Текст книги "Пестель"

Автор книги: Владимир Муравьев

Соавторы: Борис Карташев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Только-то! – поморщился Аракчеев. – Распорядитесь, чтобы немедленно прекратили шум.

Слухи о чугуевском возмущении заставили Пестеля глубоко задуматься. Военные поселения были как пороховой склад. Безумное правительство, создавая их, само подносило факел к этому складу; он мог взорваться в любую минуту, и тогда – новая пугачевщина. А это значит… И в голове Пестеля вставали страшные видения: горит их дом в Васильеве, отца, мать и Софи связанными ведут к атаману… Может это случиться не у них, а у Муравьевых, Трубецких, Якушкиных – не все ли равно?

Может, стать во главе восставших? Но что он способен сделать? Ведь пугачевщина – стихия, и не ему совладать с ней. Нет, надо успеть сделать переворот раньше. Для народа, но без народа.

3

Вскоре после своего приезда в Тульчин Пестель близко сошелся с двумя офицерами: подполковником Комаровым и военным врачом Вольфом.

Комаров был старым знакомым Александра Муравьева и других основателей Союза спасения. Это само по себе было для Пестеля хорошей рекомендацией, тем более что из разговоров с Комаровым можно было заключить, что многое во взглядах Александра Муравьева ему известно и не чуждо. Естественно, что у Пестеля родилась мысль завербовать Комарова в члены Союза благоденствия.

Пробным камнем в этом отношении послужила известная речь Александра I, произнесенная им в Варшаве на открытии сейма в марте 1818 года.

Речь эта произвела большое впечатление на русское дворянство, и неудивительно: царь официально заявил о намерении ввести в России конституцию.

Обращаясь к полякам, он сказал тогда, что степень развития их страны позволила ему ввести в Польше конституцию и что он надеется распространить ее на всю Россию, как только она достигнет «надлежащей зрелости». С оговорками, но царь признал, что конституции «утверждают истинное благосостояние народов».

Подобные рассуждения русские не привыкли слышать от своих самодержцев. И хоть не особенно приятно было знать, что их не считают достигшими надлежащей зрелости, но все же речь Александра, по словам Карамзина, «сильно отозвалась в молодых сердцах». Оказалось, что молодые люди «спят и видят конституцию». Будущий декабрист Николай Тургенев записал в своем дневнике, что в речи «много прекрасного и такого, чего мы не ожидали».

Правда, не все поверили в искренность Александра. Так поэт Вяземский сомневался, говорил ли царь от души или «с умыслом дурачил свет», и многозначительно предостерегал: «Можно будет припомнить ему, если он забудет». Пушкин написал на речь царя свой знаменитый «Noël», в котором царь обещал:

 
И людям все права людей,
По царской милости моей,
Отдам из доброй воли.
 

Для молодого Пушкина обещания царя были «сказками», но консервативно настроенное дворянство переполошилось. «А какое впечатление произведет речь на крестьянство? – рассуждали некоторые опасливые помещики. – Не сочтет ли оно, что воля не обещана, а уже дарована, да только дворяне ее скрывают?» Кое-кому мерещились уже пугачевские топоры. В английском клубе в Москве старики шептали: «Доберутся до нас!»

Царь, конечно, и не думал до них добираться, и Пестель понимал это не хуже Пушкина. Александр умел пустить пыль в глаза либеральной фразой, а в данном случае хотел показать Европе, как облагодетельствованы им его новые подданные – поляки. Но как бы то ни было, а речь царя служила великолепным предлогом для разговора о целях Союза благоденствия.

– Сама скрытая воля монарха стремится к развитию либеральных идей в российском юношестве, – сказал как-то Пестель Комарову. – Разве вы не чувствуете, что это сокровенная мысль ученика республиканца Лагарпа? И разве не обязаны мы усовершенствовать себя и постичь эти идеи, до времени тайно, конечно, чтобы оказаться достойными нового правления?

Комаров отвечал, что он, пожалуй, с этим согласен, но задавал вопрос: «Как следует усовершенствовать себя?»

