Текст книги "Под небом голубым"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

13. На время обитания безголовых сад приобрел странный вид (ну, он и раньше-то выглядел странно, но теперь...). Деревья стали невысокими и искривленными, как будто некий великан брал каждое из них за верхушку и закручивал в спираль, – и вот теперь они стояли, словно выжатые порции мокрого белья, растущие прямо из земли. Однако же не деревья придавали саду сходство с бредовыми видениями тяжелобольного – не деревья, а ограда. Нет, это был не забор, и даже не колючая проволока с мятыми красными флажками, наколотыми через определенные промежутки, – зеркала. В рост человека, в массивных фигурных оправах; безжалостно правдивые. Когда смотришь в них, казалось, видишь даже то, чего невооруженным глазом не разглядеть: глубокие морщинки на лице (а ведь, кажется, не было), дыра в кармане (а зашить – никак), неуклюжая черная щетина (побриться бы), картонная пустота неба (раньше... нет, замечал, но чтобы до такой степени...). Обитатели боялись зеркал. Вероятно, именно поэтому те и ограждали сад от безголовых. Ни камень, ни дерево не стали бы для этих существ сколько-нибудь значительной преградой – их бы попросту сожрали, а потом принялись за деревья. В сплошной стене зеркал имелось несколько проходов. Человек забирался сюда, протискиваясь меж холодящих оправ с цветами, зверьми и звездами, мыл в ручье одежду, измазанную слюной безголовых, и совершал прочие процедуры. Потом покидал сад и возвращался в комнатку под фонтаном. Так прошло несколько дней.

14. На сей раз Преображение застало его в саду. Он уже поел, помылся и как раз собирался выйти, когда обнаружил, что проходы между зеркалами сузились. "Нет, конечно, сегодня у меня отменный аппетит, но не настолько же..." Несколько попыток протиснуться между оправами подтверждали наблюдение, но никак не объясняли случившегося. "/Впрочем, тебе ли привыкать к чудесам?/" Однако даже больше, чем увеличившаяся сплоченность среди зеркальных рядов, настораживало другое: поведение безголовых. Суетливо, отчаянно визжа и толкаясь, они убегали куда-то к стенам города. Некая неведомая сила напугала их до смерти, и Обитатели, похоже, обезумели: часто натыкались один на другого, а наткнувшись – застывали на месте, растерянно моргали глазенками и пускали слюни. В такие моменты безголовые напоминали перешептывающихся революционеров-заговорщиков. Две-три группки Обитателей стояли сейчас в пределах видимости человека. Неспособный сбежать из сада, он прислонился к ледяной зеркальной раме (острый луч металлической звезды больно упирался в лоб) и наблюдал. Казалось, происходит что-то очень важно, такое, что просто нельзя пропустить. Он наблюдал. Не отводя глаз ни на миг. Затаив дыхание. С каждой секундой напряжение возрастало, с каждым ударом сердца вероятность неизвестно чего становилась больше. Он настолько остро почувствовал это, что даже старался удержать открытыми веки – они, как и следовало ожидать, от подобных попыток закапризничали, потом – разъярились и вовсю норовили захлопнуться. Он не позволял – и глаза ни на мгновение не закрылись. Видел все. Не верил, но видел. Видел, как побледнели и размылись силуэты безголовых, как слились на мгновение в какой-то бесформенный ком материи, а затем – словно вылепленные умелой рукой мастера – превратились в дома. Видел – и слышал, как визжали они, эти бывшие обитатели, ставшие обителями для новых гостей. Так, наверное, должен визжать грешник, на день выпущенный из ада, а теперь снова туда водворяемый. ...Потом зеркала расступились, и человек упал на мостовую; из раны на лбу потекла, сдерживаемая ранее, кровь.

15. Вокруг утробно урчало Преображение, поглощая тех безголовых, которые не успели покинуть город.

