Текст книги "Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы"

Автор книги: Владимир Свинцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

ЭРМУТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИКИВАН ИВАНОВИЧ БЫЛ ОДИНОК И СЧАСТЛИВ.

Он жил в областном городе, в обычной жэковской квартире на втором этаже. Был не очень молод, но и не очень стар. Никто из соседей не слышал от него плохого слова, да и видели они его обычно два раза в день. Утром, когда он спешил на работу, и вечером, когда возвращался с работы со своим неизменным портфелем, в котором были ужин и завтрак в виде кефира, сырков и тому подобного…

Вначале Иван Иванович вызывал у соседей подозрение тем, что не задерживался во дворе, не стучал в домино, не пил пиво на углу в «Закусочной». Потому о нем шли разговоры разные – и об алхимии, и о чернокнижии, затем сошлись на тихом алкоголизме. Наконец слухи сами по себе утихли, их не возобновляли даже старушки, мирно моющие косточки всем жильцам дома. Так прошло восемь лет.

Иван Иванович все это время жил счастливо. Он был одинок и доволен судьбой. Когда восемь лет десять месяцев и двенадцать дней назад, ничего не сказав, никого не предупредив, его моло-дая жена уехала с каким-то лейтенантом на какой-то флот, он вздохнул горько, но без злобы, потому как, зная характер своей Инессы, предвидел массу малоприятных моментов в их совместной супружеской жизни.

Нет, он любил Инессу, любил сильно – как любят мужчины-однолюбы – и с радостью вручил ей свои руки и сердце. Но рядом с ней он совершенно терял голову и противостоять ее взбалмошным выходкам не мог. С тоской, но и с реальным пониманием вещей Иван Иванович мысленно поздравил свою любимую, так как определенно знал – ей необходим муж-командир, строгий, решительный. Только так она могла быть счастлива.

Чтобы ничего не напоминало о тех днях и не тревожило раны, Иван Иванович поменял квартиру в этот тихий уголок города. Теперь его жизнь протекает без всяких семейных сцен и переживаний. Утром, в семь часов, Иван Иванович просыпается легко, как ребенок, которому не нужно идти в детский сад, делает легкую физзарядку, выпивает залпом свой легкий завтрак и с легким желудком отправляется на работу.

Свою работу Иван Иванович любит и не мыслит без нее жизни. В лаборатории завода, где он числится по штату старшим инжене-ром, разрабатываются схемы различных роботов. Ко всем робо-там – и к роботам-гигантам, и к роботам-малюткам, и к роботам обыкновенным – Иван Иванович имеет прямое отношение и испы-тывает такую отеческую нежность, что знает схемы назубок, и даже, сняв очки, на ощупь может определить все их болезни-неисправности. С роботами он готов возиться круглые сутки и даже больше, с досадой реагируя на обеденный перерыв, а на конец рабочего дня тем более…

В столовой и на проходной завода Ивану Ивановичу прихо-дится буквально протискиваться сквозь строй разноцветных жен-ских глаз, которые непременно и пристально разглядывают его даже тогда, когда рубашку стирал не он сам, а соседка, живущая на первом этаже, – тетя Даша. Эти глаза его здорово смущают, он чувствует, как напрягаются предохранители его нервной систе-мы, потому снимает очки и торопится к своим роботам и техни-ческим журналам. Он не тщеславен и понимает, что некрасив, что женщины ищут в нем не достоинства, наоборот, они стараются определить незащищенные места в его жизненной цепи, изъяны его схемы, чтобы сделать его не таким счастливым, как он есть на самом деле. Но его собственная система защиты работала надежно, поэтому и только поэтому он прожил легкой, счастливой жизнью восемь лет десять месяцев и двенадцать дней. А на тринадцатый день…

Иван Иванович не был суеверным. Но на тринадцатый день, возвращаясь с работы и подойдя к подъезду дома, в котором жил, он увидел автомашину и ползущий к ней от двери огромный шкаф, и сообразил, что это ЧП в их тихом доме объясняется лишь тем, что кто-то из жильцов уезжает насовсем. А значит? А значит – приедет кто-то новый. И хотя, кроме тети Даши, Иван Иванович никого из жильцов не знал, все-таки они не были ему безразличны. Он не ждал от вновь прибывших дружбы или единомыслия, он хотел одного, чтобы они, как и уехавшие, были незаметные, неслышные.

