Текст книги "Искатель. 1985. Выпуск №2"

Автор книги: Владимир Рыбин

Соавторы: Адам Холланек,Игорь Андреев,Александр Климов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Он подарил ей одно из своих второстепенных изобретений – хотел произвести впечатление, изумить ее наивную душу. В ее распоряжении оказался бинокль-идентификатор, прибор, который постоянно следил за Натаном Бронксом. Стоило ему выйти из дому и появиться из-за угла своего небоскреба, как бинокль, направляя движения Юлии, заставлял ее подойти к окну.

Необыкновенно чувствительная система электромагнитных датчиков обнаруживала присутствие Бронкса на расстоянии до десяти километров: передатчик бинокля немедленно ощупывал его направленным излучением; приемник преобразовывал отраженный сигнал.

– Идет! – уже вскоре радостно восклицала Юлия, глядя в бинокль на своего необычного поклонника и видя, как сильно он к ней спешит, как покупает для нее цветы и конфеты, как вскакивает на движущийся тротуар, втискивается в ажурные кабины подъемников, лишь бы поскорее преодолеть расстояние, которое их разделяет…

Однако после нескольких подготовленных таким образом свиданий актриса приняла его холодно, будто впервые увидела.

– Я больше не хочу подчиняться твоим идиотским биноклям. Это террор. Да, да – ты меня терроризируешь, заставляешь собою интересоваться. Мне это неприятно. Меня угнетают твоя наука и твоя техника.

Его поразила правда ее слов. Правда не о ней, а о нем. Что же касается ее, то он просто подумал, что с ней придется нелегко, когда они будут вместе – а именно к этому он столь упорно стремился.

– Ты сама хотела, чтобы я был необычным, – говорит Натан. Она сидит, слегка утомленная, и кутается в халатик – белый, словно сшитый из облаков. И надувает губки.

– Ты опять терроризируешь меня своей наукой. Думаешь, если кто-то проходит сквозь стены, так я стану на него молиться?

– Никто не проходил сквозь стены. То, что я сделал, это достижение, колоссальное достижение. Не понимаешь? Я же объяснял, что такое дезинтеграция, я рисковал…

– Он рисковал! Да я только об этом и слышу! Как ты будешь рисковать своей жизнью, какая это ужасная опасность – разложить свое тело на атомы, превратиться в невидимое облако и направить его сюда, на мой сотый этаж… А теперь ты снова сложил свои атомы вместе, и вот ты здесь, и раздражаешь меня своим унылым видом. Как же это низко с твоей стороны! Как же ты изощряешься, чтобы меня подчинить!

– Но я действительно рисковал, – стонет Натан. – Мне было ужасно больно…

– Но сейчас-то уже не больно?

Натан молчит. Он сидит на низенькой скамеечке и бесится от разочарования: перед ним его драгоценная Юлия, но он опять не понимает ее. Неужели она так ограниченна, так поверхностна? Неужели она, как и другие актрисы, реагирует только внешне, умеет лишь подражать и ничего больше? Почему она не понимает, что он действительно рисковал ради нее жизнью и что его эксперимент знаменует начало новой эпохи?

– Юлия, дорогая, – объясняет он терпеливо. – Сегодня после дезинтеграции мне удалось перенести живое существо сюда, к тебе и ради тебя. Да, это всего два километра, всего доли секунды на дезинтеграцию, а потом реинтеграцию здесь, у тебя в ванной. Но уже завтра я перенесусь на Марс или переправлю туда других, а послезавтра…

– Послезавтра! Да кто тебя будет слушать? А вдруг послезавтра у тебя вообще не получится?.. Нет, мне не нужны привидения и лгуны, не нужны шантажисты, не нужны каскадеры и прыгуны на Луну…

– Каким же я должен быть? – спрашивает Натан, почти успокоившись.

– Ты не должен быть непонятным и недосягаемым.

Он протягивает к ней руки – она его снова отталкивает.

– Юлия! – восклицает он. – Наконец-то мне все стало ясно! Я сделаю так, чтобы ты меня понимала лучше.

– Но тогда я стану другой, не такой, как сейчас. Разве тебе нужна другая?