– Наш долг – стремиться к общей пользе, – продолжал Пестель, – а для этого надо образовать себя, чтобы со временем применить свои знания для общей пользы. Каждый из нас должен воспитывать в себе человека-гражданина, а для этого нет лучших помощников, чем труды разных философов вроде Беккариа, Сэя, Детю де Траси. К несчастью, у нас еще мало кто это понимает, но в Петербурге и в других местах уже составились из образованных людей небольшие кружки для чтений и рассуждений на эти темы. Следует и нам завести подобные.

Дальше – больше, и, наконец, Комаров был посвящен в тайну существования Союза благоденствия. Пестель познакомил его с «Зеленой книгой», а вскоре и формально принял в члены союза. Правда, Пестель чувствовал в Комарове известную настороженность, тот был умерен в своих суждениях, но Пестель надеялся, что со временем Комаров полевеет.

Больше симпатий вызывал в Пестеле молодой армейский врач Вольф.

Вольф первое время был единственным человеком в Тульчине, с кем Пестель находил общий язык.

Пестель с удовольствием слушал рассказы Вольфа, недавно, окончившего Медико-хирургическую академию, о Москве, об академических профессорах. Постепенно их разговоры с воспоминаний о Москве перешли на злободневные темы. Вольф интересовался политикой и философией и не раз говорил Пестелю, что стал медиком только по настоянию отца. Он откровенно и резко отзывался и об Аракчееве, и о военных поселениях, и о российских порядках вообще.

Вольф казался человеком вполне подходящим для общества. Пестель дал ему прочесть «Зеленую книгу». Тот, прочитав ее, сказал, что вполне разделяет взгляды, изложенные в ней.

Теперь Пестель прямо предложил Вольфу вступить в члены союза, и, когда Вольф согласился, он предложил ему дать расписку, которая гласила:

«Я, нижеподписавшийся, находя цель и законы Союза благоденствия совершенно сходными с моими правилами, обязуюсь деятельно участвовать в управлении и занятиях его, – покоряться законам и установленным от него властям: и, сверх того, даю честное слово, что, даже по добровольном или принужденном оставлении союза, не буду порицать его, а тем менее противодействовать оному. В противном случае добровольно подвергаюсь презрению всех благомыслящих людей».

Так начала действовать Тульчинская управа Союза благоденствия.

Все трое чаще всего собирались на квартире у Пестеля. Разговоры обычно велись о делах союза, обсуждались политические новости. Пестель охотно давал друзьям читать выписываемые им иностранные газеты и журналы, снабжал книгами из своей библиотеки.

Беседы их скоро свелись к обсуждению сокровенной цели общества – освобождению крестьян и введению в России конституции. В этих обсуждениях Пестель занимал среднюю позицию между умеренным Комаровым и якобински настроенным Вольфом.

И с каждой беседой Пестель все яснее ощущал необходимость совершенно точно определить образ будущего правления в России. Без этой работы невозможно было расширять общество, надеяться на то, что оно от теоретических дискуссий перейдет к реальным действиям.

И Пестель теперь усиленно занимался «Запиской о государственном правлении».

4

Обширный труд Пестеля, над которым он работал с конца 1818 года до середины 1819 года, содержал план необходимых в России реформ. Пестель начал собирать материалы для его составления еще в Митаве, но по-настоящему работал над ним уже в Тульчине.

В программе Союза благоденствия предусматривалось, что каждый член союза должен изложить свое мнение об условии освобождения крестьян. Такие записки по обсуждении их Коренным советом должны были быть поданы царю. Считалось, что подобные записки должны влиять на правительство в либеральном духе.

Пестель не без основания полагал, что большинство членов союза неясно представляет образ будущего правления России. Поэтому он писал «Записку о государственном правлении», которая содержала бы не только и не столько критику существующих порядков, сколько определяла цель, к которой следует стремиться. Пусть эта записка была только программой-минимумом, но все-таки строй будущей России представлялся в ней вполне конкретно.

За основу в работе Пестеля бралась мысль о необходимости для России конституции. «Законы разделяются на два главных рода, – писал он, – первые выражает устройство и образование, вторые – порядок и круг действия. Законы первого рода составляют в гражданском обществе государственный устав или конституцию». Россия, по мнению Пестеля, должна быть конституционной монархией. Отмена крепостного права предполагалась им не сразу, а постепенно, в частности, путем сокращения сроков военной службы солдат. Пестель в своих антикрепостнических высказываниях избегает слишком радикальных мыслей, прекрасно понимая, что даже предлагаемое им будет воспринято царским правительством враждебно.

