Текст книги "Под небом голубым"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пузий Владимир
Под небом голубым

Владимир Пузий (АРЕНЕВ)

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ...

"По другую сторону дня

мы уйдем в этот город,

где времени нет"

Борис Гребенщиков

Часть первая

Глава первая

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

1. Человек шел по городу. Был тот редкий час, когда прежние обитатели уже исчезли, а новые еще не появились. Человек спешил. Город менялся. Это происходило исподволь, лишь когда человек отворачивался – только в такие моменты. Казалось, город стесняется человека. А может, это было его любимой тайной – как знать? Идущий уже почти добрался до центра. Он на мгновение остановился, откинул со лба прядь черных, блестящих, как проволока, волос и оглянулся. Дом позади, видимо, так и не успел завершить Преображение. Два нижних этажа темнели, выстроенные из железного дерева и лишенные всяких украшений; угрюмо и недовольно пялилось перед собой единственное окно, бывшее одновременно и дверью – для тех, кто уже ушел. Верхний этаж сверкал в лучах закатного солнца, состоящий из стекла... или пленки... или чего-то, очень похожего на то и другое. Маленькие (с ноготь) голубые кружочки были рассеяны по всей поверхности прозрачного материала в строгом порядке: не слишком густо, но и не совсем редко. Внутри, видная даже отсюда, медленно вращалась карусель без фигурок – словно вентилятор, торчащий из пола. Дом выглядел сейчас наполовину выползшей из шкурки бабочкой. Человек устыдился, что помешал. Это походило на подглядывание в женском туалете. Он отвернулся и посмотрел на небо. Солнце уже наполовину съехало к горизонту. Вздох. Он продолжил свой путь.

2. Иногда человеку казалось, что всё это происходит с одной-единственной целью: свести его с ума. Если так, замысел потерпел поражение. Хотя когда-то давно он и был близок к исполнению. В самом начале... Сверху упала на мостовую (чередующиеся голубые и оранжевые булыжники с одинаковым – разумеется, непонятным – знаком на каждом), задребезжала, подскакивая, палка. Обыкновенная деревянная палка длиной в человеческий локоть, заостренная с двух концов. Идущий остановился и запрокинул голову вверх. "Кто-то остался. Город никогда не показывает себя в движении: будь то преобразование дома или отвалившаяся во время оного преобразования жердь. Сам по себе город недвижим (до тех пор, пока на него смотришь). И значит, кто-то остался". Улица в этом месте сужалась – стянувшийся в конвульсии кишечник, – и дома нависали над человеком, загораживая собой темнеющее небо. Здесь они были четырех-пяти этажные, с неизменными окно-дверьми: Преображение еще не коснулось этого квартала. Времени почти не осталось. Человек снял с плеча и размотал веревку с закрепленной на конце трехкоготной "кошкой". Представил, откуда могла свалиться жердь, взмахнул рукой, забрасывая "якорь" в окно-проруб – окно без ставней и стекол, пустую дыру в стене. Металл впился в дерево, и человек с затаенным злорадством подергал веревку, чтобы "когти" вошли поглубже. В такие моменты он представлял себе, что "якорь" терзает плоть города, в такие моменты... Он поднялся, помогая себе ногами; подкованные носки сапог глухо выстукивали по бревнам. Потом нырнул во тьму четвертого этажа. Отчасти он рисковал, но лишь отчасти. Человек не считал себя бессмертным /да упасут мертвые боги от такого бессмертия, с которым пришлось столкнуться здесь!/, дело совсем в другом. Он шагнул вбок, чтобы не стоять на свету, и потянулся к поясу. Глотком холодной воды в пустыне прошелестел меч. – Тебе лучше поспешить, – сказал человек, обращаясь к невидимому, но наблюдающему Обитателю. – Когда Преображение захватит этот район, будет уже поздно. А это случится скоро. – Нет, – сказали внизу. Человек пожал плечами и сделал два шага вправо. Впереди была пустота. Эти дома... пол имелся только на нижнем этаже, остальные ограничивались полутораметровым отступом по периметру. И, разумеется, – многочисленные жерди, прикрепленные к стенам под разными углами. Жерди для сна, жерди для завтрака, обеда, ужина, жерди для спаривания, жерди для дружеской беседы. Хотя, естественно, здесь, в квартале бедноты, отсутствовали жерди для азартных игр и жерди для историй. Человек раскрыл пошире глаза и всматривался в темноту помещения. Нужно привыкнуть к мраку и найти упрямца прежде, чем станет слишком поздно. – Послушай, – сказал он Обитателю, – послушай меня внимательно. Я видел многих, поверь. Все были разные, но заканчивали одинаково. Иногда лучший выход кажется худшим. Послушай... – Нет, Строитель. Нет. – Что? – удивленно переспросил человек. Но ответа уже не последовало. Он бросил мимолетный взгляд налево, к окну-двери, и увидел, как на фиолетовом лоскутке неба появилась первая искорка. Кто-то в доме вскрикнул, но этот кто-то находился совсем рядом с человеком, на одном и том же этаже. Только... слева, да – слева! от окна. Он шагнул туда, молясь богам с позабытыми именами, и нанес удар – так бьет разъяренный гремучник. Смерть милосердная. Тихий стон; мягкое тело свалилось, цепляясь безжизненными конечностями-лоскутами за жерди для сна и спаривания. Человек вложил в ножны меч и выпрыгнул из окно-двери, держась за веревку; но так и оставил ее обвисать с четвертого этажа. Теперь эта вещь стала бесполезной, как крылья отлетавшего брачный танец муравья. Вздох. Человек продолжил свой путь.

