Текст книги "Искатель. 1985. Выпуск №2"

Автор книги: Владимир Рыбин

Соавторы: Адам Холланек,Игорь Андреев,Александр Климов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Но кто будет тушить пожары?

– Матросы их сами отрядили. Сказали – справятся, а у прислуги и так много выбитых. Я разрешил.

Руднев впервые за время боя позволил себе отвлечься. Он оторвал взгляд от смотровой щели, промокнул платком вспотевший лоб и виски. Под кожей мелко пульсировала жилка. Не с усталости – ее еще не было – от возмущения. Вспомнил вдруг, что этих матросов его предшественник, первый командир «Варяга» Бэр, смел называть быдлом! Гнусность, какая гнусность!

– Сергей Васильевич! – Руднев обернулся к старшему артиллеристу лейтенанту Зарубаеву. – Передайте комендорам. Я прошу, слышите, прошу усилить огонь…

Его оборвали – один за другим – два выкрика.

– Орудие номер три! Попадание!

– Сбит грот-марс, поврежден левый мостик! Дальномерная станция номер один разбита!

Теперь центральный артиллерийский пост ослеп на оба глаза. – На орудиях оптических прицелов не было. Каждый наводчик целился по старинке – прищуриваясь. И ничего – попадали!

Санитар Мишка Ушаков скатился по переплетению трапов в самую преисподнюю – к топкам. Принюхался: если у них было попадание, то должно быть полно газов. Но нет, ничего. Видно, все уже всосало в рожки вытяжной вентиляции. Тогда можно и оглядеться.

Спины «духов» – кочегаров матово отсвечивали потом, на черных лицах блестели глаза.

– Эй, братцы, кто тут раненый?

Кочегары сновали, не обращая внимания на санитара. От угольных ям – к топкам, от топок – к угольным ямам. И все в духоте, в спертом, прокаленном воздухе, в безвестности. Шум боя докатывался сюда так, будто кто-то огромной кувалдой молотил по листу железа. А бросать уголь надо было умеючи – подальше и поровней, чтобы бившийся в неукротимой ярости огонь на лету пожирал его, окатывал стенки котлов палящим жаром.

– Стойте же! – Ушаков, как рак клешней, вцепился в штанину пробегавшего кочегара. – Никак Семен? Есть раненые?

Семен Позднев, кочегар второй статьи, шлепнул Ушакова по плечу. На матроске отпечаталась широкая пятерня.

– Протри глаза! Пока бог миловал. В бортовую яму один снаряд залетел, да там и издох. Бинты есть? Дай-ка.

Позднев растормошил моток бинта и стал вытирать лицо.

– Очумел? – возмутился Ушаков. – Это для раненых.

– Не шуми. Сил никаких нет. Пот едучий – все глаза выело.

Кочегар оттянул красное веко, пожаловался:

– Угольщики «чернослив» подсунули хуже некуда.

Ушаков широко раскрыл сумку:

– Разбирайте, братцы, если так. У вас тут как в аду!

Но Ушаков ошибался. Ад начался спустя минут десять, когда японский снаряд своротил вентиляцию в третьей кочегарке. Нагнетавший воздух мотор захлебнулся. Столбик термометра, как взнузданный, быстро пополз вверх. Пот уже не каплями – черными ручьями катился по телу. От напряжения люди падали в обморок.

– Совсем плохо! По одному – быстро наверх, – разрешал трюмный механик. – Отдышался две минуты – и вниз!

– Две минуты жирно, одной хватит!

Подъем и спуск – от минуты ничего не остается. Но – полжизни за глоток свежего воздуха.

…Семен Позднев высунулся по пояс из люка и чуть было не грохнулся вниз. От упругой свежести помутнело в голове. Матрос вцепился в комингс – порожек вокруг люка. Держись! С каждым вздохом одурь проходила. Сейчас еще глоток – и к топкам. Вдруг увидел: перевернута беседка с рассыпавшимися снарядами, а рядом пылает сброшенный с шлюпбалки вельбот. Еще немного – и взрыв!