Юлия смеется – ей весело, как на репетиции. Ей приятно, что великий ученый Натан Бронкс стоит перед ней на коленях.

Это уже совсем другая Юлия.

Головные боли исчезли, она уже не зачесывает так высоко свои волосы. Ее раздражает магнитный танталово-кремииевый гребень. «Проклятые механизмы!» – восклицает она при виде этого невинного инструмент. Зато никогда не говорит Натану, что он невыносим.

Она ежедневно приглашает его к себе, сама готовит еду и напитки, сама накрывает на стол, даже убрала из квартиры всех роботов.

– Проклятые механизмы! Это они разлучили нас! – восклицает она при виде рукотворных созданий, которые лежат в кладовке, задрав вверх многочисленные конечности. Они похожи на дохлых ежей.

Теперь она постоянно намекает на то, что, несмотря на определенные различия в характерах, пристрастиях и взглядах, они с Натаном могли бы быть вместе всегда. А почему бы и нет? Сна проводила бы с ним хоть 24 часа в сутки, лишь бы он позволил ей выступать в театре и кино, а время от времени уделять пару часов друзьям.

– Ведь это коллеги, – объясняет она. – Ты же знаешь, что такое коллеги. Они как очень нужные, но совершенно безразличные вещи. Их полезно иметь и приятно иногда пользоваться.

Натан внимательно наблюдает за ней. Он опасается, что все эти новые качества столь же поверхностны, как и прежде, что она все та же, непостоянная и изменчивая, таящая в себе угрозу для планов Натана. Казалось бы, ему следует ликовать, поскольку она хотя бы внешне другая, но он все время ощущает обман – сознательный или невольный. А главное – никак не забудет того, что случилось, прежде чем он заманил ее к себе.

Натан вспоминает: он связался с Большим Компьютером и попросил, чтобы тот управлял подготовкой дезинтегратора к новому эксперименту. И лишь тогда, хотя на себе уже и экспериментировал, осознал беспримерную бесчеловечность своего изобретения. Бесчеловечность, как ему показалось, таящуюся в самом техническом процессе.

Самому ему были настолько близки различные изобретаемые устройства, что он чувствовал себя как бы колесиком в каждой созданной машине, ее неотъемлемой частью. В этом чувстве общности со своими конструкциями скрывалась безмерная скромность творца, которою он гордился. И вдруг его потрясло, что опыт должен состояться на ином, отличном от него существе, вовсе не ощущающим себя колесиком механизма. А ведь приборы прежде всего полностью убьют тело, разрушат естественную человеческую структуру…

Он сказал, что жаждет показать ей свою лабораторию и для этого приглашает ее к себе. Это была гнусность, которой Натан Бронкс никогда себе не простит, заноза, на всю жизнь застрявшая в психике.

А Юлия сидит себе и с теплой улыбкой, будто хочет его приласкать, говорит:

– Хорошо, я согласна, только скажи, разве ты, после всех этих опытов с исчезновением и восстановлением, когда ты появлялся у меня словно «бог из машины», разве ты все еще настоящий человек? Лучше признайся сам, признайся же наконец, а то мне все время кажется, что ты…

Аппаратура, включенная в эту долю секунды, начинает смертоносный процесс уничтожения того самого тела, которое будило в душе Натана столько радости, желания и надежды. Нет Юлии вообще, и его Юлии тоже нет. Сначала электромагниты самым подробным образом записывают на плоскости большого экрана структуру ее организма, затем тщательно переводят в числовые символы и уравнения все, что всего минуту назад слагалось в живое существо.

Композиционный экран, конечно, не отражает всей Юлии со всеми ее сложными составляющими. Ничего подобного. Дезинтегратор, подчиняясь командам Большого Компьютера, как бы заглатывает Юлию: разбирает ее на элементы в естественном, соответствующем ее натуре порядке, раскладывает их по полочкам компьютерной памяти.

Перед глазами Натана по экрану проплывают в виде образов и символов лишь те важные параметры тела Юлии, которые необходимо контролировать, а в случае нужды модифицировать так, чтобы они отвечали его мечтам о возлюбленной.

