Текст книги "Московский процесс (Часть 2)"

Автор книги: Владимир Буковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Власть перешла к институтам, традиционно контролируемым левыми к прессе, телевидению, «общественным организациям» и – в той мере, в какой он контролировался новой «элитой», – Конгрессу.

«Величайшей переменой в положении правящего класса Америки явилась передача громадной, невиданной власти в руки средств массовой информации, пишет Никсон. – Однако крах правящего класса сказался и за пределами интеллектуальной и информационной „элиты“ Некогда лидеры „большого бизнеса“ были бастионом надежности и силы американской нации, поскольку обладали предельной независимостью. Теперь же, за исключением отдельных, достойных восхищения примеров, они имеют жалкий вид (…), громадные корпорации превратились в громадные бюрократические системы, а сами лидеры сделались отъявленными бюрократами. Не многих крупных лидеров нынешнего бизнеса я бы выпустил на ринг сразиться с битюгом Брежневым»

Естественно, рожденная в грехе антиамериканской кампании, а по сути – в грехе предательства интересов Запада вообще и своей страны в частности, эта новая американская «элита» была просоветской (чего и до сих пор сказать вслух в США – упаси Боже ну как же, опять «маккартизм»!) Даже Никсон, не стесняющийся в выражениях при описании новой «элиты», так далеко не идет

«Если Америка проиграет Третью Мировую войну, это произойдет по причине несостоятельности ее правящего класса Это, в частности, произойдет по причине выявления, прославления и утверждения в правах неких „всезнаек“ этих чрезмерно восхваляемых дилетантов, которые провозглашают новейшие идеи, исторгают новомодные протесты и с которыми восторженно носятся средства массовой информации, их же и породившие Уделяемое им, а также их „деяниям“ внимание романтизирует банальщину и обращает в банальность всякую серьезную тему сводит публичную дискуссию до уровня карикатуры. Какую бы тему ни взялась обсуждать эта публика, – антивоенную, антиядерную, антимилитаристскую, антикоммерческую, – практически всегда трактовка оказывается противостояний интересам Соединенных Штатов в перспективе Третьей Мировой войны.

Подобные всезнайки готовы чуть что громогласно высказывать свое суждение, и каждое их суждение воспринимается как новое слово – не потому, что оно авторитетно, а потому что сказано знаменитостью Их интеллект глух к возражениям, а собственные аргументы глухи к фактам. Поза – вот что для них самое главное Кое-кто усматривает в мл позе нечто от заговора, подозревая, что все это инсценируется Москвой Ничего подобного. Какой тут заговор, это чистейший конформизм! Был бы заговор, легче было бы найти на них управу. Всезнайки – легион простаков, путеводной звездой которым сияет мода и которых влечет шум рукоплесканий».

Все вроде бы верно, но только «моды» эти почему-то неизменно соответствовали советским интересам, а часто и основным направлениям массированной советской пропаганды, описанной выше. Называть это «заговором» или нет – не столь существенно: если большинство и следовало данной моде из конформизма, сами «законодатели мод» уж точно ведали, что творят Слишком очевидна их лживость, слишком упорно и последовательно вбивались в головы американцев просоветские «теории», призванные оправдать любое преступление коммунизма Возьмите наугад практически любую книгу о «холодной войне» и вообще об отношениях Востока и Запада, и вы в этом убедитесь Даже начальный период «холода» после войны, когда Сталин не только проглотил шесть европейских стран (не считая прибалтийских государств и трети Германии), но и продолжал активно готовиться к следующему раунду «освобождения» Европы, трактуется ими как «западная паранойя». Видите ли, бедняга Сталин всего лишь оборонялся, а Трумэн с Черчиллем истолковали это превратно.

«Ну и что такого, – говорят они, не моргнув глазом, – что коммунисты фальсифицировали выборы в Польше или Чехословакии? Западные союзники сделали то же самое в Италии и Бельгии».

