Текст книги "Незримый поединок"

Автор книги: Владимир Флоренцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

3. ЧП

Капитану Дубровину не повезло. Еще во вторник они договорились, что в воскресенье поедут отдыхать в Бурчмуллу. Долго рассуждали о снеговых вершинах, о ледяной воде бурливых горных речек, в которых, говорят, водится форель; кто-то даже предложил махнуть на голубые озера. («Пусть далеко, но зато полюбуемся красотой»). Дубровин сбегал в спортивный магазин, купил складную удочку и кучу разнообразных крючков. Не хватало только червей, но их можно накопать на месте…

И вот все сорвалось. На воскресенье Дубровина назначили в опергруппу к дежурному по городу. В субботу он пытался обменяться дежурством с кем-нибудь из отдела, но никто не внял его просьбе, и весь день капитан был мрачным.

Обычно воскресенье изобиловало ЧП, но сегодня выдался вечер спокойный, чему Дубровин был удивлен и в то же время рад.

Чай уже выпили, корреспондент городской газеты, решивший написать очерк о работниках милиции, уехал вместе с проводником розыскной собаки и экспертом НТО «на ограбление».

Сейчас все сгрудились вокруг шахматной доски – помощник прокурора Сергей Вениаминович Каширин и медицинский эксперт «резались» уже третью партию, счет был 1:1, и каждый с нетерпением ждал, чем же кончится эта партия.

Окончилась она… телефонным звонком. Говорили из «скорой помощи», и по тому, как капитан Дубровин забарабанил пальцами по столу, стало ясно – дело серьезное.

– Что? Что? – Дубровин внезапно приподнялся.

Лицо у него было такое, словно он вспомнил нечто далекое, что уже начинал забывать.

– В «неотложку», – сказал он, положив трубку.

Они вышли на крыльцо. Посвежело. Внезапный проливной дождь унесся в сторону, и гром грохотал где-то далеко в предгорьях. Прорезав обрывок тучи, выскользнула луна, похожая на кривой, до блеска отточенный турецкий нож.

– Погодка-то, красота… – зевнул помощник прокурора и потянулся. Он был явно недоволен, что его оторвали от шахмат. – А что там стряслось в «скорой»?

– Женщина без сознания. Может быть, и убийство, – сказал капитан, садясь в машину.

«Неужели Елена? – думал он. – А может, однофамилица? Глухарь давно бежал… И надо же – только вчера сняли наблюдателя…»

За ГУМом машина свернула в переулок, и ее затрясло на расхлябанной дороге.

Этот район был отлично знаком Дубровину, впрочем так же, как и другие районы города. Но приметы, по которым он знал город, не нравились ему самому.

Вот ювелирный магазин. Здесь в прошлом году взяли на месте преступления Монгола – крупного вора и мошенника, за которым угрозыск охотился в течение года.

Вот кинотеатр. Месяц назад, когда с последнего вечернего сеанса отсюда вышел высокий, средних лет человек в синем плаще, фетровой шляпе и уже садился в такси, к нему подошел капитан Дубровин.

Так наступил конец Савинкову – валютчику, торговцу самородками и своднику.

А там дальше, за кинотеатром, в запутанном лабиринте переулков, на берегу омелевшего Алара стоял роскошный особняк. Сейчас в нем разместились детские ясли, и отсюда, с центральной улицы их не видно. В особняке жил некто Боря Черныш. Он нигде не работал, занимался запрещенным промыслом. В следственной камере Боря Черныш делал круглые глаза и наивно удивлялся, когда ему предъявляли обвинение. Отлично зная, что Черныш все прекрасно понимает, Дубровин все же долго и терпеливо разъяснял ему, что занятие запрещенным промыслом наказывается лишением свободы.

А вот здесь, в летнем кафе, в Дубровина стрелял, легко ранив его в руку, Митька Харин, опасный рецидивист, бежавший из-под конвоя.

Синяя милицейская оперативка мчалась на красный свет. Мокрый асфальт сиял отраженными огнями, редкие прохожие, поеживаясь, спешили по домам. И Дубровину тоже захотелось домой. Прийти, посмотреть телевизор, «покрутить» джазовые пластинки, почитать «Неделю», поговорить с женой, а не трястись в холодной «оперативке», разыскивая по городу всяких подонков.