Натан в шоке, он действует машинально, пытаясь заглушить отчаяние от безвозвратной потери. Он отчетливо сознает, что никогда уже не увидит той, прежней Юлии.

Он говорит спокойно, хотя его и трясет:

– Дай ее гормональную систему. Быстрее! Как работает гипоталамус?

На экране шеренги чисел, словно номера лотерейных билетов. Некоторые Натан выбирает, но большинство отбрасывает.

Этим по-научному быстрым и надежным способом он просматривает всю информацию о прежней Юлии. Однако он сомневается, полное ли это знание. «Ведь наука, – думает Натан, – использует аналогии – то, что одинаково в разных объектах. В жизни же мы ценим индивидуальность, то есть то, чем эти объекты отличаются друг от друга, Эту величину весьма трудно закодировать; в другом человеке нас привлекает в первую очередь неизвестное. Порядок, хотя он и необходим, устанавливается всегда по-разному. В любимой должна быть тайна. Окончательное узнавание – это конец любви…»

Ему хочется пустить события вспять.

– Не знаю, как быть. Если изменения необходимы, – говорит он Компьютеру, – то пусть будут поменьше. Проследи, чтобы они были минимальными и только те, что мы запланировали заранее. Никакой импровизации.

– Положись на меня. Я знаю вас обоих лучше, чем ты.

– Не заносись. Ты все мне показываешь?

– Понимаю, уже не помнишь. Уже не воспринимаешь полной картины. Это нервы шалят.

– Да, я что-то забыл, но ты же не станешь меня обманывать!

– Не понимаю слова «обманывать».

– Хорошо, хорошо, поехали дальше. Показывай в той последовательности, которую я наметил заранее. Тогда я мыслил четко, это сейчас что-то расстроилось.

– Почему же ты этого не предвидел?..

Компьютер показывает ему Юлию, но Натан Бронкс, который на протяжении последних месяцев напряженно трудился ночами, подбирая органические соединения для улучшения характера девушки, для переработки ее генотипа и фенотипа, не испытывает ни тени радости от своего изобретения, от своих творческих достижений.

Чудовищно – из этого изнеженного, но дивного тела, из этого нервного бойкого нрава, из открытой улыбки, из метких насмешек и колкостей, из глаз, губ, из слов и жестов родилась пугающе сухая, но ясная и простая вереница формул и диаграмм. Абстракция вытеснила пульсирующую, буйную жизнь…

Ты лжешь, Натан. Все было не так.

Юлия не просто исчезла, ее грубо, насильно превратили в абстракцию. Вспомни, как она мучилась и боролась. Ну давай, вспоминай скорее!

Что это, снова Компьютер?..

Натан теряет чувство реальности. Он видит черное жерло дезинтегратора, видит, как Юлия – живая Юлия! – распадается, теряет кожу, становится красной бесформенной плотью, расползающейся на части, рассыпающейся в прах, в розовый туман, в ничто.

Даже Натану не верится, что человек способен превратиться в череду диаграмм. Даже ему, хотя он сам через это прошел. Сам себя уничтожил и воссоздал заново с помощью своего изобретения и при участии Большого Компьютера.

Он не помнит уже, как разваливался в клочья, в пыль, не помнит боли – этот момент словно вырезан из памяти скальпелем. Даже в обычной жизни человек не ощущает своей тождественности во времени – в различные моменты он был как бы разными людьми. Собственное прошлое нередко представляется опытом кого-то очень близкого, но другого. Мотивация прошлых поступков – почему сделал так, а не иначе? – не всегда очевидна. Сегодня, возможно, все было бы по-другому…

«Тот ли я самый, что и вчера, после дезинтеграции и воскрешения, или уже другой? И если другой, то насколько? И какой будет Юлия?..»

– Опять ошибка.! – возмущается Компьютер.

– Погоди, – отвечает Натан, с трудом беря себя в руки. – Неужели снова неправильно?

И включает микровычислитель, контролирующий программу.

– Ты мне не веришь? – удивляется Большой Компьютер. – Я же никогда не ошибаюсь.

