Текст книги "Звезда мореплавателя
(Магеллан)"

Автор книги: Владилен Травинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Поход

Мне трудно подобрать слова для описания Великого Южного моря. Это такое огромное море, что ум человеческий не способен вместить его. При попутном ветре, под всеми парусами, никуда не сворачивая с курса, нигде не задерживаясь, армада сто пять дней переплывала океан. Можно было сойти с ума при мысли о расстояниях, отделявших нас не только от родины, но и от людей, от земли.

Магеллан вел нас на север, потом на северо-запад. Лишь его способность понимать пространство и, подобно птицам, чувствовать правильное направление позволили армаде не затеряться в водяной пустыне. Он один разумел, куда мы идем, потому что компасы здесь мало помогали, а вид созвездий был дик и чужд. Командор учил кормчих делать поправки к показаниям компасов и объяснял направление движения. Многое пришлось нам пережить, пока каравеллы ползли от одного края океана к другому, но не об этом я вспоминаю в первую очередь. Голос Магеллана звучит у меня в ушах, то негромкий, раздумчивый, то страстный и ярый. Посреди пучин, в тягостные дни голода и болезней Магеллан доверился мне.

– Антонио, друг мой, – сказал он, проницательно улыбаясь. – Я долго присматривался к вам и убедился, что вы человек, на которого можно положиться… Он начался много лет назад, этот поход, Викорати. И он не окончится ни на Молукках, ни в Испании, может быть, будет длиться веками. Вам придется много узнать и понять заново, друг мои…

Я ждал рассказа о чем-то загадочном и таинственном, но вечер за вечером разворачивалась передо мной, как ковер персидской работы, жизнь командора.

…Он родился в 1480 году в родовом имении семьи Магелланов в глухой португальской области на границе с Галисией. Был старшим сыном в обедневшей, но гордой дворянской семье и по семейным традициям должен был готовиться к службе при королевском дворе.

– Мой род – один из самых замечательных, самых древних в Португалии, – говорил Магеллан. – Но и в старинных летописях Испании часто с почтением вспоминают Магелланов. Ведь из соседней Галисии началась реконкиста; отсюда пошла война с маврами до того, как появились Португалия, Кастилия и Арагон. Мои предки брали штурмом могучие города мавров и тем самым обрекали себя на забвение и бедность, потому что жизнь отливала из наших гор в эти города, туда передвинулись королевский двор и маршруты купцов, а нам оставалось прозябать на отшибе. О неблагодарность правящих, ты издавна тяготеешь над моим родом!

Однако древность и заслуги Магелланов перед королевством почитались еще достаточно, чтобы Фернандо де Магеллана, шестнадцатилетнего провинциального дворянина, взяли в Лиссабон ко двору и сделали пажом сестры короля Мануэла, вдовствующей королевы Леоноры.

– Если бы я остался при дворе, жизнь моя сложилась бы по-другому. Но при мне в июле 1497 года отправляли в Индию армаду Васко да Гамы. При мне через два года прискакал ко дворцу короля обросший человек на загнанной лошади и закричал, что он, работорговец Артуро Родригеш, охотясь за рабами в Африке, встретил возвращающуюся с победой армаду Васко да Гамы и, бросив все, примчался, чтобы первым сообщить об этом королю. 18 сентября 1499 года я, как паж, принимал участие в торжественной процессии экипажа армады и вместе со всеми пялил глаза на индийцев, мавров, на награбленную восточную роскошь, что выставил напоказ Васко да Гама. Я и мои сверстники словно обезумели и рвались в Индию.

В экспедицию Кабрала его не пустили. Магеллан работал при дворе в морском ведомстве, имел доступ к секретным картам и отчетам мореходов, хранящимся в комнате, куда доступ открывало только разрешение самого короля, и ведомство не желало лишаться умелого работника. Не попал он и во вторую экспедицию Васко да Гамы в 1502 году. Лишь в 1505 вырвался из многообещающих, но тесных для него стен королевского двора и отправился с армадой Франсишку д'Алмейды, первого португальского вице-короля Индии.

– Д'Алмейда в середине июля привел нас в Килоа, мавританский город в Африке. Он лежал на острове, большой каменный город с оштукатуренными домами в три-четыре этажа, виноградниками вокруг, полями сахарного тростника, садами, где созревали лимоны, апельсины, гранаты. Мы вломились туда, как стая волков. Д'Алмейда немедленно вызвал к себе Ибрагима, эмира Килоа. Понятно, эмир отказался явиться, прислал богатые дары, чтобы умилостивить д’Алмейду. Вице-король вызвал его вторично. Ибрагим, страшась, бежал из города, передав командование войсками Магомету Аргуну. Тогда д’Алмейда послал экипаж армады штурмовать непокорный Килоа. Я попал в один из двух штурмовых отрядов, возглавляемых сыном вице-короля, Лоренсо д’Алмейдой, полководцем, боготворимым нами, его сверстниками.