3. "Строитель. Он сказал "Строитель" ". Было смешно и горько одновременно.

4. Человек миновал кварталы, еще не до конца прошедшие Преображение, неоформившиеся, словно сны младенца. Теперь повсюду темнели одинаковые прозрачные павильоны, и их очертания угадывались только благодаря сумраку ночи и кружочкам на стенах. Карусели-вентиляторы шевелили растопыренными лопастями так, словно механизм вращения отключен и они совершают последние витки. Однако это продолжалось вот уже в течение часа. Человек оказался у городских стен. Всегда неизменные /и непреодолимые/, они возвышались над всем сущим. Он остановился и запрокинул голову, подставляя звездному душу бледное, с черными вишнями глаз лицо. Жадно раздувая ноздри, человек вдыхал влажновато-насмешливое дыхание ветра: "Строи-и-итель". Луна выглянула из-за редких растерзанных туч. Настало Время Врат.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

5. По сути, то был первый раз, когда город напрямую воздействовал на человека: когда заставлял. Хотя сам человек подозревал, что и тогда-то подобной необходимости не существовало. Просто... "Улицы града неисходимы, и карты не существует. И лишь стена остается стеной".

6. Улицы вели его, и солнце палило нещадно, но сада всё не было. За прошедшую неделю – с тех пор, как он потерялся – человек успел привыкнуть к тому, что трижды в день оказывается среди плодовых деревьев. Да, и там бежал ручей. Фрукты всегда оставались съедобными, и вода текла, неизменно прохладная и сладкая. Теперь сада не было. Вернее (человек не сомневался), где-то сад был, где-то неподалеку, но город не желал туда выводить. "Играет. Как кот с полудохлой мухой". Человек остановился. Идти дальше представлялось бессмысленной затеей. – Чего ты хочешь?! Чего ты хочешь от меня, помесь отхожего места с борделем?! Неожиданно на улице что-то переменилось. Позади? Позади. Рывком обернувшись, человек прошел по своим следам до поворота... – раньше там был поворот. Теперь же между двумя глухими ярко-желтыми коробками-домами стоял третий. Тупик. "Похоже, меня решили подтолкнуть в нужном направлении". Так оно и было. Улица вытянулась опускающимся на спину кнутом – до самой стены, отсюда едва различимой. Человек никогда прежде не видел здесь таких длинных и прямых улиц. Он пошел по ней, без должного удивления отмечая то, что ни один из переулков не заканчивается иначе, чем тупиком. Человек преодолел уже половину пути, когда впереди, на мостовой (ровная лента ярко-белого металла, раскаленного под лучами этого проклятого солнца), – какой-то темный предмет. "Что на сей раз?" Он узнал это издалека и с отвращением почувствовал: во рту скапливается вязкая жадная слюна. Сплюнул, не замедляя шагов, и услышал, как шипит оскорбленная мостовая. "Ах ты тварь!" Большой безликий дрессировщик. Метод кнута и пряника. От удара сапогом круглый, разрисованный малиновыми ромбами плод с противным чавканьем взорвался. – Я не буду жрать твои подачки! Ты слышишь?! До стены оставалось пройти еще пару сотен шагов. По нагревшемуся металлу. В распаренном воздухе. Прошел. "Надеюсь только, он не может различать сожаление в моих мыслях". У стены улица поворачивала вправо... и вела к саду.