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

16. – А меч? – спросило существо. – Меч? – не понял он. – Ах да, меч. Слушай про меч.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

17. Картина, свидетелем которой он стал, вызвала у человека огромное потрясение. "На их месте мог быть я. /Но почему?../ Непонятно, как все непонятно и зловеще! Но на их месте вполне мог быть я! /Однако же тебя уберегли. В нужный момент не дали выйти из сада. И кормят. Значит, крыса еще требуется хозяину/". Да и куда, в сущности, было ему деваться? Город владел им, вел, диктовал свои условия. Сейчас, например, направлял к Вратам.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

18. Ты даже не пытался выйти из города. Ты тянул ворот, и створки расходились в стороны, смеясь над тобой, а ты тянул, и клял – себя, невидимые скрежещущие цепи, мертвый песок за Вратами, пустой воздух – и от напряжения (не от обиды, нет) на глазах выступили слезы, и ты позволил им скатиться по щекам: дразнить-щекотать сухую кожу, а потом оборваться вниз и быть затоптанными твоими ногами; и вбивал их в песок, а сам, задирая голову, смотрел на небо за стенами, смотрел и знал, что туда тебе никогда, никогда, никогда... Клацнуло, холодно и безразлично. "Дело сделано, крыса. Ты оправдала надежды экспериментаторов. Ступай в нору, а завтра получишь причитающийся кусок сахара – большой, липкий, с острыми крупинками кирпич, который станешь облизывать, давясь от отвращения к самой себе. Ступай, иначе тебя отведут силой. Ты ведь не хочешь потерять видимось свободы, не так ли? Ступай, зверушка. Ну же?.. ну вот, теперь успокоилась? Беги быстрее". Провел пальцами по щетине, сморгнул и отправился в комнатку. Еще не знал, что наградной кусок сахара встанет поперек горла – да так, что взвоешь от подступившей к сердцу тоски, и закусишь до крови губы, а в ушах будет биться – звонящим телефоном за соседской стеной, к которому никто не подходит – будет сиять единственным неподдельным медяком в куче золотых фальшивок: "Пойми, я все выдержу, все вынесу, все переживу... – в этом моя беда"...

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

19. Замолчал. Прикоснулся ладонью к вспотевшей шее. Эта фраза. Он вспомнил о ней – и как будто ударило током... долгим – в смысле, длинным – длинным толстым бревном шарахнуло по голове. – Что-то случилось? – спросило существо. – Нет, все в порядке. Просто в горле пересохло. Ну слушай дальше.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

20. Утром все переменилось. "Не верю", – сказал он себе. И правильно бы сделал, но – обманывал сам себя. Это вообще свойственно людям. Вокруг стояли небоскребы. Множество небос... Да черт с ними, с небоскребами! Вокруг ходили люди! (Которым свойственно обманывать самих себя). Настоящие люди! Всамделишние, с головами на плечах, с ногами, а не колесиками – люди, люди, много людей! "Я вернулся! Не знаю, как, – но я вернулся!" Он упал на колени и целовал асфальт, родной, черный, вытоптанный тысячами тысяч подошв асфальт, который все сразу расставил по местам (так человеку казалось), который был завершающим мазком в этой великолепной картине нормального города! И портила ее только бездонная тишина – абсолютная, как полет опускающейся на шею секиры.

21. О да, люди, пришедшие в город, были настоящими – за одним исключением. Они не имели разума и не могли разговаривать. Один среди немых толп, человек тщетно ходил в поисках потерянного мира. Его здесь не было – того мира, о котором он уже стал постепенно забывать. Только видимость, мираж, насмешка. Город увеличился в размерах (или это только казалось?): стеклянные многоэтажки, стадионы, кинотеатры, магазины, – непонятно, как все это в нем вмещалось. И главное – зачем? Обитатели (человек не мог называть их людьми, слишком больно, слишком нелепо, слишком... слишком!) Обитатели не покупали еды в магазинах, не ходили в кинотеатры и на стадионы. Вернее, ходить-то ходили, но прийдя, просто вышагивали там – мертвые игрушки с батарейкой а-ля "Дюрасель" внутри. Человек пытался обращаться к ним, хватал за плечи, заглядывал в глаза, – но плечи выскальзывали из его рук, а глаза безвольно демонстрировали то единственное, чем были полны пустоту. "Ладно, взрослые... но может, дети," – думал он. Вот только детей в городе отыскать так и не смог. Иногда видел в толпе низенькие ребячьи фигурки, послушно державшиеся ручонками за платья мам, но когда подбегал никого не находил. Еще в городе появились деревья. Раньше человек видел растения только в саду, теперь же почти на каждой улице из асфальтовой дубленной кожи топорщились гладкие иглы голых стволов. Ни листочка на ветвях, ни цветка. Только однажды он заметил там что-то необычное, подошел, присмотрелся оказалось, раздетая кукла. Она висела на веревке, которая обхватывала пластмассовую шею, – висела и покачивалась на ветру. Под деревом проходили Обитатели, но ни один не обращал внимания на странный предмет. Они вообще ни на что не обращали внимания: шли, натыкаясь на человека, больно ударяя его в грудь, наступая на ноги, – а он стоял и смотрел. Ему казалось, что на ветке, висит он сам, словно одновременно находится здесь – на мостовой, и там – на дереве: никчемная раздетая разломанная кукла, никуда и ни на что не годная; она не виновата в том, что она такова, но она и не может ничего с этим поделать, и поэтому нелепо висит, задохнувшись в веревочной петле, висит и болтает в воздухе раскоряченными вывернутыми ногами пустая, пустая кукла!.. Он даже пошатнулся – настолько сильным было чувство тождественности с нею. "Ну уж нет! Возможно, кукла и не способна ничего изменить – я способен! /Что именно?/ ...способен!"