Аромат близкой славы и обогащения пропитывал наши умы. Мы дрались, словно герои древних, мы расшвыряли, будто пену, защитников Килоа. Не забудьте, Викорати, панцири оберегали нас от мавританских стрел, а от пуль португальских аркебузов мавров не спасали войлочные и деревянные нагрудники. Огнестрельного оружия они не имели. Город сделался прообразом преисподней. Все женщины опозорены, мужчины убиты, то, что могло гореть, горело, каменные строения ломались, и из обломков возводилась португальская крепость.

…Так говорил командор, и я слушал его с трепетом.

Вот почему он казался старше всех нас: бремя содеянного зла увеличило тяжесть его лет.

В Индии Магеллан подружился с Серрано, таким же португальским офицером, как и он. Это случилось 2 февраля 1509 года у города Диу. Флот португальцев столкнулся с египетско-веницианско-индийским, Д'Алмейде противостоял Мир-Хуссейн, мусульманский адмирал. У Мира-Хуссейна было триста судов с индийцами, черкесами-мамлюками из Египта, славянами из Далмации, венецианцами – солдатами упорными и умелыми. Незадолго до того мусульманский флот разбил армаду Лоренсо, сына д'Алмейды, в чьем отряде командор штурмовал Килоа. Лоренсо погиб, и д'Алмейда жаждал мести. У португальцев не набралось и тридцати кораблей. Поэтому они хотели кончить бой одним ударом, а именно: взятием вражеского флагмана и смертью Мира-Хуссейна. Д'Алмейда желал сам идти на абордаж. Совет капитанов с трудом отговорил его. В атаку на Мира-Хуссейна вышел корабль капитана Перейры «Сан-Эспириту». Первую волну абордажа вел Магеллан.

Он прорубался к седовласому адмиралу мусульман, спокойно взиравшему на сечу с возвышения, но лучшие воины ислама сомкнулись вокруг него. Панцирь Магеллана мяли грозные секиры и стремительные копья. Дробящие удары согнули пазы шлема, съехало забрало, обнажив лицо. Копья и стрелы сейчас же нацелились туда. «Держись, Фернандо!» – услышал тогда Магеллан. Теряя сознание, падая, он еще успел увидеть стройную фигуру португальца, вставшего над ним с мечом и щитом, и различил его голос: «Сюда! Ранен Магеллан! Я прикрываю!»

Это и был Франсиско Серрано.

– Он спас мне жизнь, Викорати, и стал моим другом. Хотя трудно представить столь разных людей, как мы. Серрано весел и разговорчив, легко обзаводится приятелями, горяч и порывист. Но не беспечен. Не безрассуден. Он умен и предприимчив, расчетлив и холоден, если нужно; жесток и настойчив, если требуется. Мы оба были дворяне и разорены, оба не умели и не желали пресмыкаться перед вышестоящими, предпочитая добывать славу и деньги в честном бою, а не по милости начальства. Нас не любили за это вице-короли. Даже после победы над Миром-Хуссейном, в которую наш с Серрано вклад не был последним, ни его, ни меня не наградили, не поблагодарили. Мы единственные осмеливались на советах оспаривать приказы вице-королей. И потому нас ставили на самые опасные места, давали наиболее сложные задания, а когда мы выходили победителями, замалчивали имена и в рапорты королю вписывали фамилии своих льстецов и любимчиков.

Мы подолгу беседовали с Серрано в перерывах между боями и походами. Его ум более гибок, чем мой, и легче смиряется с истиной, хотя я, мне кажется, лучше предвижу последствия своих действий и последовательней в них. Наши мысли перекликались. Серрано тоже сомневался в правильности того, в чем мы принимали участие… Да, нам было нелегко разобраться во всем. Зато вскоре мне представился случай вернуть Франсиско долг чести!