Резко затормозив, шофер свернул направо. Дубровин первым выскочил из машины и быстрым шагом направился в приемный покой. По дороге он здоровался с санитарами, с гардеробщицей – здесь его знали, по долгу службы он уже несколько раз бывал в «скорой».

Одевая халат, он расспрашивал о молодой светловолосой женщине, которую привезли час тому назад. Узнав, что состояние тяжелое, – помрачнел.

Он медленно шел по тускло освещенному коридору, в нос било резким запахом хлороформа, и казалось, бесшумно, словно призрачные тени, скользили из конца в конец люди в белых халатах. Дубровин узнал, что скоро кого-то начнут оперировать. Наступила та особая больничная тишина, что настраивает людей на тревожно-торжественный лад.

Елену Дубровин не узнал – вся голова была перебинтована, на лице жили только глаза.

– Как ты себя чувствуешь, Лена? – тихо спросил Дубровин, склонившись над постелью. Ему стало пронзительно жаль эту женщину. В горле сделалось сухо.

Так это было или Дубровину показалось – глаза женщины вспыхнули, охваченные огнем далеких воспоминаний, а потом начали медленно гаснуть.

– Сын… – слабо произнесла Елена. – Олежка дома остался.

– Сейчас мы поедем туда, – успокоил ее Дубровин. – Как все это случилось?

– Глухарь… – вяло сказала женщина. Она попыталась приподнять голову, но закусила губу, видимо, от боли и закрыла глаза.

– Опять, – заволновался хирург, стоявший рядом. – Ей нельзя волноваться. Прошу вас, товарищ Дубровин, – обратился он к капитану. – Отложите этот разговор. Завтра, если станет легче, зайдете.

– Да, да… – машинально проговорил Дубровин, направляясь к выходу. Потом он взглянул на хирурга и приглушенно спросил:

– Доктор, она поправится?

– Ей нельзя волноваться, – уклончиво ответил хирург.

– Что ей можно принести из еды?

– Пока ничего не надо.

Дубровин уходил из палаты с тяжелым чувством вины перед Еленой. Ведь ничего бы не случилось с ней, поймай они Глухаря раньше. Где он бродит-ходит сейчас, кто его очередная жертва? Он подумал о сыне Елены. Вдруг хозяев нет дома, и он сидит сейчас один в темной комнате, надрывается от плача?

Дубровин вошел в раздевалку, где уже не пахло лекарствами, снял с себя халат и, забыв попрощаться, вышел во двор. К горлу подкатывал комок. Капитан постоял несколько минут, глядя сквозь мокрые ветки на синее небо, запорошенное звездами, как инеем. Дождь кончился, приятная свежесть разливалась в воздухе, а Дубровину захотелось к теплу, к домашнему спокойствию и уюту, захотелось, чтобы не было вокруг печальных глаз, чьих-то слез, чьего-то горя… Он глубоко, до боли в легких вобрал в грудь свежий воздух и шагнул к машине.

– На Первомайскую, – сказал капитан шоферу, – к дому Ольховской. Я покажу, где это.

4. РАССКАЗ СВИДЕТЕЛЬНИЦЫ

Дубровин любил любопытных – натуралистов, археологов, путешественников. Дубровин ненавидел любопытных, тех, которые муравейником обрастали вокруг происшествия. Вот и сейчас, несмотря на позднее время, возле калитки дома, где жила Елена, собралась толпа. Цветные женские платья, пустые цинковые ведра, потертые портфели и светлые брюки… Толпа приглушенно гудела. Были тут и случайные зеваки, но, в основном – соседи, оторвавшиеся от керогазов, томатной пасты, картофельных оладий, овощной окрошки, от детективных романов и телевизоров. Кажется, целыми семьями они пришли сюда. И все, о чем говорили, было полно какого-то огромного, им одним понятного значения. Если они говорили «а-а-а», то это было совсем не обыкновенное «а-а-а». Так вы говорите «а-а-а», когда врач нажимает на язык, разглядывая ваши опухшие миндалины.

