Текст книги "Ангел с картонными крыльями (СИ)"

Автор книги: Владимир Борода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Моей любимой Принцессе на память

о тех днях, когда мы жили в облаке...

ВЛАДИМИР БОРОДА

АНГЕЛ С КАРТОННЫМИ КРЫЛЬЯМИ.

(МИКРО-РОМАН)

1.

Майкл всегда просыпался с трудом... Еще с далекого детства. Момент перехода из мира сновидений в мир реальный, был для него мучителен... Явь путалась с остатками грез, дрим мешался с реальностью и что где – различить было трудно... Но всегда грубый реализм побеждал, Майкл просыпался и сон растворялся без следа, до следующего сновиденья...

Майкл просыпался с трудом. Розово– синие полосы сновидений с какими-то чудовищами при огромных головах и когтистых лапах мешались с явью, явью уже жаркого утра, столбов золотистой пыли, висящей в лучах солнца, мокрого лица – опять какая-то дрянь приснилась, старею что ли... В остатки сна грубо врывался реализм – запахами, а правильней сказать – вонью, гнусного букета запахов, грязной, недельной давности немытой посуды, бананов из пластикового мешка с тремя мушкетерами, не стиранных носков, пропотевшей и высохшей одежды...

Майкл всегда просыпался с трудом...Вот и сегодня, он открыл глаза и провел ладонью по лицу... Лицо было мокрое, опять какая-то гадость приснилась, старею что ли, по ночам плакать стал, совсем как студентка... Помедлив, он с трудом, все время с трудом...без труда и не вытянешь рыбку из пруда...Он с трудом, в два этапа – сначала опустил ноги на грязный пол, затем рывком, оттолкнувшись локтями, сел на истерзанной кровати... И окончательно проснулся. Вышел из мира сновидений в трахнутую действительность...

Одно время, не сильно короткое, примерно лет десять, Майкл пытался совместить явь и сон... Это было во времена блаженной юности, юность так наивна и склонна к различнейшими экспериментам. Совместить пытался с помощью фармакологии. Но увы, кончалось действие волшебства и грубая реальность-абцес вторгался в чудный мир сновидений...Лечили Майкла насильно грубые советские врачи, совершенно не врубающиеся в романтику эксперимента. Хорошо, хоть так закончилось, могло быть гораздо хуже – «...и направить в исправительно-трудо-вую колонию общего режима с обязательным принудительным лечением от наркомании...» А спросить – за что? так и не услышишь внятного ответа, одна лишь невнятица набитого номерами статей и количеством лет срока, рта уважаемого самим собой гражданина народного, судьи...

Сквозь открытую настежь балконную дверь виднелся кусок неба, с утра уже выгоревшего до джинсовой застиранности от месячной жары. Солнце еще не заглянуло в студию, но все было впереди. ..Кто бы мог подумать, Париж, а жара как в Африке, совсем климат испортили, суки, ругнулся неизвестно в чей адрес Майкл и тупо уставился в пол.

Впереди был длинный, длинный, длиной в шесть дней выходной. Вчерашний первый, первый день из выходной недели, он проспал.. Что поделаешь, работа его просто убивала, для кого праздник, а ему каторга. Майкл к своим сорока двум годам совершенно не привык работать, вот и приходится к старости начинать, горько усмехнулся и потер большими ладонями свое лицо. Длинные волосы свалились на левый бок, щетина на скулах и шеи неприятно кололась, кожа под ними чесалась... Утро.

Майкл перевел взгляд с пола на. ..на что бы тут посмотреть.. . все давно видано, знакомо и надоело до чертиков...Взгляд скользил по неопрятной куче одежды, брошенной вчера на ободранный стул, по пустому, а правильней сказать – по пересохшему аквариуму с грязными, в подтеках, стенками... На противоположной стене висели пожелтевшие плакаты, с когда-то любимыми кумирами секс-поп-рок звездами, потолок ни разу видать не белен, гада, а сдают, на полу, в местах не закрытых старым грязным ковром, виднелись какие-то подозрительные пятна... Взгляд ни за что не цеплялся, слегка поташнивало, как всегда утром в последнее время.

