Текст книги "«Если», 1996 № 07"

Автор книги: Владимир Кучеренко

Соавторы: Евгений Лукин,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Фриц Ройтер Лейбер,Эдуард Геворкян,Михаил Тырин,Владимир Новиков,Никита МИХАЙЛОВ,Виктор Петренко,Вячеслав Басков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Но Тэнси всегда потешалась над хиромантией, астрологией, нумерологией и прочими суевериями! Она всегда оставалась типичной рассудительной американкой! Работая вместе с ним, она столько узнала о психологических основах предрассудков и первобытного колдовства, столько, что…

Он понял вдруг, что листает замусоленный экземпляр своей статьи «Параллелизм суеверия и невроза», который пропал куда-то лет восемь назад. На полях, рядом с одним из заклинаний, рукой Тэнси было написано: «Не срабатывает. Заменить медные опилки на латунные. Попробовать в новолуние вместо полнолуния».

– Норман…

На пороге комнаты стояла Тэнси.

Глава 2

Люди, которых мы лучше всего знаем, кажутся нам порой существами из потустороннего мира. На мгновение знакомое лицо представляется произвольным сочетанием цветовых поверхностей, лишенным даже той мимолетной значимости, какой мы наделяем черты встреченного на улице незнакомца.

Норману Сейлору почудилось, будто он глядит не на свою жену, а на ее портрет кисти некоего новоявленного Ренуара или Тулуз-Лотрека – четкий овал розового, с едва заметным оттенком зеленого, лица, маленький и гордо выпяченный подбородок, алое пятно губ, насмешливый взгляд серовато-зеленых глаз, выщипанные низкие брови, между которыми залегла вертикальная морщинка. Иссиня-черные волосы, белая кожа шеи, платье винного цвета; локоть прижимал к боку коробку с очередным нарядом, руки словно застыли на пол пути к шляпке, которая была того же цвета, что и платье, а световой блик на ней переливался и сверкал этаким кусочком зеркального стекла.

Норман был уверен, что, протяни он руку, этот портрет растворится в воздухе, а потому стоял не шевелясь. Он не произнес ни слова, однако у него почему-то возникло такое ощущение, что если бы он заговорил, собственный голос показался бы ему голосом постороннего – какого-нибудь бестолкового профессора.

Изображение Тэнси, эта невесть откуда взявшаяся родственница портрета Дориана Грея, молча повернулось к Норману спиной. Коробка с нарядом упала на пол. Норман словно очнулся.

Он догнал Тэнси в гостиной. Увидев, что жена направляется прямиком к входной двери, он попытался взять ее за плечи. Она забилась в его объятиях, точно пойманное животное, избегая смотреть в глаза; однако руки ее безвольно, будто привязанные, висели вдоль тела.

– Не прикасайся ко мне! – прошептала она сквозь зубы.

– Тэнси! – воскликнул Норман.

Внезапно она успокоилась. Норман отступил на шаг.

Глаза Тэнси были крепко зажмурены, губы плотно сжаты. К сердцу Нормана подкатила жалость.

– Милая! – проговорил он. – Мне очень стыдно. Я виноват перед тобой. Но…

– Дело не в этом!

Норман помолчал, прежде чем продолжить.

– Выходит, ты рассердилась на меня за то, что я нашел в твоем столе?

Никакого ответа.

– Тэнси, нам нужно поговорить.

Губы ее слегка разошлись, и она произнесла, как выплюнула:

– Почему бы тебе не привязать меня к стулу и не загнать пару иголок под ногти? Или ты не знаком с техникой допроса?

– Милая, я скорее умру, чем причиню тебе боль! Но мы должны поговорить откровенно.

– Я никому ничего не должна.

– Мне! – поправил Норман, сбиваясь на крик. – Мне, своему мужу!

На миг он испугался, что Тэнси упадет в обморок, и кинулся к ней. Но его услуги не понадобились. Тэнси, швырнув шляпу на столик, тяжело опустилась на ближайший стул.

– Ладно, – сказала она. – Давай поговорим.

6 часов 37 минут пополудни. Заходящее солнце отражалось в стеклах книжного шкафа. В его лучах левая маска китайского беса приобрела жутковатый оскал. Тэнси сидела на одном конце кушетки, Норман, опираясь коленом о подушку, расположился на другом.

