Текст книги "Круги на Земле"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

2

"Значыць так... Глаунае – не спяшыць!" Опять руки дрожат, хотя, кажется, никто этого не замечает. Не до того, ни Юрию Николаевичу, ни пацанам. Они тоже зачудованы тем, что видят. Позвякивает молния, сумка лопается перезревшим арбузом. Наружу извлекаются фотоаппарат, диктофон, блокнот с карандашом. Сперва – заснять это! Игорь шагает к тому месту, где колосья согнуты, нет, даже не согнуты, а словно вдавлены в землю! ...И, кажется, – сломаны! "Не можа быць! Яны никали не бываюць паломаными. Тольки пагнутыя!" Он, конечно, не какой-нибудь академик уфологии, но многолетнее изучение газетных вырезок, знаете ли, тоже дает свои результаты. Любитель, профессионально подходящий к предмету своего увлечения, вот он кто! Звезд с неба не хватает, но уж про такие простые вещи, как состояние стеблей злаковых в месте возникновения аномалии или там обычные размеры круга... в пять ночи разбудите: расскажет, опишет, гипотезы перечислит. – Ну как, Игорь, какие выводы сделаешь? Был НЛО? – Рана гаварыць. То есть, будь здесь все, как полагается, как обычно, – ни минуты не сомневаясь подтвердил бы: НЛО, что ж еще! А так, из-за стеблей этих... Хотя, может, перед нами новый тип летательного аппарата инопланетян. У них ведь тоже наука на месте не стоит, с шестидесятых-то годков наверняка чего-нибудь новое изобрели. Такое, что при посадке стебли не сгибает, а именно ломает... И дались они, стебли эти! Журский заметил, что Игорь взбудоражен, и больше вопросов не задавал. Бродил у края круга, разглядывал. Колосок один сорвал, хотел надкусить, но передумал. А пацаны – те вообще куда-то сбежали. Неинтересно им наблюдать, как взрослый и с виду нормальный мужик ползает по земле, чего-то замеряет, зарисовывает, записывает, фотографирует невесть что... "Але ж чаму яны тут так незвычайна размешчаны? Чаму?!" Он едва не отщелкал на этот круг целую пленку, но вовремя спохватился. Сделал все нужные замеры и попросил Юрия Николаевича отвести к следующим кругам. – Давай-ка сначала поищем наших козаков, – предложил тот. – А то пока мы здесь с тобой восхищались неразгаданными тайнами мирозданья, они уже успели сбежать. – Мы здесь! – отозвался Макс. – Мы на берег сбегали, посмотрели, где местные рыбалят. Нету их здесь – Значыць, вышэй па цячэнню сядзяць, – объяснил Дениска. – Каля пагосту. Там клёвае места. – Дык идзем туды! Игорь сложил сумку, и они отправились дальше. "Няужо и астальные круги з такими сцеблями?.."

3

Честно говоря, именно сегодня чудеса в виде поврежденных пшеничных полей волновали Юрия Николаевича меньше всего. В любой иной день он непременно поучаствовал бы в "сборе материала", с острасткой "допросил" бы Остаповича и так далее. Этим утром – другое. Не до тормозных НЛО-шных следов. "А денек, как на зло, выдался что надо! Солнечный, мажорный. Как это там в школьных учебниках по литературе? "Контраст внутреннего состояния героя с природой"? Точно, в яблочко! Оно самое: контраст. После вчерашнего визита к чертячнику, будь он неладен, только про старика мысли в голову и лезут. И все – чертовски неприятные! Я ведь знаю, ты там сидел, старик. В домике своем, за окошком – наблюдал за мной. Вчера я тебе не нужен был. Иначе вышел бы ты ко мне, никуда бы не делся. Как же мне тебя заинтересовать-то... с-сук-кин ты сын! ...И Остапович еще приехал какой-то взбаламошный, не человек – пучок нервов. То ли переволновался из-за такой удачи с кругами, то ли совсем ему плохо. Наступает человек на горло самому себе – и сам же из-под своей пяты выворачивается. И сам себя кусает за ноги, как змея – вещего Олега". Игорь маячил впереди всей компании, уловив нужное направление движения и бодро оглядываясь по сторонам. Играл Стенли и Ливингстоуна в одном лице. – А гэта што за дом? – прокричал он издалека, не дожидаясь, пока спутники подойдут поближе. Но ответ получил только тогда, когда Журский с ним поравнялся. – Я гавару, што гэта... – Не кричи. Здесь не принято