7. "Сколько же мне суждено просидеть в этой ловушке?" Впрочем, жаловаться – грех. По крайней мере, всюду есть пища и вода. "/А что еще тебе нужно?/" Похожие на шары, стволы деревьев имели на верхушках по группке плотных, хоть и необычайно тонких ветвей. С их кончиков свисали украшенные малиновыми ромбами плоды. Человек забрался в тень, которую отбрасывало одно из деревьев, прислонился к абсолютно гладкому стволу и ждал. Почему-то он был уверен, что это еще не конец сегодняшнего происшествия. То, как упорно вел его сюда город, и то, что теперь вокруг сада стоят ярко-желтые коробки (а ведь раньше их не было), лишь подтверждало: ничего не закончилось. Возможно, только начинается. Неподалеку журчал ручей. Вода в нем была абсолютно чистой, в чем человек имел возможность убедиться, и не раз. Ничего: ни соринок, ни упавших на поверхность мелких мошек, ни даже подхваченных со дна песчинок. Впрочем, есть ли у этого ручья дно с песчинками, каковое полагается всем нормальным ручьям? Сие еще пребывает под вопросом. Вот сейчас, например. Вода льется из отверстия на верхушке миниатюрной, в рост человека, скалы, сбегает по углублению в камне и исчезает у подножия. Песчинками, разумеется, и не пахнет. Вообще ничем не пахнет. Не сад, а стерильная клетка для экспериментальной особи номер сто четырнадцать. И следует угадать, на какой же рычаг приналечь, иначе можно остаться без призового банана. А очень не хотелось бы. Солнце потихоньку обвисает, клонится к горизонту, словно переспелый фрукт небесной усадьбы. Скоро сорвется и рухнет с невидимой ветки ко всем чертям, за желтые нагревшиеся за день коробки. И это хорошо, потому что тогда станет прохладнее. А к утру созреет новое солнце. Сколько плодов рухнет за горизонт, пока человек сумеет отсюда выбраться? Хороший вопрос. Вот ответ на него – наверняка дурацкий. ...Порой ему казалось, что подобные размышления раздражают город. Непонятно, как, но раздражают. Человек был чужд всему окружающему, и это ему нравилось. Своего рода борьба и протест. Пускай даже борьба и протест заканчиваются там, где начинаются волеизъявления желудка. Человек догадывался, что очень скоро лишится последнего. Станет другим. Или умрет. Сегодня город впервые помог ему утвердиться в этих мыслях. Человек ждал задания. И готов был как следует постараться, чтобы выбрать нужный рычаг. Он поднялся, потому что жара – могучая приливная волна – потихоньку схлынула, а ему хотелось побродить здесь, оглядеться. Не исключено ведь, что рычаг спрятан в самом саду. Территория, усаженная деревьями, была небольшой. Она всегда оставалась небольшой, словно их растили исключительно для нужд человека. Или даже не растили, а создавали. Или же сад возникал спонтанно, в зависимости от потребностей города. Или... Короче, человек не знал. Шароподобные стволы отстояли друг от друга на пару шагов, хотя (неизвестно почему) создавалось впечатление: будь у них подобная возможность, деревья отодвинулись бы от соседей как можно дальше. Вероятно... Человек оборвал себя. Он не мог позволить себе такую роскошь, как строить предположения. Эдак недолго и башкой двинуться. Солнце почти опустилось. Значит, ждать недолго. Вот здесь расчет прост: раз город начал "дрессировку" недавно, следовательно, то, что нужно сделать/должно произойти, нужно будет сделать/произойдет вскорости. Долго тянуть бессмысленно, так что, вероятнее всего, это затеется после заката. В некоторых случаях город использует логику, близкую к логике человека. Изредка. В саду стемнело. Подул легкий ветерок, качнул ветви деревьев и помчался дальше, чтобы иссякнуть через квартал-другой. "Здесь все недолговечно и преходяще. Только город..." Ночь уставилась на него сотнями сощуренных желтых глаз. Ночь ожидала. "Пора бы". Человек оглянулся и обнаружил новорожденный выход из сада. Возможно, следовало проявить гордость и никуда не идти, но он хотел когда-нибудь вернуться к этим окаянным деревьям и стерильному роднику. И поэтому повиновался. Очередная ровная улица вела вдоль стены – к воротам. Вернее, к Вратам, потому что сооружение подобных размеров следует называть именем собственным. Человек остановился и начал разглядывать гигантские створки, покрытые, словно оспяными пятнами, диковинными символами и силуэтами. В неярком звездном свете они мерцали хладной жизненной силой; они вызвали в человеке подспудный страх, настолько мощный, что в следующее же мгновение тело лихорадочно