Текст книги "«Если», 1996 № 07"

Автор книги: Владимир Кучеренко

Соавторы: Евгений Лукин,Гарри Норман Тертлдав,Питер Сойер Бигл,Фриц Ройтер Лейбер,Эдуард Геворкян,Михаил Тырин,Владимир Новиков,Никита МИХАЙЛОВ,Виктор Петренко,Вячеслав Басков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Стражники у городских ворот не стали задерживать Кондома. В те далекие дни, если стоит верить дошедшим до нас историям, варвары-культуристы, умыкающие переброшенных через седло полуобнаженных пышных красоток, стоили пятачок за пару.

Когда Кондом натянул поводья, останавливая взмыленного жеребца, служанка очнулась и зашевелилась. Город остался далеко позади. Дорога тянулась дальше через местность со спокойной, почти сказочной красотой. Высокие сосны вырисовывались стройными силуэтами на фоне пылающего заката, дрозды и прочие птички распевали перед сном сладкие песенки. А рядом расстилался широкий луг, заросший мягкой изумрудной травой.

Медленно улыбнувшись, Кондом слез с могучего жеребца. Помогая девушке спуститься, он ощутил под ладонью ее гибкий стан. Троянец опустил руку ей на плечо и нежно направил в сторону призывно манящего луга. Теплая кожа девушки была нежна, словно шелк.

И тут она лягнула его в пах.

Кондом еще корчился на дороге, когда она вскарабкалась на жеребца, развернула его и поскакала обратно в Заморазамарию. Через некоторое время он сумел сесть. Троянец попытался было понимающе рассмеяться и предаться мыслям, полным примитивного благородства, размышлениям о том, что неудачи следует встречать со стоической невозмутимостью, и о переменчивости удачи, но в паху у него все еще болело, да и мыслителем он, как ни крути, был никудышным. И тогда он вместо этого на карачках уполз в лес. Там его, наконец, и вытошнило.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Владимир Новиков,
доктор филологических наук
«ВЫСЕКУ – ПРОЩУ»

*********************************************************************************************

Видимо, героическая фэнтези надоела автору до зубовного скрежета.

А вам, уважаемые читатели?

Впрочем, этот вопрос уже выходит за рамки темы, предложенной Г. Тартлдавом: пародия в современной литературе.

Раскрыть секреты жанра для наших читателей согласился известный пародист, литературовед, автор замечательной «Книги о пародиях».

Закономерно, что журнал «Если» заинтересовался пародией. Потому что пародия принадлежит к числу жанров, целиком и полностью построенных на условности. Это, впрочем, касается и научной фантастики, и утопии – антиутопии, и детектива… Человеку, не способному понять условность, увидеть все под знаком «если», просто нечего там делать. В пародии нам предложена интеллектуальная игра, загадка…

ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ

Греческое слово «parodia» буквально означает «пение наизнанку», шуточное подражание, уподобление кому-то или чему-то. Как ясно из самого названия, жанр появился еще до возникновения письменности. Греческая «Война мышей и лягушек» сочинена неким Гиппонактом либо Пигретом, а, возможно, самим Гомером как пародия на «Илиаду». Троянцы и ахейцы – в образах мышей и лягушек; тогда это было ново и, вероятно, очень забавно. Но самое смешное, что тема насекомых и грызунов продолжает активно эксплуатироваться писателями до сего дня. И когда я открываю новый роман Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» или читаю «Крысобой» Терехова, становится и смешно, и скучно – прием использовался столько раз…

Античная пародия не только дала начало жанру, но и как будто заранее спародировала штампы будущей, то есть сегодняшней нашей литературы.

Если за основу пародии берется «высокий» сюжет, например, «Энеида» Вергилия, и пересказывается вульгарным стилем, как это сделал Скаррон о Франции либо Котляревский на Украине, перед нами бурлеск (бурлеска). Бывает наоборот – ничтожнейшие события, воспетые необыкновенно пышно. Такого рода пародия носит название травестия (травести). Обе исторически сложившиеся формы, будучи противопоставлены во времена Средневековья и Возрождения, постепенно стали взаимодействовать. В России возник совершенно особый бурлескногротесковый пародийный тип: перепев. «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть в минуту карманной невзгоды»,

– писал Николай Алексеевич Некрасов, вставляя эти строчки в шуточную пьесу «Преферанс и солнце».