22. На второй день Обитатели стали умирать от голода. Умерших поедали, но живые никогда не нападали на живых. Странно, человек думал... Он захотел помочь им. Накормить. Он понимал, что не сможет спасти всех, но должен был сделать посильное. Не ради них – ради себя.

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

23. – Неужели они не могли питаться? – спросило существо. – Все обитатели во всех городах всегда имеют пищу. По крайней мере, если они попадают в свой город. А насколько я понял... – Не знаю, – прервал его человек. – Не имею ни малейшего понятия о том, почему это произошло. Но они не могли есть – откуда? В магазинах лежали только теплые вещи, которые никому не были нужны; всякие украшения, вилки, ложки. А продуктов... наверное, не завезли. – И все же странно... – Да, меня тоже удивило... ха! "удивило" – я чуть с ума не сошел, когда увидел, что они поедают своих мертвецов. Но если задуматься... – Это-то как раз не удивительно, – перебило его существо. – Я о другом. Странно, что не было пищи. Они помолчали, глядя на звезды: как по команде, запрокинули головы и уставились на небо. – Может, дело в том, каким тогда стал сад, – предположил человек.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

24. Вообще-то, он подозревал, что сейчас в городе несколько садов. Да только от количества мало что зависело. Люди сторонились ограды (оград?). Огибали сад, как речной поток огибает остроклыкий камень, торчащий над водой; огибали и шли дальше, чтобы упасть и /сломаться/ умереть в двух шагах от пищи. Умирали они молча, как и жили, и только в последний момент отчаянно распахивали глаза (будто норовили вырваться из тела наружу, убежать, улететь – безрезультатно), приоткрывали рот и тихонечко выдыхали. Воздух, покидая легкие, создавал некое подобие вздоха, – но только подобие. А потом тело застывало (слава городу, хоть не рассыпалось) и ближайшие Обитатели неспешно подходили к нему, чтобы съесть. Не было толкотни и давки, все происходило очень торжественно и прилично. От этого человеку становилось еще противнее. Ему тоже было неудобно пробираться в сад. Ограждением служила колючая проволока с наколотыми на шипы алыми треугольными флажками – издалека флажки напоминали капли крови или розовые лепестки. Свободного прохода не было, приходилось переступать через проволоку, и почти всегда колючки цеплялись за одежду, хотя и не рвали ее. Это, да еще то, что после встречи с людьми/не-людьми он испытал сильнейший шок (от которого очень долго потом не мог оправиться), сделало посещения сада человеком редкими. Он опустился: долго не мылся, мало ел, несколько раз, когда никого вокруг не было, испражнялся в небоскребах, театрах, в концертном зале. Но спать продолжал по-прежнему у себя в комнатушке под городом, подозревая (а отчасти и надеясь), что и нынешние Обитатели пришли сюда не навечно. Но хотя голод – а затем вымирание – лишь помогли бы ему избавиться от неприятных "гостей" и тягостных воспоминаний, человек решил помочь Обитателям. Поначалу он хотел найти в каком-нибудь из магазинов подходящий инструмент и разрезать проволоку. Пошел в один, другой, третий... В каждом из них когда-то видел большие массивные кусачки, много кусачек, – а теперь не мог отыскать ни одной пары. Человек провел в поисках полдня /а на улицах каждую секунду умирали, умирали, умирали не-люди/ и лишь потом начал догадываться: город против. Город не хотел, чтобы его ограду разрезали кусачками. Пришлось подчиниться. Тогда человек отыскал сад и стал обрывать с веток маленькие кислые плоды желтого цвета, которыми все это время питался сам. Он швырял плоды за проволоку, но Обитатели не обращали на них внимания. Шли, как шли, и наступали на плоды, чтобы двумя шагами позже упасть на них и умереть от голода. Вот тогда-то разочарование, обида, боль – много, очень много боли хлынули через край и затопили сознание. Человек опустился на колени и зарыдал; плакал сейчас не он, плакала душа, проклятая душонка, которая позволяла себе такую роскошь как страдание. Он знал, что со стороны выглядит омерзительно, но ничего не мог поделать, – и вздрагивал телом, размазывая рукавом нестиранной рубахи застоявшиеся слезы. Поэтому не заметил, как снова началось Преображение.