Всякое ожидание томительно, а особенно то, когда не знаешь, чего ждешь. Поэтому легкая жизнь Ивана Ивановича дала легкую трещину. И чтобы сбросить напряжение, он, как никогда, спешил домой, стараясь по каким-нибудь признакам сделать радостное открытие – вновь приехавшие уже приехали и так же незаметны, как и уехавшие. И тогда жизнь Ивана Ивановича опять потечет легко и счастливо.

Прошел день, второй, третий… Напряжение перевалило через свой апогей, и Иван Иванович стал постепенно успокаиваться. Это дало толчок его конструкторскому мышлению, и он на четвертый день, в пятницу, возвращаясь с работы, соображал, как бы усовершенствовать защиту роботов от внешнего влияния, как вдруг… Ох, уж эти «вдруг»… Вдруг увидел необыкновенный предмет. Иван Иванович поначалу подумал, что это аккуратно подстриженный в виде небольших овалов куст с мелкими листочками. Но удивлял цвет – голубой. Подойдя ближе, Иван Иванович к своему вящему удивлению заметил, что это не листочки, а кудряшки из какого-то непонятного материала. Причем, самое странное: предмет передвигался. Вот предмет продвинулся вперед, затем в сторону, постоял около молодого деревца, приподнял одну из лохматых опор, брызнул жидкостью… «Новый тип роботов по уходу за деревьями», – удивился Иван Иванович и, как специалист, определил: работает по заранее заданной программе. В мгновение ока он перебрал в уме все известные ему схемы роботов отечественного производства – ни один не подходил. «Конечно, японский», – понял он и присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть марку и клеймо завода-изготовителя.

– Собачками интересуетесь? – прозвучал совсем рядом мелодичный голос.

Иван Иванович вздрогнул, поднял голову, поспешно вскочил, снял очки, зачем-то снова надел их. Ну, зачем он снова надел очки?!

Рядом стояла… Конечно же, не робот. Это Иван Иванович видел явственно, потому как в роботах разбирался. Рядом стояла женщина и смотрела карими с лукавинкой глазами. Иван Иванович почувствовал, как задымилось что-то в его нервной системе, защелкало часто-часто… Оставался единственный выход, и Иван Иванович сломя голову бросился домой, взлетел по ступенькам на второй этаж и накрепко запер дверь квартиры.

Назавтра была суббота, потом воскресенье… До понедельника Иван Иванович рассчитывал отсидеться. Технических журналов и задумок у него хватало, да и насчет еды не бедствовал: как знал, вчера купил четыре бутылки кефира и полкило сыра какого-то…

Через час Иван Иванович успокоился, но к ночи его стали одо-левать видения – смеющиеся глаза с лучиками морщинок возле них. Это не укладывалось ни в одну известную схему, поэтому неисправность он самостоятельно найти не мог. Очевидно, из-за этой неисправности ему вдруг стало не хватать кислорода, и он, чего никогда не бывало, в сумерках вышел подышать свежим воздухом.

Выбитый из колеи своим состоянием, он все-таки обнаружил, что вечерний воздух не воняет пылью и асфальтом, а пахнет не-повторимо и таинственно. Пахнет еле слышно, но очень-очень приятно. Увидел на небе звезды. Оказывается, они еще есть и даже похорошели со времен детства, когда у него было время смотреть на них…

С этого момента что-то сломалось в его счастливой жизни. Он забросил технические журналы и с нетерпением дожидался конца рабочего дня. Перестал стирать сам и даже носовые платки относил тете Даше, к которой проникся еще большим уважением. А однажды не отказался от чая. Вот тогда-то тетя Даша и сказала как бы мимоходом:

– Новая жиличка, Нина Васильевна, незамужняя…

Первым порывом у Ивана Ивановича было уйти, но он вспом-нил, что когда-то, давным-давно, тетя Даша просила отремонти-ровать телевизор. Он, пренебрегающий бытовой техникой из-за простоты схем, тогда отказался, ссылаясь на занятость. Теперь ему вдруг захотелось сделать соседке приятное, и он за один вечер привел в порядок допотопный «Рекорд», пылившийся под кроватью без малого, наверное, два десятка лет.