кричать. Кладбище рядом и вообще... А дом старый, заброшеный. Здесь уже лет пять как никто не живет. – Чаго ж не заселяць? – Колдунья здесь жила. По-местному "ведьмарка". – О, – загорелся Остапович, – гэта ж цикава! Я табе потым пытанняу пазадаю пра яё. – Толку-то? Умерла... – Не разумееш! Тут жа ж можна матэрыялу, фактажу набраць!.. – И куда его, фактаж? Книжку написать? Не хватит. Да и... знаешь, есть в мире много кой-чего, что лучше бы руками и не трогать... мой милый друг Гораций. Потому что если руками и без перчаток – укусить может. – Вось, – веско проговорил Остапович, – вось аб гэтам и пагаворым. Якая яна была? З виду? И ваабшчэ? – Обычная. Обычная, Игорь, ведьмарка. И именно поэтому оставь ты в покое эту тему. Вон дошли уже до кругов – давай-ка, засними их, пока солнце в небе на правильной позиции замерло. – Нешта ты сёння ня у дуси, Юрый Никалаевич. Журский потер виски: – Есть немного. Пройдет. Не обращай внимания. Одним глазом следил, как Игорь измеряет, фотографирует и т.д., другим – за мальчишками, чтобы далеко не сбежали. Все мерещился засевший в прибрежном камыше чертячник, только и выжидающий момент, чтобы сцапать свою законную добычу. Хотя... если законную, зачем же выжидать? Этот придет и заберет, просто и безыскусно. Может. Способен, мерза... – Дядь Юр, мы с Дениской к кладбищу сходим. – Эт еще зачем? – Посмотреть. Интересно же... "Ну да, интересно. И мне ведь тоже в их возрасте было интересно". Только до кладбища они тогда не дошли дошли, и тут хмурый велел мужикам остановиться. И Юрасю, само собой, тоже. Процессия была не ахти какой: шестеро дядек, согласившихся отнести домовину, молодой отшельник и мальчик со скрипкой в руках. Дядьки, кряхтя, волокли на плечах гроб, сын покойного шагал впереди, указывая дорогу (можно подумать, носильщики не знали, как идти на погост!), мальчик шел позади. Скрипка в его руках рыдала. Так велел молодой отшельник: музыка должна звучать на всем пути от дома до... до места захоронения. Он на мгновение запнулся, но тогда Юрась на это не обратил внимания. Еще бы! Мальчишку поразило уже то, что хмурый явился к ним в дом. А мать с отцом, хоть и были рядом, ни слова поперек не сказали – это они-то, которые при упоминании об отшельниках, плевались, сдвигали брови и вообще... Странно это! А еще страннее, что явился гость просить Юрася сыграть на похоронах. Ну и пусть – что на отшельниковых! Признание оно и есть признание! (Кто ж ведал, что народу будет: шестеро носильщиков да хмурый?). И руку обещал подлечить, если мальчик согласится. Тот поглядел на мать с отцом и смущенно кивнул: – Добра. Саглашаюся. – Процяни ладонь, – он схватил в свои лапищи, сжал в горсти, прошептал туда чего-то, дунул, повел пальцами – и вот, стоит Юрась над берегом Струйной, неподалеку от погоста, играет, аж сверчки замолкают. Или насекомыши по другому случаю затаились? – Чаго зупынилися? – спрашивает крупнозубый, улыбчатый Санек Лошадник. Он здесь (как и большинство носильщиков), чтобы деньги заработать, и задержка ему не нравится. Как и большинству носильщиков. Зато дядька Григорий, кажется, понимает, что к чему. – Усё правильна, Санёк. Молад ты яшчэ, законау ня знаеш. – Я ня знаю?! – кипятится Лошадник. – Ды я, штоб ты ведау, праз законы гэтыя... И правда, сидел он, и неоднократно, за кражу колхозных коней. Уголовный кодекс, наверное, наизусть выучил. – Я табе не про тыя законы талкую! – сердится дядька Григорий. – Пра иншыя. – Законы, слыш, адны. Для усих! – Для усих адны, для... – осекся дядька, поглядел искоса на молодого отшельника, продолжает – да видно, не то, что хотел сказать: – ...