25. Его внимание привлекли непонятные звуки. Колючая проволока вибрировала, флажки на ней трепыхались наколотыми на булавки бабочками. Человек вытер ладонью влагу с лица и поглядел туда, откуда расходились вибрации. Странно, Обитатели, прежде такие спокойные и бесцельные, теперь куда-то торопились. А несколько из них так спешили, что зацепились одеждой за проволоку и никак не могли выбраться – видимо, очень уж нервничали. "Вероятно, неподалеку кто-то издох", – ему хотелось быть грубым и циничным. "Или, может, в магазины наконец-то завезли продукты". Человек мельком взглянул на небо и отметил еще одну деталь: в некоторых местах пропали небоскребы. Город из-за этого казался пустым, наполовину лысым. "Опять исход", – решил он с облегчением. То, что не-люди наконец-то исчезнут и перестанут раздражать память своим присутствием, показалось слишком неожиданным, чересчур щедрым подарком от судьбы. Даже не верилось... Проволока затряслась сильнее. Обитатели, повисшие на ней неуклюжими марионетками, очень хотели вырваться из металлического плена, но у них ничего не получалось. Взлетали в воздух вытянутые руки со скрюченными пальцами, нервно вздымались и опадали грудные клетки, беззвучно шевелились губы, из их уголков текла вязкая зеленоватая слюна. Некоторые из не-людей, застрявших на ограде, прямо здесь и умирали от голода, единицам удавалось оторваться и убежать, большинство же тряслось и отчаянно кричало – не голосом, глазами. Человек даже потянулся заткнуть уши – таким ощутимым, болезненным был этот крик. Все уже убежали, в городе теперь остались только застрявшие Обитатели и человек. Не-люди облепили ограду, как мухи – клейкую ленту, и судорожно бились на проволоке, изредка оглядываясь туда, откуда двигалась волна Преображения. Сам процесс нельзя было уловить, но стоит отвернуться или сморгнуть – и вот, очередной ряд многоэтажек исчез, вернее, превратился в нечто иное, отсюда не заметное. Может, в группу глубоких благоустроенных ям или в полые столбы, вполне пригодные для жизни определенного рода Обитателей. Нынешние же с ужасом глядели на изменяющийся город и трепетали перед участью, на которую были обречены. Непонятно, откуда, но они знали о том, что их ждало. Возможно, просто догадывались о чудовищности будущего, не имея более конкретного о нем представления. Но чем ближе придвигалась волна Преображения, тем исступленнее бились не-люди. Один случайно упал, напоролся горлом на металлическую колючку; потекла кровь. Раскачивания проволоки привели к тому, что рана начала расширяться, Обитатель не мог высвободиться и вскоре умер. Остальные, похоже, заинтересовались этим, многие стали падать на колени и тянуться шеями к шипам. "Что они..." Намеренно рвали кожу на горле и умирали с успокоенными улыбками на устах. Вот что они делали.