Тэнси тряхнула головой, словно разгоняя словесный дым, от которого уже першило в горле.

– Ну что ж, будь по-твоему. Я всерьез занималась ведьмовством. Я забыла, что являюсь образованной женщиной. Я накладывала заклятия на людей и на вещи. Я стремилась изменить будущее. Я… в общем, все, что угодно!

Норман кивнул. Такие вот кивки он раздаривал обычно на студенческих конференциях, когда после многочасового бесплодного обсуждения какой-нибудь подающий надежды юноша начинал, наконец догадываться, о чем на деле идет речь. Он наклонился к Тэнси.

– Но зачем?

– Чтобы уберечь тебя от неприятностей, – ответила она, глядя себе под ноги.

– Зная все то, что тебе известно о суевериях, ты решилась…

В голосе Нормана послышались менторские нотки.

Тэнси пожала плечами.

– Так вышло. Конечно, это смешно и нелепо… Но когда ты всей душой желаешь, чтобы с тем, кого ты любишь, что-то произошло или ничего не случилось… Я делала лишь то, чем занимались и занимаются миллионы женщин. И веришь ли, Норм… мои заклинания… они вроде бы срабатывали… по крайней мере, в большинстве случаев.

– Мне кажется, – возразил он, – что успехи, которых ты добивалась, всего только нечаянные совпадения. И то, что у тебя получалось не всегда, подтверждает мое мнение.

– Может быть, может быть, – проговорила она. – Но вдруг мне кто-то противодействовал? – Она порывисто повернулась к нему. – Я не знаю, чему верить. Я творила заклинания, я сама терзалась сомнениями, но, однажды начав, уже не смела останавливаться.

– И ты занималась этим все те годы, которые мы провели в Хемпнелле?

Тэнси кивнула.

– Да, с тех пор как мы сюда приехали.

Норман воззрился на жену, стараясь разобраться в своих ощущениях. Ему было очень трудно свыкнуться с мыслью, что в сознании той, кого он, как ему мнилось, познал до мельчайших подробностей, обнаружился укромный закуток, о котором он и не подозревал, закуток, принадлежащий каменному веку, погруженный во мрак, питаемый предрассудками и страхами. Он попытался вообразить себе Тэнси, которая бормочет заклинания, сшивает при свете свечи лоскутки фланели, навещает кладбища и прочие, не менее жуткие места. Воображение отказывалось повиноваться. Подумать только, все это творилось под самым его носом!

– О Норм, я совсем запуталась, мне так плохо, – перебила его размышления Тэнси. – Я не в силах сообразить, что мне говорить и с чего начинать.

У него имелся готовый ответ – ответ ученого.

– Расскажи мне обо всем по порядку.

6 часов 54 минуты пополудни. Они по-прежнему сидели на кушетке. В комнате царил полумрак. Бесовские маски на стене проступали сквозь него двумя неправильными овалами. Лицо Тэнси казалось бледным пятном. Норман не мог разглядеть его черт, однако голос жены выдавал ее возбуждение.

– Подожди-ка, – сказал он, – не торопись. Ты говоришь, что была страшно напугана, когда мы впервые приехали в Хемпнелл, чтобы узнать насчет вакансии?

– Да, Норм, да. Хемпнелл привел меня в ужас. Все кругом смотрели на нас с неприязнью и были такими чопорными! Мне чуть ли не в глаза заявили, что профессорская жена из меня никудышная. Я не знаю, кто был настроен более враждебно – Хульда Ганнисон, которая оглядела меня с головы до ног и буркнула: «По-моему, вы нам подходите», или старая миссис Карр, погладившая меня по руке со словами: «Вы и ваш муж найдете в Хемпнелле свое счастье. Вы молоды, но в Хемпнелле любят молодежь»! Рядом с этими женщинами я чувствовала себя беззащитной, и мне почудилось, что ты тоже в опасности.

– Понятно. Значит, когда я повез тебя на юг, в этот заповедник суеверий, в твоей головке уже роились планы…

Тэнси невесело рассмеялась.

– Сказать по правде, да. Я схватывала все на лету. Меня не отпускала мысль, что когда-нибудь эти знания мне пригодятся. Так что, возвратившись осенью в Хемпнелл, я сумела совладать с некоторыми своими страхами.