а для вядуноу – асобыя! Вядунския законы. Жывуць яны за гэтыми законами – и памираюць па им жа. А Юрась играет, ой, людоньки добрые, как же он играет! Что сверчки? лягушки приумолкли, ворона серая, которая на недалеком отсюда заборчике погостовом примостилась – и та слушает! И сами собою приходят на память слова стихотворения, то ли в школе выученного, то ли где-то услышанного: Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок. И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток... В точку слова, хорошо сказано!.. Даже Санек Лошадник язык свой попридержал: раз стоим, значит, надо. Кто платит деньги, тот и музыку заказывает. – Пастауце, – велел отшельник. Встретил непонимающие взгляды и объяснил: Дамавину на зямлю пастауце. А ты – играй, – (это Юрасю). Опустили мужики гроб, переглядываются. Недоброе, чуют, затевается. – Адкрывайце! – Да куда, растуды тваю налева, адкрываць! – не выдерживает Потапыч, бывший партизан, нынче – пенсионер в отставке. Этот вызвался в помощники добровольно, связывает, его, наверное, что-то с покойным. Вернее, связывало. – Адкрывай, – мрачно отзывается дядька Григорий. – Дзела гаворыць. Трэба так. – Эй, мужики, вы сурьезна? Но Лошадников вопрос остается без внимания. Кряхтят, поднимают веко, в сторону кладут. – Ты, ты и ты – дапамажыце, – командует отшельник, показывая на Потапыча, дядька Григория и еще одного носильщика. – Перавярнуць яго патрэбна. На сей раз обходится без заминки: покойного размещают наоборот, ногами назад. – Трэба б на жывот пакласци, – подает голос дядька Григорий. – И яшчэ б пятки падрэзаць. Отшельник качает головой: – Ня бойся. Ён не павернецца. ...Не павинен. А ухадзиць яму лягчэй будзе. В руки покойному снова вставляют вынутую на время переноса свечку, зажигают ее и закрывают домовину. – Цяпер да Струйнай! – и поди разбери, что на речке-то он позабыл, хмурый. Может, совсем с ума сошел от горя по отцу?.. Не похоже вроде. Ладно, кто платит деньги... Одним словом, мужики, скользя по мокрой траве, спускаются по тропке к берегу. Само собой, дорожка эта не предназначена для несения домовин, поэтому многие в сердцах дают выход своему раздражению и на фоне мелодии Глюка из "Орфея и Эвридики" то и дело слышны отдельные звуки "ё...", "ю..." и прочие. Уже когда, казалось, без происшествий опустили гроб к берегу, передний правый носильщик таки не удержался и на мгновение утратил равновесие. В этот момент, почудилось, под крышкой кто-то шевельнулся. – А-а! – заорал Санек. – Шавелицца! Ой, мужики, точна гавару: як ёсць, шавелицца! – Штаны свое перавер, ци ня мокрыя? – обронил кто-то. – И давайце-ка, хлопцы, паэнергичней. Штось мы зусим расквасились. – Правильна, – поддержали его. – Гэтак да другага прышествия будзем нясци, а ён жа ж тожа чэлавек, аддахнуць хоча. Слыш, Стоян Мироныч, куды далей? – Усё, – отозвался отшельник. – Пачъци. Крыху вышэй аднясём. – Чаго ж па березе? – Нада. Несут. Сзади вышагивает Юрась; плачет скрипка. Впереди – осыпь. Древняя ива, которая росла в этом месте много лет, во время недавней бури (кажется, случившейся в ту самую ночь, когда помер старый отшельник) рухнула под собственной тяжестью. Ее вырвало вместе с корнями, и теперь здесь зияет огромная яма; на дне скопилось немного воды и даже нашли убежище несколько зеленых лягух, каждая с ладонь размером. А дерево селяне вынули из реки и оставили на берегу – сейчас оно лежит рядом с ямой и ивовые ветви склонились над тем местом, откуда когда-то росли корни. – Стойце. Понятное дело! Куда ж дальше – дорога-то перегорожена! – Апускайце дамавину у яму. – Чаго? – Ты што, Стоян Мироныч, зусим здурнеу? Дамавину у яму! Вы чули? – Апускайце, – неожиданно поддерживает отшельника дядька Григорий. – Ён ведае, што кажа. – Хапиць! – взрывается Филипп Гнатович Седый. – Дзе жывём, мужыки? Кали? Гэта ж не сярэднявякоуья, каб зусим забывацца. Чарауники наукола; у дамавине пакойнага пераварачываем – дзе ж такое бачыли? Филипп Гнатович – школьный учитель. Неясно, почему он согласился помочь нести гроб – то ли по доброте душевной, то ли и у него были какие-то свои причины... Ясно одно: дальше следовать приказам молодого отшельника он не намерен. И так уже жалеет о том, что ввязался в это дело. Он ведь и в партии состоит. – И што скажа Серабрак? Вот и прозвучал самый главный вопрос. Тот, что волнует всех присутствующих. Кстати, ответ на него известен заранее. Ивашка Серебряк, хоть номинально