Помимо приведенной классификации, есть еще деление пародий на конкретное произведение, на творчество автора в целом. Я здесь согласен с точкой зрения Александра Архангельского, родоначальника советской пародии, замечательного мастера, который говорил: «Пародировать надо не очередное произведение писателя, а его в целом». Именно так он и работал. Вот Пастернак глазами Архангельского.

 
«На даче ночь. В трюмо
Сквозь дождь играют Брамса.
Я весь навзрыд промок.
Сожмусь в комок. Не сдамся.
…Скажу, как па духу,
И тугому уху свесясь,
Что к внятному стиху
Приду лет через десять»…
 

По такому принципу – брать творчество поэта «в целом» – строил свои пародии Юрий Левитанский.

 
О ряд от единицы до пяти!
Во мне ты вновь
сомнения заронишь.
Мой мальчик, мой царевич,
мой звереныш,
не подвергайся этому пути!
Душа твоя звериная чиста.
Она наивна и несовременна.
Длина твоих ушей несоразмерна
внезапной лаконичности хвоста…»
 

Интонация Ахмадулиной; чего стоит один этот «ряд от единицы до пяти» вместо «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять»!

Надо сказать, что в Древней Греции не было профессиональных пародистов типа Александра Иванова. Не было таких литераторов и в России XIX века. Пародистом считался человек, время от времени сочинявший пародии, а не тот, кто сделал это занятие единственным. То есть ремесленный фокус – передразнивание нескольких строк, доведение до абсурда (часто действительно остроумное) – это достижение брежневского периода советской эпохи. Тогда передразнивать кого бы то ни было – власть, партию – было запрещено и опасно. И пародисты вполне удовлетворяли стремление осторожных редакторов к остроте, избирая благодатнейший и безопасный материал – отдельные строчки литераторов-современников. Когда впервые по телевидению пародист Михаил Грушевский передразнил Горбачева в программе «Взгляд», еще за кадром, он оказался чуть ли не диверсантом. Теперь же полностью пародийная программа НТВ «Куклы» удостоена ТЭФФИ, высшего приза телеакадемии…

Разговор о «жанрово чистой» пародии во многом лишен смысла, потому что пародия на протяжении веков является спутницей литературы, и «привкус» ее в той или иной степени чувствуется во многих великих произведениях: вспомним хотя бы, что «Дон Кихот» вырос из пародии на рыцарский роман, а истоки гуманистического сочинения «Гаргантюа и Пантагрюэль» соседствуют с малоэстетичным обычаем кидаться калом на массовых гуляньях. Полагаю, лучшие пародии созданы непрофессионалами в жанре. Этот «соус» придает остроту «основному блюду». Например, в романе с детективной интригой Владимира Набокова «Камера обскура» любовники едут в вагоне поезда, а рядом путешествует писатель Циммерман, невероятно наблюдательный господин. Так вот, Набоков изобразил, как Циммерман педантично, дотошно описывает внешность, одежду любовников… наконец он публикует это, и муж из его сочинения узнает об измене жены. Набоков великолепно пародирует манеру Пруста, своего литературного соперника.

Русская литература располагает блистательным образцом научной пародии: в 1925 году вышла книжка «Парнас дыбом» с чрезвычайно яркими стилизациями Гомера и Данте, А. Блока и А. Белого… Три молодых харьковских филолога – Э. Паперная, А. Розенберг, А. Финкель – заставили многих гадать об авторстве. И по сей день эта книжка являет собой образец жанра.

«ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?»