– Но и с тобой может что-нибудь случиться, разве нет?

– Со мной? Никогда. Внутренняя иерархическая сеть корректирующих и запоминающих устройств этого не допустит.

– Ну, на всякий случай…

– Как хочешь. Но это затянет операцию. Не забудь, время интеграции ограничено. Если замешкаешься, Юлия не воскреснет. Ты ведь так называешь повторную интеграцию, верно?

– Солнце гаснет, – прерывает сеанс Большой Компьютер.

– Пусть гаснет, – говорит Натан, – это меня не касается. Быстрее работаем дальше.

– Ну, естественно…

Временные ограничения особенно тяготят Натана, беспокоят его все больше. Он торопится, ошибается снова и снова, поспешно исправляет ошибки, даже не зная, не допустил ли новых неточностей. Эксперимент все больше выходит из-под контроля, а Натана все сильнее донимают воспоминания о начале этой жестокой затеи, в которую он втравил ее и себя. Нельзя сказать, чтобы это было честной игрой.

Детальные чертежи перестройки уже подготовлены. Высокие и изящные, почти целиком прозрачные роботы-лаборанты засасывают разноцветные жидкости в свои длинные, гнущиеся во все стороны пальцы-шприцы. Все ждут Юлию – роботы, Большой Компьютер и Натан, пока еще с гордостью. Пока еще с радостью, но и с уже зарождающимся беспокойством.

Он вглядывается в свой бинокль – в прицел дезинтегратора. После краткого поиска тот нащупал квартиру Юлии и показывает ее Натану.

На лице профессора проступают красные пятна. Юлия как раз переодевается после возвращения со спектакля.

Она стаскивает с себя кружевные одеяния. Натан всматривается в пантомиму бессознательных, почти автоматических движений; Юлия не подозревает, что за ней наблюдают, поэтому ее движения еще живее, еще достовернее, чем на сцене.

Он видел ее в фильмах и театральных представлениях и всегда искренне ею восхищался. Затаив дыхание следил за ее искусством перевоплощаться, вживаться каждый раз в новый образ, в котором, однако, всегда присутствовала ее почти неуловимая, но подлинная сущность. Играя разных героинь самых различных пьес, она всегда оставалась собой.

Но сейчас, совсем одна, не сознающая того, что случится спустя мгновение, не ожидающая ничего и никого, она была собой в максимальной степени.

– Разумеется, – объяснял он ей когда-то, – человек всегда меняется рядом с другим человеком, он постоянно играет новые роли, в зависимости от людей, с которыми сталкивается. Лишь когда он один, вдали от посторонних глаз, у него проявляются собственные черты, он становится сам собой.

– Неправда, – возражала тогда Юлия, – я не становлюсь собой, даже оставаясь одна. В этом случае во мне пребывают как бы две личности, с совершенно разными качествами, намерениями, мечтами. Даже не две, а сразу несколько, и все они – это я, хотя они и отличаются друг от друга. У тебя никогда не бывает такого ощущения?..

Разглядывая ее сквозь прицел, он вспоминает тот разговор и не может противиться впечатлению, что наблюдает сейчас сразу за несколькими Юлиями. «Сколько соблазнительных Юлий обрушилось на мое воображение? Сколько Натанов смотрит в эту минуту на мою Юлию?..»

Чтобы отогнать эти мысли, он включает дезинтегратор. Магнитные присоски заставляют Юлию приблизиться к большому шкафу – там тщательно замаскированная камера распада. Девушка, почувствовав – не сразу, а сделав уже несколько шагов, – неодолимую силу, распространяющуюся со стороны шкафа то ли волнами, то ли импульсами, начинает сопротивляться.

Сначала она действует инстинктивно, но стрелка на шкале напряжений поднимается все выше и выше, выскакивают цифры, показывающие силу сопротивления. Натан – совершенно напрасно – ускоряет процесс. Его нервы берут верх над рассудком. Из-за них может провалиться весь эксперимент или, что еще хуже, может погибнуть Юлия. Погибнуть бесповоротно. Но его пальцы словно приросли к акселератору: он не в силах их оторвать.