в высокие начальники не выбился, в местной парторганизации играет не последнюю скрипку. Более того, если уж поднимет гвалт, безнаказанных не останется. А он поднимет, он хоть из молодых да ранних – цепок и едуч, "товарищ" наш ненаглядный. Надо бы удивиться: откуда, помилуйте, может Серебряк узнать о том, как и где похоронили старого отшельника? Свидетелей всего-то восемь человек, и ни один из них болтать не станет, ибо себе дороже обойдется. Однако не сомневаются: узнает. История его противостояния с "колдунами" старожилам хорошо известна (а Юрасю, пока еще непосвященному, чуть позже ее расскажет дядька Григорий). Уж кто-кто, а Серебряк лично проверит, упокоился ли в земле старый отшельник! Потому и не торопятся мужики исполнить волю Стояна Мироновича. Вдруг передумает?.. Пауза затягивается, напряжение между людьми растет, и музыка, до сих пор летящая над водами Струйной, ничуть его не снимает. Вдруг отовсюду – словно крылатое конфетти – бабочки, бабочки... Они слетаются к сломанной иве, садятся на ее ветви, весь склон уже усеян ими, черными, с желтой каймой по краям. Это траурницы, их десятки и десятки мотыльки пляшут в воздухе и даже садятся на плечи и волосы людям. – Не дазнаецца, – говорит молодой отшельник. – Тры дни будзе стаяць, и нихто не узнаець. – Апускаем, мужыки, – командует дядька Григорий. – Чаго там... апускаем. Кряхтя, они поднимают домовину и переносят в яму: колышутся ветви, покачиваются на них бабочки. По велению отшельника веко снимают и свечку, упавшую, когда гроб несли к берегу, ставят и зажигают снова. Всё. Теперь можно расходиться – но они почему-то стоят, склонив головы перед последним прибежищем старого отшельника. Завершающие ноты – и вот Юрась приподнимает подбородок, чтобы опустить скрипку. Любое движение шеи сопровождается сильнейшей болью, и он стискивает зубы, чтобы не закричать. К нему подходит хмурый Стоян-отшельник: – Добра сыграу. Дзякую. На маих, спадзяваюся, так сама зыграеш. Тут уж Юрась вообще перестал перестал панимаць! – Прости? Игорь выглядел растерянно и смешно. Словно обиженный мальчишка. – Который час? Юрий Николаевич взглянул на часы: – Начало второго. – А на маих – дванадцаць. – Не завел вовремя? – Дык эляктронныя ж!.. – Тогда батарейка села. Остапович покачал головой: – Идуць. – Ну уж не знаю, что сказать. – Атож! ...и сцяблины гэтыя, як у землю утоптаныя, – пробормотал Игорь, обращаясь скорее к самому себе. – Цяпер часы. И камень у крузе, точна пасярэдзине ляжиць. Няправильны якысь. Странный.

4

Пока журналист исследовал круги, ребята отправились к погосту. Не затем, чтобы на могилы поглядеть (тоже еще, "интерес" какой!), а совсем с другими целями. Им надо было поговорить без свидетелей. – Слушай, ну не может ведь так быть! – выпалил Макс, стоило им отойти подальше от взрослых. – Мы ж рисовали – и не один. Четыре штуки. И – нету. Дело в том, что по ту сторону моста, когда они впервые отлучились, ребята бегали поглядеть на дело своих рук. С которого, по сути, все и началось... И собственных кругов не нашли. Как будто они их и не рисовали! – Нават слядочка няма, – вздохнул Дениска. – Што ж получаецца? – Ерунда какая-то. Что делать теперь будем? Расскажем?.. – Не! Ни у яким разе! Ды и навошта? Макс задумался. А ведь Дениска прав! То, что они пару дней назад сделали фальшивые круги, теперь не имеет никакого значения. Тут бы с настоящими разобраться. Хотя, если поразмыслить, это уже забота Игоря Всеволодовича, на то он и специалист. – Пайдзем лепш, пацаноу найдзем, – предложил друг. Они зашагали к берегу. – А это кто, гляди! Дениска присмотрелся: – Ня знаю. Какая-то женская фигура бродила намного выше по течению, по ту сторону погоста. Развевалось на ветру голубое, в крупных белых ромашках, платье. – И чего она тут ищет? – Всяка можа быць. Мало ли... "Странно, конечно. Но не подходить же, не спрашивать. Да и вообще, может, это только мне везде угроза мерещится". Но еще разок оглянулся на ходу, силясь рассмотреть лицо. Не получилось слишком далеко.