Анализируя свое поведение, доискиваясь до неисправности своей схемы, Иван Иванович стал замечать за собой некоторые странности. То ему не хотелось подниматься с постели и идти на работу, то он до изнеможения занимался физзарядкой… То застывал на месте с остановившимся взором, то делал без видимой цели круги вокруг дома… То бежал обедать в ресторан, то днями ничего не ел, но в кармане носил обернутую в целлофан столовскую котлету…

Последняя странность особенно поражала, тем более, что тот злополучный робот, то бишь голубой пудель, почему-то всеми свои-ми бесчисленными кудряшками возненавидел Ивана Ивановича, категорически отвергал предлагаемую ему котлету и разражался визгливым злобным лаем, не давая приблизиться к хозяйке, которая не обращала ни малейшего внимания на Ивана Ивановича, и ни одна стрелка индикатора ее сердца не дрожала.

А напряжение росло. Это Иван Иванович чувствовал. Нарастала угроза выхода из строя главных систем. Так дальше продолжаться не могло. Поэтому Иван Иванович решил повторить свой мудрый шаг, который совершил восемь с лишним лет тому назад – сменить квартиру.

НИНА ВАСИЛЬЕВНА БЫЛА НЕОДИНОКА И СЧАСТЛИВА.

Одинокой она быть не могла, потому как с ней постоянно находился ее друг – Эрмут, Эрмутик. Голубой пудель с такой родословной, что знакомые Нины Васильевны только ахали. Это презабавное и преданнейшее существо не покидало хозяйку, когда она была дома, ни на минуту, что доставляло некоторые неудобства. Зато сколько грации, сколько ума… Да-да! Ум светится в глазах, сквозит в каждом движении Эрмутика. Когда же он просится гулять – эта само кокетство. Он и лапкой потрогает, и головкой потрется, и взбрыкнет, как молодой козлик, и взвизгнет… Прелесть, одним словом.

Эрмутик заменил Нине Васильевне все – семью, родственников, детей… Да, к сожалению, жизнь не сложилась. Винить одного мужа нельзя. Что-то и она упустила, что-то просмотрела. Может, была не права в оценках, не так терпелива… Муж стал прикладываться к рюмке, да что там прикладываться – пить. Лез с кулаками и ревностями, каждый день – пьяная рожа и скандалы. Детей, слава богу, не было. С разводом долго не получалось, то сама пожалеет, то суд начнет мирить, то муж слово даст исправиться, то не явится…

Кое-как избавилась Нина Васильевна от благоверного, хотя иной раз накатывала такая тоска, такая жалость, что если бы не Эрмутик…

Муж, теперь уже бывший, не переставал навещать, поэтому пришлось переехать в другой город. Но он нашел ее и там. Опять угрозы, опять скандалы… Опять обмен квартиры…

Затаилась Нина Васильевна в этом тихом уголке большого города, боясь, как бы вновь не нашел ее бывший супруг, не напом-нил о былом семейном «счастье». Поэтому и друзей у нее нет. И родственников. Из детдома она…

Эта квартира не очень ей нравилась, прежние были лучше, но выбирать не приходилось. Работа рядом, в ЖЭКе. Зарплата ма-ленькая. Да много ли ей нужно? Не привыкла к излишествам и роскоши. К тому же сама шьет, сама вяжет – мастерица на все руки. Сослуживицы завидуют, допытываются: где достала такую шикарную обновку? В каком магазине? Через какой блат?

Жила она скромно, незаметно. Любила иногда почитать, но Эрмутик – такой проказник, терпеть не может никаких бумаг и вдрызг разнес две библиотечные книги. Нина Васильевна еле уладила конфликт и больше в библиотеку не ходила, неудобно. Хотя иной раз очень хотелось почитать что-либо о любви чистой, настоящей, описанной в рыцарских романах. Ведь не старая она – всего тридцать два года…

Из-за боязни быть обнаруженной своим бывшим мужем Нина Васильевна сделалась малообщительной, замкнутой и все больше привязывалась к своему четвероногому другу, хотя, кажется, уж больше некуда. Все помыслы, все желания с ним – Эрмутиком. Оно и понятно, не было никого для нее дороже на свете.