Нет, шутишь! Мускулы пружинисто вытолкнули кочегара на палубу. Хлесткий ветер облапил разгоряченное тело, выбил озноб по коже. Ничего, сейчас станет жарко. Раскаленные головки снарядов до кости прожигали ладонь. Мелькнуло: как шуровать потом у топки с такими руками? Но отвечать даже самому себе было некогда. Еще один снаряд – и за борт. Теперь сбить пламя. Позднев обернулся, но никого из пожарной партии рядом не было. Разозлился, стащил с себя парусиновые штаны и стал хлестать ими по горящему дереву. Ноги выкаблучивали невиданный танец – ступни жгло через подошвы. По спине перекатывались мышцы, вздувая роскошную татуировку: «Помни Бискай!» Ах, не пристало русскому матросу стоять перед неприятелем в исподнем. Но если так вышло, пусть лицезреют зад!

Оттанцевал свой дикарский танец, отскочил, осмотрелся. Вроде все! Ноги в штаны, веревка – вместо пояса – затянулась морским узлом на животе. Парусина штанов тлела. Прежде чем нырнуть вниз, матрос бросил прощальный взгляд вокруг. Крейсер «Асама» корчился от попаданий. Ветер срывал пену с волн. «Кореец» шел весь в дыму.

«Кореец» в начале боя был обречен на… неучастие. Его два устаревших восьмидюймовых орудия – крупнее, чем на «Варяге», – молчали, бессильные добросить снаряды до противника. Приходилось ждать, когда сократится дистанция. Японцы это знали и на «Кореец» не растрачивались.

На «Варяге» стреляли, умирали, тушили пожары, захлебывались в собственной крови, но дрались. На «Корейце» страдали от своей немощи. И неизвестно, кому было хуже – тем, кто жаждал боя или кто жил в нем.

Капитан второго ранга Беляев стоял на переднем мостике. Лицо было сосредоточенно, хмуро. Оттого обильная седина казалась жестче, запавшие глаза – суровее. При каждом попадании в «Варяг» он морщился, словно ему было больно.

– Проклятая участь. Хоть бы часть огня взять на себя. Пусть безответно, но взять!

– Зачем японцам разбрасываться, Григорий Павлович? – отозвался лейтенант фон Крампт. – Они все делают разумно. Разумно и грамотно. Кто бы мог ожидать такое от японцев!

– Вас, кажется, это приятно удивило?

– Простите, Григорий Павлович, но я привык отдавать должное противнику. Готов даже уважать, восхищаться им.

– Уважать?! Восхищаться?! Адмиралом, который норовит ударить исподтишка? Нет, увольте. Эта эскадра достойна лишь одного: быть разбитой и рассеянной.

Фон Крампт не пытался даже скрыть своей усмешки:

– Похоже, получается пока наоборот. Нам еще везет, что адмирал Уриу не обращает на нас внимания.

Беляев внимательно, будто впервые, посмотрел на своего старшего офицера. Лощен, гладко выбрит, глаза умные, замороженные. Он всегда был доволен им – порядок на судне держался безукоризненно, а вот сейчас словно что-то надломилось.

– Неужели вы не понимаете, что это гадко! – Беляев поднял голос и тотчас оборвал его: не хватало, чтобы их слышали нижние чины.

– Позвольте не согласиться с вами. Мы ведь не уклоняемся от боя.

Капитан «Корейца» ничего не ответил, отвернулся. Черт с ним! В конце концов, главное сейчас – помочь «Варягу».

«Корейцу» еще молчать минут пятнадцать. Потом ударят и его орудия.

– Снаряды, снаряды давай! – ругался комендор Прокопий Клименко.

Рядом оказался дальномерщик Мишка Михеев. Лицо – неузнаваемая маска, губы трясутся:

– Сейчас на баке всех подносчиков искрошило. Клименко узловатыми пальцами вцепился в ворот тельняшки

Михеева, тряхнул так, что у того зубы щелкнули:

– Не ныть, Мишка! Слышь? Не ныть!

Вдвоем побежали к выходу элеватора. Подъемник исправно выкинул наверх беседку. В каждой беседке, как стаканы в подстаканниках, стояли четыре снаряда – пуды металла и пироксилина. Взвалили беседку на тележку, покатили.

– Не ной! – скрежетал зубами Клименко. – Сейчас поквитаемся!

Японский снаряд рванул у самой тумбы орудия. В огненном шквале, казалось, ничто не могло уцелеть. Взрывная волна вдавила старшего комендора в палубу. Сладковатый запах шимахи набился в легкие. Клименко с трудом поднялся, мотнул чугунной головой:

– Мишка, где ты?