26. Из-за специфики своей работы человеку часто приходилось сталкиваться со смертями. В основном – с трагическими; будущий покойник непременно умирал "со значением", то бишь, отнюдь не за понюшку табаку. А даже если и за понюшку, то уж так умирал, что все понимали: глубокая и вечная философия стоит за такой вот обычной с виду понюшкой. Было: стрелялись, прыгали с кручи на острые камни, травили друг друга экзотическими ядами, закалывали в нише кинжалом, даже вешали. Делалось все это по принципу: собаке собачья смерть, человеку – человечья, – и уж если играл ты героя, то умирал под всхлипывания и шорох платочков женской части аудитории. Ну а коли сподобили на роль негодяя – изволь, подохни как можно непритязательнее, чтобы ни один зритель не пожалел... Эти умирали так, словно мазали варенье на хлеб. Обыденно умирали. Даже с радостью – что нашли выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Как тут не вспомнить про отчаянный визг безголовых?.. "Неужели так страшно?.." Он попытался представить себе, как это – быть зданием, вечно меняющимся, безголосым и безликим. Стоишь где-нибудь на улице, а по твоим внутренностям ползают, копошаться Обитатели, подтачивая изнутри, царапая, терзая словно неразделенная любовь, словно мерзкие червяки-паразиты, словно воплотившееся время, словно... "А что, если все здания в городе когда-то были живыми существами? /И кстати, не боишься стать одним из них?/ Боюсь. Но мне-то деваться некуда. /Им-вон тоже. Поэтому и рвут себе горло, неумело и всерьез. Ты бы смог?/" Что ответишь на такое, даже самому себе? Наверное, нужно было отвернуться, не глазеть на них, уважать чужую смерть, но человек не мог пошевелиться – и смотрел. Как будто провожал в последний путь, обещая: "Запомню всех вас, всех до одного". Преображение приближалось. И вот – неожиданно даже для самого себя – один из Обитателей сумел вырваться из проволочного плена. На мгновение замер, не веря в свое счастье, затем нервно оглянулся, вздрогнул, побежал. Остальные (кто выжил) следили за ним, приостановив попытки умереть. Тишина, густая и терпкая, заполнила все вокруг. Обитатель пробежал только пару шагов. Потом нога его попала в асфальтовую ямку, подвернулась, тело потеряло равновесие и упало. Что-то хрустнуло. "Похоже, приятель, добегался". Лежавший на асфальте не-человек попытался подняться – не получилось. Тогда он выпростал левую руку и, загребая ею, как клешней, пополз. Но достаточно было одного взгляда, чтобы понять: Обитатель не успеет ни добраться до проволоки, ни – тем более! – до выхода из города. Преображение приближалось. Подул ветер, подбросил на ладони треугольники флажков и убежал дальше. Те, кто висел на ограде, уже умертвили себя. Они остались вдвоем: человек и не-человек, – ветер не в счет. Осознав тщетность своих попыток, Обитатель замер и, задравши голову, внимательно посмотрел в глаза человеку. "Нет! Я этого не сделаю. Да и как?.." Ждал возражений, но внутренний голос молчал – предатель. "Я не сделаю этого! И не проси!" Да, сотни сотен раз убивал, травил, закалывал кинжалом и протыкал шпагой, сбрасывал с моста, с обрыва, со счетов, душил – но понарошку. Если решишься, руки сами выполнят всю работу, не дрогнут – привыкли. А как насчет души? Не привыкла, нет, не привыкла и вряд ли привыкнет... Отчасти он был прав, отчасти ошибался.

27. Каждый раз, когда останавливаешься и пересматриваешь всю свою жизнь, понимаешь, что состоит она, по большому счету, из Событий и Поступков. Не вспомнить уже, как выглядела та девчонка-одноклассница, из-за которой отчаянно дрался после школы с взрослыми мальчишками; и день тот, когда помог незнакомому человеку, – пасмурный ли, солнечный ли был день? – нет, не припомнить. Только просыпается в груди Дыхание – то самое, что делает тебя Богом, всесильным, всемогущим, мудрым, бесстрашным... Волшебные минуты. Страшные минуты. Быть Богом, даже несколько мгновений, это так тяжело. Это так восхитительно. Человек поднялся с колен и шагнул к ограде. Внутренний голос тотчас оживился: "/А что, если по ту сторону и тебя ждет такая же участь? Что, если только находясь в саду ты обезопасен от бессмертия домов? Неужели пожертвуешь собой, неужели рискнешь, неужели?../" Но Дыхание уже распирало грудь, и человек перешагнул проволоку, словно великан – одним махом – горную гряду. "/Безумец.../" Склонился над раненым Обитателем, всмотрелся в молящие глаза. Потом скинул с себя куртку, свернул в некое подобие веревки и обхватил шею не-человека.