Через такую толпу пришлось им пробираться, когда приехали к дому Ольховской. «Боже мой, целая процессия», – оглянувшись, подумал Дубровин. За ним двигался маленький толстый помощник прокурора Каширин, эксперт НТО Саша Нестеров, проводник розыскной собаки Борис Игошин и еще участковый уполномоченный Алексей Воронов, худощавый, усатый, в очках. Участковый их встретил у калитки. Они шли, не замечая вокруг себя никого, привычные к этим любопытным взглядам, к бесконечным вопросам, советам, предположениям. По обрывкам фраз Дубровин понял, что толпа уже создала несколько своих версий и ждет, когда будут «вызывать» и допрашивать. Они до утра не уйдут, Дубровин знал это по опыту. Потому он попросил эксперта Сашу Нестерова закрыть калитку и никого не впускать.

Хозяев дома не оказалось – они уехали на дачу: на двери самого «хозяина» висел огромный амбарный замок.

«Шикарно, однако, живут, – подумал Дубровин. – Да еще с Елены за квартиру сдирали двадцатку».

Он осмотрелся вокруг. Во дворе было совсем тихо и пустынно. Над деревьями, рассекая ночную тишину, пищали ласточки и летучие мыши. За двором маячили неясные очертания холма. Там, за холмом, шоссе. Редкие автобусы гудели, как взлетающие самолеты. Пахло травой и свежей землей.

Дубровин рыскал по тротуару, освещая выщербленный кирпич и синие кусты по обочинам, но никаких пятен крови обнаружить не удалось. «Хотя ведь не так давно лил проливной дождь, и всякие следы могло смыть начисто», – подумал он. Что касается следов Глухаря, то их не только смыл дождь, но уже наверняка давно затоптала толпа любопытных, не желавшая расходиться до сих пор.

Собака вдруг залаяла, бросившись за кусты. Дубровин осветил небольшую лужайку – крохотная лужица крови замерцала под лучами фонаря.

– След, след, – начал свои заклинания Игошин, и собака, натянув ремень, потащила проводника к калитке.

– Вон в той комнате Елена живет, – сказал Дубровин, указывая на невысокий домик, примостившийся в левом углу двора.

Он вытащил пистолет из кобуры, висевшей сбоку на ремне, и вместе с помощником прокурора Кашириным и экспертом НТО Сашей Нестеровым они двинулись к дому.

Здесь было темно. Дубровин толкнул дверь рукой, она подалась, и, переступив порог, он провел лучом фонаря по стене в поисках выключателя. Вспыхнул свет. В комнатах – никого. Вещи не тронуты, на столе – плоская тарелка, в ней ветчина и сыр, нарезанный тонкими ломтиками. В буфете Дубровин увидел нераскупоренную бутылку шампанского. Впечатление было такое, что Елена ждала кого-то и вышла на минутку к соседям. «Где же Олежка? – с тревогой подумал Дубровин. – Надо будет вызвать свидетелей».

Он вытащил из папки несколько пустых бланков протокола опроса.

– Саша, осмотри место происшествия вместе с участковым и пригласи сюда двух свидетелей, – попросил Дубровин эксперта.

Каширин вышел во двор вслед за Нестеровым, а Дубровин заскрипел пером по бумаге:

«Я, старший оперуполномоченный ОУР Заркентского горисполкома капитан милиции Дубровин, явившись на место происшествия…».

– Можно? Здравствуйте.

У порога остановилась пожилая женщина. Дубровин мельком взглянул на нее – здоровое и румяное еще лицо, узкий лоб и густые чуть седоватые брови.

– Соседка я, – сказала женщина. – Пелагеей звать. Пелагея Антиповна. Как свидетельница я.

– Садитесь. Вы Елену Ольховскую хорошо знаете?

– А то как же? Хорошая женщина была, все тут у нас ее жалели. Когда Лену-то хоронить будут?

– А кто вам сказал, что она умерла?

– Да люди тут говорят.

Дубровин передернул плечами.

– Вы не знаете, где Олежка, сын ее?

Женщина вздохнула.

– Ну, как же! Тут, когда народ сбежался, я гляжу – он стоит у калитки и плачет. Я его к себе забрала.

«Слава богу, – подумал Дубровин, – с мальчишкой хоть все в порядке».

Он глядел на женщину – серые глаза ее, запрятанные в складках кожи, смотрели куда-то вдаль, словно давно уже что-то искали, но так ничего и не нашли.