Поэтому, когда ее нежно любимого друга какой-то человек стал так бесцеремонно рассматривать, Нина Васильевна, естественно, заволновалась, много развелось всяких воров и, чтобы дать понять, что Эрмутик не один, что у него есть надежная защита, дрожащим от волнения голосом спросила:

– Собачками интересуетесь? – она боялась, что мужчина ответит грубо, разве есть среди них другие? Но вдруг увидела, как смутился незнакомец, покраснел. Да-да! Ей казалось, что даже многие женщины потеряли такую способность, а тут – мужчина… И он еще вдобавок побежал в подъезд, в котором теперь жила она. Это обстоятельство не могло не заинтересовать Нину Васильевну, надо же знать, с кем живешь рядом, чтобы быть готовой ко всяким неожиданностям. Приятных она не ждала. Потому и спросила у тети Даши, с которой на удивление быстро сошлась. А когда узнала об Иване Ивановиче все, сконфузилась, не дай бог, что подумает тетя Даша… Нет-нет, боже упаси, она по горло сыта семейной жизнью и никогда (вы слышите!), никогда ни с одним мужчиной даже не пройдет рядом. Разве только по службе или в случае крайней необходимости.

Но что-то мешало на новой квартире обрести прежнее спокойствие, она все чаще и дольше стала гулять с Эрмутиком, даже тогда, когда он уже и не хотел. Но этот моцион обязателен для здоровья собаки, да и для нее тоже. Нервы расшалились. Их она чувствовала, когда видела этого довольно-таки симпатичного, но неухоженного, запущенного мужчину. Вид его сбивал Нину Васильевну с толку, вызывал ненужную и даже вредную в таких случаях жалость.

Тревожило еще одно обстоятельство: неоднократно она замечала, что Иван Иванович заигрывает с Эрмутиком, предлагает ему (фи!) столовскую котлету. А если Эрмутик ее съест? Могут быть колики или запор… Правда, Эрмутик держался стойко, столовскую котлету категорически отвергал и с каждым днем все с большей злобой лаял на Ивана Ивановича. Правильно, а то накормит черте чем, но уж слишком много злобы. А недавно Нина Васильевна поймала себя на мысли: «Хорошо бы они подружились». И ей даже приснился сон – зеленая лужайка, Иван Иванович и Эрмутик со звонким лаем играют на травке, а она сидит у палатки на надувном матрасике и вяжет… Сон был в среду, а сбываются только те, что с четверга на пятницу. Да и сон какой-то глупый. Иван Иванович и, извините, лает… Да и потом… Нет-нет! Она спохватывалась и звала Эрмутика домой. Эрмутик тоже стал какой-то не такой: не ест, вялый.

Отпросилась Нина Васильевна с работы, взяла Эрмутика и к врачу. Врачи-то сейчас… Так, название одно. «Ожирела собака. Сажайте на диету». И все? А почему вялый? Почему глазки грустные?

На душе Нины Васильевны становилось все тревожнее. Как-то муж бывший приснился. Лез с поцелуями. Не к добру это. Ох, не к добру…

А тут еще тетя Даша сватовство развела. Сначала намеками, потом в открытую: мол, так и так, приглянулась ты ему, и он чем тебе не пара? Ах, тетя Даша, тетя Даша, вы не представляете, как трудно решиться начать жизнь заново, да и не подозреваете главного! Ведь не так уж и прост Иван Иванович. Нет. С загадочкой. Иначе бы не лаял на него Эрмутик, не злился бы. На хороших людей собаки не лают, хороших людей собаки любят. Есть что-то у Ивана Ивановича за душой. Держит камень за пазухой.

Трудно Нине Васильевне, ох как трудно. По-старому нельзя, а к новому боязно… Лучше уж опять сменить квартиру.

ТЕТЯ ДАША БЫЛА ОДИНОКА И НЕСЧАСТЛИВА.