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

28. Он молчит, и существо тоже молчит. И город молчит – испуганный, притихший. Рассказывать не хочется. Рассказывать надо. Иначе боль, которую разворошил в груди, вспыхнет и сожжет дотла. Человек продолжает.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

29. По сути, это было его первым действием, открыто направленным против города. Выражение протеста, неподчинение местным законам "/...городского самоуправления!/". Человек развернул куртку, встряхнул ее, пытаясь разгладить складки, и надел, не застегивая. Преображение приближалось. – Ну, что ты сделаешь теперь! Ветерок, вернувшийся и возобновивший игру с флажками, затих и уселся на мостовую, скрестив ноги. Большими голубыми глазами следил за безумцем. – Преврати меня в дом, ты, смесь борделя с отхожим местом! Преврати ну-ка, давай! Я нужен тебе, и мы оба знаем это. Тогда будь добр, считайся со мной, сын пьяного строителя и безумной чертежницы! Я не позволю тебе делать их домами. Не позволю! Не позволю!.. Я буду убивать их, слышишь, буду убивать их, всех, кого смогу спасти от омертвения, от превращения в предметы, здания, в часть тебя самого! Ты не получишь их душ – до тех пор, пока я здесь! Не получишь! Не получишь!.. Город слушал. Слушали стены и крыши, окна, двери, чердаки, подвалы, слушали камни мостовых, улицы и проспекты, площади и аллеи, и, конечно же, Врата. Слушал фонтан и слушали канализационные коридоры, слушали лестницы и мосты. Не слушал только ветерок. Ветерок удивленно глазел на что-то за спиной человека.

30. Человек обернулся. На мостовой лежала плоская палка, похожая на тень от креста. Потом понял: не палка, меч. Наклонился, поднял – непривычно-привычная вещь. Ему доводилось держать в руках мечи, но ни один не был настоящим. Этот – был. "Что?.. Капитуляция? Признание моих прав, моей силы? Или – ловушка? Ликовать мне или страшиться непонятного подарка?" Не знал. Повесил ножны на пояс и пошел по городу: то ли отыскивать не сумевших бежать Обитателей, то ли...

31. После меч исчезнет, чтобы появиться накануне очередного Преображения.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

32. ...остановился и откинул капюшон, подставляя звездному душу бледное, с черными вишнями глаз лицо. Жадно раздувая ноздри, ты вдыхал влажновато-насмешливое дыхание ветра: "Строи-и-итель".

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

33. – Так у меня появился меч, – говорит человек. – Но это не главное, – утверждает существо. – Да. Не главное. Главное случилось недавно, когда ко мне пришел Дер-Рокта. Существо вздрагивает и готовится слушать. Человек рассказывает.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

34. Когда относишься к другим, как к себе, не забывай: порой ты бываешь очень жесток с самим собой.