А уж период «детанта» они и подавно изображают как сплошное советское миролюбие в ответ на паранойю США В лучшем случае они описывают ситуацию как борьбу двух «сверхдержав» за мировое господство, а вовсе не как противостояние человечества коммунистической заразе, отчего обе «стороны» как бы приравниваются, а пишущий выглядит этаким мудрецом, парящим над конфликтом, словно бесплотный дух над юдолью печалей. Вот, пожалуй, наиболее яркий образчик, взятый наугад:

«Несмотря на последствия китайско-советских расхождений, война по-прежнему представлялась биполярным конфликтом между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Элита каждой из стран пребывала в шорах общепринятого самомнения о собственной государственной системе. Несмотря на использование разнообразных средств с обеих сторон, таких, как смягчение напряженности и разрядка, цель каждой неизменно состояла в торжестве собственной идеологии. Во имя этой цели обе стороны стремились держать под контролем население своей страны, а также других стран, своих сателлитов и приспешников. В пылу идеологического рвения – как по отношению к „свободному миру“, так и по отношению к „коммунистическому миру“ – обе стороны ничтоже сумняшеся ориентировали в том же направлении своих граждан и манипулировали своими союзниками».

Этот прием лжи, получивший впоследствии название «доктрины морального равновесия», вообще весьма типичен для левых, особенно академических кругов (тот же метод они применяли и в 80-х, приравнивая, например, советскую оккупацию Афганистана к американской операции на Гренаде). Невольно это напоминает мне старый еврейский анекдот о двух приятелях, встретившихся после длительной разлуки;

– Ну, как жизнь? Что нового? – спрашивает один.

– Да так себе, – отвечает другой. – Вот устроился лакеем к барону Ротшильду.

– Так это ж хорошо!

– Да как тебе сказать? Он… ну, в общем, спит с моей женой.

– Так это плохо.

– Да как тебе сказать? Я ведь тоже… того… сплю с его женой.

– Так это хорошо.

– Да как тебе сказать? У моей от него дети…

– Так это плохо.

– Да как тебе сказать? У его жены тоже ведь от меня дети.

– Так это хорошо. Вы – квиты.

– Да как тебе сказать? Не совсем: я-то произвожу ему баронов, а он-то мне – бедных евреев…

Нежелание левых признать уже в наше время тот простой факт, что никакого «морального равновесия» с тоталитарным монстром быть не может, что он в результате только плодит ГУЛАГи и разрушение, само по себе очень показательно. Если в 20-е – 30-е годы еще можно говорить об их наивной вере в идеалы социализма, о чистосердечном заблуждении, то после войны, а уж тем более в 70-е – 80-е годы перед нами сознательная ложь, фальсификация. Разница столь же существенна, как между убийством в состоянии аффекта и хладнокровным убийством с корыстными целями. Думаю, этот водораздел пришелся как раз на годы «детанта», после которых «честных левых» уже не осталось: одни, поумнев, поправели; другие же остались защищать свое место под солнцем, свои небоскребы и лимузины, свое положение и влияние в обществе всеми правдами и неправдами. И то сказать – после Солженицына, после наших процессов и кампании за права человека просто невозможно было не знать, что представляет из себя советский режим. А уж приравнивать Афганистан к Гренаде мог только совершенно бесчестный человек, которому глубоко наплевать на весь мир и все его страдания – хоть там, хоть здесь.

8. Поправка Джексона

Теперь, вспоминая то время да просматривая документы ЦК, не сомневаешься, что период «детанта» был самым опасным для нашей цивилизации. До полного господства в мире коммунизму оставалось не более полшага. Но. будучи уверены в своей конечной победе и в том, что время работает на них, советские вожди не хотели торопиться, терпеливо выжидая момента и устраняя последние препятствия. И, как ни странно это сознавать, мы со своей кампанией в защиту прав человека оказались в ту пору чуть ли не единственной помехой на их пути. Помехой тем более досадной, что в их глазах она была воистину ничтожной: ведь, по-марксистски рассуждая (а иначе они рассуждать не умели), Запад был уже у них в кармане, коль скоро и «капиталисты», и «подвластные им правящие круги» уже капитулировали.