Черт, пить охота, забыл вчера воды купить, воду и ту приходится покупать на сранном Западе, из крана течет не вода – смесь мочи с бензином, морду споласкиваешь и то страшно... Майкл, как всегда с утра, был настроен скептично, ругательно и вообще херово ...Вот черт побери и сигареты тоже забыл купить, придется с утра на улицу перется, на угол... При мыслях об сигаретах тошнота слегка увеличилась.

Майкл сидел на кровати, убожище притащенное с улицы, как и вся остальная мебель, с помойки приволок, какая-то проспиденная проститутка выбросила, сидел и растирал ладонями лицо, гримасничал, покашливал. Во рту было кисло-металлически, как будто кони на постое стояли, всплыло из далекого детства, дядя был шутник, в правом боку ныло, хотя месяц назад был у доктора, ни хера не нашел, хорошо хоть по карте, а так бы пришлось и за сранный визит платить. . .

Майкл вздохнул, внизу, под полом, кто-то что-то уронил, слава богу, хоть cегодня с утра эти вонючие арабы не... поздно, по ушам ударила тягучая, как сам Восток, мелодия, вставляющая не хуже «травы» и какой-то противный голос на высокой ноте заголосил свое, нескончаемое, ну гады, включили! Майкл выругался, но легче не стало.

Сквозь распахнутое окно-дверь балкона влезала-вползала жара. Не Париж, а Африка...Что это я худеть вздумал, не болею же, доктор не нашел... Майкл критически оглядел себя – худое длинное тело, под два метра, узкие плечи, впалую грудь, торчащие ребра, складка на том места, где у других социальные накопления, худущие руки и ноги...Блин, я таким худым даже в Москве не был, когда торчал... Он снова вспомнил доктора с замашками педика, как долго тот бумажки рассматривал да рентген снимок...

По полу пробежал большой жирный таракан, блестящий и противный, тело Майкла содрогнулось от омерзения, прямо к горлу подкатил ком...Сейчас блевану в жару, потом убирать, может рвануть в дабл или на балкон, ни хера картина – длинный голый волосатый тип с восьмого-последнего поливает пустынную Крымскую улицу...

Ком отошел, но не совсем, Майкл решил потихоньку пробираться к даблу, пока еще есть время. Ступни чувствовали липкость грязного линолеума и сор ковра, в боку начало покалывать сильней, под ложечкой неприятно засосало, ком то откатывался на заранее подготовленные позиции, то норовил перейти в атаку, откуда военная терминология, подумалось на подходе к вожделенному давно не чищенному да6лу... С грязно-засранным унитазом, нет-нет, бачок работал исправно, просто общий вид у старого унитаза был именно такой... В нос ударил еще более гнусный и сложный, чем в комнате, букет запахов, Майкл увидел какие-то блестящие пятна на полу и уже не смог удержатся...Да и ни к чему было.

Умывшись и прополоскав рот – облегчения не наступило, Майкл уставился в зеркало. Длинная худая лошадиная физиономия в обрамлении спутанных длинных жидких волос, волос непонятного цвета, грязный блондин что ли, белобрысый в общем, безвольный подбородок, маленький и обметанный щетиной все того же цвета, впавшие щеки, тонкие сжатые скорбно – в связи с чем? губы, и слезливо-тоскливые глаза, глаза редкого голубого цвета, про который в Москве, боже, как давно это было, говорили – блядский... Выцветшие глаза в паутинке морщин, вдоль или поперек, всегда путаюсь, две глубокие складки, полные скорби – тоже в связи с чем? на лбу поперечины извечного русского, идиотского – за что? или так – что делать?..

А вокруг всей этой пакости розовая пластмасса рамы туалетного зеркала. Портрет эмигранта..

. . .

В подъезде тоже было жарко и тоже воняло какой-то дрянью, шлепанцы липли к еще немытым ступеням бетонной лестницы со вчерашней грязью – не грязью и противно чавкали. За дверью Катрин монотонно скрипела кровать, кто-то скрипел зубами, явно сдерживая страсть...Араб какой-нибудь, в подтверждение мыслям раздался на незнакомом, явно восточном языке, какой-то отчаянный что ли визг...