Юлия упирается все отчаяннее. Полураздетая, босая, она скользит по полу, хватается за различные предметы, лишь бы только совладать с растущим притяжением, которое сжимает ей тело, душит ее, лишает дыхания, давит на череп, угнетает мышление. Но борьба ни к чему не приводит – вещи, за которые она держится, вместе с нею приближаются к шкафу. Его дверцы распахнуты. Юлия, несомненно, видит в эту минуту то же самое, что видел Натан, когда дезинтегрировал себя – черное жерло камеры, разверстое, растущее с каждой секундой. Это устрашает сильней, чем непреодолимое притяжение: это образ неминуемой смерти.

Она все еще сопротивляется. Лицо ее искажено, некрасиво, волосы всклокочены, пот выступил на лбу, на шее, на груди.

– Нет! – кричит она. – Не-е-ет!..

Она уже понимает, что это Натан втягивает ее в опыт, которым недавно хвастался. Нет, она не боится эксперимента, она вполне доверяет гению ученого. Единственная причина этого доверия – восхищение перед наукой. Но ей совершенно не хочется в его лабораторию на 120-м этаже. Конечно, ей лестно, что он влечет ее к себе силой, ей доставляет удовольствие факт, что столь выдающийся ученый жить без нее не может. Но тем больше он ей противен, все больше невыносим, растет ее инстинктивное отвращение к этому человеку, отвращение, как он бы определил, прямо пропорциональное его желанию ее завоевать.

Она видит его на экране, который он подарил и который включается и выключается по ее мысленному приказу. Она видит его, хотя даже не прикасалась к выключателю.

– Тебе нечего бояться, – говорит он. – Я не сделаю тебе ничего страшного. Я это испытал на себе.

Только теперь она окончательно понимает, о чем идет речь.

– Прикажи своей нечистой научной силе, пусть от меня отстанет! О, как я тебя ненавижу!..

Натан колеблется: вот-вот прекратит эксперимент, который ему самому уже неприятен, будет умолять о прощении, каяться, плакать. Его колени сами подгибаются, он уже просит:

– И тогда ты полюбишь меня?

Он с трудом отрывает пальцы от акселератора. Юлия снова свободна, спасена от его насилия.

– Шантажист! – кричит она. – Растерзай меня на части, развей в прах, брось на ветер, распавшуюся и уже несуществующую! Убей меня, но по-твоему не бывать. Не останусь с тобой. Никогда.

В конце этой фразы Натан возобновляет операцию. Главным образом потому, что за несколько секунд свободы Юлия успела добежать до видеофона и включить аварийную сигнализацию.

Пронзительный свист.

Сирена, как электродрель, всверливается в мозг.

Времени нет. Вот-вот появится охрана.

Натан ускоряет процесс. Он ощущает извращенное удовлетворение, наблюдая, как девушка теряет силы, как все ближе ее как бы пустое, одрябнувшее тело к зияющему жерлу дезинтегратора.

Еще несколько мелких препятствий. Юлия хватается за тумбочку, та опрокидывается, хрустальные флаконы летят на пол, разбиваются вдребезги. Ее тело, болтающееся в воздухе, втягивается в черное отверстие. Ошеломленно глядит Натан на ее чудовищно деформированное тело, искривленное лицо с вдавленными в череп носом, ртом, ввалившимися глазами – они без глазных яблок, остались одни глазницы. Спина выгнута, словно ураганом вдавило в нее грудную клетку и сломало позвоночник.

Ему вдруг становится страшно за результаты опыта.

Можно ли поручиться, что Юлия уцелеет, вернее, возродится? Вдруг она так испугалась, что впала в шоковое состояние, из которого уже не будет возврата?..

Впрочем, она, несмотря на свое отчаяние, еще в полном сознании. Об этом свидетельствует тот факт, что непосредственно перед тем, как ее втягивает в дезинтегратор, она ухитряется каблуком туфельки, которую держит в руке, вдребезги разнести экран, на котором видит его, склоненного над распределительным табло… Его, согнутого вдвое, вперившего горящий взор в действо, которым командует. Мерзкого, как горбун, с лицом приплюснутым, застывшим и исказившимся. Он кажется маленьким, черным, будто горел и обуглился и оттого стал меньше, будто уже при жизни перестал жить.