Игра, однако, была тонкой, требовала осторожности, дабы не пробудить жертву, – нечто вроде гипноза, при котором даже назойливо жужжащая муха может сорвать все усилия. Чем-то наподобие такого овода, кружащего надо лбом задремавшей жертвы, мы и оказались: и пришибить нельзя, и оставить опасно. Более того, мы таки заставили их из наступления перейти в оборону, что при наших ничтожных силах было просто чудом. Обороняться же коммунисты никогда не умели. Да и какая может быть оборона в идеологической борьбе? Тот, кто обороняется, уже проиграл.

Сказалось, конечно, и их однобокое, «марксистское» понимание западной демократии, практически не учитывающее такую внеклассовую силу, как общественное мнение или человеческая совесть. Между тем, как ни странно это звучит в наше циничное или прямо бессовестное время, тогда, в 60-е – 70е годы, еще достаточно находилось людей, для которых выражение «права человека» не было пустым звуком. Причем – что, быть может, еще важнее такие идеалисты находились и «слева», и «справа», и «сверху», и «снизу», совершенно непредсказуемо ни с классовой, ни с политической точки зрения. И, как бы ни были циничны, скажем, лидеры европейских социал-демократов, а тем более коммунистов, но и в их партиях и особенно среди избирателей таких идеалистов набиралось достаточно, чтобы заставить лидеров на них оглядываться.

Словом, наше тогдашнее движение было на редкость разноцветным, никак не укладывающимся в привычные рамки «левых – правых». И если, например, во Франции «правое» правительство Жискар д'Эстена бросилось в объятия Брежнева, то «левая» интеллигенция оказалась нашим ближайшим союзником. Франция была, пожалуй, первой западной страной, где начался процесс осмысления интеллигенцией ее ответственности за преступления коммунизма, начатый под влиянием «Архипелага ГУЛАГ» группой «новых философов». А летом 1977 года, во время визита Брежнева в Париж, это движение достигло своей кульминации, символически отмеченной «рукопожатием века»: на приеме в зале Рекамье, устроенном нам французской интеллигенцией, Жан-Поль Сартр и Раймон Арон впервые за многие десятилетия пожали друг другу руку.

И, наоборот, в Германии или Англии, где правительства были «левыми», нашим союзником была скорее консервативная оппозиция, хотя, конечно, только ею дело не ограничивалось. Всегда находились честные люди любых политических убеждений.

Особенно ярко это проявлялось в Италии там даже коммунисты считали своим долгом демонстрировать Москве свое неудовольствие. И либералы, и социалисты, а позднее радикалы – все внесли свою лепту в наше дело Общественное мнение Запада было в этой войне на нашей стороне, хотел того истеблишмент или нет.

В США, где, как мы помним, «элита» жаждала дружбы с Москвой, ей, тем не менее, тоже пришлось считаться с этой силой Вопрос прав человека оказался там катализатором самых различных сил и тенденций, а борьба сконцентрировалась вокруг так называемой «поправки Джексона-Вэника», запрещавшей правительству предоставлять СССР статус наибольшего благоприятствования в торговле именно из-за гражданско-правовой проблемы эмиграции из Советского Союза И, хотя проблема была достаточно узкая, касавшаяся ограниченной группы людей, все отлично понимали ее принципиальную важность С одной стороны, этот статус, дав СССР неограниченный доступ к кредитам, способствовал бы укреплению советской военной мощи, что уже само по себе было крайне нежелательно С другой – идея как-то связать «детант» с политическими изменениями в СССР носилась в воздухе, а обусловить расширение контактов между Востоком и Западом, особенно в сфере экономики, обязанностью соблюдать права человека подсказывал здравый смысл. И как ни бился истеблишмент, как ни старались советские, а обойти поправку Джексона им так и не удалось.