– Я к Лене стучалась, хотела долг ей отдать, – объясняла Пелагея. – Слышу, кричит кто-то во дворе. Сильно так кричит. Тут еще сосед вышел. И мы вместе с ним застучали. Потом стихло все, только Олежка плачет. Так ревмя ревет. Я Лену зову – не откликается. Тут уж народ стал собираться. Мужчины поднаперли плечами – калитка и подалась. Как мы вошли во двор, я так и обмерла. Гляжу – у тропинки Ленка лежит, голова вся в крови. Ну, «скорую» мы вызвали. А Олежку я к себе забрала.

– Мальчика не расспрашивали? Ничего не рассказывал?

– Говорил, как же. Дядя, говорит, приходил и хотел его забрать.

– Та-а-к…

– Ну потом, когда Лену увезли, участковый пришел, попросил всех со двора. Сказал – сейчас милиция приедет…

Дубровин расспрашивал еще пятерых свидетелей, но ничего нового, кроме того, что Дубровин знал, они уже не могли сообщить. Вернулся Игошин. Он сказал, что собака пошла по следу – ясно, что Глухарь перелезал через забор, но на шоссе его след затерялся, видимо, он сел на такси или в автобус. К Пелагее Дубровин вернулся один – все разъехались по домам.

Тетка Пелагея жила через два дома от квартиры Ольховской. Дубровин постучался. Скрипнула дверь, загремела цепочка – хозяйка не спала.

– Проходите, проходите, – засуетилась она.

Во дворе у сарая сидел на цепи огромный дог и сумрачно глядел на капитана.

– Он не укусит, – сказала Пелагея и проводила гостя в комнату.

Половину комнаты занимал неуклюжий свежевыкрашенный буфет, из-за стекла на непрошеного гостя глядели целые горы тарелок, чашек, бокалов и рюмок.

«Как этот буфет внесли сюда, – подумал Дубровин, – ни через окно, ни через дверь он явно не пролезет».

Дверь во вторую комнату была открыта, и он увидел тяжелую, громоздкую никелированную кровать, покрытую грудой бархатных одеял. Похоже, что на кровати никто никогда не спал, потому что Олежка лежал на диване. С открытыми глазами.

Увидев Дубровина, он заплакал.

– Ма-а-ма! – закричал Олежка.

Дубровин подхватил его на руки.. Он хотел что-то сказать, но поперхнулся. Два огромных глаза с надеждой смотрели на него.

– Мама скоро придет, – прошептал он на ухо Олежке.

– Можно вас на минутку, – тетка Пелагея кивнула Дубровину в другую комнату.

Капитан поставил Олежку на пол.

– Подожди, я сейчас, – сказал он.

Пелагея плотно закрыла двери.

– Может, он у меня пока поживет, а? – попросила она.

– У вас?

– Ну, да…

Дубровин увидел в углу икону, около которой горела свеча, и покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Мальчик поедет со мной…

Когда он вышел на крыльцо, держа за руку Олежку, над просыпающимся городом уже снова бушевал ливень. Тяжелые струи дождя сбивали с деревьев одинокие листья, и те беспомощно кружились, подхваченные потоками шалой воды.

5. ОЛЕЖКА

Когда женщина начинает мечтать о ребенке? Это как тоска дерева по влаге. Позавчера жене Дубровина Ольге стукнуло тридцать лет. Они женаты седьмой год, а детей у них не было, и надежды, кажется, тоже не оставалось. Зимой, на второй день после свадьбы, поехали кататься на санках. Оля провалилась под лед. Болела около месяца. Выздоровела. Но знакомый районный врач сказал тогда Дубровину: «Боюсь, Костя, детей у вас не будет».

Правду сказал…

«Ей позавчера стукнуло тридцать, – с грустью подумал Дубровин. – А я даже не поздравил ее. И позвонить не успел на работу».

Всю ночь пришлось просидеть в засаде у Куйлюкского моста, возле бетономешалки. Там в один дом Усач должен был прийти. И почему это преступники себе клички выдумывают? Человеческие имена им, что ли, не нравятся? Ведь это только у собак клички бывают да у бандитов. Усач – хитрюга еще тот: на него всесоюзный розыск объявлен. Ночь оперативники зря продрогли. Никто не появился.