Михеева нигде не было. Только перебитый леер хлестал по палубе. Клименко глянул за борт. Зеленые воды были изрезаны скорбными морщинами волн. По ним прыгала бескозырка Михеева. С гребешка на гребешок. Словно и не было матроса.

Клименко подавил вздох, покатил тележку один. Но почему молчит его орудие? Не может быть, чтобы там никого не осталось в живых. Не может быть!

Может! Прислуга была поголовно выбита. На спонтоне – выступающей площадке под орудием – хлюпала кровь. Но 152-миллиметровое орудие – не чудо ли? – еще исправно. А он, старший комендор Прокопий Клименко, жив.

Прокопий вогнал снаряд в казенник. Хотел перейти к механизмам наводки, но к нему уже шел, пошатываясь, Козинцев.

– У нас откатник полетел. Не повезло! Давай на наводку стану Только учти, у меня рука перебита.

В 12.05 «Варяг» был на траверзе острова Иодольми.

– Право руля! – скомандовал Руднев и жестом подозвал лейтенанта Зарубаева. – Сергей Васильевич, я решил ввести в дело орудия левого борта. От комендоров и прислуги жду меткой стрельбы и быстроты.

В этот момент крейсер содрогнулся от попадания крупного снаряда. Рулевой старшина Снегирев почувствовал, как ослабло сопротивление штурвала в руках:

– Перебит рулевой электропривод! Крейсер не слушается руля!

Руднев сделал невольный шаг к Снегиреву, воскликнул;

– Что?..

Этот шаг подарил ему еще одиннадцать лет жизни. Новый снаряд разорвался у основания фок-мачты, ударил осколками по боевой рубке. Пробить ее не хватило сил, но зато несколько мелких осколков влетели в проход, ведущий внутрь рубки. Они-то и наделали бед. Первым повалился матрос Иван Костин, приставленный для передачи команд. Он шагнул следом за Рудневым, на то самое место, где секундой раньше стоял командир, и был убит наповал. Другой осколок, чиркнув по лбу Руднева, впился в спину рулевого Снегирева. Командир «Варяга» обхватил руками голову, зашатался. К нему бросился Беренс:

– Вы ранены, Всеволод Федорович?

Руднев попытался отнять ладони – кровь заливала лицо. Это ослепление больше, чем сама рана, напугало его.

– Не вижу, почему ничего не вижу? – сгоряча повторял он.

– Вы в голову ранены. – Беренс платком пытался остановить кровь. – Эй, кто-нибудь, позовите врача из лазарета!

– Отставить! Там раненые! – Руднев уже пришел в себя. Единственное, что он себе позволил, это опуститься на принесенный откуда-то стул. – Дайте мне платок, Евгений Андреевич, я сам… Вы приказали перейти на ручное управление? Скорее, не медлите, возможно, придется управлять через румпельное отделение… Какие потери в рубке? Почему не докладываете?

У Беренса надломился голос:

– Трое убитых.

Руднев с трудом осмотрелся. Лампочки аварийного освещения тускло отражались в меди помятых переговорных труб. Тумба нактоуза расколота, пол, стены забрызганы кровью. Командир крейсера усилием воли заставил себя стряхнуть оцепенение, думать о главном – бое и израненном, терявшем управление «Варяге». Ведь впереди были камни Иодольми.

– Лево руля.

Беренс торопливо наклонился над раструбом переговорной трубы центрального поста, повторил:

– Лево руля!

В рубке напряженно ждали, когда видневшийся в смотровые щели гюйсшток крейсера отвернет в сторону. Но «Варяг» продолжал накатываться на камни. Беренс бросил быстрый взгляд на стрелку аксиометра: она давно повернулась влево – значит, что-то случилось и с ручным приводом.

– Я в центральный пост!

Все напряженно ждали старшего штурмана. Беренс вернулся, доложил:

– Оказывается, в румпельном отделении из-за выстрелов не слышали команды. Но теперь все в порядке.

– В порядке? Еще немного, и мы выскочим на эти чертовы камни.

– Видимо, нас сносит течением.

– Прибавьте на левый винт еще два десятка оборотов. – Руднев тяжело поднялся со стула, вышел на середину рубки. – Впрочем, уже не успеем, распорем днище. Стоп, машина. Задний ход!