А старались и те, и другие весьма изрядно: судьба «детанта», казалось, зависела от исхода этих дебатов. В разгар борьбы, незадолго до окончательного голосования в Конгрессе, объявился, как по заказу, наш старый знакомец Жорес Медведев, у которого, как мы помним, по чистой случайности идеи часто совпадали с идеями Андропова, и был тотчас приглашен свидетельствовать в сенатскую комиссию по иностранным делам ее председателем, известным «либералом» сенатором Фулбрайтом. Заявив для начала, что говорит как бы и не сам по себе, а «фактически представляя определенную группу либералов в Советском Союзе» (кого бы это он имел в виду? должно быть, своего брата?), Жорес Александрович поведал сенаторам, что

– давление на советское руководство из-за рубежа только тогда эффективно, когда исходит от «дружественной» страны, являющейся важным торговым партнером СССР,

– зависимость СССР от иностранной помощи сильно преувеличена, а от ограничений в торговле пострадают в основном простые люди,

– таким образом, поправка Джексона будет расценена советским правительством и большинством населения как умышленное оскорбление

«Она будет воспринята советским правительством как некая провокация с целью прекращения всяческих благих начинаний, появившихся в результате политики, проводимой США в последние годы.

Таким образом, я считаю, что эта поправка, если она станет законом, не только не подвигнет Советский Союз на дальнейшие уступки, но заставит советское правительство отказаться от позиции, занимаемой им в данный момент, и процесс эмиграции постепенно снизится почти до нулевого уровня. Другие либеральные реформы станут продвигаться с еще большим трудом, и, на мой взгляд, результат в Советском Союзе будет скорее негативный, чем позитивный».

Более того, уверял сенаторов Жорес Александрович, разговоры о политических репрессиях в СССР тоже сильно преувеличены:

«…просто в силу того, что в зарубежных странах проявляется гораздо больший интерес к внутренним проблемам советской жизни в желании оказать поддержку репрессируемым и при этом даже самые незначительные факты рассматриваются как примеры тоталитарной политики в Советском Союзе. (…) Ведь то, что Советский Союз – отнюдь не демократическая система, широко известно, а коль скоро это так, советское правительство продолжает применять силу и репрессии против некоторых групп диссидентов. Но нельзя игнорировать и тот факт, что иные диссиденты, которые также критикуют правительство с политических, научных и экономических позиций, что было бы немыслимо нескольку лет тому назад, получили возможность свободно высказываться и публиковать свои произведения в зарубежной печати без каких-либо особых серьезных осложнений для себя» (И кто бы это мог быть, кроме его брата?)

Все это, разумеется, благодаря «детанту», который «содействовал либерализации взглядов правительства, так что те, кому сейчас нелегко, обнаружат, что отныне в Советском Союзе станет безопаснее критиковать правительство с политических позиций» Даже цензура, хотя все еще свирепая, «становится все менее и менее активной, и поскольку возможно улучшение отношений Советского Союза с другими странами, то цензура в дальнейшем еще более ослабнет» Да и вся цель «детанта» – улучшить уровень жизни простых людей.

«Правящая верхушка, свергнувшая Хрущева, предприняла более серьезные шаги к улучшению экономического положения Советского Союза и к подъему жизненного уровня в стране. На мой взгляд, прежде всего по этой причине советское правительство стремится улучшить торговые отношения с Соединенными Штатами и другими странами»

Ну а коммунистическая идеология существует лишь для внутреннего пользования, как средство контроля над населением, «ею пользуются для внутренних целей, и в настоящее время в международных вопросах коммунистическая идеология выступает не слишком активно». Так что другим странам бояться нечего, да и внутри страны в будущем «организованная оппозиция, которая, возможно, возникнет в виде небольшой социалистической партии, также будет встречена с терпимостью (…), и тем самым правительство продемонстрирует, что оно способно лояльно воспринять открытую и узаконенную оппозицию проводимой им политике»

«Сама партия – уже не тот монолит, каким была десять лет тому назад или в сталинскую эру Даже внутри партии можно обнаружить различные подходы к проблемам внешней и внутренней политики. В партии есть либералы, есть консерваторы, есть новые сталинисты ()

Таким образом я считаю, что теперь Советский Союз представляет собой такую страну, в которой политическая ситуация пусть медленно, слишком медленно, но меняется в сторону демократизации, хотя сам факт неспешности этого процесса весьма огорчителен. Недовольство этим проявляется в гневных протестах Запада, а также русских либералов, которым бы очень хотелось значительно ускорить процесс перемен. Но мне кажется, что ожидать быстрых перемен нереалистично, и следует признать, что даже медленная демократизация Советского Союза – это уже весьма хороший знак, свидетельствующий о прогрессе в международной обстановке, и только это дает нам возможность надеяться, что отношения между Советским Союзом и Америкой могут быть в будущем улучшены.