Но наутро Дубровин все-таки взял его. На квартире в Рисовом переулке. Прямо с постели поднял. Усач никак не ожидал столь раннего «гостя». И не успел сунуть руку под подушку. А под подушкой у него пистолет. Тепленький. Нагретый за ночь.

Это позавчера. А вчера ночью Ольгу, которая работала медсестрой, назначили в ночную смену. Сегодня ночью Дубровин дежурил сам. Вот так они и живут… Но сейчас она дома – он знает, как она воспримет появление Олежки. Дубровин давно замечал, что в присутствии детей лицо Ольги становится жалким, кажется, сейчас заплачет…

– Принимай тезку, Оля! – крикнул с порога Дубровин. – И поздравляю тебя с днем рождения. Лучше поздно, чем никогда. Ну, иди, иди, – тронул он Олежку за плечо.

Когда они прошли в другую комнату, он коротко рассказал жене о случившемся.

– Поживет пока у нас Олежка? – Дубровин взглянул Ольге в глаза.

– Как же вы допустили, Костя? – спросила Ольга, с грустью глядя на мальчишку.

– За ее домом мы давно следили, – виновато сказал Дубровин. – Но вот сняли охрану на днях. Кто мог предвидеть…

– Ты проходи, проходи, – улыбнулась мальчику Ольга. Она дула на пальцы, обожженные горячим картофелем, – Ольга варила картошку в мундире. На глазах у нее появились слезы.

Дубровин вспомнил – сосед рассказывал ему, как однажды Ольга, сидевшая вечером после работы во дворе на скамейке, позвала к себе игравшего на песке мальчишку. О чем-то долго с ним разговаривала, а потом вдруг начала осыпать его голову поцелуями. Мальчишка испугался и заплакал. А Ольга медленно поднялась, оглянулась – не заметил ли кто из соседей. Лицо у нее было жалкое и растерянное.

– К маме хочу! – захныкал Олежка, когда Ольга ушла на кухню.

– Мама болеет, – сказал Дубровин. – Вот выздоровеет, и мы к ней сходим.

– Сейчас хочу-у-у, – заныл Олежка снова.

– Завтра пойдем, ладно? – успокоил его Дубровин. – Ты картошку любишь?

– Да. Дядя Гриша тоже любит.

– Какой дядя Гриша?

– Шофером он работает. Он меня на машине катал.

– А он часто приходил к маме?

– Да, каждый день.

– А еще никто к вам не приходил?

Олежка молчал. Вдруг он замотал головой, и в глазах его отразился испуг.

– Не-е-е… Только один дядя. Он меня целовал сильно…

– Ну, ну… – заволновался Дубровин. – Долго он был?

– Не-е… Они с мамой ругались. А мама сказала: «Иди, откуда пришел».

– Ну, а потом?

– Они во двор вышли. А потом я слышал, как мама закричала.

Олежка снова заплакал.

– Не плачь, мама скоро придет, – сказал Дубровин.

– А где она?

– В больнице. Поправится скоро и приедет.

Ольга появилась в дверях с полной тарелкой картошки. От тарелки шел густой пар.

– Вот, Костя, почисти пока, а я принесу термос, – сказала она. – Ты знаешь, я прочитала в календаре: если налить теплое молоко в термос, оно становится таким вкусным, словно из русской печки.

– А там у тебя чего? – спросил Олежка, поглядывая на желтую кобуру, которую Дубровин отстегнул и положил на этажерку.

– Там пистолет.

– У меня дома тоже есть. Мне мама купила в универмаге.

– У меня настоящий, – похвалился Дубровин.

– У меня тоже, – обиделся Олежка.

– Ты не обижайся, это я так. Давай – мир?

– Давай. А я на тебя не обижаюсь. Ты скажи, в кого ты стреляешь?

– Я не стреляю.

– Чего ж он, испортился у тебя, что ли? Ты зачем его носишь в кобуре?

– У меня работа такая.