На улице стояла жара. Стояла, лежала, висела, одним словом везде, хотя всего лишь восемь с лишним утра, жара. Чертов Париж, лениво ругнулся Майкл, на большее не было сил. Жара...

Вдоль Крымской улицы от далеко видневшегося купола с крестом – сербский православный собор, до маленькой площади, названной в честь какого-то малоизвестного Майклу, француза, Шиньяка что ли или подобное что-то, стояли пыльные и слегка подвядшие каштаны. Ночные орошения собаками и загулявшими прохожими явно не способствовали бодрому росту, хотя мочевина тоже удобрения. За стеклами домов было черно, красно и кое-где желто – наглухо задернутые шторы имитировали прохладу. На припаркованные автомобили было страшно взглянуть, уж не говоря об сумасшедшей мысли влезть в раскаленное до печечного состояния, нутро...

Сейчас бы маленькое наводнение, глядишь и легче б было, вздохнул Майкл и направился к киоску, сияющему неземным блеском протертых стекол на углу улицы. Газеты тревожно воняли типографской краской и новостями – бои в Шри-Ланке, захват террористов, грядущий голод в России...И не слова о том, когда окончится эта страшная жара. Глянцевые груди и жопы пускали солнечных зайчиков со страниц всего этого сексуального месива, невольно привлекая внимание, что и требовалось. Сейчас бы в Крым, в Крыму и то прохладней, у моря-то, чуть не пустил слезу Майкл, но сдержался. Все же не место сопли распускать, сам блин, выбрал свободу – сам и расхлебывай…

А над всем этим говном – Парижем, голубело небо такое голубое, что аж глаза режет...

Киоскер, толстый смуглый мосье, что-то жевал, воняло чесноком, Майкл вновь почувствовал было улегшуюся тошноту. Шлепнув банкнотой по новым и свежим новостям, Майкл сообщил:

–Сова. Пачку "Житанос", пожалуйста...

Киоскер не переставая жевать, кивнул головой – сова, конечно сова, а что же еще, левой рукой пошарил под прилавком и подал требуемое. Майкл сгреб в горсть сдачу и на ходу закурил. Первая затяжка самая сладкая – подумалось, и действительно...

Усевшись за столик под каштанами, Майкл поднял указательный палец вверх. Мрачноватый гарсон в свежей белой куртке и без штанов, предполагаемые штаны скрыты столиком, не переставая его протирать, кивнул головой. У гарсона с Майклам была договоренность-уговор – не разговаривать друг с другом, так как оба любили помолчать....Гарсон видимо всегда, а Майкл – когда был один. Майкл любил молча сидеть и попивать двойной с сахаром, как когда-то на "Джанге"...А гарсон принося требуемое, унося полную окурков пепельницу, подавая счет и получая деньги. Договоренность была взаимная и свято соблюдалась вот уж без малого год. Надо же, я уже год в этой французской дыре... Без френдов, без герл своих, охренеть можно...

Майкл погасил окурок в чистой и пустынной пепельнице, рядом с пляшущим канкан мосье по дну, и сделал первый глоток... Кофе было горячее, крепкое, крепчайшее, сладкое-сладкое, а вот сигареты что-то...что то,.. странноватые на вкус и запах... Майкл задумчиво сделал второй, долгий глоток. Да, кофе отменный, а жара явно не собирается спадать, еще что ли закурить, странный запах у сигарет, и вкус странный, еще только восемь часов пятьдесят шесть минут двадцать семь секунд, а у него уже лоб вспотел и ладони...

Проехавшая мимо не спеша машина показалась Майклу вырезанной из жести, плоской и грохочущей, ярко блестевшей на утреннем солнце, чьи лучи дробились листвой повядших каштанов...Люди внезапно, редкие еще прохожие, стали почему-то одномерные и поворачивались то одной стороной к Майклу, то другой, пуская солнечные зайчики и поблескивая гранями. Вот прошла вырезанная из грохочущей и блестящей жести девушка, на углу она повернулась и он увидел ее в фас – не толще ладони, а то и тоньше...Блеск от проходившей мимо фигуры мужчины ослепил на мгновение Майкла и он непроизвольно вскинул ладонь к глазам, но с изумлением увидел – ладонь осталась лежать на столе, но ведь он точно помнит – он вскинул ладонь к глазам, из-за соседнего столика едко пахнуло губной помадой, плоская толстуха, плоская и грохочущая негритянка с огромным, но тем не менее плоским бюстом под желтым блестящим платьем, поблескивая гранями, открыла тюбик с помадой...