Надеюсь, что смогу стать свидетелем этого, так как считаю, что хоть все движется медленно, но не безнадежно, и мне кажется, что года через три, четыре или пять мы с вами станем свидетелями более серьезных перемен в Советском Союзе. Мне кажется, что если стороны не будут чинить друг другу препятствий на пути этого развития, препятствий ненужных, чуждых национальным интересам как Америки, так и России, то отношения между нашими странами будут постепенно улучшаться».

Если же такие ненужные препятствия (как, например, поправка Джексона) будут созданы, «провал этого курса повлечет за собой появление более жестких политиков» при смене советского руководства.

В своем письменном заявлении, представленном сенатской комиссии, Жорес Александрович еще более откровенен:

«Ограничения демократии, существующие в Советском Союзе, случаи репрессий и преследований диссидентов, сверхподозрительность цензуры и прочие печальные факты не являются сами по себе непременным свойством социализма как системы – это пережитки прошлого, результат инерции. Патологический страх коммунистической агрессии, порой столь ощутимый в Соединенных Штатах, также является результатом инерции эпохи „холодной войны“, когда даже в Америке многие демократические принципы были попраны. (…) Инерция прошлого, в особенности инерция страха перед более тесным сотрудничеством этих двух стран, в будущем ослабеет. Мы не можем в данной связи пренебречь мнением, часто высказываемым критиками естественного развития нормальных торговых отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами Они считают, что СССР в результате подобного развития отношений получит большое преимущество и это позволит ему в дальнейшем усилить свой военный потенциал, а в конечном счете приведет к усилению вышедшего из-под контроля военного противника. В частности, эту мысль высказал Андрей Сахаров в своем интервью западным корреспондентам 21 августа 1973 года.

Идея слишком умозрительна. (…) можно ли назвать нынешнюю политику Запада в отношении Советского Союза „новым Мюнхеном“? Мне кажется, что такое мнение ошибочно.

Безотносительно к Советскому Союзу можно привести множество примеров из истории, демонстрирующих, что в условиях, когда тоталитарное общество сталкивается с экономическими проблемами, „которые самостоятельно разрешить неспособно“, подобная ситуация приводит к милитаризации общества и затем к военным конфликтам. Государство, которое способно разрешить свои экономические и прочие внутренние проблемы, не может быть агрессором.

Подобное глобальное сотрудничество между двумя системами сводит возможность военного конфликта между ними к минимуму; к тому же основной целью советской политики является, безусловно, некое равновесие сил, а не мировое господство».

Казалось бы, куда уж яснее? Но сенатору Фулбрайту и этого мало:

«Председатель: Позвольте мне несколько уточнить. Вам представляется, что в целом улучшение отношений между Советским Союзом и нашей страной постепенно приведет к демократизации, как, мне кажется, вы сказали, в рядах коммунистической партии? При том, что нет никакой оппозиции, партия претерпит некие внутренние изменения, которые повлекут за собой менее репрессивную внутреннюю политику, я вас правильно понял?

Д-р Медведев: Да, на мой взгляд, если провалится политика детанта, это может вызвать более негативные явления в политике правящей верхушки КПСС. (…) и поэтому я думаю, что улучшение отношений между Советским Союзом и Америкой послужит поддержкой прежде всего либеральных слоев партии. (…)

Председатель: Вы сказали: в рядах партии и даже в самых верхних эшелонах этой организации, – неужели партия настолько разнородна? Разве между ними нет единства? Разве советское правительство не представляет собой единого монолита?

Д-р Медведев: Да, именно так, правительство не является монолитным! (…) Среди членов политбюро есть люди умеренных взглядов, можно сказать, настроенные проамерикански, стоящие за разрядку, а есть и более жесткие, которые все еще считают, что Советскому Союзу необходим железный вождь и монолитно спаянная партия…

Председатель: Вы хотите убедить меня, что советское правительство не заинтересовано в экспорте революции в другие страны, что это государство не настроено революционно? Им нужна стабильность в других государствах, я правильно понял?