Беренс с Зарубаевым тревожно переглянулись. Наступало самое страшное: «Варяг» превращался в почти неподвижную мишень для японских орудий. Но иного выхода не было.

– Всеволод Федорович, – обратился к Рудневу Зарубаев, – разрешите уйти на палубу, к орудиям левого борта? Сейчас там будет ад кромешный.

Руднев хотел было удержать старшего артиллериста «Варяга», но в последний момент передумал: близился тот момент боя, когда не команды из рубки, а личное мужество и отвага во многом решали дело. Зарубаев это понял.

– Ступайте и… берегите себя, – разрешил Руднев.

В это время в рубку прибежал санитар Мишка Ушаков. Вытянулся по-уставному – и с неожиданной смелостью:

– Надо перевязаться, ваше превосходительство.

– Ступай, братец, кровь уже не течет.

– Никак нет, очень даже течет, – настойчиво повторил Ушаков.

Руднев пристально посмотрел на санитара. В который раз он за сегодняшний день убеждался: матросы не просто выполняли свои обязанности, а делали все с какой-то доселе незнакомой радостью и основательностью.

– Ладно, перевязывай, – сдался Руднев. – Только быстро.

– Я скоро, – засуетился Ушаков. – Мы привычные. Нас доктор по-научному научил перетягивать. Будете как новый. А то матросы сомневаются. Говорят – убитый!

– Что? И молчали!

Руднев как был – в распахнутом, забрызганном кровью мундире, с волочившимся сзади шлейфом бинта – кинулся к выходу на боковой мостик.

– Куда, убьют! – ахнул Беренс.

Но Руднев уже сворачивал задрайки, толкая бронированную дверь. Внизу, на развороченной снарядами палубе, вокруг орудий суетились матросы. Командир «Варяга» наклонился – голос задрожал от напряжения.

– Братцы, я жив! Целься вернее!

Комендоры и прислуга увидели Руднева – закричали:

– Братцы! Всеволод Федорович жив! Целься вернее! Ура-а-а!

Орудия заговорили с новой силой.

Руднев вернулся в рубку. Сказал Ушакову устало:

– Заканчивай свою перевязку. Потом вон Чибисова перевяжи. Упрямится, в лазарет идти не хочет.

– Пока жив, вас, ваше благородие, не покину, – подтвердил ординарец, прижимая к груди раненую руку.

– Мигом перевяжу, – С ранеными Ушаков был щедр на слова, боль заговаривал. – Вот только в лазарет слетаю, бинты возьму. А то все вышли.

Руднев надел фуражку поверх бинта. Подумал мельком: «О бинтах говорит как о снарядах. Вышли. А впрочем, оно и правильно. Каждый на свой манер воюет».

«Варяг» был в критической точке. Отвалив от мелей Иодольми, он стал делать левую циркуляцию. Орудия правого борта, выведенные за предел угла обстрела, замолчали. Левые же еще не могли открыть огонь. Длилась эта ситуация совсем недолго, всего несколько минут, но это были те минуты, после которых в волосах пробивается седина.

– Если «Кореец» нас не выручит, достанется, – напряженно сказал Беренс.

«Кореец» как мог выручал крейсер. Два его восьмидюймовых орудия с невероятной быстротой выкидывали в сторону японцев тяжелые снаряды. На «Нийтаке» были отмечены два попадания. Однако адмирал Уриу был упорен. Вот по фалам японского флагмана поползли сигнальные флаги, и тотчас же из-за строя крейсеров выскочила свора миноносцев. Минная атака! Но на этот раз японцам не удалось опустошить трубы торпедных аппаратов. Первым же залпом «Варяг» и «Кореец» разворотили борт левого миноносца. Японец сразу вильнул в сторону, пытаясь выброситься на берег. Поздно! На мгновение показалась корма с бешено вращающимся винтом, потом все как провалилось. Лишь вода, вспузыренная поднимающимся из глубины воздухом, долго еще кипела на этом месте. Остальные миноносцы не рискнули атаковать русских в узкой протоке, повернули назад под прикрытие основных сил.

На правом борту «Варяга», вывернув до предела механизм горизонтальной наводки, старший комендор седьмого орудия Федор Елизаров ждал, пока японцы войдут в сектор обстрела. Вот прицел скользнул по корме удирающего миноносца, подкрался к следующему.

