан быть отчасти психологом. Ведь он пишет о людях, стало быть, должен понимать их, понимать, о чем пишет. Если писатель не разбирается в душевном состоянии, более того – в душевном здоровье реальных людей, то и персонажи его не интересны и не правдоподобны, словно вырезаны из картона. Тогда он не писатель, а графоман.

Нет, у Надежды имеется какая-то тайна. Она сама – тайна.

Почему она замкнулась? Там, в бухте. Что повлияло на ее настроение? Его поступок двадцатилетней давности – отказ от сына?

Или то, что он рассказал про Серегин возраст?

Или что-то другое?

Она сказала: "Мы умрем в один день…".

Это означало: "Мы будем жить вместе, долго и счастливо, деля радости и печали, и умрем в один день"…

Лучик не унимался – со щеки он переполз выше, к сомкнутым векам и стал настырно протискиваться в щелки глаз.

Пругов проснулся, и сразу вспомнилось:

/"//И от этого никуда не деться. Ни тебе, ни мне//".///

Он решил, что не спал. Ведь с этим словами Надежды он уснул.

Нет, спал, понял, взглянув на окно. За шторой – турецкое утро.

Пругов посмотрел на часы. Туманное облачко из пузырьков затянуло весь циферблат, но он разглядел – пять сорок. Рано, но сон ушел, нужно было подниматься, валяться в постели Пругов не любил.

Время завтрака – с восьми тридцати до десяти. Но в ресторан можно было прийти и раньше. Туристы, отъезжающие на экскурсию, могли позавтракать в семь.

Спускаясь по винтовой лестнице на первый этаж в ресторан, Пругов думал:

"Я больше никогда не увижу Надежду. Названия ее отеля я не спросил. В сущности, я о ней вообще ничего не знаю. Ни ее фамилии, ни города в России, в котором она проживает со своим нелюбимым мужем

– ничего. Только имя, да то, что она ровесница моего Сереги. Ничего больше…И это к лучшему. Через неделю улечу домой и забуду о своем неудавшемся турецком романе".

И тут же понял, что обмануть себя ему не удастся. Сейчас он позавтракает и поедет ее искать. Зачем? Для того, чтобы разгадать тайну. Даже не разгадать, а выяснить. Найти Надежду и все выяснить.

А вот куда? Где он будет ее искать?

В огромном зале ресторана кроме Пругова находился молчаливый господин зрелых лет, который сидел и читал журнал, изредка отхлебывая из чашки черный кофе, и тут же делая глоток воды из высокого стакана, и семья, состоящая из трех человек – муж, жена и сынишка. Любитель кофе с водой был мало похож на русского, а семейка

– конкретные россияне. Главе семейства было лет за тридцать; он был рослый и плечистый, весь в белом, а на загорелой богатырской груди, плавно переходящей в живот, на котором не сходилась рубашка, а потому была распахнута, висел православный золотой крест, размером в раскрытую ладонь комбайнера. Жена мало отличалась от мужа комплекцией, а в некоторых местах превосходила его. Глубокое декольте хвастливо рассказывало всему миру о том, что найти бюстгальтер для обладательницы этих двух гигантских объектов цвета шоколада без молока – немалая проблема, и солнца для того, чтобы они, эти объекты достигли подобного оттенка, требуется очень много.

Сынишка был худеньким и щуплым и практически, незагорелым. Он был совершенно не похож на родителей и казался их внуком, или вообще – чужим. Но он был их сыном.

– Ешь Сеня, – басом говорил россиянин с крестом на пузе. – Тебе мышечную массу набирать нужно.

– Ешь, ешь, сыночка, – вторила мужу обладательница пышных форм. -

Кушай. За все заплочено. Путевки брали по системе "все включено".

Чтобы все съел. Не съешь – сама тебе в рот запихаю!

– Да не могу я, мамочка! – чуть не плакал Сеня. – Не хочу еще.

Перед ребенком стояла тарелка, на которой лежало шесть вареных яиц. Была и вторая тарелка – с сыром и отвратительной турецкой колбасой из сои. И третья – с набором всевозможных овощей. Шведский стол в турецком отеле.