Что это было?.. Галлюцинация или просто бред охуевшего от жары эмигранта? Майкл с трудом перевел дыхание и распечатал пачку "Житанос"...

Первая затяжка самая сладкая, какой странный вкус и запах у сигарет, как будто уже ему когда-то встречался...

Подойдя к кафе и усевшись на уже нагретый, но еще до терпимого, белый металлический стул, с гнутыми по "венский", ножками и спинкой с каким-то вензелем, Майкл поднял указательный палец и огляделся. За столиками кафе, по французской моде выплеснувшегося из духоты зала на жар тротуара, было пусто. Почти... Одинокий интеллектуал с мрачно-отрешенным видом просматривал "Пари-матч", сигарета в пепельнице перед ним задумчиво дымилась уже около фильтра, кофе наверно остыл и превратился б гадость...Через столик от Майкла гарсон, мрачноватый тип тоже, в белой свежей куртке и черных штанах, как ему не жарко, Майкл в одном купальном халате на голое тело и то, гарсон наводил на каменную столешницу глянец, достойный заведения. Взглянув на поднятый указательный палец пришедшего клиента, гарсон неторопливо кивнул и нехотя оторвался от уже давно блестевшего стола. У Майкла с гарсоном была договоренность, соблюдаемая без малого год, ого, он уже здесь как год, охуеть можно...Гарсон и Майкл не разговаривали. Так как оба любили помолчать – один попивая кофе и покуривая, другой разнося требуемое клиентами. А указательный палец означал – один двойной с сахаром и чистую пепельницу. Хотя пепельницы здесь и так блестели свежеумытым мосье, танцующим канкан... Принеся заказанное, гарсон вернулся к прерванному занятию, а Майкл закурил вторую, вторую за это странное утро, сигарету и сделал большой глоток. Странно, кофе имел обыкновенный, хороший вкус, а сигарета необычный, непривычный. Необычный-непривычный...

Парижское время восемь часов пятьдесят шесть минут двадцать семь секунд, отметил краем глаза, зрения, сознан и, подсознания Майкл, а улица французской столицы становилась все более и более жаркой. Жара установилась, остановилась еще вчера, позавчера, неделю, месяц, вечность назад и будет стоять вечно, пока не сгорит, не завянет, не засохнет все в этой поганой жаре...Лоб и ладони внезапно вспотели, можно сказать истекли, извергнулись водопадом, Ниагарой пота, по груди, спине, животу и ногам потекло, хлынуло, шлепанцы захлюпали и зачавкали, хотя Майкл сидел неподвижно, пораженный собственным состоянием... Да, а халат с застиранными полосами непонятного цвета противно прилип ко всему телу...Почему-то застучало в висках в темпе ламбады, осточертевший мотив, проехавшая машина показалась вырезанной из жести – такая -же плоская, блестящая и грохочущая. Это было, было, когда я шел к кафе, но я же не сидел еще сегодня здесь или это было вчера., или я уже был сегодня здесь, что со мною, я схожу с ума, я схожу с ума!...

Боясь пошевелится, чтоб не случилось чего-нибудь, хотя что же такого может случится, ну знаете, мало ли что, а вдруг... боясь пошевелится, но все же Майкл скосил глаза, осторожно, стараясь не шевелится, так и есть! Машина повернула в переулок переули по гудям, это Аксенов, и он совершенно отчетливо увидел тонкий и острый профиль-фас-грань, не толще ладони, а то и меньше, грань на грани чего-кого, кому-чему, блеснуло где-то что-то кому-то солнце и солнечный зайчик...а почему собственно зайчик? а собственно почему не лисичка или воробей?... Майкл не заботясь о собственной безопасности совершенно не скрываясь повел головой влево– вправо, бросил судорожный взгляд в жаркое пространство, ошизевая каше мыслей, что была у него в голове...И конечно всему, что окружало его.