Норман кивнул. Ну разумеется! Недаром тихий энтузиазм Тэнси, с каким она выполняла скучные секретарские обязанности, представлялся ему несколько неестественным.

– Но к колдовству ты не прибегала, – утвердительно произнес он, – пока я не заболел зимой воспалением легких.

– Ты прав. До того я словно играла в игрушки – твердила, просыпаясь по ночам, обрывки заклинаний, бессознательно избегала делать то или другое, что могло посулить беду, например, не подметала крыльцо вечером и не складывала крест-накрест ножи и вилки. Когда же ты заболел… Если любимый человек умирает, любые средства годятся, чтобы спасти его.

– Конечно, конечно, – сочувственно согласился Норман, впрочем, он тут же спохватился и вновь заговорил наставительно, как учитель с учеником. – Но, сдается мне, ты уверовала в то, что твое колдовство действует лишь после того как мне сошла с рук моя стычка с Поллардом по поводу сексуального образования, и в особенности после успеха моей книги.

– Верно.

Норман откинулся на подушки.

– Господи, – пробормотал он.

– Что с тобой, милый? Надеюсь, ты не думаешь, что я пытаюсь отнять У тебя частичку твоей славы?

– Господи Боже, нет, – смешок Нормана больше походил на всхлип.

– Но…

Он запнулся.

– Ладно, раз так, начинай с тысяча девятьсот тридцатого.

8 часов 58 минут пополудни. Норман протянул руку, включил свет и сощурил глаза. Тэнси наклонила голову.

Норман встал и потер тыльную часть шеи.

– Меня беспокоит то, – сказал он, – что постепенно ты стала полагаться на колдовство во всем и не позволяла мне что-либо предпринимать без подходящих к случаю защитных заклинаний. Это напоминает мне…

Он собирался сказать «разновидность шизофрении», но вовремя остановился.

– Я даже поменяла все «молнии» на крючки, – хрипло прошептала Тэнси, – ведь считается, что они ловят злых духов. А зеркальные украшения на моих шляпках, сумочках, платьях – это тибетское средство от сглаза и порчи.

Норман подошел к жене.

– Послушай, Тэнси, но почему?

– Разве я не объяснила?

– Да нет, почему ты продолжала заниматься этим год за годом, если, как ты только что призналась, сомневалась в действенности своих усилий? Я никак не ожидал от тебя такого…

Тэнси призадумалась.

– Знаю, ты назовешь меня романтичной дурочкой, но я убеждена, что женщины первобытнее мужчин, ближе, чем они, к древним верованиям, – проговорила она. – И потом, я с детства была впечатлительной. Ведал бы ты, какие диковинные фантазии порождали во мне проповеди моего отца, истории, которые рассказывали нам старые дамы…

Вот вам и сельские священники, мысленно простонал Норман. Вот вам добропорядочная и рассудительная среда!

9 часов 33 минуты пополудни. Они сидели на кушетке. Тэнси немного успокоилась, голова ее лежала на плече у мужа.

Некоторое время они молчали. Нарушил тишину Норман. В его голосе слышались обманчиво мягкие нотки, словно он был врачом, который убеждает пациента в необходимости повторной операции.

– Разумеется, тебе придется все это прекратить.

Тэнси села прямо.

– Нет, Норм, я не могу.

– Почему? Ты ведь способна понять, что колдовство – сплошная чушь.

– Да, но все же… Пожалуйста, Норм, не заставляй меня!

– Ну будь же благоразумной, Тэнси, – увещевал он. – Ты и так столько уже натворила глупостей. А теперь ты должна избавиться от всего, что хранится в твоей комнате, ото всех талисманов и тому подобного!

Она покачала головой.

– Не заставляй меня, Норм, – повторила она. – По крайней мере, не требуй, чтобы я рассталась со всем сразу, иначе я буду чувствовать себя беззащитной.

– Напротив, у тебя прибавится сил, ибо ты поймешь, что тем, чего достигала, как ты думала, с помощью колдовства, обязана лишь своим собственным непознанным возможностям.

– Нет, Норм. Неужели это так важно? Ты же сам назвал колдовство чепухой. И почему сразу? – продолжала недоумевать Тэнси. – Почему не мало-помалу? Скажем, ты позволишь мне сохранить старые амулеты, если я пообещаю не заводить новых.