затряслось. Хотелось бежать прочь, но ноги отказались повиноваться, – так лягушонок замирает, глядя снизу вверх на аккуратного красноклювого аиста, несущего смерть. "Это всего лишь ворота! Которые к тому же способны выпустить меня отсюда. Так какого же черта!.." Разумеется, он лгал себе – и знал сие. Это были не просто ворота. Это были Врата, и они на самом деле могли выпустить человека из города. Но вряд ли стали бы это делать. "/Ты здесь не за этим/ Тогда – за чем? /Вероятно, чтобы открыть Их/" Мысль показалась разумной, но и смехотворной одновременно. "Я никогда не сдвину с места эту громаду – ни одну из створок. Даже если я буду днем и ночью, останавливаясь только для того чтобы поесть и отдохнуть, – даже если я буду непрестанно толкать их, это ни к чему не приведет". Ему казалось, он сходит с ума от величия Врат. Не исключено, что так оно и было. "Довольно! В этом нету ни капли смысла, подобная затея не для меня". Он развернулся, чтобы уйти, но сзади (разумеется) выхода уже не было. Человек был окружен домами с трех сторон, а с четвертой по-прежнему высились и ждали закрытые Врата. Если до сих пор он питал какие-то иллюзии по поводу желания города, то теперь окончательно уверился в самом худшем из своих предположений. "Но я же никогда... /Похоже, приятель, у тебя нету выбора. Хотя бы попытайся. Ну же!/ Нет, все-таки я сумасшедший!" Человек шагнул в тень надвратного козырька и посмотрел по сторонам. Ворот. Старый, скорее всего проржавевший насквозь восьмирычажный ворот, которого он не заметил только потому, что почти не отрывал взгляда от Врат. Человек сглотнул и лишь сейчас понял: все это время он дышал ртом, делая продолжительные паузы между выдохами и вдохами. Впрочем, он и не скрывал от себя, что смертельно напуган. Человек подошел к вороту. Он торчал из каменной кладки, как диковинное око с толстыми ресницами, этот ворот. И был ростом с человека. "Я попытаюсь. Пускай даже знаю наперед: ни черта не получится. Он слишком велик. К тому же, механизм наверняка испортился. И... /Ну так ты попытаешься или будешь оттягивать время и дальше?/" Обхватив один из рычагов руками (ржавчина посыпалась из-под ладоней, как высохшая краска), человек потянул вниз. Потом сильнее. Потом повис на рычаге всем телом. "Я знал, что ничего не получится. Я знал это с самого начала... /С другой стороны. Попробуй/" Человек разжал пальцы и долго, с дотошной тщательностью стирал с них ржавчину. Что, в общем-то, являлось абсолютно бессмысленным занятием, зато немного успокаивало и давало время подумать. С другой стороны рычаг был вздернут повыше, и чтобы достать его, пришлось прислониться к грязному металлу и поднять над головой руки. Человек зацепился и повис, чувствуя, как на голову и за шиворот падают хвоинки сухой грязи. Потом рывком, с клацаньем, похожим на довольный щелчок языком, ворот начал опускаться. Врата вздохнули – А-А-АХХ – и зашевелились. Человек дождался, пока рычаг окажется у самой земли, перехватил следующий и тянул уже его, а потом – еще один, а потом – еще... Он словно впал в лихорадочное состояние: он не мог стоять на месте и ждать, необходимо было двигать этот проклятый ворот, двигать, пока хватает сил – и пока ворот вращается. Но вот точно так же, рывком, механизм остановился, и человек с облечением отошел от него. Он не смотрел на ворот и не смотрел на Врата за спиной, он смотрел на свободную, прямую, как натянутый над бездной канат, улицу, и эта улица манила. И все-таки он обернулся. "/Потому что знаешь: раз Врата открыты, значит путь свободен. Уйди, уйди отсюда сейчас, ведь потом – и это тебе тоже известно – будет поздно/ Да. Все верно. Именно так. И он не успеет меня остановить". Человек шагнул в междучелюстье Врат. Перед ним выгнулась, словно скомканное платье, земля – пустынная и бездвижная, как взгляд слепого. В свете тлеющих звезд почва приобретала кирпичные тона, но не исключено, что под солнцем она выглядит точно так же. /Если здесь вообще бывает солнце/ Ни единого деревца, ни единой травинки; нету ни мух, ни комаров, ни жуков-скарабеев. Даже камней нету, равно как и соринок, остатков птичьих гнезд или фекалий. Только песок, очень много песка. "/Но это свобода/ Значит, я не готов к такой свободе". Развернувшись, человек вошел в тень надвратного козырька и зашагал по неестественно прямой улице, чтобы отыскать местечко поукромней и заночевать. Видит город, он сегодня заслужил часок-другой отдыха!