Д-р Медведев: Да, я считаю, что им нужна стабильность в других государствах. (..)

Председатель: По-моему, не так давно Эрих Фромм говорил, что Советский Союз – государство реакционное, консервативное. Как вы считаете, насколько его оценка соответствует действительности?

Д-р Медведев: То, что Советский Союз – реакционное государство?

Председатель: Реакционное, консервативное, так он его, по-моему, охарактеризовал. (…) Фромм имел в виду их международную политику Иными словами, его точка зрения не совпадает с тем, что вы говорите По-вашему, они не стремятся расшатать международную обстановку Они предпочитают иметь дело с дружественными государствами и стабильными правительствами. Они не пытаются разжечь революцию в других странах.

Д-р Медведев: Да, мне все представляется именно так! Советский Союз, по-моему, предпочитает стабильные правительства, но именно стабильные правительства демократической ориентации, такие, как, скажем, в Великобритании или Америке. Не ту стабильность, которая имеет место в Испании или.

Председатель: В Португалии?

Д-р Медведев: Ну да, или в Уганде, или в какой-либо другой стране, управляемой диктатором (…)

Председатель: Проблема эмиграции стала такой злободневной в нашей стране, а вы так красноречиво описали последствия нашего преувеличенного внимания к этой проблеме Если я правильно понял, вы утверждаете, что не так важна сама проблема эмиграции, как полная свобода выезжать из страны и особенно возвращаться в нее Именно ото вы считаете наиболее существенным Из этого я могу заключить, что последнее событие в Конгрессе может сказаться негативно на политике советского правительства, что поправка Джексона возымела провокационное действие и Советы решат, будто этот шаг произведен не в русле улучшения отношений, и он даже не будет содействовать большей свободе эмиграции.

Я правильно вас понял?

Д-р Медведев: Да, вы поняли правильно (…)

Председатель: Вы считаете, что именно статус наибольшего благоприятствования так важен для русских? Он важен для них применительно к торговле или это просто вопрос престижа?

Д-р Медведев: Мне кажется, это вопрос престижа, и не только для советского правительства, но также и для страны, для советского официального мнения об американском правительстве (…) Если эта поправка будет принята, она будет расценена не только как экономическая санкция, но как победа консервативных и реакционных сил в американской политике в отношении к СССР По-моему, это может означать определенный прецедент и явится свидетельством того, что сложившиеся между двумя государствами отношения испорчены всерьез и надолго (…)

Председатель: Вернемся к вопросу, который мы до этого обсуждали вы считаете, что разрядка, как мы ее понимаем, – нормализация отношений между нашей страной и Россией – не приведет к усилению там репрессий, как полагают некоторые, те, кто выступает против движения к процессу разрядки Как я понял, вы считаете, что нормализация отношений может привести к расширению свобод в Советском Союзе, например, к более свободному положению с выездом Я правильно еж понял?

Д-р Медведев: Да, вы поняли правильно, это способствовало бы большему положительному влиянию с этой стороны, и тогда Американская академия и прочие организации возымели бы там большее влияние, чем сейчас, когда они протестуют против некоторых репрессий, направленные против интеллигенции в Советском Союзе На мой взгляд, улучшение отношений между Советским Союзом и Америкой уменьшило бы репрессии в Советском Союзе, в то время как ухудшение может привести к тому, что СССР станет более закрытым государством, где средства внутренней политики станут носить скорее репрессивный характер, не говоря уже о вероятности усиления власти за счет более консервативных сил»

Теперь, зная последующие события, смешно читать эти показания – они не более, чем курьез. Однако тогда, в разгар борьбы, было не до смеха ведь это говорят не Арбатов с Примаковым, а известный «ученый-диссидент», не забывающий время от времени упомянуть о своей дружбе и с Сахаровым, и с Солженицыным. И говорится это не где-нибудь, а в Сенате США, от мнения которого зависит судьба «детанта»