Расскажу «мелкий случай из личной жизни». В апреле 1989 года я сочинил пародию на романы Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» и «35-й и другие годы». Пародию, как мне казалось, весьма и весьма дружескую. Прочел ее друзьям и отдал в «Литгазету», где она и «зависла», поскольку заместители главного редактора, почитав, решили, что неудобно пародировать прогрессивного писателя. Слух тем не менее разошелся, и вскоре до меня дошел отзыв жены писателя, Татьяны Марковны: пасквилянт… Действительно, неудобно, решил я. И попросил свою жену, в устах которой мое произведение должно было выглядеть мягче и невиннее, позвонить А. Н. Рыбакову и озвучить текст. Чтение состоялось; Рыбаковы слушали по параллельным телефонам. Татьяна Марковна от души хохотала. Анатолий же Наумович, дождавшись конца, горестно произнес: «На Толстого не писали пародий»… [18] 18
  История эта закончилась так: я поспешил позвонить в «ЛГ», чтобы забрать рукопись, но узнал, что она только что опубликована. Удивлен был очень – ведь замы ее не одобрили! «Но ведь нельзя, – объяснили мне в отделе сатиры и юмора. – чтобы совсем не было остроты!» Писатель сделал вид, что не обиделся. Кстати, ему самому не чужды сатирические жанры, это отчетливо видно в цикле о Кроше. А неприятности Саши Панкратова в романе «Дети Арбата» начинаются именно с того, что он написал эпиграмму на однокурсника-ударника.


[Закрыть]

На самом деле на Толстого писали, и много, да еще сопровождали в журнале «Искра» оскорбительными карикатурами. «Матерый человечище» относился к этому терпимо, видя в таком внимании пародистов знак успеха. И был прав: невозможно пародировать никому не известного автора.

Модное слово «амбивалентность» как нельзя точнее описывает природу пародии. Это вещь сложная, обоюдоострая. Она бесспорно свидетельствует о популярности, но может и ранить. Сочинение пародий – азартное занятие, оно затягивает: текст можно шлифовать до бесконечности, делать тоньше, смешнее… У этого жанра масса поклонников, есть даже фанаты-собиратели. Например, работая над «Книгой о пародии» (М., «Советский писатель», 1989), я пользовался коллекциями двух инженеров: москвича Михаила Штемлера и нижегородца Алексея Кузнецова.

Пародия – концентрация литературности, говорил киевский литературовед Ю. Ивакин, это «литература в квадрате».

Одна читательница допытывалась у меня, может ли власть использовать этот жанр для борьбы с неугодными ей писателями. Думаю, что нет. Этот жанр критики – благородный способ сведения только литературных счетов. Сражения идут исключительно на поле эстетики. К тому же знаю по себе: пародия не может возникнуть в результате соцзаказа. Пишешь в двух случаях: либо в результате неприятия «первоисточника», либо от восторга. В этом неравнодушие, любовь, хотя любовь колкая, ироничная… Кстати, добрые намерения пародиста не всегда вызывают ответный восторг писателя (поэта). Думаю, я догадываюсь, в чем тут дело. Каждый художник хочет быть неподражаемым. Чем талантливее литератор, тем эффектнее обнажение приема: «Я плавал по Нилу, я видел Ирбит… Верзилу Вавилу бревном придавило, Вавила у виллы лежит». Это, разумеется, не Бальмонт, это блистательный пародист Александр Измайлов.

В начале 80-х я печатал в «Литгазете» серию пародий на наших литературоведов и критиков. В том числе на Игоря Золотусского, с которым мы – как бы помягче сказать? – придерживаемся очень разных позиций. Тема его книги «Тепло добра» у меня прозвучала в последней фразе: «Лично мне от литературы одного надо – добра. И побольше!» Где это потом только не цитировали… Отношения с Игорем Петровичем после этой публикации лучше не стали, взаимопонимание не пришло, но у меня, напротив, совершенно исчезло раздражение от его деятельности. Как говорил дед Каширин Алеше Пешкову перед поркой: «Высеку – прощу».

ЧУЖОЕ СЛОВО

«Играют волны, ветер свищет, а мачта гнется и скрипит, а по ночам гуляет Сталин, но вреден север для меня». Это не пародия, а цитата из стихотворения поэта-постмодерниста Александра Еременко «Переделкино».

Лермонтов, Пушкин рядом с Пастернаком, Фединым (они и жили там по соседству)…

Центон – была такая игра в Средневековье, когда из строчек разных римских авторов составляли новое произведение. Подобная бытовая игра существовала и в России: «Однажды в студеную зимнюю пору сижу за решеткой в темнице сырой» и т. д.