Он покачал головой.

– Нет, если уж отказываться, то как от спиртного – раз и навсегда.

– Но в моем колдовстве не было ничего плохого! – с жаром сказала Тэнси; подмеченная Норманом детскость становилась прямо-таки пугающей. – Я пользовалась им не для того чтобы причинить кому-то зло, я не желала невыполнимого, не просила, чтобы тебя сделали президентом Хемпнелла! Я всего лишь хотела защитить тебя!

– Тэнси, успокойся. С какой стати тебе взбрело в голову защищать меня таким способом?

– А, так ты думаешь, что добился всего в жизни благодаря исключительно своим собственным непознанным возможностям? Тебя не настораживают твои успехи? Ты думаешь, что все тебя любят, что у тебя нет ни завистников, ни недоброжелателей? По-твоему, здешняя публика – компания домашних кошечек с подстриженными коготками? Ты не замечаешь их злобы и ненависти! Так знай же…

– Тэнси, прекрати немедленно!

– … что в Хемпнелле много таких, кто спит и видит тебя в гробу! И ты бы давно очутился там, куда тебя столь усердно спроваживают, если бы им не мешали!

– Тэнси!

– Ты считаешь, Ивлин Соутелл поднесет тебе в подарок один из своих вишневых тортиков с шоколадом за то, что ты оттер ее тупоумного муженька в споре за кафедру социологии? Ты считаешь, Хульда Ганнисон в восторге от того, какое влияние ты приобрел на ее супруга? Ведь это в основном из-за тебя она отныне не заправляет безраздельно мужским отделением! А что до похотливой старой стервы миссис Карр, ты полагаешь, ей нравится твоя манера обращения со студентами? Ты говоришь им о свободе и честности, а она вещает о святости и уважении к мнению старших. И это ее присказка: «Секс – отвратительное словечко, и только»! Ответь мне, чем все они помогают своим мужьям?

– Господи, Тэнси, ну зачем приплетать сюда вечные преподавательские раздоры?

– Ты думаешь, они довольствуются одной защитой? Ты полагаешь, женщины вроде них будут делать различие между белой и черной магией?

Он схватил ее за руку.

– Послушай меня! Я терпел достаточно долго, но сейчас тебе лучше выказать хоть чуточку здравого смысла.

Ее губы искривились в усмешке.

– Понятно, понятно. На смену бархатной перчатке грядет железная Рука. Если я не подчинюсь тебе, то могу собирать вещи и готовиться к поездке в сумасшедший дом. Правильно?

– Разумеется, нет! Но будь же ты благоразумна!

– Зачем?

– Тэнси!

10 часов 13 минут пополудни. Тэнси упала на кровать. Лицо ее покраснело от слез.

– Хорошо, – сказала она глухо. – Я поступлю так, как ты хочешь. Я сожгу все свои приспособления.

Норман ощутил несказанное облегчение. «Подумать только, – мелькнула у него мысль, – я справился там, где сплоховал бы иной психиатр!»

– Бывали времена, когда мне хотелось все бросить, – прибавила Тэнси. – А порой меня брала досада на то, что я родилась женщиной.

Последующие события слились для Нормана в бесконечную вереницу поисков. Сперва они обшарили комнату Тэнси, выискивая различные амулеты и колдовские принадлежности. Норману невольно вспомнились старинные комедии, в которых из крошечного такси высыпала целая куча народа – казалось невозможным, чтобы в нескольких неглубоких ящиках стола и пустых коробках из-под обуви могло поместиться столько всякой всячины. Норман швырнул в мусорное ведро потрепанный экземпляр своей статьи о параллелизме, подобрал переплетенный в кожу дневник жены. Тэнси покачала головой. После секундного колебания Норман положил дневник обратно.

Затем они перевернули весь дом. Тэнси двигалась быстрее и быстрее перебегала из комнаты в комнату, извлекала завернутые во фланель «ладошки» из самых невероятных мест. Норман снова и снова задавался вопросом, как он за десять лет жизни в доме умудрился не заметить ни единого талисмана.

– Похоже на поиски клада, верно? – спросила у него Тэнси, печально улыбаясь.