Правда, вопросы судопроизводства изложены им смелее и подробнее. Он ратует за суд присяжных и гласное судопроизводство, но без адвокатов. Выборность присяжных им отвергается; присяжными по очереди должны быть все граждане.

Много места Пестель уделяет государственной безопасности. Особое внимание при утверждении нового порядка в России он обращал на «устранение и предупреждение всякого безначалия, беспорядка и междоусобия».

Пестель был безусловным сторонником крепкой центральной власти, а существование такой власти предполагало организацию сильного охранного органа. Государственной безопасностью должен был заниматься приказ благочиния, организация которого требовала непроницаемой тайны. Приказ благочиния должен был иметь определенных агентов, которых Пестель называет «шпионами». Они, правда, «не должны быть многочисленны, ибо тогда слишком дорого будут стоить и более вреда, нежели пользы, принесут. Большое их число совершенно бесполезно для правительства справедливого и благодетельного и может только быть нужно хищникам престолов и правительствам жестоким и кровожадным».

Разобрав все невыгоды военных поселений, Пестель предлагает план реорганизации армии. Армия, по мнению Пестеля, должна формироваться на основе всеобщей воинской повинности: «…Берутся ратники из среды всего государства, в каковой повинности все сословия без изъятия должны участвовать, ибо все равномерно пользуются выгодами от внешней безопасности происходящими. Каждый гражданин, имея от роду 18 или 20 лет, должен подлежать набору».

Далее Пестель подробно говорит о расквартировании, питании и обмундировании войск. Одежда солдат, считает он, должна быть удобной и способствовать сохранению здоровья. «Что касается до красоты одежды, – пишет Пестель, – то русское платье может служить тому примером», а потому формой одежды должен быть кафтан, «длинные штаны», сапоги и «шапки, подобные казачьим, но с пером», зимой полушубки.

Для Пестеля освобождение русского народа от «зловластия» не мыслилось без укрепления национального самосознания, а следовательно, и борьбы против излишней «переимчивости» всего иностранного.

В своей работе Пестель заменил все иностранные термины. Он составил специальный словарь, где против каждого иностранного слова стояло русское, которым следовало заменить иностранное.

Так слово «каска» заменялось на слово «шлем», «солдат» – «ратник», «кадры» – «основа», «артиллерия» – «бронемет», «казармы» – «ратожилье», «инвалидные дома» – «старостные дома», «дивизия» – «войрод», «корпус» – «ополчение» и т, д.

Первая редакция «Записки» не удовлетворила Пестеля. Спустя год он пытался еще раз переработать ее, озаглавив на этот раз «Краткое умозрительное обозрение государственного правления», с расчетом на то, что «его императорскому величеству угодно будет когда-либо учредить славяно-росскую империю».

Но и на этот раз не отправил свою работу царю. И не только потому, что убедился в ее бесполезности – время работы над ней было временем быстрой эволюции его взглядов. 1819 год был годом окончательного перехода с монархических позиций на республиканские. Иначе стал решаться им и вопрос освобождения крестьян и вопрос государственного устройства.

Напряженная работа над собой, изучение трудов Беккариа, Филанджиери, Монтескье, Сэя, Адама Смита и особенно Детю де Траси имели очень большое влияние на Пестеля. Книга последнего «Комментарий на «Дух законов» Монтескье» наряду с доводами Новикова сыграла значительную роль в формировании его республиканских взглядов.

Граф Антуан Детю де Траси, французский философ и экономист, член Учредительного собрания 1789 года, был сенатором, при Наполеоне и участвовал после низложения Наполеона в выработке конституции, которую принял Людовик XVIII. Две работы– «Элементы идеологии» и «Комментарий на «Дух законов» Монтескье» – составили ему известность далеко за пределами Франции. Детю де Траси был сторонником представительного правления и невмешательства правительства в экономическую жизнь. Человек, по его мнению, счастлив тогда, когда исполняются его желания, свобода есть возможность исполнять свои желания, потому свобода и счастье одно и то же. Разумна и правомочна только одна власть – народная, и лучшей ее формой является представительное правление.