Она принадлежала к поколению тех русских женщин, что вынесли на своих плечах тяготы военного тыла, что, не дождавшись после победы своих женихов, считали за счастье любое замужество, что преклонялись перед мужчинами и прощали им все. Было такое замужество и у тети Даши. Израненный душой и телом пил он напропалую, валялся под заборами, бил жену. Но она не сетовала, мужественно несла свой крест, и когда муж отбыл в мир иной, поплакала всласть и вспоминала только хорошее. Хотя хорошего-то было…

Осталась тетя Даша одна. А душа искала заботу, искала, на кого истратить ласку, кого бы обогреть. Поэтому и погналась за своей племянницей-сироткой. Тянула ее в город, к себе. Но та не поддалась, не захотела бросить родительский дом. Осталась в деревне, там и семьей обзавелась. Но, видать, теткино проклятье давило. То ли на второй, то ли на третий год после свадьбы запил муженек, так по сю пору и не просыхает. Хотела племянница разорвать тяжкий круг, выгнала пьяницу к чертовой матери, несмотря на двух пацанов, вцепившихся в подол, да примчалась тетя Даша и давай увещевать, уговаривать:

– Рази можно отца двоих детей так разом?… Образумится он, молод еще…

Молодой же, сидя на крыльце, с синяком под глазом – успел с кем-то подраться – подавал голос:

– Правильно, ведьма, рассуждаешь. Из-за тебя не идет у нас жизнь. Не шлялась бы из города, не нарушала наш покой, жили бы мы, словно голубки…

Выскочила на крыльцо тетя Даша и давай причитать:

– Бесстыжая твоя рожа, рази я вам помеха? Помогаю во всем. Гостинцы ношу. Детишек нянчу… Но раз так… Все, Степан. Все, Фрося – ноги моей здесь не будет, видит бог. – И к калитке, знала, удержат.

Кинулись за ней оба. Как звали… Как просили… Как клялись любить друг друга и ее до гроба… За клятвами-то ссору свою и забыли. Остался Степан жить дома до следующего раза.

Потом и второй раз так-то. Теперь, правда, пореже, степенится мужик. А все же как забушует, так тетку звать. А тетка пришла – давай ее поносить, потом прощения просить…

– Громоотвод я у вас, что ли? – горько шутит тетя Даша и не устает бывать у них каждую субботу.

Нагруженная заказами чуть ли не на полсела, подарками для внучат – идет она с автобусной остановки, довольная тишиной де-ревенской, умиротворенная воспоминаниями, и даже визг детворы, мчащейся к ней навстречу, не нарушает идиллии сельской, созданной в ее воображении, а только подчеркивает ее.

Для всех она находит ласковое слово, всех жалеет и работает сразу на трех работах уборщицей – не из жадности, а все для того, чтобы побольше помочь племяннице Фросе, да внучатам лишние штаны купить, да что там греха таить, тайком от жены Степану четвертинку сунуть, чтобы подобрел, не обзывал ведьмой.

Доброта как необходимая черта ее натуры не ограничивалась деревней и деревенскими жителями. На работе и в доме, где она жила, все знали ее характер и, если честно, нередко бессовестно пользовались ее безотказностью. Распространялась ее забота и на не обихоженного женской лаской Ивана Ивановича, соседа по подъезду. Не раз врывалась она к нему в квартиру и чуть не силой забирала на стирку постельное белье и рубашки.

– Носки, поди, сам выстираешь, – грубовато говорила она. – Мыслимое ли дело бабьим делом заниматься. Вы бы еще рожать попробовали…

Смущение Ивана Ивановича ее никак не трогало. Считала его она человеком хорошим. А в отношении мужских качеств – тряпкой, раз жена с другим сбежала. И в открытую мечтала пристроить его к какой-нибудь ласковой бабенке, но чтоб не вила из него веревки, чтоб уважала его самостоятельность. Да где в наше время найдешь такую? У всех, прости господи, одно на уме. Еще не рассмотрев человека, как следует, начинают: незавидный, сутулится, в очках, несмелый, будто ей с им на войну идти. Эх, бабы-бабы! Была бы она помоложе… да она бы ему рай устроила – раечек, и чтобы он не с кефиром плелся, а летел бы домой стрелой, да встречала бы она его у подъезда… Не довелось своего счастья испытать, мечтала на чужое насмотреться, а оно никак не выходило.