– Федор, пора! – торопили комендора товарищи. Но Елизаров медлил. У него была своя цель – «Асама». В панораму прицела наконец медленно вполз полубак, придавленный многотонной массой башни главного калибра.

– Вот теперь время! Огонь!

Это был тот самый выстрел, который сбил с роликовых подшипников башню японского крейсера. «Асама» как поперхнулся – замолчал, стал вываливаться из строя.

Японский снаряд, пробив борт «Варяга» ниже ватерлинии, разорвался в угольной яме. Россыпи угля задушили взрыв, но все же подводная пробоина получилась страшная: растерзанный металл завился лепестками гигантского лотоса. Такую пробоину быстро не заделаешь.

Поток воды побежал по кочегарке. В соседних отсеках с хрустом стали задраивать люки и горловины: в силу вступал жестокий закон непотопляемости, когда ради спасения корабля все намертво отгораживались от поврежденной части корпуса. А в это время старший офицер Степанов, не обращая внимания на обстрел, бежал вдоль левого борта. Изредка он останавливался, перегибался через леерные стойки. Наконец увидел то, что искал, – клокочущий водоворот, проваливающийся под днище. Степанов разогнулся:

– Водяная тревога! Авральную команду наверх!

Обдирая в кровь ладони, матросы подавали под пробоину полотно пластыря. Давлением воды его тут же вспучило и продавило внутрь. Закрылись! Однако воды успели наглотаться немало. И еще глотали, то ли через несколько слоев прорезиненного брезента-пластыря, то ли через другие, необнаруженные пробоины. В трюмах, прокрутившись несколько раз вхолостую, сыто зачавкали помпы. Воду кидали за борт, как кровь из сердца, – толчками.

Старший офицер белоснежным платком протер запотевший обод фуражки, поднял глаза на тяжело дышавших авральщиков. Оставшись без дела, они чувствовали себя неуютно, переминались с ноги на ногу,

– Спасибо вам, ребята, – с чувством сказал Степанов. – Славно сладили. А теперь вниз, быстро!

Тяжелораненый скончался прямо на операционном столе. Четвертый за время боя. Банщиков прикрыл простыней тело, сказал устало:

– Отнесите.

Умершего понесли в помещение бортового торпедного аппарата, где у священника Руднева, однофамильца командира «Варяга», была походная церковь. Санитар тем временем плеснул воду из ведра, стал смывать кровь со стола.

Банщиков, пользуясь минутой, сел, смежил веки. От напряжения мелко вздрагивали пальцы. «Плохо, – подумал он. – Надо взять себя в руки». Чтобы отвлечься, стал прислушиваться к шуму боя, который и воспринимал-то между перевязками; пока одного отнесут, другого положат. Японцы с завидной последовательностью колотили по крейсеру. Дополнительный перевязочный пункт, который развернули по настоянию младшего врача «Варяга» в носовом кубрике, оказался в самом пекле. Просто чудо, что сюда еще не залетел ни один снаряд.

– Готово, ваше благородие, – доложил фельдшер Кукушинский.

На этот раз ранение оказалось легкое. Матрос, скривившись от боли, виновато оправдывался;

– Я бы того, сам не потревожил… В голове помутилось – вот и притащили.

Над самой притолокой что-то грохнуло. Кукушинский вздрогнул, уронил пинцет. Банщиков досадливо поморщился, бросил раздраженно:

– Не отвлекайтесь!

– Вы меня побыстрей перевяжите. Мне к ребятам надо, – просил раненый.

– Держите ему руку. Крепче. Сейчас, братец, тебе больно будет, терпи.

– Гарью пахнет, – заметил фельдшер… – Не иначе пожар на верхней палубе.

И вправду, у Банщикова от дыма стали слезиться глаза. Он с трудом закончил перевязку, мельком взглянул на раненого:

– Ну как ты, братец?

– Как новый, ваше благородие.

– А чего плачешь?

– Это я от дыма, не от раны, – торопливо стал объяснять матрос, испугавшись, что его оставят в лазарете.

– Ладно, ступай на палубу, все равно убежишь. Кукушинский, дай ему спирту, чтоб очухался поскорее. И, черт возьми, кто-нибудь догадается включить вентиляцию?