Наследственная монархия кажется Детю де Траси столь же бессмысленной, как если бы сделали наследственной должность кучера или повара, адвоката или доктора. Неразумно ставить судьбу целого народа в зависимость от прихоти одного человека. Сама природа власти наследственного монарха развращает ее носителя, монарх стремится ко все большему усилению своей власти и прежде всего за счет прав народа. «Надеяться на свободу и монархию, значит надеяться на две вещи, из которых одна исключает другую», – заявляет Детю де Траси.

Эти простые и ясные доказательства совпадали с рассуждениями Новикова.

Так, в раздумьях над судьбами своей родины, над трудами философов, Пестель понял, что в спорах с ним Новиков был прав: России нужна республика.

5

Четвертым к Тульчинской управе в мае 1819 года присоединился Иван Григорьевич Бурцов. С его приездом на юг деятельность управы заметно оживилась.

Бурцов был одним из активнейших членов тайно го общества. Прежде он был руководителем одной из Петербургских управ, и Пестель хорошо знал его.

В Петербурге Бурцов состоял начальником центральной школы для обучения солдат чтению и письму. Он с любовью относился к своей работе, и школа делала успехи, как вдруг однажды ее посетил начальник Главного штаба князь П. М. Волконский. Не скрывая своего неудовольствия, он сделал Бурцову выговор за то, что солдаты не соблюдали форму. Оскорбленный Бурцов решил расстаться с Петербургом, попросил перевода на юг и вскоре очутился в Тульчине адъютантом Киселева.

Теперь Пестель и Бурцов, как два коренных члена Союза благоденствия, оба встали у руководства Тульчинской управы.

Бурцов развил бурную деятельность: вскоре после своего приезда он принял в члены общества полковника Кальма, Краснокутского, военного чиновника Юшневского, полковника Аврамова. В июне 1819 года в Тульчин из Петербурга приехал ротмистр Василий Ивашев, назначенный адъютантом к Витгенштейну. Он привез Бурцову рекомендательное письмо от его знакомого С. Н. Бегичева, в котором тот извещал тульчинских членов, что Ивашев еще в 1817 году был принят им в члены общества. Ивашев тоже был введен в число членов Тульчинской управы.

Организация росла. Молодые заговорщики, не соблюдая особой конспирации, часто сходились у Пестеля или Бурцова. Политика была, естественно, основной темой их разговоров.

Первое время тон на таких собраниях задавал Бурцов. Пестель молча выслушивал горячие рассуждения Бурцова о пользе просвещения и о той роли, которую оно должно играть в воспитании народа. Путь мирного обновления России был, по мнению Бурцова, единственно верным путем, которым можно было установить новый порядок вещей в России.

– Но эти учреждения надо вводить очень осмотрительно, – доказывал он на одном собрании. – Ничто не может быть ужаснее кровопролитий, подобных тем, что были во Франции.

– А что делать, – спросил его однажды Вольф, – если без кровопролития и междоусобия невозможно будет установить новый порядок вещей в России?

– Я так не думаю, – возразил Бурцов. – Междоусобия можно и нужно избежать.

– А я полагаю, – сказал Комаров, – что если без кровопролития нельзя будет обойтись, то не следует ничего затевать. Иначе разразится новая пугачевщина, которая кончится еще худшим деспотизмом.

– Пугачевщина так пугачевщина, – пылко ответил Вольф. – Следует только стать во главе этой пугачевщины и направить ее по правильному руслу. Нам нечего бояться кровопролития…

– Помилуйте, Фердинанд Богданович, – остановил его Комаров. – Никто пока не говорит о революции. Зачем она нам?

– Зачем такие крайности? – обратился Пестель к Вольфу. – Можно установить справедливую форму правления без кровопролития или по крайней мере без междоусобия. Республиканская форма кажется мне самой справедливой.

– Но с установлением республики, – сказал Бурцов, – надо быть очень осторожными и никак нельзя торопиться. Республика – дело далекого будущего; может быть, дело наших внуков. Нам прежде всего нужны просвещение и конституция. Непросвещенный народ при республике легко ввергнется в анархию.

– Улита едет, когда-то будет, да и будет ли вообще – неизвестно, – рассмеялся Пестель. – Пока вы одного помещика уговорите освободить десять крестьян, другой сотню их вгонит в землю. Нет, сперва надо установить республику, уничтожить сословия, уравнять всех граждан, и это будет лучшей основой для просвещения народа.

– Стало быть, вы тоже стоите за революцию? – спросил Бурцов.