8. С тех пор, как только наступало Время Врат, человек приходил к ним, чтобы открыть величественные створки. Вне всякого сомнения, город справлялся с этой задачей и до него, а следовательно, не испытывал необходимости в том, чтобы именно человек делал это. Но выбирать не приходилось.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

8. Если ты видел один город, ты видел все города. Разница заключается лишь в точке зрения.

Глава вторая

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

1. Он совершил все, как должно, и теперь стоял, глядя на равнину. Та же самая гулкая безжизненная равнина. Если она и претерпела какие-либо изменения, заметить это было невозможно. Так не замечаешь, как постепенно стареют и дряхлеют близкие тебе люди. Человек покачал головой – то ли горестно, то ли растерянно – и сделал шаг к Вратам. Потом еще один. И еще. С каждым движением в тело его вселялась такая знакомая и такая ненавистная вялость, руки и ноги не желали подчиняться приказаниям сознания, – да и само сознание одолевала вязкая сонливость. И тем не менее человек заставлял себя двигаться. Это частично возвращало самоуважение. Сегодня, похоже, ему предстояло установить рекорд. Десять шагов – он сделал уже десять шагов! Покачиваясь (хотя ветра не было, даже легчайшего сквознячка), человек стоял на плотной песчаной поверхности равнины. "/Да ладно, старина, ты ведь не сделаешь этого на самом деле? Ты же не хочешь сказать, что собираешься плюнуть на все и дать отсюда деру? Конечно, это твое право: уйти, когда пожелаешь, – просто подумай о том, что ждет тебя за ближайшей складкой дурацкого песчаного платья. И что – за дальней/ Я не могу больше оставаться здесь! Я слишком долго служил живой игрушкой и не хочу, чтобы это продолжалось дальше! В конце концов, откуда-то же они приходят, все эти... Обитатели. /Ну, ты тоже.../ ... Значит, я смогу отыскать то место, откуда они являются... /Не уверен, что оно тебе понравится, это место/ Я уверен, что мне не нравится это место. Этот город. И к тому же..." За спиной раздался еле слышный звук. Даже не звук, одна лишь тень звука. В окружающей тишине он все равно оставался очень слабым. Но человек его узнал. Так скрипит плохо смаханная дверь, готовая захлопнуться у вас за спиной. Развернувшись, он побежал к Вратам, втаптывая в песок собственные следы, которые вели наружу.