Современная центонная поэзия (Д. А. Пригов, Тимур Кибиров и другие) просто не оставляет пространства для пародии: она сама сплошной коктейль из разных текстов, авторов, времен… Сфера пародийности, то, что Михаил Бахтин называл «чужим словом» а сегодня именуют «интертекстуальностью» (на мой взгляд, не очень удачно: между всеми текстами есть связь, есть «интер» хотя бы потому, что все написано одними и теми же словами), здесь чрезвычайно велика. Для меня, критика, исследующего современную литературу, такие сочинения значимы настолько, насколько глубокий диалог возникает между двумя планами. Вот «Ночная прогулка» того же Еременко, где он сталкивает Мандельштама и Межирова, рифмуя «Мы поедем с тобою на «А» и на «Б»… со строками из «Коммунисты, вперед!» «Вот уже еле слышно сказал комиссар: мы еще поглядим, кто скорее умрет…» Сквозь чужое слово пробивается новый смысл. Произведение напоминает палимпсест – пергамент, на котором поверх старого, смытого текста написан новый. Но нельзя бесконечно создавать палимпсесты.

В русской литературе, и в прозе, и в поэзии, сейчас много вторичности, она энергетически ослаблена. Постмодернизм – тому доказательство. Некоторые жанры только и выживают благодаря тому, что, пародируя себя, избавляются от штампов. Кстати, братья Стругацкие много лет «держали уровень» советской НФ, пародируя жанр в целом. В этом смысле показательно то, что происходит сегодня с антиутопией. После публикации в конце 80-х Оруэлла, Замятина, Хаксли, после того как Александр Кабаков обозначил некую точку в развитии жанра, «антиутопии» пошли косяком. Их теперь пишут литераторы коммунистической ориентации, рисуя «темное будущее» в тоске по «светлому прошлому», где остались их привилегии. Ношеное, бывшее в употреблении, служит конъюнктуре. Владимир Войнович поступил мудро, когда в книгу «Москва 2042» заложил пародирование приемов самой антиутопии. Он не занимается дешевыми пророчествами, нагнетанием ужаса, но играет – и блестяще. А Юрий Поляков… ну что можно сказать о сочинении, которое начинается «пророчеством», что Ельцин погубит страну? Пошло!

Повторюсь: пародия амбивалентна. Зло и добро, разрушение и созидательный процесс – одно целое. Кто-то из англоязычных литературоведов справедливо заметил, что это реакция «среднего» человека на эстетические крайности. И, конечно, отчасти, способ подведения итогов большого периода.

В поэзии знаковые фигуры, отмечающие такой край, – Геннадий Айги, Виктор Соснора. В особенности Соснора. Свободный эксперимент со словом на всех уровнях, вплоть до новых синтаксических законов, космос языка, по сравнению с которым все поиски молодых выглядят вчерашним днем, а стихи Бродского кажутся понятными, как азбука. Может быть, при публикации таких текстов, как «Знак Зверя», нужны предварительные усилия критиков, необходимо позаботиться о некоем либретто, пересказе, компасе к произведению, который сам автор дать не может.

Крупнейший прозаик постмодернизма– Владимир Сорокин. В 1989 году этот молодой человек (тогда ему было 34 года) подвел итог русского романа за два столетия. Пародийно подвел. Он написал произведение (опубликованное в прошлом году), название которого «Роман», жанр – роман, имя главного героя – Роман. Действие происходит в середине прошлого века. Герой приезжает в деревню к тетушке, влюбляется в девушку, которая его отвергает, потом встречает другую. Стилизация под Тургенева, Лескова, Гончарова – виртуозная. От доктора-нигилиста Роман получает в подарок топор. После свадьбы он берет топор… тут стилистика романа резко меняется от классического критического реализма к хармсовскому гротеску – и убивает всех подряд.

Звали Русь к топору? Вот и получайте. Десятки страниц заполнены перечислениями: «Роман убил Анну… Роман убил Елизавету… Роман убил Ивана» Это можно толковать как иносказание: скольких же у нас в России убили и продолжают убивать.