– Да, потому что революция, направленная твердой рукой, к анархии не приведет.

– Но революция и анархия неотделимы! – горячо возразил Бурцов.

– Неправда! Россия жаждет благоденствия, и ваша медлительность скорее приведет ее к анархии. Ваши капли добра только дразнят ее.

– А вы хотите напоить ее кровью! – вскричал Бурцов. – Нет, я почту за великое счастье, если за свою жизнь сумею хоть на одну каплю, но чистую каплю, улучшить нравственность народа.

Споры Пестеля с Бурцовым всколыхнули всех. Мнения разделились. Вольф, хоть и не во всем соглашался с Пестелем, поддерживал его больше всех. Юшневский и Ивашев тоже стали на сторону Пестеля. Бурцова по-настоящему поддерживал один Комаров.

Спорили всякий раз, когда встречались, спорили ожесточенно, легко переходя в крайности. Пестель в спорах был резок и не щадил самолюбия противника. В Бурцове он нашел сильного оппонента, переубедить которого было трудно, но там, где не действовали убеждения, действовала насмешка, порой очень злая.

Бурцову иногда казалось, что Пестель испытывает к нему какую-то личную неприязнь. Комаров, которого высказывания Пестеля раздражали и пугали, старался поддержать его в этом мнении.

– Обратите внимание, Иван Григорьевич, – говорил ему Комаров, – Пестель всякий раз выходит из себя, когда какая-нибудь даже самая маловажная деловая бумага, написанная вами, попадает к нему в руки. Согласитесь, это мелко. Уж не завидует ли он вам?

Личной неприязни Пестель к Бурцову не испытывал, но Бурцов, который был высокого мнения о своих достоинствах, считал, что первенство в Тульчинской управе должно принадлежать ему, и болезненно относился к тому, что большинство членов общества держало сторону его противника.

Отношения Пестеля с Бурцовым и верным его сторонником Комаровым стали холоднее. Правда, вне споров, внешне, они оставались вполне корректны и даже дружественны. И Пестель и Бурцов понимали, что как бы ни были важны их споры, доводить дело до раскола не следует. В управе они действовали совместно, но для обоих было ясно, что пути их расходятся.

6

Витгенштейн все-таки не был уверен в благожелательном отношении к себе царя. В глубине души он не мог не сознавать, что для Александра не он, а Киселев является центральной фигурой 2-й армии. Это ему не доставляло бы беспокойства, если бы не плохо скрываемое пренебрежение к нему со стороны петербургского начальства. С момента приезда в Тульчин Киселева Витгенштейна не оставляла мысль самому съездить в Петербург и окончательно выяснить, не лучше ли для сохранения престижа самому выйти в отставку, а не дожидаться ее.

В июне 1819 года Киселев писал в Петербург Закревскому: «В конце сентября граф проситься будет в Петербург для отдачи детей в лицей или пансион, а потом… намеревается проситься к водам». 14 августа, посылая уже официальную просьбу Витгенштейна об отпуске в Петербург, он пишет Закревскому, что в Петербурге Витгенштейн должен «объясниться с царем и видеть, на что решиться. Деланные приемы Сакену (командующему 1-й армией) у него в глазах и памятны; оденьте молодежь гвардейцев в белые штаны и пошлите утром к нему – вот почесть. Потом будет проситься к водам и слово ласковое остановит. Если не честность его нужна и услуги, то нужно государю сохранить в армии своей имя Витгенштейна, для армии приятное. Затем не должно забыть и 12 год, и бедность его, и 8 человек детей, – небрежность, с которой обходились и обходятся со стариком; он все сие чувствует и боится за всем тем быть вынужденным оставить службу, которая ему и детям его необходима, но от которой беспрерывным оскорблением самолюбия принужденно удалиться будет должен. Приласкайте действительно честного и доброго старика и возвратите его к нам; а я отвечаю государю, что через год делами армии доволен будет».

Летом в Бессарабии вспыхнула эпидемия чумы; она распространялась, захватывая все новые и новые области; в начале октября чума приблизилась к Тульчину. В такой момент главнокомандующий не мог оставить армию. Надо было принимать срочные меры по борьбе с эпидемией.

Только к концу октября чума стала отступать, войска, оцеплявшие зараженные села, были отведены, карантины снимались. Можно было думать об отъезде.