Мир явно утратил свою много мерность и объемность, стал плоским и блестящим, зато приобрел грохот жести, новенькой жести, не покрытой пятнами распада времени ржавого цвета. И. запахи...

Неизвестно откуда взявшиеся прохожие заполнили тротуары почти до пред уикэндоваго состояния на вокзале, они поворачивались то одной, то другой стороной, бросая блики и пуская солнечные зайчики, поблескивали гранями. И запахи ..

Плоская и блестящая девушка, усиленно сверкая тонкой гранью, не толще ладони, проволокла за собою шлейф сложнейшего и мощного букета запахов. Особо выделялись – запах тампексов, духов и какой-то дряни, не запах, а просто вонь, то ли остатков вчерашней любви, то ли сегодняшней неудовлетворенной похоти...От круглого, но тем не менее плоского мосье в соломенной шляпе пахнуло потом, как. в цирке после конского номера, какой-то неопределенной гадостью и явно жадностью, плоский толстяк просто вонял крохоборством... Прохожие воняли, пахли, смердели, гремели, блестели, на гранях плоских тел сияли ярчайшим светом сполохи солнечного света, от нестерпимого блеска Майкл вскинул руку к глазам и с удивлением, с ошиэением, с охренением! увидел, она, ладонь-рука, осталась лежать на столе, хотя он ее вскинул, он еще не– сколько раз попытался, но результат был прежний – он вскидывал ладонь к глазам, а она оставалась лежать на нагретой мраморной, в разводьях, столешнице.

И увлекшись борьбой с собственной рукой, одуревший от вони со всех сторон, Майкл совершенно перестал контролировать окружающий его мир... И тут он увидел цветок. Цветок... Он был совершенно не плоский, совсем наоборот, он был объемен, толстый стебель его поддерживал где-то на высоте двух с лишним метров мясистый бутон, бутон был ярок, но неопределенного цвета... Да, ярок, но совершенно непонятного цвета, неопределенного...А из бутона выглядывало жало! нет-нет! не пестик-тычинка, а жало!! именно жало и от всего цветка исходил гнусный запах опасности...Цветок раскачивался, раскачивался все сильней и сильней, зеленые листья у основания расползались все больше и больше, просто безобразно раскорячились, цветок раскачивался все больше и больше, запах опасности, нет-нет! вонь! вонь опасности стала просто невыносимой просто воняло, смердело опасностью, но Майкл не мог двинуться даже мысленно – тело казалось парализовало. Откуда эта гадость, зачем, не хочу...

В этот момент цветок качнулся, склонился в сторону Майкла, из бутана вырвалось жало, вырвалось как-то особенно агрессивно, и руку выше запястья ожгло страшной жгучей болью, нестерпимой, страшной, жгучей болью...Нестерпимой, казалось ударившей прямо в мозг огненным жалом...А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! он вскричал-взревел-отпрыгнул, уронив со страшным грохотом стул, все прохожие и все посетители кафе обернули к Майклу свои фас-лица, сверкнув гранями на солнце...

–У нас нельзя курить "кристалл", -

донеслось до Майкла, все еще стоявшего возле опрокинутого стула.

Что? – он повел вытаращенными на пол-лица глазами на голос и увидел гарсона, почему гарсон нарушил договор – непонятно...

–У нас нельзя курить "кристалл". Извините, мы порядочное заведение, -гарсон появился в поле зрения Майкла совсем не плоский, совершенно обычный, не блестящий и не грохочущий...Сам же Майкл сидел на стуле, на столике стояло недопитое кофе и лежала пачка "Житанос" рядом с полупрозрачной зажигалкой... Вокруг был обычный многомерный, ну в крайнем случае трехмерный, но объемный мир с умеренными, но все же все равно с сильными запахами, а ни какого цветка не было и в помине... Что это – бред, схожу с ума или .. Так я же не ширялся и не хавал ни чего такого...

Проводив взглядом отошедшего к другому столу гарсона, Майкл вспомнил о руке. Рука под халатом ныла и болела, как будто он ожегся об утюг, дет двадцать назад нечаянно довелось испытать такое удовольствие. Осторожно подтянув рукав, Майкл удивленно уставился на запястье – там был след ожога. Красно-белый вспухший рубец...

2.