Коллеги-критики пишут: «Постмодернистский перечень». Нет, шире. Что у нас произошло в Буденновске? В Кизляре? В какой газете полностью опубликован список погибших? То-то и оно, что ни в какой. Сорокин не считает себя моралистом, он пишет как ему пишется, но я интерпретирую его «Роман» как кошмарный итог XX века, куда вели прелестные тургеневские девушки и любимые ими революционеры… Кончилось все топором. «Роман умер» – такова последняя фраза произведения. Герой ли? Жанр? – гадать читателю. Это произведение концептуальное, синтез и пародии, и фантастики, и литературоведения – некое «среднеарифметическое» русского романа прошлого века. Сорокиным пародийно подведен итог не только русской литературы, но и в какой-то мере отечественной общественной мысли.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ?

Сегодняшняя жизнь полна штампов, которые, сталкиваясь, складываются в пародии. Все просто. Достаточно написать «Выйду замуж или женюсь. Интим исключен» – и все уже хохочут, хотя это обыкновенный монтаж из элементов разных объявлений на одну тему. Или: надеть парик «под Аллу Пугачеву» и поплясать под фонограмму – это имеет успех, потому что в зрелищном искусстве работает идея двойника. Прием эффектный, но быстро приедается. Масса пародийных и полупародийных передач на телеэкране, на эстраде – все говорит о том, что сознание заштамповалось, что идет постоянная оглядка на прошлое, осмысление – в том числе эстетическое – огромного пласта пережитого.

Цитата Маркса «Человечество смеясь расстается со своим прошлым» стала одним из приевшихся стереотипов. Жаль: Маркс был образованным человеком, а в цитате, если восстановить контекст, речь идет о пародийности Лукиана, который в свою очередь подводил итог древнегреческой литературе, еще не знавшей, что она древняя. Более точный перевод Маркса звучит так: «Это нужно было для того, чтобы человечество смеясь простилось со своим прошлым». Правильная и тактичная формулировка, оправдывающая, кстати, появление Лукиана, к творчеству которого некоторые люди до сих пор относятся как к кощунству.

Надо понимать, что литература, культура всегда растет снизу. Вершина не может висеть в воздухе. Из анекдотов, эротики, детектива, «чтива», пародии родится что-то небывалое. Этот закон, который открыли Тынянов и Шкловский, назвали канонизацией младших жанров. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», – ахматовские строки об этом.

Наше время – время подведения предварительных итогов, но не конца. Я противник идеи конца культуры, и этому будет посвящена книга, которая готовится к выпуску в издательстве «Книжный сад». Все на свете уже заци-тировано, перепародировано, высмеяно. Остается только одно – придумывать новое.

В конце 60-х годов «Литературная газета» представила своим читателям весьма необычную рубрику < Автопародии», где именитые авторы состязались в самобичевании. Строки из автопародии Б. Окуджавы мы предлагаем вашему вниманию.

Мы убили комара. Не в бою, не на охоте,

а в домашней обстановке, в будний вечер. Видит Бог,

мы не крадучись его, а когда он был в полете…

Мы его предупреждали – он советом пренебрег.

Мы убили комара. Кто-то крикнул: «Нет покоя!

Неужели эта мерзость залетела со двора!..

Здесь село или Москва?..» И несметною толпою

навалились, смяли… В общем, мы убили комара.

Мы убили комара. Он погиб в неравной схватке —

корень наших злоключений, наш нарушивший покой…

На ладони у меня он лежал, поджавши лапки,

по одежде – деревенский, по повадкам – городской.

Михаил Тырин
МАЛЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Настала пора подведения итогов очередного этапа конкурса «Альтернативная реальность».

Напоминаем, что редакция журнала «Если» совместно Московским клубом любителей фантастики проводит его среди начинающих авторов, то есть тех, кто не имеет книжных публикаций. Жюри еще раз убедилось в том, что наша аудитория любит фантастику не только читать, но и писать.

Правда, первое пристрастие заметно сказалось не в пользу второго: и сюжеты, и характеристики героев, и манера письма часто напоминали нам что-то либо очень известное, либо «среднефантастическое». Так что выбрать произведение, отвечающее двум главным условиям конкурса – оригинальность идеи и литературные достоинства – нам так и не удалось.