5

Компания Толяна Белого расположилась в очень удобном для рыболовли местечке. Берег здесь земляной волной нависал над редкими камышинами, глубина была приличная и рыба ловилась отменно. Да и старая яма, оставшаяся, вероятно, от вывороченного в незапамятные времена дерева, позволяла устроиться всей братии без обид и особой тесноты. Красотища! Если б еще не шумели, клев был бы суперский. Но тут уж никак, без разговоров – больно много всякой-разной интересности вокруг приключается. Сначала – круги на полях, потом – корреспондент из самой столицы прикатил. А кстати, не забыли про чертячника, как он ходил внука бабки Матвеевны лечить? О, а вот и он! Да не чертячник, чтоб тебя!.. внук. Ну-тка, поспрошаем, чего было. Да и вообще, поглядим, что за фрукт – видать, что из городских, но и среди городских нормальные пацаны попадаются. Тот же Дениска... – Прывет, хлопцы! А мы да вас. – И табе прывет, – отвечают с хорошо отыгранной, привычной ленцой: все в мире исследовано-переисследовано, тайн нет и быть не может; о будущем знаем наперед. Потому и не торопимся жить. Скучно. Слово "акселерация" слыхал? То про нас. Не, "вундеркинды" другое. "Киндер" – это ж дети, телик надо смотреть! А какие мы дети? – Дык што, Дзяниска? Гаворыш, знимаець круги? – Атож! Возникает пауза. Обе заинтересованные стороны ждут, кто же заговорит первым. Не выдерживает Захарка. Он завсегда так, балабол, каких еше поискать! – А што, з людзями размауляць будзе? – Хто? – Дениска делает вид, что не понял. – Ды карэспандзент, няужо не разумееш? – А-а... Будзець. Але не з усима. – Само сабой! – торопливо соглашается Захарка. – Навошта ж – з усима? Ён тольки з тыми, хто першыми знайшоу, правильна? – Пагодзь, – вмешивается наконец Толян. Остальные почтительно замолкают. Толян – человек серьезный, он на ерунду не разменивается – ни в словах, ни в поступках. Потому пользуется среди пацанов заслуженным авторитетом. Сейчас он выстреливает досмаленным бычком в реку, поправляет упавшую на лоб белесую прядь и интересуется: – Размауляць-та ён, твой карэспандент, будзець. И? Нам-то яно патрэбна, га? Пра нас и не згадаець у стацци! Знаем их!.. Володька Дылдоня, "шестерка" Белого, хмыкает и сплевывает в траву, мол, конечно, знаем. Учёные, не наивняк молодой. Нас не обжухаешь! Чужак, приятель Дениски, уже собирается возразить, но тот успевает сказать: "А хто ж вас заставляець ицци до ньога?" – и удивленно пожимает плечами: вот чудаки, сами напрашиваются и сами же отказываются. Теперь, когда все стороны отыграли свое, складывается патовая ситуация. Но Дениска спокоен: он знает, что наживка проглочена, а остальное только дело времени. Так и есть. Угадайте, кто прерывает затянувшееся молчание?.. – А... Гэта... – тянет кота за хвост Захарка. – А карэспандент гэтый адними кругами цикавицца? – Ды нет... Но договорить Дениске не дают. – Макс! Денис! Возвращайтесь, козаки! Мы уходим! Ребята прощаются со всей честной компанией и удаляются. Пару секунд Толян задумчиво глядит на неспокойную поверхность Струйной, потом откладывает удочку и кивает Дылдоне: – Прыглянь. И вот он уже шагает вслед за мальчишками, а сзади тянутся остальные пацаны. Сходить поглядеть на журналиста – в этом ничего такого нету. Они независимые и самодостаточные, им захотелось, и они пошли. Только Дылдоня обиженно сопит в камышах.