Майкл прижался лицом к ободранно-ржавым воротам и перед тем как; взглянуть одним глазом в щель между створками, вдохнул-вздохну л горький запах распада. Воняло пылью и унынием...

Во дворе сквота, то появляясь, то исчезая из поля зрения шириной пару-тройку сантиметров щели створки ворот, прогуливался дядя Коля. Он то бормотал что-то себе под нос, насупившись и становясь похожим на Нобелевского лауреата Иосифа Бродского, на мгновение, почти неуловимо, то принимался насвистывать и почему-то размахивать руками. Дядя Коля тоже был поэт, то есть почти как, лауреат, но совсем не лауреат, а даже совсем наоборот. Одет поэт был просто, но не без изыска – берет черного цвета, на теле грязный полу комбинезон, когда-то зеленый, на ногах разбитые, растоптанные рабочие ботинки, пожалуй размера на два больше, чем требовалось. Под комбинезоном так же грязная рубашка ковбойски-клетчатого цвета. Лицо у дяди Коли было не запоминающееся, и как было уже сказано, отдаленно и иногда, напоминало лицо выше означенного лауреата... Морщинисто-бритое, с брылями и всем прочим, присущим мужчине шестидесяти лет, повидавшим много всего, в том числе и алкоголя... Но вот глаза, глаза-то!.. Глаза у него были, как справедливо говорят многие, глаза были у дяди Коли зеркалом души. Они блестели лихорадочным потусторонним знанием черт-де знает чего, они смотрели черт знает куда, они... Дядя Коля был сумасшедший. Просто сумасшедшим шестидесяти с лишним лет, в связи с перестройкой как-то сумевший обмануть и врачей, и пограничников в купе с таможенниками, и совершено без пошлины, беспрепятственно привезший свой слегка тронутый заболеванием, отметим еще раз – душевным, а ни чем попало, в Париж.

Как дядя Коля попал в русский сквот – не знал даже старожил Алекс-модельер. Казалось, дядя Коля был в русском сквоте всегда, с самого его основания, в качестве местной достопримечательности и привидения.

Майкл напрягся и до него долетело сквозь пахнущую тленом и распадом щель:

– ...Как может я пройду в... -

поэт скрылся влево, за пределами видимости, но сразу же вернулся и Майкл доуслышал то ли продолжение, то ли следующую строфу (вариант – строчку)

– ...Китайским появлюсь с лампочкой..»

То, что происходило почти каждый вечер здесь, в русском сквоте, передать простыми словами было трудно.. .Майкл же давно уже для себя нашел те самые слова, которыми можно было передать то самое действо. Натолкнуло его на данное открытие стена. Обыкновенная металлическая стена-ворота, правда поднимающаяся и опускающаяся электричеством...

ВЕЧЕР В РУССКОМ СКВОТЕ..

Пьеса в одном действии.

Действующие лица и исполнители:

Таксист Гарри, крутой мужик, супермен, бывший майор ВДВ СССР.

Маляр Пьер, он же Петька-пьяница, бывший капитан КГБ СССР.

Воришка Алекс, «работающий» в супермаркетах, бывший доктор социологии.

Временно-постоянно неработающий Джин, бывший хипарь и наркоман в глухой завязке, трус.

Алекс (другой), учащийся на кутюрье, «неэмигрант».

Дядя Коля, поэт и сумасшедший. Григорий Шатуков, бывший прапорщик хозяйственного взвода, трус, врун, хвастун.

Петр Савохин, бывший техник-инженер группы подслушивания 5 отдела КГБ СССР, трус, трус, трус, трус, трус.

Александр Скляр, бывший лектор общество «Знание», трус, жмот.

Евгений Кострюков, бывший хипарь и наркоман, действительно в глухой завязке, трус.

Алексей Дудиков, действительно учащийся, действительно не эмигрант.

Дядя Коля, сумасшедший и поэт.

Два ангела – мужского и женского пола, одетые почему-то в ярко выраженные хипповые прикиды, оба с длинными волосами и белыми крыльями, он с бородой, она с ярким цветком в волосах, появляются без слов в течении всей пьесы то слева, то справа, то сзади. У обоих ангелов вытаращенные глаза и слегка приоткрытые рты. Ангела мужского пола зовут Володя, ангела женского пола Маркета, видимо символизируя единство мирового пространства и лозунг Бориса Гребенщикова, рок-певца Совка и России – ВСЕ БРАТЬЯ – СЕСТРЫ.