2. Человек бежал долго, очень долго. Поначалу (чего уж скрывать) им руководил страх, панический ужас от одной только мысли, что Врата захлопнутся и он останется снаружи. Обманывать себя можно лишь до тех пор, пока за дело не берется жизнь. Потом страх прошел, и человек бежал уже от позора и презрения к самому себе. Впрочем, в конце концов он сообразил, что от подобных вещей не сбежать. Он остановился и некоторое время не двигался; только вздымалась и опадала широкая грудь да дергался остроугольный кадык. Отдышавшись, человек привел в порядок и свои чувства. Он научился этому за последнее время: научился забывать порой о таких вещах как собственное достоинство и самоуважение. Не часто, но иногда. Если бы его укорили этим, он бы лишь пожал плечами и сообщил, что жив. Человеку подобное казалось достаточно ценным, чтобы позабыть кое о чем на время. К тому же, это поступал он так, как приходилось поступать, но думать-то мог что угодно. Просто иногда обстоятельства... Человек иронически хмыкнул в темноту, потешаясь над собственными мыслишками. "Ладно, купил индульгенцию у собственной совести и будет. Теперь – домой".

3. Город уже полностью преобразился и сейчас величественно ждал прихода новых Обитателей. По-прежнему медленно и бесшумно вращались за прозрачными стенами гигантские пропеллеры. Их подвижные тени придавали окружающему фантасмагорический характер. "Впрочем, куда уж еще". Человек шагал по знакомо-незнакомым улицам и старался не сбиться со счета. Со временем он выяснил, что дома, как правило, редко меняют свое месторасположение, – только форму; и поэтому в городе можно кое-как ориентироваться. Если честно, то он еще ни разу с первой попытки не попал туда, куда направлялся, всегда оказываясь более или менее близко от нужного места но лишь более или менее. Это походило на игру. Казалось, город напоминает: не дерзи, знай, что я сильнее и могущественнее тебя, помни, что моя воля и мое желание решают здесь все. Да, собственно, у человека и не было причин думать иначе. Разве что самую малость. Он мог попытаться изучить созвездия и ориентироваться по ним. Он и пытался. Вот только всегда, когда наступало Время Врат, звезды на небе менялись: исчезали одни, появлялись другие. А те, что оставались с прошлого раза, переползали и утверждались на совершенно ином месте. Человек не удивлялся этому. Равно как не удивился бы, если б выяснилось, что звезды на небе всегда одни и те же. Или что их вообще нет. Он добрался до фонтана и на некоторое время остановился, оглядывая одну из немногих постоянных вещей в этом городе. Фонтан представлял собою комплекс чаш, мал мала меньше, высеченных из черного блестящего камня. Ни лезвие меча, ни другие острые предметы не способны были оставить на поверхности камня ни царапины. Чаши располагались в несколько ярусов, ассиметрично; и тем не менее такая ассиметричность со стороны выглядела единым целым. Если внимательно приглядеться, можно было заметить, что края каждой чаши украшены миниатюрными фигурками живых существ, – всегда разными. Человек не проверял, но почему-то не сомневался: среди них, как ни старайся, не найти двух похожих. Фонтан всегда был сух, словно песок с гребня бархана. Человек сел на невысокий бортик (все из того же блестящего камня, но уже другого цвета – невыносимо белого) и принялся разглядывать носки собственных сапог. Делал он это без особой цели, просто получилось так, что добрался сюда раньше, чем рассчитывал, а идти дальше не хотелось. Слишком рано. Да и что, по сути, делать в норе? Спать? Разглядывать потолок? Жрать высушенные на всякий случай плоды?.. "Строи-и-итель..." – прошелестел ночной ветерок. Здесь, у фонтана, где дома не прижимались друг к дружке так плотно, как молодые изголодавшиеся любовники, он мог разгуляться, ветерок. Вот и хулиганил, дразнился. Непрошенная мысль кольнула сознание. Человек поднял голову и прислушивался к тишине, надеясь, что мысль вернется, но та затаилась. "Даже собственные мысли играют со мной в прятки", – с горечью подумал он. Звезды на небе стали сонно мерцать и бледнеть, чтобы через пару часов очистить его, уступив облакам. "Пожалуй, мне тоже пора". Человек спрыгнул в фонтан и зашагал к дальнему краю – туда, где едва заметно поблескивала сливная решетка. Наклонившись, он ухватился за нее и потянул. Со скрежетом металлическая пластина отъехала в сторону, и человек привычно спрыгнул вниз, хотя там и было темно. Потом поставил решетку на место и постоял, давая глазам привыкнуть к отсутствию света. Человек находился в круглом помещении с низким потолком; оно почти полностью соответствовало размерам фонтана. В четыре стороны отсюда расползались широкие проходы (видимо, предназначенные для воды, но всегда, сколько их помнил человек, сухие); кверху тянулась общая труба, через которую струя должна была подаваться в чаши. Поправив меч на поясе, он пошел к южному проходу. (Это про себя, для удобства, человек называл их по сторонам света. При этом за точку отсчета бралась единственная сливная решетка, которую можно сдвинуть с места здесь был север). Эхо добросовестно копило и приумножало звук его шагов. Вдалеке капала вода. (Поначалу такое капанье раздражало. К тому же, самой-то воды он найти не мог, сколько ни искал. ...Но постепенно привык). Покачивался и бил по бедру меч. Повороты, повороты, обычные, знакомые, предсказуемые. Чужое дыхание человек различил не сразу. Видимо, потому что отвык от самой мысли о возможности чужого дыхания здесь, в канализационных системах города. Однако же... Однако же не сбился с шагу и уж тем более не стал останавливаться. Его наверняка услышали. И наверняка ждали. Опять некая мысль, словно упавшая за шиворот соринка, на миг кольнула сознание, а потом снова растворилась прежде, чем человек успел выудить ее и рассмотреть.