Но итоги все-таки подведены.

В финал вышли москвичи Сергей Сидоров и Вадим Кирпичев, а также Валерий Королюк из Владивостока. Победителем стал Михаил Тырин из Калуги. Конкурс продолжается. Напоминаем, что объем представленных публикаций не должен превышать один авторский лист.

Жюри

*********************************************************************************************

Электронное средство связи, – задумчиво произнесла Аллочка, покусывая карандашик. – Восемь букв.

– Телефон, – рассеянно бросил я.

– Точно! – Аллочка наклонилась над кроссвордом, но через несколько секунд вновь подняла на меня свои большие, полные разочарования глаза. – Восемь букв. Не подходит.

– Ну тогда – радиотелефон.

– Восемь букв, Алик! Какой радиотелефон?!

– Может, рация?..

За стеной звякнул колокольчик.

– Идут, – удивленно произнесла Аллочка, и ее рука рефлекторно потянулась к ящику стола за зеркальцем и помадой.

– Поздновато, – заметил я.

Но ей уже было не до меня.

Обычно клиенты не заявлялись без предупреждения. Сначала звонили, разведывали, вынюхивали, а уж потом предъявляли свою персону. Этим самым они давали мне возможность куда-нибудь скрыться. Терпеть не могу участвовать в переговорах, я и так вполне отрабатываю свои деньги.

На этот раз смыться не удалось. Их было двое – худощавый молодой человек со скучающе-надменным выражением лица и его подруга – тоже тощая и длинная, крашеная блондинка.

Парень – скорее всего хозяин какой-нибудь фирмы, созданной на папины деньги, а девица – секретарша. Типичный вариант.

Я попытался изобразить дружелюбие, но, очевидно, у меня это не получилось – в глазах у девушки промелькнуло что-то вроде испуга.

Обстановку разрядила Аллочка.

– Здравствуйте, – сказала она, хитро улыбаясь. – Если вы любитель настоящих мужских развлечений, то попали как раз по адресу. Наша фирма «Минитрон-Сафари» предложит вам комплекс услуг, которые запомнятся на всю жизнь…

Этот дурацкий монолог написал для Аллочки лично Пупс, директор нашей конторы, и очень этим гордился. Я же был уверен: услышав первые слова, клиент решит, что попал в публичный дом. Тем не менее Аллочка под угрозой увольнения повторяла этот текст с исправностью магнитофона.

– Меня зовут Алла, я референт, – продолжала ворковать она. – А это наш инструктор, Альберт. Директор фирмы – Петр Устинович Псковский…

«Можно просто Пупс», – мысленно добавил я.

– Представьтесь, пожалуйста, я доложу о вас директору.

– Здрасьте, – равнодушно ответил парень. – Скажите ему, мы пришли поговорить…

– Как вас зовут? – приветливо настаивала на своем Аллочка.

– Меня? – удивился парень. – Меня – Максим, а это – Эльза.

– Максим и Эльза… – Аллочка вытянула шею, ожидая услышать фамилии.

– Ну да, Максим и Эльза. А что такого?

«Бедняжка, – подумал я. – Жертва моды на иностранные имена. Воображает, что создала себе имидж таинственной женщины без родины и прошлого. А на самом-то деле – дитя какого-нибудь пошлого общежития кулинарного лицея. Знаю я, как становятся подругами богатеев».

Пупс, как обычно, влетел маленьким пухлым ураганчиком, взметая бумаги и роняя на пол предметы обстановки.

После ритуала знакомства шеф наконец коснулся главного:

– Ну вы, конечно, уже знаете, чем мы тут, с позволения сказать, занимаемся? – он сложил ладошки и мелко рассмеялся.

– Слышали, – процедил парень и кивнул в сторону рекламного плаката, где могучий усатый мужик с карабином попирал ногой тело гигантской мохнатой гусеницы.

– А как вы разводите таких страшилищ? – спросила Эльза.

– Мы не разводим их, милая девушка! – вскричал Пупс так, как будто его уличили в чем-то гадком. – Это самые обычные насекомые: жуки, червяки, комары… Мы уменьшаем людей.