Глава третья

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

1. Он очень устал и хотел спать. Рассказ отнял все силы, в горле пересохло от большого количества слов, которые приходилось – одно за другим проталкивать наружу и сплевывать с распухшего языка. Но человек должен был рассказать про Дер-Рокту. Прежде всего потому, что надеялся получить какой-нибудь совет от странного существа, сидевшего перед ним. Теперь человек понимал (видел по глазам слушателя): совета не будет. – Ты испуган. – Да, – согласилось существо. – Послушайте... Послушайте... – В чем дело? – Вы... что вы решили? – в голосе живого манекена осторожно поводил усиками, проверяя почву перед собой, огромный клоп-хищнец. – Неужели вы пойдете на это? Убьете себя? Человек вздрогнул и чуть подался вперед: – Не понял. Почему я должен убивать себя. Существо тяжело вздохнуло: – Вы на самом деле не поняли. Хорошо. Я объясню. Может быть... может, это не даст вам обмануться. Они замолчали; пауза, заполнившая сейчас пространство, казалась пестрым экзотическим цветком – слишком много слов прозвучало сегодня у этих стен, на этой мостовой. – Ваш визитер хочет убить вас, – произнесло наконец существо. – Это же так просто! – Объясни. – Он говорил, что вам нужно найти самую слабую часть города. Он хитер, не сказал напрямую... Вы сами должны были догадаться. И вы начали догадываться: "самая слабая – значит, самая постоянная". Только вы еще не прошли путь рассуждений до конца. Фонтан, стены, Врата... – они неотличимы одни от других, ничему нельзя отдать предпочтение. Но существует еще некая часть города, удовлетворяющая поставленным параметрам: самая постоянная и самая слабая. Рано или поздно вы бы дошли до этого своим умом. Нужно просто немного изменить точку зрения на... Существо прервалось и вскочило с мостовой. – В чем дело? – воскликнул человек. – Я – тоже... – прошептал его собеседник. – Я – тоже... Не догадался. Не догадался! Простите, мне нужно бежать. Я только сейчас понял: Дер-Рокта и то существо, которое я видел однажды... Я должен... Я буду здесь, неподалеку, но теперь мне необходимо уйти. Простите... Он вскочил и побежал прочь – так резво, что угнаться за ним нечего было и думать. Через мгновение белесый силуэт уже растаял в ночном воздухе. Человек проводил его взглядом и тоже поднялся с мостовой. "Как мне не нравится все это! Каждый лжет, преследуя свои цели: что Дер-Рокта, что живой манекен; по крайней мере, не говорят всей правды. Что же вам нужно от меня, приятели? И тебе, город, – что?.." Дома и стены молчали, словно скорбящие монахи, мостовая лежала пустой змеиной шкурой-выползком, и только звезды в черном прокопченном небе обладали толикой жизни, блестели, но глаз не радовали. "...существует еще некая часть города, удовлетворяющая поставленным параметрам: самая постоянная – и самая слабая. Рано или поздно вы бы дошли до этого своим умом. Нужно просто немного изменить точку зрения на..." "Изменить точку зрения... Изменить..." "Убить... Ваш визитер хочет убить вас..." В голове ликующе и перепуганно щелкнул какой-то рычажок, и все встало на свои места.

2. Он решил не открывать Врата. Всегдашняя процедура сегодня казалась неуместной и ненужной, как курительная трубка в руках покойника. К тому же, невесть откуда в человеке появилась и не желала исчезать уверенность: новые Обитатели не придут. Во всяком случае, в эту ночь. Кстати, что касается ночи. Разговор человека с существом-без-имени длился не один час, и солнцу уже давно пора бы приступить к исполнению своих прямых обязанностей. Но небо оставалось черным. Связаны ли такие затянувшиеся сумерки с тем, что Врата остались закрытыми? А если нет, то с чем? Имеют ли что-то общее с изменениями, происшедшими в библиотеке? Человек шел вдоль городских стен, размышляя над... как бы это выразиться поточнее... а-а, ладно – размышляя над самоубийством. Чего уж там, от самого себя ведь не спрячешься. "Итак, предположим – только предположим, не более того – что именно я и являюсь той, самой постоянной (и самой слабой) частью города. Предположим. Пускай. И к чему мы приходим, к какому выводу? А приходим мы к выводу... мягко говоря, неутешительному. Для того, чтобы уничтожить город, мне необходимо убить себя". Он остановился на мгновение, вытер тыльной стороной ладони сухие губы. Прикосновения не ощутил. Как будто трогал лицо древней мумии. "Неужели Дер-Рокта предложил бы мне такое? /Он с самого начала говорил, что ты откажешься/. Ну, он же утверждал, будто не знает... /Утверждал. Не знает ли на самом деле – вот вопрос/. Ладно. Какой ему от этого резон, а? Какая выгода? Моя смерть? Чело... существо, способное вытащить из пустоты два стула и зажженную свечу, должно уметь и убивать. Тем более, таких как я". Вообще-то, прозвучало убедительно – почти. "Так, будем мыслить логически. Разложим все по полкам. Либо Дер-Рокта лгал и ему нужна моя смерть, либо не лгал... то есть, не совсем так. Моей смерти он добивается в любом случае. Вопрос в том, вернусь ли я в результате назад или... /...или умрешь навсегда? Ты ведь это хотел сказать, верно?/ Верно. Или – умру навсегда. Как решить, которая из версий правильная? Логически не решишь. Только путем "верю – не верю". И этот путь, к сожалению, не для меня". Человек свернул в ближайшую улочку и направился к центру города, к фонтану. Ночь – долгая затянувшаяся болезнь в обостренной форме – все никак не проходила. Но даже при свете звезд он видел, что дома вокруг выглядят дико и неестественно. Их словно собрали из разных городов, из разных времен, из разных миров, – собрали и поставили здесь нелепыми игрушками, все эти колонны, небоскребы, прозрачные пленчатые двухэтажки, клетки, деревянные избы, пирамиды, арены... Пару раз человек едва не свалился в глубокие жилые ямы, сейчас, правда, пустовавшие. Он шел по этой свалке городов, и улицы то сжимались до непроходимости, то расходились в боках до проспектов и площадей. Человек шел и думал о Боге, впервые за очень долгое время.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