4. Он вошел к себе домой и встал на пороге; рука так и не извлекла из ножен клинок. Собственно, это не было домом в привычном, прежнем его понимании. Это была какая-то служебная комната или что-то вроде того, на которую человек случайно наткнулся и впоследствии приспособил для собственных нужд. Не слишком тесная и достаточно маленькая, чтобы не вызывать чувства пустоты из-за эха и голых стен, она стала его единственным прибежищем на ближайшие несколько... недель?.. месяцев?.. лет?.. жизней?.. Как бы там ни было, выбора у него не существовало. Потому что комнатка оставалась одним из тех немногих помещений, котрые не изменялись с приходом очередных Обитателей. А вот теперь сюда пришел гость. Вернее, гостья. Он отчетливо видел ее в том скудном свете звезд, что проникал внутрь сквозь отверстия в потолке. Да и глаза за последнее время научились очень хорошо различать предметы в темноте. "Итак, гостья". В человеке зародилось смешанное чувство: раздражение, гадливость и похоть. Он сплюнул на пол, прямо себе под ноги, и потянулся к рукояти меча. – Здравствуй. Ему показалось – он бредит. Те не умели говорить. – Здравствуй, – ответил человек. – Признаться, ты очень рисковала. – Кто ты? – она была рослая, светловолосая и на ней – черт побери! совсем ничего, ни одной тряпицы... Судя по взгляду, немного туповата, но, кажется, все-таки не из тех. Хотя, во тьме точно не скажешь. Не обращая внимания на ее вопрос (и стараясь не обращать внимания на ее тело) он вошел, отстегивая на ходу ножны. Пальцы лихорадочно дрожали. – Кто ты? – повторила гостья, чуть повышая голос. Кажется, в нем проскользнули панические нотки. Оно и понятно. – Я человек. "Не слишком остроумно. Зато чистая правда". – А вот кто ты? – Я потерялась, – казалось, сейчас она расплачется. – Давно? Теперь настал ее черед молчать... нет, с некоторым запозданием ответила: – Не знаю. Не помню. Человек прислонился к стене (мебели в комнатке не было) и постучал ногой по полу – звонкий гулкий "клац-клац-клац", – размышляя над следующим вопросом. – Как тебя зовут ты тоже не помнишь? – предположил он. Девушка радостно закивала головой: – Не помню. Человек отвернулся, не в силах спокойно смотреть на эту картину. "Пожалуй, слишком много переживаний для одного дня". – Хорошо. Тебя уже покормили? – Что? – не поняла она. – Я говорю, ты уже была в саду? – Я... еще не была в саду. А... что это? – Сад это сад, – мрачно ответил человек. – Ладно, забудь. Потом поймешь. Короче, ты есть хочешь? – Нет. "Тогда чего же ты от меня хочешь?! И – какого дьявола вообще явилась сюда в костюме обворованной купальщицы?" Движение. Он поднял взгляд: она стояла совсем близко. Слишком близко, чтобы можно было продолжать этот дурацкий разговор.