– Дьявол! – шепчет она. – Дьявол…

Потом ее сознание угасает: он отчетливо это видит по желтому сигналу, который постепенно закрывает ей лицо, начиная со лба. А следом за желтизной экран словно взрывается хлещущей кровью.

Он знает, что в распадающейся материи еще сохранились остатки структуры, что Юлия Находится сейчас как бы в большом, очень длинном туннеле, и ей кажется, что она маленькая девочка, которую подхватывает ветер и несет вдоль оси цилиндрического пространства…

Натан глядит в окуляр прибора, которому дал название гипотетического отражателя предсмертных видений. Это всего лишь попытка интерпретации слабеющих, теряющих нормальный потенциал мозговых токов, попытка их образного истолкования. Возможно, изобретатель чуть-чуть обманывает себя. Или ошибается, или даже фантазирует. Слово «фантазия» больше всего устраивает Натана: профессор смотрит, как Юлия исчезает и вдруг, когда ее уже нет, когда на экране остается лишь черное жерло дезинтегратора, начинает лихорадочно нажимать механизмы возврата. Экран слепнет.

– Что ты делаешь, профессор? – говорит Большой Компьютер. – Дорога назад для нее закрыта.

Натан, по-видимому, не слышит.

– Она уже не существует в прежнем облике, – терпеливо объясняет Компьютер.

Натан и сам знает, что Юлии нет вообще, что она отражено лишь в схемах, которые, ожидая его действий, неторопливо проплывают по вспомогательным экранам. Он знает свою программу, машинально задействует синтезирующее оборудование. Интегратор недовольно гудит, его заедает, будто у него есть возражения против воскрешения Юлии.

Натан смотрит на воскрешенную. Ее тело покоится на большом столе-саркофаге, прикрытом прозрачной крышкой. После всех манипуляций, после споров с Большим Компьютером, после коррекций с экранов одна за другой исчезают теперь уже ненужные схемы. Гудят лишь магнитные помпы, которые из незримых составляющих сложили это любимое человеческое тело.

Девушка сладко спит. Ему отлично знакома эта чудесная усталость после воскрешения, сквозь которую пробивается пульсирующее сознание жизни, существования, бытия на этой земле. Он знает, как приятно в этом состоянии спать, какие при этом цветные, вещие сны.

Это прежняя Юлия, но сотворенная заново. Чужая. Предыдущая жизнь загублена. Он в полной мере сознает преступность своего эксперимента, недопустимого насилия по отношению к другому человеку. Он помнит и переживает вновь все обстоятельства преступления, и они все больше отдаляют его от девушки, лежащей на операционном столе.

Роботы с поднятыми вверх манипуляторами, похудевшими пальцами, теперь уже ненужными, стоят возле стола, словно вокруг жертвенного алтаря.

Натан боится пробуждения Юлии. Он воссоздал ее память с абсолютной точностью: она не может не знать, что с нею произошло.

Неизвестно, сколько времени он сидит, и смотрит, и думает. Смотрит и весь как бы превращается в созерцание и ожидание.

Он даже не сразу осознает, что она уже сидит, что она в полном сознании и видит его, и тем не менее ласково улыбается.

– Ты знаешь, Натан, – она говорит «Натан», хотя раньше избегала называть его по имени, – я чувствую себя изумительно. Как никогда раньше.

Профессор Натан Бронкс не отзывается, ему страшно. Он не может говорить, и хорошо, что не может.

– Натан, – просит Юлия, – помоги мне слезть отсюда, помоги одеться. Слышишь? Помоги мне. Я чувствую себя превосходно. Ну же, Натан.

Натан Бронкс действует как во сне. Он не знает, подает ли ей что-нибудь, помогает ли одеваться…

– Знаю, я воскресла, Натан. Я всегда верила в твой гений. И сейчас верю. О, я прекрасно помню, что ты сделал со мной, как я боролась против твоей силы, насилия, но по сути своей это твое насилие, это насилие…

– Тише, – он закрывает ей рот ладонью. – Замолчи, не говори, не хочу.