– Включена, ваше благородие.

– Включена? А почему заслонки с вытяжных рожков не скинуты? То-то. Эй, несите следующего.

Руднев тревожно смотрел на кренометр. Стрелка в виде адмиральского якоря угрожающе сползала в сторону. «Варяг» продолжал крениться левым бортом, теряя остойчивость.

– Сколько, по-вашему, мы приняли воды, Евгений Андреевич?

– Трудно сказать. Думаю, не меньше 30 тонн. Хуже другое – она продолжает прибывать. Так недолго и перевернуться.

– Возвращаемся, – решил Руднев. – Подлатаемся в Чемульпо и снова в прорыв. Как электропривод, не исправили еще?

– Нет, Всеволод Федорович, идем на ручном.

– Починимся. Японцам тоже от нас досталось.

В рубку не вошел, ввалился старший офицер. Взглянул на кренометр и сразу все понял:

– Возвращаемся?

– Да!

– Японцы флаг сбили…

Перебитый осколком фал хлестал по воздуху. Андреевский флаг скользнул с гафеля кормовой мачты и, подхваченный порывом ветра, полетел в воду. Боцманмат Петр Оленин, часовой у флага, закричал:

– Братва! Флаг сбило! Японцы подумают – сдаемся!

– Как же, подумают! – Подскочивший сигнальщик Казарцев погрозил кулаком в сторону неприятельской эскадры. – Давай за новым флагом к боцману.

– Не могу я пост оставить.

Сигнальщик махнул рукой и, припадая на раненую ногу, сам побежал за флагом. Вернулся, бережно прижимая огромное полотнище к груди:

– Крепи скорее.

Боевой флаг развернулся, забился в дымных просветах. Петр Оленин, как и положено при подъеме флага, вскинул винтовку на караул. Только держал он ее не по-уставному, не за приклад. Вины его в том не было: приклад давно был расщеплен осколком и отломан за ненадобностью.

Адмирал Уриу приказал прекратить огонь и поднять сигнал «Поворот все вдруг». Русские уже втягивались во внутренний рейд Чемульпо, и неточно выпущенный снаряд мог угодить в нейтральный корабль. Новых осложнений адмирал не желал. Достаточно было одного – с «Варягом».

Русские отвечали еще несколько минут, разворотив напоследок мостик на концевом крейсере, и тоже умолкли. Бой закончился. Над бухтой повисла непривычная, оглушающая тишина. Строго говоря, тишины не было: внутри кораблей стучали машины, вдоль бортов стонали расшатанные плиты броневого пояса. И все же без выстрелов это казалось именно тишиной…

Адмирал Уриу спустился в каюту, расстегнул мундир. В дверь постучали. Вошел Танака, начальник штаба четвертой эскадры. Почтительно склонил голову. Уриу вздохнул, пальцами пробежал по пуговицам мундира: доклад о потерях и повреждениях, нанесенных императорскому флоту, надлежало слушать одетым по форме:

– Итак?

Известия были неутешительными. Можно было представить, как зло станет усмехаться адмирал Того, читая сегодняшнее донесение. Вместо захваченных кораблей – разрушения на собственных! Но странно, эта мысль, которая в любое другое время надолго бы заняла Уриу, почти не огорчила его. «Какое счастье, – думал он, слушая донесение о потерях на «Асаме», – какое счастье, что я не перенес свой флаг на этот несчастный крейсер!»

Адмирал вспомнил, с каким трудом он отказался от этой мысли. Чего бы он добился, ублажив свое тщеславие? Был бы вместе с капитаном «Асамы» размазан разрывом русского снаряда по стенам рубки, да так, что его остатки соскребали тупым ножом. Воистину, своим спасением он обязан Куниёси. Ведь именно потому, что он не пожелал расстаться с его картинами, он остался на «Наниве».

– Крейсер «Асама» должен стать в сухой док, – докладывал Танака. – Несколько подводных пробоин, сбита носовая башня с двумя восьмидюймовыми орудиями. Команда подвела под пробоины деревянные щиты, но при свежем ветре…

– Если я сейчас отправлю «Асаму» в док, с чем мы останемся, когда этот проклятый крейсер снова рванется на прорыв? – перебил своего начальника штаба Уриу. – Кстати, вы обратили внимание на его скорость? Следует расстрелять нашего человека, который сообщил о неисправностях в котлах русских. С такими неисправностями так не бегают!