Действие происходит в русском сквоте в Париже, то есть в бывшей брошенной мастерской, превращенной во временно-постоянное жилье. Передняя стена невысокого, но вместительного цеха для удобства зрителей естественно отсутствует (временно). В помещении цеха, наискосок, стоит длинный-длинный стол, по сторонам разнокалиберные и разнообразные стулья и кресла – кресла и стулья, от высокого барного стула до массивного кресла с высокой спинкой, включая бочку, поставленную на попа черт знает из-под чего и детский стульчик с приделанным столиком. На столе в живописном беспорядке разбросаны и стоят-лежат следующее: коричневы пяти литровые пластиковые канистры с вином, разнокалиберные стаканы-чашки-бокалы-кружки, мелочь-мусор-ерунда, табак-сигареты, спички и минимум закуски. Задний план темен и скрыт во мраке.

АЛЕКС (другой). К нам пришли ангелы, хиппи, они нас осчастливили своим приходом, своим появлением (иронически улыбается и потряхивает хвостом жидких волос)...

ДЖИН (сжимая лицо и голову обоими руками).. .Нет, нет, нет, нет, я в глухой завязке, я боюсь торчать, я боюсь ширятся– шмыгатся, я боюсь укола, боюсь Питера, Парижа, боюсь их холодных улиц. ..

ДЯДЯ КОЛЯ (поправив берет и опрокинув в себя стакан вина).. .Майским небом я пролечу навозной мухой сяду я менту на ширинку молью...

МАЛЯР ПЬЕР (на глазах, с каждым стаканом все быстрее и быстрее превращаясь в Петьку-пьяницу).. .Я их боюсь! Я их боюсь!! Они меня убьют!!! Найдут и убьют!.. Гребанные суки!!..(дрыгает ногами и трясется всем телом, очки сползают на кончик носа, по лысине катятся крупные капли пота) Я их боюсь блядей, они меня прихлопнут...(выпивает подряд два или три стакана вина)

ТАКСИСТ ГАРРИ. Я помню одному "духу" кишки выпустил, так он сука еще с час жил и все своему сранному Аллаху молился (выпивает стакан и сразу наливает снова)

ВОРИШКА АЛЕКС (мечтательно). ..Когда я украду норковую шубу или что-нибудь подобное, то я куплю себе кресло с полосатой обивкой...(выпивает)

ДЯДЯ КОЛЯ (выпивает и открывает рот)

ДЖИН (сжимая лицо руками)...Я ночью боюсь спать – вдруг умру и не буду знать (пытается не разжимая лица, выпить)

АЛЕКС (другой).. .Ангелы нас осчастливили, надо же, в кои веков нас посетили... (иронически улыбается и чуть пригубливает вино)

ПЕТЬКА-ПЬЯНИЦА (истерически кричит, дергает ногами, трясется всем телом)..я их боюсь блядей на хер падлы суки ебана мать на хуй у меня фальшивый польский паспорт я их боюсь сук твари падлы в жопу ... (выпивает несколько стаканов подряд и падает головой на стол)

ВСЕ ВМЕСТЕ, НО КАЖДЫЙ СВОЕ. ...Я улечу мотыльком чугунным, боюсь блядей, мне так страшно, есть диван оббитый бархатом, а нас ангелы посетили, жара в Афгане и бабы дрянь, боюсь блядей, жить страшно, я не эмигрант, польский паспорт, кресло завязка вино гандон ангелы мучимый поносом я лезу на столбы...

АЛЕКС (другой) встает и нажимает кнопку. Бесшумно, медленно, но неотвратимо опускается металлический занавес-стена, отделяя сцену от реального мира. Темнота. Аплодисменты излишни...

К О Н Е Ц

. . .

Когда Майкл первый раз увидел эту самую опускающуюся стену, то у него чуть не сорвало крышу...Чуть не спрыгнул с ума... чуть-чуть оставалось...