Она смотрит на него удивленно, в ее глазах по-прежнему нежность.

– Я помню каждую мелочь, – повторяет она настойчиво, отталкивая его руку, – помню отлично и не осуждаю тебя за это. Натан, пойми, я…

Но он не верит, что она способна не испытывать страха, решиться на откровенность в этой инквизиторской обстановке. Вот стол-гроб с откинутой крышкой, рядом роботы-операторы, которые ее воскресили, внизу, глубоко под землей, расползлись в разные стороны могучие корни чудовищного мозга Большого Компьютера, который играл в этом воскрешении не последнюю роль, а перед нею сидит сам палач.

– Чего мне бояться? – спрашивает она. – Я говорю правду, говорю то, что чувствую. Я понимаю твой ужас, твои сомнения, твое неверие в мою правдивость. Ты считал меня просто примитивной куклой, актрисой, которая поверхностно знает других, а себя не знает совсем. Ты ошибался, я не такая. Я не боюсь тебя и не питаю к тебе обиды, Натан.

– Дезинтегратор тебя убил, а синтезаторы построили заново, – говорит он.

– Знаю. Но это не мешает мне ясно ощущать жизнь – так ясно, как никогда. За что же мне на тебя обижаться? Ты убил мое тело, но я воскресла с тем же сознанием, с той же памятью, я нисколько не изменилась.

– Но раньше ты говорила со мной по-другому.

– По-другому?..

Юлия убеждена, что всегда была точно такой же, что и ее отношение к Натану осталось прежним…

– Я всю жизнь хотела тебя полюбить. То, что мешало этому, находилось не во мне, а в тебе.

Он встает, вновь глядит на нее с ужасом и удивлением. Она совершенно чужая. Столь радикальных перемен он никак не предвидел Ведь сам он после экспериментов не изменялся вообще, каждое воскрешение возвращало его в то же самое состояние, в котором он умирал.

Чужая Юлия.

Ее хорошее самочувствие его вовсе не радует, ему полностью безразлично, что она думает в действительности.

Его приводит в отчаяние ее реакция на исследование, которое он на ней произвел. Он чует обман. И чем больше подавляет угрызения совести, тем больше они его беспокоят, его гложет неизгладимое чувство вины. Он не в силах вернуть Юлии прежний облик. Ее настроение раздражает, тело отталкивает, ее лицо – это маска пустой, искусственной куклы. Намного более искусственной, чем когда бы то ни было. Что за заслуга принудить такую к подчинению, растоптать ее, оскорбить, разве можно любить такого человека, раба, безвольное полуживотное, как ее уважать, любить, терпеть в повседневных хлопотах?

– Я пропустил тебя через эту мясорубку, ты подыхала у меня на глазах, подыхала словно животное…

Она подскакивает к нему с живостью, какой он раньше не замечал, и закрывает ему рот ладонью. Теперь уже он отталкивает ее руку. Она ему противна.

– Да, я пропустил тебя через мясорубку, это уже не ты, тебя нет, нет.

– Ничто во мне не изменилось. Это правда – как ты можешь не верить? Когда ты рассуждал о своей гениальности, работая с животными, и даже когда сам решился на это, я в твою гениальность не верила. Недооценивала ее. Но когда на себе испытала метаморфозу – смерть и потом возрождение, – я поняла, какой ты на самом деле. Поняла, чего ты стоишь и сколько тебе пришлось вытерпеть. Ведь ты хотел, чтобы я и не менялась и изменилась. Чтобы изменилась по отношению к тебе, чтобы лучше к тебе относилась, И вот я прежняя, но лучше прежней. И мне безразлично, добавил ли ты в мое тело или в мою душу нечто такое, что изменило мое отношение к тебе. Это совершенно неважно. Главное, что я говорю правду. Самую искреннюю правду. Теперь я уже не могу не чувствовать себя твоею. Ведь ты мой создатель. Мой творец. Следовательно, я твоя. Понимаешь?