Потом они вышли на улицу. Амулеты нашлись под парадной и черной дверями, в гараже, в машине, которая там стояла. Чем сильнее разгорался огонь в камине, тем легче становилось у Нормана на душе. Наконец Тэнси распорола подушки на постели и осторожно вынула оттуда две фигурки из перьев, перевязанные шелковой ниткой.

– Видишь, одна изображает сердце, а другая – якорь. Они охраняли тебя, – сказала Тэнси. – Это перьевая магия Нового Орлеана. За последние годы ты и шага не сделал без того, чтобы тебя не сопровождали мои обереги.

Фигурки полетели в пламя.

– Ну, – спросила Тэнси, – чувствуешь?

– Нет, – ответил он. – А что я должен чувствовать?

Она покачала головой.

– Да ничего особенного, просто больше талисманов не осталось. И если они все-таки удерживали на расстоянии враждебные силы, то теперь…

Норман рассмеялся, однако голос его был суровым.

– Ты уверена, что мы сожгли все? Тэнси, подумай хорошенько, может, ты что-нибудь позабыла?

– Нет. Ни в доме, ни поблизости от него. А в городе я оберегов не раскладывала из опасения… вмешательства. Я часто пересчитывала их в уме. Все они, – Тэнси взглянула на огонь, – сгорели дотла. Я устала, Норм, я очень устала. Пойду спать.

Внезапно она расхохоталась.

– Однако сначала мне придется зашить подушки, иначе все вокруг будет в перьях!

Он обнял ее.

– Ты в порядке?

– Да, милый. Я хочу попросить тебя только об одном: пожалуйста, не заговаривай со мной об этом в ближайшие дни. Постарайся даже не упоминать. Я не знаю, смогу ли… Обещай мне, Норм.

Он прижал ее к себе.

– Конечно, милая, конечно.

Глава 3

Сидя на краешке старинного стула с кожаной обивкой, Норман ворошил медленно угасающий огонь. Над тлеющими угольками плясали едва различимые язычки голубого пламени. От двери, положив голову на лапы, наблюдал за огнем Тотем.

Суета прошедшего дня утомила Нормана. Он с радостью последовал бы примеру Тэнси и лег спать, но его удерживала на ногах необходимость разобраться в собственных мыслях. Он привык оценивать в уме любую ситуацию в мельчайших ее подробностях, поворачивать их то так, то эдак, Пока они не займут отведенные им места в его сознании. Счастливица Тэнси! Выключила рассудок точно свет и спокойненько заснула. Как это На нее похоже! Впрочем, тут дело, скорее всего, в женской психологии, в Повышенной приспособляемости к обстоятельствам.

Виновата, конечно, окружающая обстановка. В Хемпнелле трудно не заработать себе невроз, а будучи в положении профессорской жены – и Подавно. Ему давно уже следовало осознать, какую тяжесть она на себя взвалила, и помочь ей, но она так ловко дурачила его! И потом, он вечно забывал, как глубоко задевают женщин неизбежные сплетни и интриги. В отличие от своих мужей, они не могут укрыться в тихих, уютных мирках Математики, микробиологии и тому подобного.

Норман улыбнулся. В конце разговора Тэнси обронила странную фразу. По ее словам, Ивлин Соутелл, жена Гарольда Ганнисона и старая миссис Карр тоже ведьмы, причем из разряда тех, что занимаются зловещей черной магией. По правде говоря, тому, кто достаточно близко знаком с ними, поверить в это проще простого.

Кстати, вот идея, достойная пера писателя-сатирика! Нужно лишь немного развить ее, представить большинство женщин как сведущих во всех тонкостях колдовского ремесла ведьм, которые ведут между собой непрерывную войну, творя заклинания и расстраивая чары противника, а их ослепленные реальностью мужья тем временем вершат свои никчемные делишки.

Улыбка Нормана сама собой перешла в кислую гримасу. Он словно лишь сейчас понял, что Тэнси верила во все эти бредни совершенно серьезно.

Но все равно – худшее уже позади. Он погладил Тотема, который не сводил зачарованного взгляда с огня.

– Пошли спать, старина. Должно быть, уже около двенадцати. Нет, четверть первого.

Он сунул часы обратно в карман, и тут пальцы его левой руки коснулись медальона, прикрепленного к другому концу цепочки.