Ярко освещенный прямоугольник, полностью повторяющий в заполненности своей людьми, столом, стульями и креслами театральные подмостки, так сказать действие второе, сцена первая, действующие лица те же.. Ярко освещенный прямоугольник, действующие лица застыли в немой сцене, медленно опускается занавес, металлом ограждая болотистый мирок от этого непонятного яростного капиталистического мира. ..Привет Платонову и всем. Занавес...И. синева редких фонарей только дополняет это ощущение театральности, а правильней сказать – балаганности, что ли...Но занавес впечатлял.

Ангелы медленно удалялись, взявшись за руки, в полутьму Крымской улицы, явно направляясь на метро. Ангел Маркета и ангел Володя взлетели вниз и исчезли в космической пустоте парижского метрополитена. Где-то под землей прогрохотал поезд. Над притворяющимся уснувшим русским сквотом циклопом сияла луна.....

. . .

Как добрался Майкл до своей студии – не запомнил. Достав ключи, попытался не упав, воткнуть заветный ключик в замочную скважину. От толчка дверь распахнулась и он ввалился к себе.

–Вдруг откуда не возьмись, появился заябись!.. -

кто же может его, Майкла, в собственной студии, приветствовать с такой экспрессией, по-русски и матом, конечно Ленка...

–Ты как сюда попала, герла?

–Я не герла, я фея из бара, я летучая мышь, я дочь камергера, вино и мужчины – моя атмосфера, привет эмигрантам...Майкл, а что такое "эмигрантам" ? Ты мне не рассказывал...

Майкл доплелся, всего один раз споткнувшись об кресло и упал в растерзанную с утра кровать. Студия слегка покачивалась, не тошнило, но блевануть хотелось...Может легче будет...

–Ты как попала на флет?

–А ты опять забыл закрыть двери. Ты всегда забываешь закрыть дверь. У тебя всегда раскрытая дверь. Дверь, дверью, дверями, за дверцей...Ты пьяный?

–Нет... я под шафе ... как эскадрон гусар летучих...

–А что такое "эскадрон" и "гусар" ?

–Я хочу... спать... иди.. иди... иди домой... Ленка... Раздался шелест легких шагов, кровать, край кровати прогнулся под тяжесть тела. Ленка уселась. ..уселась и руку норовит...на лоб положить.. .ошизела герла...

–Ты...ты что... пробормотал Майкл, проваливаясь снова в пьяную атмосферу русского сквота, прямо на эти балаганные подмостки. .весь вечер на манеже.. проездом из Жмеринки в Конотоп вечерней лошадью... и на хер я пил так много... этой гадости.. -Майкл, ты мой ангел, скажи – а что такое «кристалл» ?...

3

3.

Утро самое поганое время суток... Правда и остальное не лучше...А последний месяц-другой так вообще хоть не просыпайся...Такая херня, голову ломит, бок ноет, во рту гадость и сухо, сердце кажется вот-вот выскочит из груди, стучит не в такт, одним словом – хоть не живи..

Майкл с трудом раскрыл слипшиеся глаза и оттер мокрое лицо ладонью, рука затекла от неудобной позы...Опять снилась гадость...опять ревел как... как ученица средних классов на просмотре любимого фильма... ревел, как герла, ну козел, ты совсем стал старый... старичок, неужели все... старость не радость... Вдобавок ко всему давило в груди. Что за херня, надо перевернутся, может легче, станет дышать, Майкл рывком перевернулся на спину, что-то или чем-то больно ударило его по ребрам, ухватив это что-то и поднеся к глазам, Майкл удивился. В руке тяжело лежал черно слегка потертый бинокль...С резиновыми кольцами на окулярах и загадочно блестевшими стеклами...А кожаная ручка-поводок была закинута ему на шею...

Как же я не удавился на хер, ни...Да и откуда она взялась.. Что за...Память вяло, сквозь вчерашние изливания, возливания и гнуснягу похмелья, но попыталась что-то выдавить – расклад в виде смеха в сквоте, мол так и так... "Кристалл"...А кто-то предложил выследить и хапнуть "кристалл" и сразу жизнь заиграет красками...Ну и чертовщина, какими красками...Грабить они что ли...собрались...они...а как же я?.. бинокль у меня?...значит мне следить?! А как же?!..