7

Возможность встречи Пестеля с петербургскими членами тайного общества взволновала Бурцова. Он отлично понимал, что в случае удачного визита в Петербург авторитет Пестеля в Тульчине поднимется еще выше, а он, Бурцов, совсем может отойти на второй план. Потому он сам хотел поехать с Витгенштейном, но, к своему большому огорчению, должен был остаться.

А Пестель возлагал немалые надежды на встречу с петербургскими членами.

Прошло больше года с момента основания Союза благоденствия, число членов значительно выросло, но дальше бесплодных прений дело не шло. Этому мешала прежде всего неопределенность целей союза, программа его была расплывчата, медленное воздействие на общественное мнение, растянутое на двадцать лет, почти никого не удовлетворяло. Члены союза требовали большей активности от тайного общества.

Пестель вез в Петербург проект установления в России республики путем государственного переворота. Он ехал с твердым намерением добиться от петербургских членов согласия на подготовку переворота. Прения с Бурцовым, беседы с другими членами управы дали свои результаты: подавляющее большинство тульчинцев поддерживало точку зрения Пестеля.

Он был уверен в себе. Ему казалось, что положительный исход совещания обеспечен. Пестелю было известно, с каким намерением Витгенштейн едет в Петербург. Кто знает, может, Витгенштейн все-таки надумает уйти в отставку? Что делать тогда? Пестель, осведомленный через Киселева о враждебном отношении к себе петербургского начальства, не знал, на что можно было рассчитывать в столице. Будущее его семьи зависело во многом от него – отец, к которому Аракчеев вдруг изменил свое расположение, уволен в отставку, братья еще не встали как следует на ноги, хозяйство расстроено… Необходимо было реабилитировать себя в глазах Закревского и прочих высокопоставленных недоброжелателей. Единственный, кто мог помочь в этом, – Киселев.

Тот охотно согласился похлопотать за Пестеля. В письмах к Закревскому он не только просит отнестись к адъютанту Витгенштейна благожелательно, но, зная, что больше всего волнует его петербургского друга, старается уверить, что Пестель от влияния на ход дела в армии отстранен и вообще стал чуть ли не ручным. За три дня до отъезда Витгенштейна и Пестеля из Тульчина Киселев пишет: «Приласкай едущего с графом адъютанта. Я ему надел узду и так ловко, что он к ней привык и повинуется. Конь выезжен отлично, но он с головой, и к делу очень способен; сверх того я не желаю, чтобы помимо меня или через меня он что-либо потерял; твое же обхождение хорошее или дурное будет ему чувствительно, тем более, что он знает, что Верховная Власть заключает о нем не отличным образом. Я его совершенно удалил от дел, дабы не приучить старика (то есть Витгенштейна) к прежнему заведенному нерегулярному ходу оных». Кроме того, Киселев дает Пестелю рекомендательное письмо на имя Закревского.

«Пестель неотступно просил к тебе письма, – сообщает Киселев Закревскому, – и я в настоящих обстоятельствах не мог просьбы не удовлетворить. Покорность его заслуживала воздаяния, и признаться, что потерял совсем в делах влияние, было, конечно, ему прискорбно… Однако должно сказать, что он человек, имеющий особенные способности, и не корыстолюбив, в чем имею доказательства. Вот достаточно, по моему мнению, чтобы все прочее осталось без уважения».

Витгенштейн с семьей и свитой прибыл в Петербург 24 ноября 1819 года. В столице вняли советам Киселева. Кроме бесплатной квартиры, Витгенштейну в виде особой милости дозволено было пользоваться столом и экипажами от двора, гвардейцы ходили к нему представляться, царь был с ним очень любезен. Старик, не ожидавший такого приема, сразу повеселел, забыл все неприятности, ничего не выяснял, ни о чем не просил, благодарил за прием и говорил, что в январе собирается обратно в Тульчин.

Закревский, «хотя против чувств», но, желая сделать приятное Киселеву, принял Пестеля хорошо. Однако ожидания Пестеля на повышение в должности не оправдались: 6 декабря последовало распоряжение о производстве его в подполковники и переводе из гвардейского Кавалергардского полка в армейский Мариупольский гусарский. Должность Пестеля оставалась прежней – адъютант командующего 2-й армией.