– Ага! – сказал Максим. – Попали.

– Это абсолютно безопасно! – засуетился шеф и закружил по кабинету. – Вы наверняка слышали про аппарат Меньшикова. Он используется в машиностроении, в радиоэлектронике… Ну а мы купили лицензию на коммерческое использование проекта.

– Значит, трофеи я буду хранить в спичечном коробке, – сыронизировал Максим.

– У вас будут прекрасные трофеи! Цветные фотографии, видеофильм… Это ведь лучше, чем банальные оленьи рога. Да вы сейчас сами убедитесь. Алик, принеси кассету с нашим видеороликом…

– Не надо, – махнул рукой парень. – Я уже согласен. Это даже необычно, – затем он обернулся к девушке: – Будем сражаться с клопами, дорогуша. Прихвати с собой побольше дихлофоса…

«Может, поднять руку и попроситься в туалет?» – подумал я. Мне вовсе не хотелось присутствовать при подписании контракта. Сейчас Пупс с горящими глазами описывает, как у нас все здорово организовано, а потом я поведу экспедицию, и именно меня клиент обвинит в том, что в минитроне невозможно поймать такси, что там нет кафе и нельзя взять с собой сотовый телефон.

Пупс почесал пальчиком ухо.

– А-аа… Пардон, дама с вами тоже, да?..

– Что дама с нами?

– Вы вместе хотите на охоту?

– Конечно! Мы с Эльзой всегда вместе. А что?

– Мы еще ни разу не работали с женщинами, могут возникнуть трудности… По правде, вас ожидает не прогулка. Бывает трудно даже мужчинам…

– Перестаньте, – оборвал его Максим и зевнул.

– Ну, как угодно. Обговорим детали. Вы когда намерены отправиться?

– Да прямо сейчас. У нас и ружья с собой, в машине.

– Вам не понадобятся ружья! Вот, смотрите…

Он достал из сейфа футлярчик, где на черном бархате лежало с десяток изящных блестящих палочек.

– Прелесть, – впервые улыбнулась Эльза.

– Это и есть ваше оружие. Специальные многозарядные карабины. Смотрите еще, – Пупс вытащил шкатулку с двумя электрокарами, похожими на модельные автомобильчики. – Ваш, так сказать, транспорт. А еще будет одежда и обувь…

– А я все снаряжение купил, – расстроился Максим.

– К сожалению, наша аппаратура уменьшает только клеточную материю, – развел руками Пупс. – Да и то не всякую. Вы получите ярко-оранжевые комбинезоны, чтобы вас легко было найти в случае чего…

Затем он взглянул на часы и задумался на секунду.

– Что ж, завтра утром ждем. Все будет готово к девяти.

– Мы, кажется, договаривались на сегодня, – нагловато напомнил парень.

Шеф растерялся.

– Но… Конец рабочего дня. Мои сотрудники собирались домой…

Максим посмотрел на Пупса, как на что-то смертельно надоевшее.

– Сколько им заплатить за сверхурочные?

* * *

После усыпляющего газа всегда немного болит голова. Я уже привык. Последнее, что я запомнил, вдыхая его сладкие пары в боксе-поглотителе, был звонкий голос лаборанта Лехи, обращенный к строптивой Эльзе:

– Милая, пойми, если ты не разденешься, то потом заблудишься в собственных трусах. В тебе будет два сантиметра роста. Где мне потом тебя искать, а?

Я встал, надел комбинезон и пошел к электрокару. Боксы соединялись стеклянными трубами, чтобы инструктор мог собрать клиентов в машину, прежде чем выехать «на природу».

Впрочем, природа – одно название. Это тонкий слой почвы, рассыпанный в обширном, особым образом освещенном помещении, и усаженный разнообразными растениями. Это и называлось минитрон.

Я устроился в машине, которая в увеличенном виде казалась куда менее изящной и аккуратной, и отправился в путь.

Сначала я подобрал Максима. Он сидел на корточках посреди бокса и задумчиво перебирал в руках ворсинки и камешки, которые в изобилии валялись вокруг.

– Это частицы грязи, – объяснил я. – Они осыпаются по мере уменьшения тела.