6

Когда мальчишки явились – сперва племянник Журского со своим другом, а потом остальные ребята – Игорь уже немного успокоился. Что же, ему на долю выпал необычный случай, уникальный шанс. Так ведь он, Остапович, всегда верил, что рано или поздно нечто подобное случится. Чему теперь удивляться? Зачем паниковать? Все равно в эту забытую Богом деревушку никто никогда не приедет, это тебе не Минск и не Москва, где тотчас слетелись бы вороньем все окрестные борзописцы... – Да рэчи, Юрий Никалаявич, знаеш, чаму нас, журналистау, называюць борзаписцами? – Почему же? – А гэта скарочана. "Без Определенного Рода Занятий". БОРЗописцы. Журский засмеялся: – Сам придумал? – Сам! О, а вось и твае хлопцы зъявилися! – И, похоже, привели тебе очевидцев. К бою, господин борзописец! Да уж, бой предстоял тот еще. Местные ребята явно относились к нему настороженно и чуть враждебно. Этих попробуй разговори. Но на то Игорь и профи, чтобы уметь расположить к себе любую аудиторию. Даже сельских подростков, которым кажется, что ничто на свете не способно их заинтересовать. Ерунда! Сами себя обманывают. – Ну-тка, Максим, Дзянис – станьце у центры круга. Та-ак... цудоуна! Зараз, хвилиначку... Стоило только расчехлить фотоаппарат (пленки, жаль, мало осталось, ну да для такого случая...), стоило лишь навести объектив на мальчиков, как местные пацаны сами потянулись к "корреспонденту". – А вы чаго чакаеце?! – с искренним недоумением воскликнул Игорь. Станавицесь з хлопцами, мне ж патрэбна для сраунення размерау каб людзи там стаяли. А то чытач не зразумеець, як жа ж круги выглядаюць. Они зыркнули на белобрысого (видимо, своего вожака) – тот скупо кивнул и первым зашагал к Максиму и Денису. Остальные оживленно потянулись за верховодой. Остапович долго и с удовольствием покрикивал на ребят, расставляя их так, чтобы все поместились в кадр. К моменту съемки контакт уже установился, поэтому Игорь воспринял как должное то, что почти сразу же после нее полноватый паренек с блестящими глазами (по всему – местный болтун No1) поинтересовался: – А... гэта... вы... вам сведки патрэбные? – Ты што ж, бачыу, як яны зъяулялися? – когда-то (кстати, не так уж давно) Игорь был таким, как они. Поэтому ему удалось произнести вопрос безразличным тоном эдакого всезнающего мэтра, мол, ну что вы мне можете рассказать из того, чего я не знаю? А сам даже вспотел от напряжения: вдруг и вправду кто-то из них видел?! – Ды не... – протянул пан Болтун. – Але знайшоу першым. Ну... – Дарёнак першым пабачыу, – угрюмо уточнил кто-то из компании. – А мы потым ужо хадзили глядзець. – И што, багата наглядзели? – Скажы, Захарка, – велел белобрысый вожак. Пан Болтун приосанился: – Ды не, багата ж не угледзиш. Прыйшли. Круги звычайнисенькие. Трава нибы затоптана у зямлю. ...Ды и усё, пэуна. Он, похоже, сам разочаровался в том, как мало видел и мог рассказать. Что уж говорить про Игоря. Правда, разговор с остальными ребятами прояснил ситуацию. Используя метод перекрестного опроса, Остапович ухитрился выудить из мальчишек все, что только можно было. Хотя, положа руку на сердце, ничего нового для себя он не услышал. Увы ни странных звуков, ни непонятных объектов в небе, ни, тем более, похожих на людей существ. Ни-че-го! – Ну добра, хлопцы! – сказал он наконец. – Дзякую, што дапамагли. Кали прыгадаеце штось – захадзице, кажыце. – А... гэта... – начал было Захарка, но белобрысый дал ему небольного, но преобидного щелбана и заявил: – Даволи. Сказали ж табе: "дзякую". Так и панимаць павинен, што размова закончана. Не чапляйся да чалавека. – Вы скажыце лепш, – обратился вожак к Игорю, – кали и дзе чытаць стаццю. – Сам ишчо не знаю, – улыбнулся тот. – Аднак, як выйдзе, перешлю пару газет Максимавай бабушке, Настасии Мацвеяуне. Дамовилися? – Атож! Дзякуем, яшчэ прыезжайце! Так и ушли вчетвером: Игорь, Юрий Николаевич с племянником и Денис. Пацаны провожали их взглядами, в которых на миг, безотчетно для самих хозяев, зажглись огоньки интереса и... чего-то еще, необъяснимого, но очень важного. Может, чудования перед человеком, который отыскал свое призвание, свой талант?.. Игорь мысленно хмыкнул, потешаясь над собственными "возвышенными" мыслями, помахал ребятам рукой и о чем-то заговорил с Журским. Он так и не заметил досады в глазах Захарки, которому не дали рассказать нечто очень важное.