Она приближается, встает на цыпочки и обнимает его самозабвенно, как нормальная женщина. Припадает к нему, прижимается…

Ему вспоминается случай из раннего детства. У них сгорел дом, он стоял в саду, а за оградой был густой лес. Теперь на фоне сочной зелени торчали обугленные головешки; всего, что в этих старых стенах было недвижимым, цельным, основательным, просто не стало. Взгляд ни на чем не останавливался, проходил через руины насквозь. На обгоревшей земле, в кучах пепла, валялись посуда, скелеты допотопных кроватей, водопроводная арматура, помятые светильники.

Отец и мать стояли и плакали.

От пожарища исходил характерный, невыносимый запах. Потом отец отстроил дом; получилось новое здание, такое же и даже лучше. Но ни взрослым, ни детям теперь не было в нем уютно.

И вскоре после новоселья, за ужином – ужинали, как всегда, вместе – отец внезапно предложил:

– Давайте уедем из этого дома.

– У тебя есть что-нибудь лучше? – спросила мать, в целом не возражая против этого неожиданного решения.

– Конечно. А если бы и нет? Разве ты не чувствуешь, что я прав?

– Может, и так. Я не буду жалеть об этом нашем доме.

На новый участок приехали на скоростном монорельсовом поезде. Натан восторженно захлопал в ладоши. Мать тут же последовала его примеру. Жилище было великолепное, с полной автоматизацией и кондиционированием. Здание блестело и сверкало, вдобавок из окон открывался чудесный вид на другой берег, поросший садами. Река широко и торжественно несла через этот пейзаж свои воды. Переехали не только без сожаления, но и с постоянно растущей радостью.

Перед отъездом из старого здания отец подозвал Натана.

– Ты уже большой, – сказал он. – Знаешь, милый, давай подожжем это. Головешки будут нам больше напоминать прежнюю жизнь.

Новый дом, так похожий на старый, и горел точно так же. Он сгорел полностью Взрослые больше никогда не водили туда детей Запах пожарища не раздражал теперь никого.

– У тебя теперь ток чего ты всегда хотел, – голос Юлии вырывает Натана из прошлого. Уже темно. Приглушенные лампы бросают лишь слабый свет. – У тебя есть, наконец, я.

Он твердо ее отстраняет, хотя и старается, чтобы это не получилось грубо.

– Подожди, – говорит он.

– Я не хочу больше ждать.

– Но ты должна.

Ее спазматический плач. Ее старые, столь хорошо знакомые жалобы на внезапную мигрень, поиски порошков, полубессознательный, как бы побелевший взгляд. Неужели она все-таки прежняя? Нет, ему кажется, что это просто комедия. После всего, что он с нею сделал, он уже совсем не верит в ее тождественность – и все меньше верит в свою.

– Мы оба уже другие… – пытается он объяснить, но она и дальше всхлипывает. Прежняя Юлия – новая Юлия? Неразличимые и невыносимые в своей неразличимости, которая не может быть правдой.

Юлия из прошлого, которую он так любил, выстроена заново, как сгоревший родительский дом.

«Сгоревший дом, сгоревший дом», – стучит у него в голове.

Он выбегает из лаборатории. За ним плотно захлопывается автоматическая дверь. Он слышит, как Юлия колотит в нее кулаками, пинает ногами в приступе злости, разочарования или ужаса.

Сгоревший дом. Навечно врезавшаяся в память сцена из далекого детства. Отец с сосудом зажигательной жидкости, удар электрической искры. Языки пламени лижут дом, выстроенный заново. Через минуту из пламени и дыма появляются головешки, руины просматриваются насквозь. На заднем плане – зеленый лес. Натан чувствует неприятное дыхание навсегда ушедших времен…

Как легко теперь нажать пару кнопок, как это просто, как мало нужно усилий воли, чтобы положить пальцы на кнопки дезинтегратора и услышать за стеной бурчанье его черного бездонного брюха. Смотреть в соседнюю комнату Натану не нужно, он и так видит, как присосы мгновенно подавляют сопротивление ее тела, как ее подхватывает словно ураганом и втягивает в пасть дезинтегратора… Простая детская история.