– Думаю, русские получили такие повреждения, что мы и без «Асамы» с ними справимся. Это будет почетнее. Мы сами, без помощи адмирала Того.

Танака усилил голосом последнюю часть фразы, деликатно напоминая, что тяжелый крейсер был придан эскадре по настоянию адмирала Того. Но, к его удивлению, Уриу, не любивший главнокомандующего флота, отреагировал совсем иначе, чем он рассчитывал.

– Нет, нет и нет! – решительно объявил он, трижды опуская ладонь на подлокотник кресла. – «Асама» будет при мне до конца операции. В конце концов, у крейсера остались два кормовых восьмидюймовых орудия. А это немало! И потом, вы серьезно думаете, что мы смертельно ранили зверя?

Начальник штаба неопределенно пожал плечами:

– Наблюдателями отмечено много попаданий в русский крейсер. Да и уходил он с заметным левым креном. Если господин адмирал изволит знать мое мнение, то надо нападать немедленно, не дожидаясь истечения времени ультиматума. Кто знает, что еще придумают русские?

Адмирал вместо ответа вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой. Часы были немецкие, но сделанные для японского рынка – играли первые такты императорского гимна.

– Час пятнадцать! Не так уж и много осталось до четырех. Однако оставьте меня одного, я подумаю над вашими словами…

В 1 час 15 минут «Варяг» отдал левый якорь рядом с тем местом, откуда уходил в бой. На верхней палубе «Тэболта» в полутора кабельтовых стояли английские матросы. На этот раз – хватило ума – они ничего не кричали: молча, с почтительным страхом, рассматривали изуродованное тело крейсера.

Руднев, как только ноги перестали ощущать привычное вздрагивание палубы, велел Зарубаеву:

– Сергей Владимирович, поторопитесь расставить оставшуюся прислугу к орудиям. Думаю, что адмирал Уриу не станет тревожить нас раньше четырех часов, но кто знает? Кстати, какие потери среди прислуги?

Зарубаев, только что вернувшийся с верхней палубы, покачал головой:

– Почти половина выбита, и многие, кто остался в строю, раненые. Впрочем, оставшихся нетрудно будет расставить к орудиям. Людей с избытком.

Руднев удивленно посмотрел на лейтенанта:

– Как это понять?

– Я только что обошел все батареи. Из двенадцати шестидюймовых орудий исправны только два, из двенадцати семидесятипятимиллиметровых – пять. Все сорокасемимиллиметровые орудия непригодны к стрельбе.

– Вы… не ошибаетесь? Часть орудий можно исправить?

– Минут через десять смогу доложить определенно. Но, откровенно говоря, на многое рассчитывать не приходится. Полетели накатники и компрессоры.

Руднев пошатнулся. Слабость подкралась неожиданно, мягко заволакивая сознание. Пришлось до боли стиснуть зубы, справляясь с проклятым бессилием как с икотой – сдерживая дыхание.

– Ну что ж, будем сражаться с чем есть… Идите, лейтенант, и сделайте все, что можно…

Но сражаться так и не пришлось. Пришел Степанов с потухшими глазами:

– Еще несколько пробоин ниже ватерлинии обнаружили Всеволод Федорович. В горячке не заметили. Помпы на полной мощности, но вода прибывает.

Вот в этих простых, сказанных бесцветным голосом словах старшего офицера и был смертельный приговор «Варягу». И Степанов, выговаривая их, и Руднев, слушая, ясно понимали, что это так: крейсер, заполняясь водой, проседал, исчерпывая с каждой минутой то, что в корабельной науке называлось запасом плавучести. Остановить этот поток воды мог серьезный ремонт, на который не оставалось времени. В четыре часа – как грозил в ультиматуме Уриу – в порт должна была войти вся японская эскадра, чтобы захватить «Варяг». Стационеры ее уже ждали и разводили пары, чтобы вовремя убраться из Чемульпо.

– Будем взрываться! – решил Руднев… – Надо перевести команду и раненых на соседние корабли. Да, придется договариваться с коммодором, Велите спустить катер.

– Откуда?! У нас не осталось даже целой шлюпки. Все в решето.

– Есть катер! – неожиданно объявил Беренс. – Капитан Сэмес на подходе.