Норман взвесил на ладони золотое сердечко, подаренное когда-то Тэнси. Не слишком ли оно тяжелое для такого рода вещицы? Он подцепил ногтем крышку медальона. Неуклюжие пальцы никак не могли извлечь наружу фотографию жены; повозившись, Норман наконец додумался подсунуть под край снимка острие карандаша.

На дне медальона лежал крошечный фланелевый пакетик.

Женщина! Вот так всегда: внешне покорилась, а своей затеи не оставила!

Может, она запамятовала…

Он швырнул пакетик в костер. Фотография, упав на уголья, вспыхнула и сгорела в мгновение ока. Норман успел только заметить, как почернело на ней лицо Тэнси.

Пакетик оказался более стойким. Сперва его поверхность приобрела желтоватый оттенок опаленного ворса, потом появился дрожащий язычок пламени.

Одновременно все существо Нормана пронизал холод. В комнате как будто потемнело. Он услышал негромкий гул, словно где-то глубоко под землей трудились могучие машины. Ему почудилось вдруг, что он стоит нагой и безоружный перед неким враждебным и чужеродным существом.

Тотем пристально вглядывался в темноту. Неожиданно он зашипел и метнулся вон из комнаты. Норман понял, что дрожит. Реакция на нервное возбуждение, сказал он себе. Должно быть, переутомился. Пламя угасло, оставив после себя тлеющие угольки. Оглушительно зазвонил телефон.

– Профессор Сейлор? Я полагаю, вы надеялись, что никогда обо мне не услышите? Я звоню вам потому, что имею обыкновение растолковывать людям, кем бы они ни были, свои намерения; для отдельных личностей это, впрочем, совершенно излишне.

Норман отнял трубку от уха. Слова звонившего никак не вязались с тоном, каким он их произнес. Нужно долго тренироваться, чтобы научиться так вопить.

– Вот что я хочу сказать тебе, Сейлор. Я не собираюсь соглашаться с решением. Я не собираюсь покидать Хемпнелл. Я буду требовать переэкзаменовки, и тебе известно почему!

Норман узнал голос. Он вспомнил бледное, неестественно узкое лицо с вечно надутыми губами и глазами навыкате под копной спутанных рыжих волос.

– Слушайте, Дженнингс, – перебил он, – если вы считаете, что с вами обошлись несправедливо, почему вы смолчали два месяца назад, когда были объявлены результаты?

– Почему? Да потому, что позволил тебе одурачить меня! Как же, прямодушный профессор Сейлор! Теперь-то я сообразил, что к чему. Ты всегда затирал меня, потешался надо мной на конференциях, выбрал для тестов вопросы из тех лекций, которые я пропустил. Ты, наконец, третировал меня, потому что расходился во взглядах на политику с моим отцом, потому что я не похож на твоего любимчика Бронштейна! Но теперь…

– Дженнингс, будьте благоразумны. В прошлом семестре вы завалили целых три предмета.

– Ну да, ты везде приложил свою руку. Ты настроил против меня остальных преподавателей, заставил их смотреть на меня, как на безнадежного идиота, принудил…

– И вы утверждаете, что догадались обо всем только сейчас?

– Да! Меня как осенило. О, ты был хитрым, очень хитрым. Ты задабривал меня, а иногда припугивал, ты применял то кнут, то пряник. Но стоило мне заподозрить, что тут что-то неладно, как я разгадал твой план. Все, все сходится на тебе!..

– А как относительно того, что перед Хемпнеллом вас отчислили за неуспеваемость из двух других колледжей?

– Ага! Я знал, что ты был предубежден против меня с самого начала!

– Дженнингс, – проговорил Норман устало, – я достаточно послушал вас. Если у вас есть жалобы, обратитесь к декану Ганнисону.

– Иными словами, ты отказываешься помочь мне?

– Именно так.

– Ты не передумаешь?

– Нет, не передумаю.

– Хорошо, Сейлор. Я говорю тебе: смотри в оба! Смотри в оба, Сейлор! Смотри!