7

– Ну и что же, Холмс, какие можно сделать выводы из увиденного? Кто убийца? Остапович щурясь, наблюдает за мальчишками: те убежали далеко вперед и, кажется, преследуют какого-то зверька. Со стороны их погоня напоминает игру в кошки-мышки – невидимый отсюда беглец явно проворнее ребят, к тому же он воспринимает происходящее всерьез и потому имеет больше шансов на победу. В данном случае – на то, чтобы ускользнуть. Игорь пожимает плечами: – "Убийца"... Не ведаю, Никалаевич. Скажу тольки, што ранней таких прызнакау не была. – Хочешь сказать, что на НЛО не похоже. – Пахожа! У тым то й справа, што пахожа. Але – не яно! – Тогда – что или кто? – Абы знацця! Можа быць, и НЛО. Новый апарат, иншая мадыфикацыя. – Но сам ты не веришь в "новую модификацию"? – замечает Журский. – Точна! И не пытай, чаму – просто интуицыя. Юрий Николаевич задумчиво потирает подбородок: – Интуиция – эт немало. Но, наверное, она же и подсказывает тебе, кто на самом деле виноват в появлении кругов? – Увы. Тут яна маучыць! – А не могут это быть, например, какие-нибудь... природные явления, что ли... – Сам жа ж разумееш, што не могуць, – отзывается Игорь. – Штоб гэта зрабиць, трэба обладаць вяликай силай. Не бывае такога у прыродзе. Ци ж, як твая ласка, я про такое ня чувау. – Хм... Не такой уж большой, если каждый колосок вдавливать по-отдельности. Но это, конечно, бред. ...Хотел бы я увидеть, кто ж это сотворил. – А я б – не хацеу, – качает головой Игорь – Або – здаля. Зверек ускользнул. Денис в сердцах топает ногой: упустили! А какая была шикарная ящерица! Максим – тот вообще едва не рыдает от досады. Он как раз думал террариум дома поставить, а эту красавицу б туда запустить!.. эх! Оба так увлечены собственной неудачей, что старушку замечают только тогда, когда слышат ее ржавое: "Добры дзень". Явление этой дамы, похожей на воплощение средневековых представлений о Смерти, производит на ребят сильнейшее впечатление. Оба пятятся, а Дениска, зацепившись за что-то, даже грохается на землю – но тут же вскакивает и торопится отойти как можно дальше. Да уж, бабуся что надо! Во-первых, худющая настолько, что лицо больше напоминает череп – зловещий оживший череп, кое-как удерживающийся на дряхлом скелете. Во-вторых, облачена она в живописнейшие лохмотья, которым следовало бы находиться в местном краеведческом музее, в секции "Быт наших далеких предков". В-третьих, взгляд старухи – способный, пожалуй, при минимуме усилий с ее стороны просверлить в вас два отверстия... Ну и наконец коса. Да нет, не девичья, до пояса, а обычная коса, которой траву косят. Старуха на нее опирается, словно на клюку. – Здрастуйце, унучыки! "Унучэки" продолжают пятиться и дико сверкать глазами. Появление "бабушки" их явно не радует. – Чаго гэта вы? – недоумевает та. Искренне так глазами взмаргивает, вздыхает: ох, племя молодое, неблагодарное!.. Те, само собой, молчат. Зато вмешивается Юрий Николаевич. – Гляди-ка, – поражается он, – это же!.. Да не может быть! "Госпожа Смерть" переводит взгляд на него: – Ишь! Журский! Няужо павярнувся дадому жыць? – Нет, Марь Паллна, только погостить приехал. Она покачивает головой, но не поймешь, то ли под ветром, то ли кивая Юрию Николаевичу. – Гэта добра, што хоць у госци. А усё пупавина. Кали б зарыли у гародзе ци яшчэ дзе – тут бы жыу, а так... – и она машет рукой, мол, о чем говорить, одна печаль с вами, детьми неразумными. – Але, – воодушевляется старуха, – чула я, своим бацьку з маткай дапамагаеш. Гэта правильна. Без гэтага нияк. А я вось сыночку сваяму, Геннадзюшке, касу нясу. Пайшоу з дому на лужок, а коску-то забыуся. Ох, тружаничак мой ненаглядны! Мальчишки подошли ко взрослым и недоуменно наблюдают за бабусей: чего она городит? Игорь тоже мало понимает из сказанного, зато Юрий Николаевич, похоже, в курсе происходящего. Он уважительно кланяется "Смерти" и желает ей всего хорошего. Вдруг старуха разворачивается: – Думаеш, здурэла баба? Лицо ее неожиданно приобретает странное выражение: смесь глубокой мудрости и разочарования. – Гадаеш, зусим здурэла? Усё знаю. И што Геннадзюшки ужо гадкоу дзесяць як няма, и што усе у дзярэуни поцяшаюцца над старою. Дарэмна! Я яшчэ розум маю. – Марь Паллна... – пытается успокоить ее Журский, но та лишь сурово стучит косой о землю: – Ну што ты можышь мне сказаць? Лепш слухай: чула я ад людзей, апяць круги зъявилися. Прауда? – Правда, – подтверждает Юрий Николаевич, игнорируя это ее "апяць". – То Сатана выйшау из Пекла! – кричит она, потрясая косой. – То