Потому-то тетя Даша сразу глаз положила на новую жиличку из квартиры номер девять. Прикидывала, примерялась. Правда, кобель ей сразу не понравился. И хоть относилась она ко всем божьим тварям хорошо, этот вызвал недоверие своим цветом. Со-бака – и голубая! Девка, понятно, накрасится. А это ж надо! Ду-мала – тоже крашеный, хотела выдернуть пару волосков, проверить, дак он пасть разинул – не трогай! Ишь, фу-ты, ну-ты! И главное, злопамятный, как увидит – сразу гавкает. Ну, не на ту напал. Выждала тетя Даша, когда хозяйки близко не было. Он только пасть разинул, а она его веником по морде. Сразу зауважал. Животное, а понимает. Теперь тетя Даша ему из столовки косточки куриные носит. Погрызть-то охота, зубы поточить. Увидит ее, сразу подбегает, ластится. Вот только звать его не по-русски. Никак она не может выговорить: «Эр… Эр…» а дальше никак. Самое ему подходящее имя – Шарик. Нет же… Хозяйке сказала – та обиделась и давай разъяснять:

– У Эрмутика мама – Эра. Папа – Мушкетон. Оттуда и его имя – Эрмут, Эрмутик. Берутся две буквы от имени мамы и две – от имени папы…

– Страсти какие. А если бы у людей так? Фросиных пацанов как бы звали? Отец – Степан. Фраст? Фрост? А на четвертом этаже мать Ольгой зовут, значит, Ольст? Город есть где-то такой, по телевизору про его все говорят…

– Ольстер, – смеется Нина Васильевна. Смех у нее звонкий, но не громкий. Сильно рот не разевает. Ладная бабенка.

Приглядывалась, приглядывалась тетя Даша, а потом решила:

– Какая бы вы с Иваном Ивановичем пара была. Загляденье просто.

– Нет-нет, замуж я не собираюсь, – ответила Нина Васильевна, но с ответом замедлила, да и потупилась. Значит, думы имела про это. Тут тетю Дашу не проведешь. Ну и, слава богу, обрадовалась она: пристроила мужчину хорошего, да и бабенка славная, не модница, хоть и одевается чисто, красиво.

Вот и стала тетя Даша осторожненько сближать их. Очень уж тут много такту нужно. Обжегшись раз, они недоверие к семейной жизни питают. Придумала: день рождения себе пораньше устрои-ла. Пригласила обоих. Пришли. Сидят, как деревянные. А тут еще кобель этот разгавкался на весь дом… Не все сразу, но лед тронулся. Здороваться стали, по имени-отчеству величать…

Полгода глаз с них не сводила тетя Даша, все ладно шло, ан вдруг приходит Иван Иванович, лица на нем нет и как колом по голове:

– Квартиру менять надумал в другой район. Завтра заявление несу… Ах, ты боже ж мой! Тетя Даша к Нине Васильевне, – и та смурная – в чем дело? Квартиру надумала менять в другой город. Вот как!

Про Ивана Ивановича тетя Даша не беспокоится, она его в два счета уговорит, а тут дело посерьезней. Бабенка скрытная. Что-то в себе держит. Что? Целый час сидела, хоть и на работу бежать надо, а выведала – в кобеле дело. Невзлюбил кобель мужика. И просвета не видно. Эх, бабы-бабы! Не с кобелем же ему жить. Ну что ж, что лает?! На то и глотка ему дана. На то он и собака. И что он понимает в людях? Ишь ты, недоброго человека в Иване Ивановиче признал. А на меня как лаял? Пока веником по морде не дала. Сразу хорошей стала.

Переживает Нина Васильевна – видно. Как же, не уживутся два ко… два мужика в одной квартире! И если одному втолковать можно, второму – никак. Не понимает слов.

Расстроилась тетя Даша, всплакнула от обиды и ушла на работу. Пускай, как хотят, если им собака дороже людей, дороже счастья совместного…

Так бы и не состоялось счастье двух одиноких – Нины Васильевны и Ивана Ивановича. Двух хороших, добрых, но боязливых людей, если бы не утюг.