– Понятно, – вздохнул Максим, и мы тронулись дальше, подобрав по дороге Эльзу.

– Что это за туман кругом? – поинтересовался Максим, оглядывая окружающее пространство.

– Это не туман. Просто немного изменились оптические свойства глаза, скоро это пройдет.

– Вот оно что…

Стеклянная труба вела нас сквозь кабинки поглотителей и через специальное отверстие в стене уходила в помещение минитрона. При черепашьей скорости нашей игрушечной машинки путь занимал около десяти минут. Эльза с неудовольствием подгоняла под себя комбинезон, затягивая и расслабляя шнуровку.

Въезжая под гостеприимный потолок минитрона, я по привычке нашел глазами манипулятор, на котором были укреплены осветитель, портативная лазерная установка и телеобъектив. Это было частью системы безопасности. Во время прогулки Лexa должен был следить за любым нашим шагом посредством телекамеры и монитора. В случае опасности он мог испепелить лазером любую тварь, которая вздумает нам досадить. Попутно снимался и видеофильм.

Мне эта штука не нравилась, и я не особенно на нее рассчитывал. Во-первых, я был убежден, что когда-нибудь лазер по ошибке пришкварит одного из нас. Во-вторых, я боялся, что Лexa в опасный момент заснет за Монитором, как он уже не раз порывался. Ему постоянно хотелось спать, он объяснял это тем, что приходится работать с усыпляющим газом.

Между тем стеклянная труба кончилась. Я отключил привод машины и дал возможность попутчикам полюбоваться рукотворным чудом.

Зрелище открывалось величественное. Мы находились на краю равнины, которая заканчивалась невысокими зелеными холмами. Левее поблескивали овальные озера, а дальше вздымались искусственные горы, поросшие стройными кедрами. Местами в небо поднимали свои стволы исполинские неведомые деревья, они придавали пейзажу фантастический вид. И над всем этим в синем небе стояло тревожное багровое солнце.

– Ого! – только и смог сказать Максим.

Деревья были настоящими. Их выращивали по японской методике «бонсай». Травяной покров заменял какой-то редкий сорт мха или лишайника – Пупс специально выписал его с Севера. Ну а эффект неба и солнца достигался специальным освещением.

Для экзотики мы сажали здесь и обычные растения – траву, хвощи, злаки. Это они возвышались над поверхностью минитрона как некие фантастические представители флоры.

– Дальше пешком, – скомандовал я и полез в багажное отделение за карабинами.

Оружие было тяжеловесным и угловатым, Эльза тут же высказала недовольство по этому поводу. Я объяснил, что сделать такую миниатюрную штучку легкой и изящной мог разве что Левша, а современным технологиям это не под силу.

Местность менялась с каждым шагом, и путь становился все труднее. Чтобы подняться по склону, приходилось цепляться за корни березок. Неожиданно деревья расступились, и мы оказались у невысокого обрыва, под которым разыгрывались драматические события.

Облепленный красными муравьями жук лежал на спине и обреченно шевелил лапками. Враги суетились, нервничали, но не забывали время от времени впрыскивать ему свой яд между брюхом и грудью.

Максим и Эльза застыли. Я снял с плеча карабин и спрыгнул вниз, а затем позвал их за собой.

– Через несколько минут яд парализует жука, и они потащат его к себе, – сказал я. – Предлагаю дождаться и посмотреть. Это забавно – пятеро будут тащить жука, а остальные им мешать.

– У нас охота или клуб юных натуралистов? – заносчиво спросил Максим.

Я пожал плечами и повел клиентов дальше. Вскоре я увидел, что дорогу нам перегораживает длинное бревно. Через несколько шагов я понял, что это за бревно, но виду не подал. Пусть развлекутся…

– Может, обойдем? – небрежно предложил я, когда мы приблизились.

– Еще чего! – возразил Максим. – Что мы – инвалиды? Какая-то жердочка…

Он подал Эльзе руку, и та опустила свою ногу прямо на зеленую поверхность бревна.

«Бревно» вздрогнуло, вскочило на хрупкие ножки-прутики и бросилось наутек. Эльза дико завизжала и прыгнула на руки Максиму.