5. – Так кто же ты все-таки? – пробормотал он, задумчиво глядя на серый, в разводах, потолок. – А? – Не знаю. Не помню. – Ну вот, здравствуй пожалуйста! Опять заладила! – Здравствуй. – Что? – человек приподнялся на локте и посмотрел в лицо лежавшей рядом. – Кто ты? Он вздрогнул с отвращением и попытался отползти подальше, как будто увидел вместо живой женщины мертвый труп с кишащими на нем мухами и червями. – Кто ты? – повторила она, чуть повышая голос, в котором слышались панические нотки. – Кто ты? – Зачем? – почти обиженно прошептал он. – Зачем? Зачем?!.. Женщина поднялась на ноги, быстро и ловко, словно не она минуту назад стонала, – изнемогшая от страсти, не способная больше пошевелиться. Сказала: – Тебя следует предупредить. Будь осторожен. Потом ее тело стало заваливаться на спину. Медленно. Как будто оно внезапно и ощутимо потеряло в весе. Упало. Человек с ужасом смотрел, как мягкая белоснежная кожа, которой он касался совсем недавно, трескается и рассыпается в пыль. Когда закончилось, рухнул на пол, нагой и дрожащий, и зарыдал.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

6. Впервые он увидел их вскоре после того, как был приведен к Вратам и открыл – тоже впервые. Прошла неделя с тех пор, как он потерялся, – или чуть больше недели. Человек сидел в служебной комнатке канализационных систем города и перемножал в уме пятизначные числа. У этого, на первый взгляд бесполезного занятия имелось два великолепных свойства: оно отвлекало от посторонних мыслей и тем самым не давало человеку сойти с ума. Посторонней он считал любую мысль о городе, в основном – о природе города, о его возможностях и его целях. Если таковые вообще... "Одиннадцать тысяч пятьдесят три умножить на сорок семь тысяч пять. Тэ-экс, значит, это будет..." Посторонние звуки отвлекли его, и человек с досадой поднялся с пола, чтобы пойти и выяснить, в чем же дело. Досада была наигранной и пропала в следующий момент, побежденная-таки посторонними мыслями. "Решетку я закрыл плотно. Сам проверял. И значит..." В общем-то, это абсолютно ничего не значило. Просто, он еще не отвык от той логики, которую раньше применял в своих размышлениях. Человек вышел в коридор и постоял, прислушиваясь. Да, несомненно, звуки были, они не перестали существовать, не затаились, как это свойственно самым подленьким из них. Они вкрадчиво и неторопливо приближались, такие же потенциально многозначные, как и невидимое падение капель. Они приближались к комнатке. Холод, не имевший ничего общего с внешней температурой, легонько пробежался по его коже, забираясь в рукава и топорща волосинки. Человек обхватил себя руками, чтобы унять незванную дрожь, но дрожь не унималась. Он сделал шаг назад, зашел в комнату и плотно, но аккуратно, дабы не шуметь, запер дверь. Потом отошел в дальний конец и стал, прислонившись /прижавшись!/ спиной к стене. Однако звуки приблизились настолько, что были слышны даже за закрытой дверью. Шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп-шлеп. Тишина, притаившаяся с той стороны, пугала его сейчас больше, чем посторонний звук. Тот, кто пришел, знал, что человек находится здесь, в комнате, за трусливо закрытой дверью. – Входите! – сказал он. Сказал только лишь за тем, чтобы не молчать, сказал, понимая: войдут и так. Без приглашения. В следующую минуту вспомнились истории из прежней жизни, в которых шла речь о вампирах. Так вот, те не могли войти без приглашения. Но жалеть было поздно. Поскольку дверь распахнулась. Женщина, стоявшая на пороге, поправила волосы и обвела взглядом комнатку. Отыскав человека, пошла к нему, абсолютно нагая, словно только что родилась. За последнюю неделю его интуиция обострилась до немыслимых пределов, но сейчас человек не ощутил того предугадывания опасности, которое уже несколько раз посещало его. От женщины исходила плотная, почти осязаямая волна совершенно других эмоций и настроений, не показавшихся человеку неестественными при подобных обстоятельствах, хотя потом... Потом покажутся.