Катер французского командира левым бортом принять не смогли: все стрелы были изогнуты, и трап не удалось спустить. Пришлось катеру обойти крейсер, приткнуться к правому трапу. Сэмес проводил почтительным взглядом тяжелое прорезиненное полотно пластыря, которое было впрессовано напором воды в пробоину. Даже поперечные реи, прикрепленные для прочности к внешней стороне пластыря, прогибались.

На катере Сэмеса Руднев отправился на «Тэлбот», чтобы уведомить коммодора Бейли о намерении взорвать крейсер:

– Очень печально видеть гибель такого крейсера, как «Варяг», – пряча глаза, сказал англичанин. – Впрочем, мы готовы принять на борт команду и раненых. Без оружия, разумеется.

Руднев сухо поблагодарил коммодора и откланялся. На «Варяге» в кают-компании его уже ждали офицеры. Последним пришел Банщиков, вытащил из портсигара папироску, попытался зажечь спичку – не получилось:

– Простите, Евгений Андреевич, не могли бы вы чиркнуть спичку? Пальцы дрожат. – Банщиков улыбнулся Беренсу: улыбка получилась кислой, совсем непохожей на прежнюю, бравую, к которой привыкли в кают-компании. Даже усы, лихо торчавшие стрелами, сейчас вяло свисали.

– Досталось? – сочувственно спросил Беренс.

– Четверо прямо на столе умерли. Да, такое никогда не забудешь… Что-то я Графинюшку нашего не вижу?

– Как, вы разве не знаете? Мичмана… прямым попаданием…

– Вот как… – Банщиков втянул щеки, раскуривая папироску. – Ладно, мир праху его… Что, скоро пойдем на прорыв?

– Не терпится?

– Успеть хочу переодеться. Весь мундир в крови. Верите ли, через хирургический фартук пропиталась.

Беренс пожал плечами:

– Никак не удастся. В офицерских каютах пожар был – все сгорело. Вон машинный бог, – Беренс кивнул на трюмного механика Солдатова, – на что уж чистюля, а весь в масле ходит – подойти страшно. Не во что переодеться.

Вошел Руднев. Степанов молча уступил ему место во главе стола. Капитан «Варяга» кивнул, приглашая всех сесть.

– Господа, не стоит говорить об уроне, нам нанесенном. Вы его знаете. Продолжать бой нет никакой возможности. Правом, мне данным, я решил «Варяг» взорвать, чтобы он не достался врагу. Но прежде чем сделать это, я хотел бы выслушать ваше мнение.

Минута была такая, что не каждый имел силы вымолвить «да»; иные просто опускали голову в знак согласия, иные лишь шевелили губами. Последним «да» сказал Беляев – за «Кореец». Ему было труднее всех: взрывать приходилось корабль, не получивший серьезных повреждений, с исправной артиллерией.

– Господа офицеры, нам не придется краснеть перед своими соотечественниками. Мы честно выполнили свой долг. Война же только начинается, и, думаю, у нас еще будет возможность расплатиться с неприятелем за наш «Варяг». – Руднев помедлил, давая возможность офицерам окончательно стряхнуть с себя оцепенение. – Прошу проследить за тем, чтобы на иностранные суда в первую очередь перевезли раненых. Григорий Павлович, вам придется начать первым: надо подготовить «Кореец» к взрыву к трем часам.

Беляев тяжело поднялся:

– Будет исполнено.

Беренс нашел Руднева на мостике.

– Всеволод Федорович, беда с матросами. Отказываются покидать крейсер без оружия.

Руднев не сразу вышел из глубокой задумчивости:

– Что вы сказали? Отказываются? А вы не находите, Евгений Андреевич, что это очень характерно? После такого боя люди прониклись уважением к себе.

– Возможно. Но сейчас это мешает посадке на шлюпки.

– Так объясните им это.

Беренс ответил не сразу.

– Ни я, ни старший офицер этого сделать не могут. Матросы вас… требуют.

Руднев только тогда понял, отчего штурман «Варяга» запнулся. В царском флоте слово «требуют» с нижними чинами не соединялось. Это воспринималось как бунт. Но здесь было нечто иное. Даже не потому, что крейсеру оставалось жить считанные часы. После боя что-то сломалось в привычном механизме взаимоотношений между кубриком и кают-компанией.