Дубровин вытащил из заднего кармана маленькую прямоугольную фотографию Глухаря, где он был сфотографирован в профиль и в фас. Поглядел на фотографию, а потом на Олежку. Похож Олежка на Глухаря. Глаза в точности, и нос, и разлет бровей. Ничего тут особенного нет – сыновья почти всегда похожи на своих отцов…

– А я знаю, – воскликнул Олежка. – Ты в бандитов из пистолета стреляешь. Мой папка тоже такой носит. Только у него наган.

– А ты откуда знаешь?

– А мне мамка говорила. Она говорила, что мой папка моряком работает. У всех моряков наганы есть. Я знаю.

– Где ж работает твой папка?

– Он на пароходе плавает. Далеко. Где лед и снег. Только когда я мамку о нем спрашиваю, она мне много не рассказывает, а плачет…

– Та-ак… – вздохнул Дубровин. – Ты картошку любишь?

– Угу.

– Давай есть. Пойдем руки помоем.

Наскоро поев, они стали укладываться спать. Дубровин первый. Потом Ольга долго укладывала Олежку. Дубровин наблюдал, как она укрывала мальчика байковым одеялом, как сидела у его кровати, подперев голову руками, до тех пор, пока он не уснул.

Проснулся капитан к вечеру. Олежка все еще спал. Он не стал будить мальчика, быстро оделся и поехал в «скорую помощь». Состояние Ольховской не улучшалось, и дежурный врач сказал Дубровину, что завтра будет обход и они будут консультироваться с профессором.

Вернувшись домой, Дубровин долго не ложился спать, и только перед рассветом сомкнул глаза, но за окном засигналила машина. Он привык к неожиданным вызовам, как и жена.

– Оленька, предупреди маму, пусть займется с Олежкой, когда пойдешь на работу, – вскочил с постели Дубровин. – Я побежал.

– А мне отгул дали – я не иду… Перекуси хоть, ведь опять на сутки…

Он чмокнул жену в щеку. Взглянул через ее плечо на кровать. Мальчишка спал. Он улыбался. «Видит веселый сон», – подумал Дубровин. Ольга быстро сбегала на кухню, вынесла бутерброд с сыром, завернула его в газету, сунула пакетик в карман мужу.

Внизу призывно сигналила машина.

– Бегу, бегу! – крикнул в окно Дубровин.

«Дождя вроде нету, – он выглянул в окно. – Плащ не надо одевать». Он вынул пистолет из кобуры, положил его в карман и заспешил к двери.

– Доброе утро, Коля! Ну, что там случилось? – спросил капитан, подходя к машине и открывая дверцу.

– Здравствуйте. Александр Ильич вызывает, – сказал шофер, и едва Дубровин уселся на сиденье, машина сразу же тронулась.

«Сейчас начнет ругать», – подумал Дубровин о Мартынове.

Но ему нравилась в Александре Ильиче именно его прямолинейность и то, что он с возрастом не научился обходить острые углы, и то, что всегда рубил в глаза правду-матку. А еще любил Дубровин Александра Ильича за то, что он не боялся оказывать людям доверие, предоставляя тем, из которых, как он считал, выйдет толк, полную инициативу в работе.

Уже во дворе Управления милиции, шагая по мокрому асфальту, Дубровин увидел: крайние два окна на втором этаже были открыты и на подоконнике сидели голуби. «Значит, Александр Ильич у себя», – подумал Дубровин. Окна были распахнуты в кабинете Мартынова в любую погоду – даже в дождь и снег.

Дубровин быстро взбежал по ступеням, постучался в дверь.

– Да-да, – донеслось из кабинета.

Капитан вошел, и ветром сильно прихлопнуло дверь. Две горлинки, сидевшие на большой люстре, вспорхнули и вылетели в открытые окна. В первый раз, когда Дубровин увидел горляшек в кабинете не только на окне, но и на люстре, он как-то смутился: ну какой же это начальник уголовного розыска города! Но потом он сам полюбил этих голубей и подсыпал им крошки на подоконник.

Против обыкновения Мартынов его ругать не стал, он только позвонил в гараж и все же выразил недовольство, что у многих оперработников нет дома телефонов.

– Это никуда не годится, – сказал он. – Сейчас мы заедем за Сашей Нестеровым, а потом в неотложку.

– Зачем? – спросил Дубровин.

– Ольховская умерла, – хмуро сказал Мартынов.