ён ходзиць па зямли. Круглыя капыты круглыя сляды аставляюць. А камни у их – то крошки пекяльныя, вуглины падзямельныя! Беражыся! Беражыцеся, людоньки! Ой, горюшко идзе! Ой горюшко!.. Она сбивается на бормотанье и быстро-быстро семенит вдоль берега, раскачиваясь из стороны в сторону и иногда ударяя косой о землю. Все четверо молча глядят ей вслед. – Бывшая учительница. Сын у нее умер в Афгане, – объясняет через некоторое время Юрий Николаевич. – А она с тех пор и "збожыволила", как у нас говорят. Таскает с собой по селу эту косу – летом, а зимой – саночки. "Для Геннадюшки". Соседки ее кормят, за хозяйством приглядывают. – "Апяць", – напоминает Игорь. – Яна сказала "апяць круги зъявилися". Што, были выпадки? Журский медленно качает головой: – Н-нет. Я, по крайней мере, ничего подобного не слышал. Заметив, что оба мальчика после встречи с сумасшедшей окончательно повесили носы, обнимает их за плечи: – А пойдемте-ка, козаки, обедать, а? Поедим, и тогда уж отправимся к остальным кругам. "Козаки" нехотя соглашаются.

8

Вообще-то идея с обедом была своеобразной попыткой Юрия Николаевича взять тайм-аут. Он еще не чувствовал себя готовым идти туда, где "проявилась" вторая группа кругов – к дому чертячника. Честно говоря, боялся встретиться с колдуном. То, к чему Журский сам стремился еще вчера, сегодня вызывало у него приступ неконтролируемого страха. "В чем же причина? Неужели, виновата старая учительница, о которой я столько слышал, но повстречал – только сегодня, многие годы спустя? /А возможно, причина в том, что ты начал вспоминать?/ Уж во всяком случае – дело не в этих кругах. Они, пожалуй, самое безобидное из всего случившегося со мной за последнее время". Настасья Матвеевна готовила обед, а ее "госцюшки ненаглядные" разбрелись пока кто-куда: Дениска побежал к себе, Макс бродил где-то в саду, а Юрий Николаевич с Игорем устроились на лавочке перед домом. Журналист закурил. Помолчали. Журский, не поворачивая головы, наблюдал, как дрожит тень от пальцев молодого человека. "Совсем у парня нервы ни к черту". Он давно подметил у Остаповича это свойство: перевозбуждаться по, казалось бы, малейшему поводу. Юрию Николаевичу сложно было судить о причинах такой сверхнервозности, но подозревал, что виноват прежде всего образ жизни журналиста, вынужденного жить и работать в обстановке, когда очень многое запрещается, официально или же по внегласным правилам. Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?! – Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая... – Да ну, нагородила огород – я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез. – Я б не прыймау, – вздохнул Игорь. – Ды тольки гэта трэцяя... любяць яны мяне. – Что значит "третья"? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут? – Нашчот сумашедшых – не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых... Прудках, да? – там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. "Не хадзи, – гаворыць, – у Стаячы Камень. Там – смерць". – Да, перспективка ничего так, заманчивая. Чего ж пошел? – он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: – Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает. Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку: – И часта з табой такое трапляецца? Га? Тот смущенно развел руками. – Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак. – Почему ж "поганющий"? – А автор повторяецца. Тры папярэджэння – на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць... Скучно, избито, банально. – Ну-у, может, не так все просто? – предположил Юрий Николаевич. Допустим, твои женщины дополняют одна другую... образ там раскрывают, я не знаю. – Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сённяшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын – адзин... – Так уж и один... – ... доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець. – И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас! – торжественно завершил он. Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, "дурыстика". Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы. Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои "дамы" не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником – и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои – так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется. "...боюсь". Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей – и в это время с крыльца донеслось: – Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!