3. ...если бы ты верил в Бога (не важно, в какого), жизнь твоя, возможно, сложилась бы совсем по-другому. Но ты – не верил...

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ.

4. Он всегда, сколько себя помнил, двойственно относился к Богу. Не к религии – к Богу. Религии, любые, он презирал. Так уж получилось, так уж наложилось одно на другое. Во-первых, время, когда он жил там, до того, как заблудился. Человек еще застал полумертвую разваливающуюся страну, где верить в Бога запрещали. Если бы страна просуществовала чуть дольше, вероятно, он бы, просто из чувства противоречия, начал исполнять обряды не верить, а исполнять обряды. Но страна развалилась на мелкие молодые государства, в которых право свободы вероисповедания восстановили. В результате народ толпою кинулся креститься, вешать иконы в домах и цеплять распятия на шеи. Другие же "господа граждане" немедленно сели в позы лотоса и вспомнили о своих предыдущих воплощениях, нечищенной карме и заброшенной (на произвол судьбы!) дхарме. Появилась мода на религию. А человек не терпел того, что становилось модным. Преображенные веяниями времени, мессии и бодхисаттвы мудро рекли о вещах, в которых едва разбирались, и толпы агнцев Божьих, стремящихся к нирване, покорно следовали за новыми вожаками... Человек не принимал толп. Он считал, что путь толпы автоматически становится дорогой в бездну. Для пчел, для муравьев, термитов – возможно, все обстоит по-другому. Но человеку в толпе (он понял это, пускай и не сразу) трудно дышать в полную грудь. И кругозор ограничен затылком впередибредущего. И, кстати, лететь толпой невозможно. Стаей – пожалуйста, а вот толпой... Посему вынужден был пойти в другую сторону, вынужден, так сказать, обстоятельствами и собственными взглядами на жизнь. Всё. Точка. Во-вторых же (конечно, с лихвой хватало и первого, но) во-вторых, общение с Богом (а какая вера без общения) всегда казалось человеку делом очень интимным. Словно "я люблю тебя", сказанное от всего сердца, искренне пускай даже на сцене. И как признание в любви у каждого человека – свое, особенное – так и вера в Бога не может быть одинаковой, конфессионно выдержанной. Ну не может! Столько лет маршировали в ногу, потом решили, что нельзя, не получается – организмы, мол, у нас разные, биоритмы, то да сё. А вот верить в Бога одинаково – эт пожалуйста, эт мы запросто. У нас и Бог одинаковый выходит, с белой бородой и мудрым лицом. Странно только, на Деда Мороза немного похож. Хотя... ничего, это даже правильно, если задуматься. Мы чуда от Него ждем? Чуда. Ну вот, а с кем у нас с детства чудеса ассоциируются? Правильно, правильно... А кто не может или не хочет верить в нашего Бога – вон, пускай "просветляются". У буддистов, гляди, Бога вообще нету, одни будды, которым может стать любой. Зато вечная жизнь, реинкарнации. Опять-таки, возможность воздаяния каждому по делам его: "туп, как дерево, – родишься баобабом". Но – говорят мудрые люди чтобы быть буддистом, лучше всего родиться где-нибудь в Китае или там в Тибете. Можно, конечно, и так, в Череповце или, скажем, в Муромске – но лучше все-таки повосточнее. Для кармы пользительнее. И не смейте вольно трактовать махаяну, а то... Было еще и в-третьих. Войны, смерти, гнусность. Несправедливость. ...Впрочем, это лишнее. Детские обиды на того самого старика с белой бородой и мудрым лицом. Оставим это в покое. В-четвертых? в-пятых, в-десятых?.. Зачем? Причины ищут, чтобы что-нибудь исправить. Его устраивало такое положение вещей.