В трубке послышались короткие гудки. Норман аккуратно положил ее. Черт бы побрал родителей Теодора Дженнингса! Не потому, что они были лицемерными, тщеславными, чванливыми ничтожествами, не потому, что они принадлежали к числу махровых реакционеров, а потому, что из-за своей непомерной гордыни всеми правдами и неправдами старались пропихнуть через колледж впечатлительного и эгоистичного сыночка, такого же скудоумного, как они сами, но не наделенного ни в малейшей степени их житейской мудростью и смекалкой. Хорош и президент Поллард, который не устоял перед их богатством и политическим влиянием и принял парня в Хемпнелл, прекрасно зная, чем это обернется. Норман закрыл камин экраном, выключил в гостиной свет и вышел было в коридор.

Телефон зазвонил снова. Норман с любопытством поглядел на него, потом снял трубку.

– Алло?

Ответом ему было молчание. Он подождал, подул в микрофон.

– Алло? – повторил он.

В трубке по-прежнему молчали. Он уже хотел повесить ее, когда уловил на другом конце провода слабый звук – неровное, прерывистое дыхание.

– Кто это? – спросил он резко. – У телефона профессор Сейлор. Пожалуйста, говорите.

Звонивший упорно не желал отзываться. И вдруг из черной трубки донеслось одно-единственное слово, произнесенное медленно и с запинкой низким женским голосом, исполненным невыразимой страсти.

– Дорогой!

Норман судорожно сглотнул. Этот голос был ему незнаком. Прежде чем он сумел произнести что-либо членораздельное, женщина заговорила снова, быстрее, но все так же страстно.

– О Норман, я так рада, что набралась смелости позвонить тебе! Я готова, дорогой, я готова. Приходи ко мне.

– Правда? – Норман не знал, что думать. Ему внезапно показалось, что он уже слышал раньше похожие интонации, сталкивался с похожим построением фраз.

– Приди ко мне, любимый, приди ко мне. Забери меня туда, где мы будем одни, совсем одни. Я отдамся тебе, я буду твоей рабыней. Повелевай мной, делай со мной, что пожелаешь.

Норману хотелось расхохотаться, однако на сердце у него было неспокойно. Конечно, приятно выслушивать такие признания, но все-таки в звонке было что-то от розыгрыша. Может, кому-то вздумалось пошутить? Ну, конечно, шутка.

– Ладно, приду, – ответил он. – А когда мы переведем дух, я включу свет и спрошу: «Мона Ателл, тебе не стыдно?»

– Мона? – взвизгнул голос. – Ты сказал «Мона»?

– Ну да, – усмехнулся Норман. – Ты единственная актриса, которую я знаю, единственная женщина, способная изобразить столь знойный темперамент. А как бы ты поступила, если бы трубку сняла Тэнси? Начала бы подражать Хамфри Богарту? Как там Нью-Йорк? Гуляете? Что пьем?

– Пьем? Норман, ты не узнал меня?

– Конечно, узнал, Мона. – Однако он вдруг засомневался. Затянутые шутки были отнюдь не в ее вкусе. К тому же голос в трубке, который он точно слышал раньше, делался все выше и выше.

– Значит, ты действительно не узнаешь меня?

– Нет! – бросил он.

И едва не оглох от раздавшегося на том конце провода истошного вопля.

– Ах ты дрянь! Мерзавец! После всего, что ты сделал со мной! Значит, не ты изводил меня, не ты раздевал меня взглядом?

– Послушайте…

– Знойный темперамент! Да ты… паршивый учителишка! Ступай к своей Моне! Ступай к своей задаваке жене! Чтоб вам всем троим жариться в аду на сковородке!

Услышав короткие гудки, Тотем, с интересом внимавший разговору, отвернулся. Криво улыбаясь, Норман положил трубку. Вот тебе и размеренная профессорская жизнь! Он попытался определить, кто из знакомых Женщин может сгорать от любви к нему, но не преуспел в этом.

У двери в комнату он застыл как вкопанный. Лишь сейчас к нему вернулась память о событиях сегодняшнего дня. За звонками он начисто позабыл о переполохе, который сам и устроил.

Он поглядел на телефон. В доме было очень тихо.

Внезапно у него мелькнула мысль, что, если вдуматься, эти два звонка в столь поздний час – нечто большее, чем простое совпадение.

Впрочем, ученый должен придерживаться фактов.

Тэнси крепко спала.

Он погасил свет в холле и лег в постель.