В Индию на смену д'Алмейде прибыл новый вице-король Аффонсу д'Альбукерки. Д'Алмейда не соглашался передавать ему власть. Начались распри. Магеллан и Серрано, утомленные войнами и интригами своих начальников, присоединились к армаде Диогу Лопиша де Секейры, будущего – четвертого! – вице-короля Индии. Она отплыла к Малакке, большому торговому городу малайцев. Секейра приказал вести себя в Малакке вежливо, мирно: он рассчитывал подзаработать на торговых сделках. Однако дурная слава португальцев докатилась и сюда. Ахмед, султан города, решил не ждать, пока португальцы подтянут силы. Ахмед предложил Секейре прислать к утру все его шлюпки на берег, дабы загрузить их пряностями – подарком султана. Жадный Секейра пренебрег предупреждениями Магеллана и Серрано, говоривших, что неспроста расщедрился Ахмед. Руководить погрузкой велено было Серрано. Неожиданно на его малый отряд бросились сотни малайских воинов, а десятки судов атаковали армаду. Магеллан на шлюпке с пятью матросами поспешил на берег, пробился к Серрано, вырвал его и остатки отряда из окружения[57]57
  Если это событие португальские источники объясняют только вероломством султана Ахмета и его советников-мавров, то одна дошедшая до наших дней малайская хроника сообщает другое. Португальцы с самого первого дня повели себя вызывающе по отношению к хозяевам. Пользуясь своим превосходством в вооружении, они стали оскорблять гостеприимных туземцев. Якобы португальцы купили у султана Малакки клочок земли размером со шкуру быка, но затем, разрезав шкуру на ремни, оцепили ими большой кусок побережья и принялись возводить мощную крепость. Это и привело к столкновению хозяев края с коварными пришельцами… Нет основания не верить малайской хронике, в то время как португальские источники сплошь и рядом оказываются тенденциозными и приукрашивают процесс завоевания богатого пряностями Востока. Как мы видим, спровоцированное португальцами первое столкновение с султаном Малакки имело конечной целью захват этого важного торгового центра, ключевого пункта на пути к Молуккским островам. Это и произошло в 1511 году, когда завоеватель и вице-король Индии, португалец Аффонсу д'Албукерки, преисполнивший «Европу восхищением, а Азию ужасом и трепетом», как сказал о нем летописец, завоевал Малакку.


[Закрыть].

Так Магеллан спас жизнь друга.

– Мы порешили, что с нас довольно, Антонио. Больше нам не хотелось убивать и умирать неизвестно за что. Мы устали от убийств, Викорати, и наши души жаждали доброй цели. Мы порешили, что я вернусь в Португалию посмотреть, что же принесли отечеству наши жертвы. Серрано пока останется в Азии, уклоняясь от битв, по возможности до моего возвращения.

Однако провидение не согласилось с нами. Оно сочло, что мне возвращаться рано. И в шестнадцати лигах от берега два корабля, на одном из которых находился я, налетели на рифы. Когда рассвело, мы увидели вдали маленькую отмель. На нее свезли оружие, деньги, ценности, часть пряностей, высадились экипажи.

Совет офицеров постановил: дворяне, забрав деньги и пряности, уходят на шлюпках к берегу. Дворян было четырнадцать, матросов больше ста, и они покорно выслушали приказ, привыкнув к беспрекословному повиновению. В глазах их я уловил страх и почти детскую растерянность: они опасались остаться на узкой песчаной отмели высотой в локоть без руководителя. Бывшие земледельцы, отученные от самостоятельных решений, панически боялись, что или море смоет их с отмели, или дворяне забудут прислать судно. Я вышел на середину и объявил, что остаюсь с матросами до прихода корабля. С отплывавших я взял клятву, что они нас не оставят.

Видел бы ты, Антонио, радость матросов! Я впервые ощутил, как нужно людям обладать вождем, как трогают внимание и забота, не купленные за деньги. Через двое суток за нами пришла каравелла. Удивительно, Антонио, насколько изменилось отношение ко мне всей португальской армии! Незначительный эпизод на отмели пробудил у солдат и матросов уважение к Магеллану. Это, конечно, не нравилось высшим офицерам…

Магеллан задумался, словно удивляясь сделанному открытию, и продолжал:

– Я вернулся в Индию, и нам с Серрано пришлось принять участие еще в одной битве. Теперь на Малакку, где я спас Франсиско, повел наступление сам вице-король д'Альбукерки. Не успели потухнуть пожары и остыть трупы на улицах побежденного города, как д'Альбукерки дал Серрано корабль и отправил на поиски Молуккских островов, А меня под видом купца на попутном китайском судне – разведывать пути Востока…

Почти три года странствовал Магеллан. На китайских джонках с глазами, нарисованными спереди, с четырехугольными парусами из разноцветных циновок, на остроносых малайских ладьях и на лодках островитян пробирался он на восток. Командор исчез из поля зрения португальцев и погрузился в пестрый островной мир[58]58
  Исследователи жизни и деятельности Магеллана называют «темный период» в биографии великого мореплавателя: 1511–1513 годы.
  Испанский историк XVI века Бартоломео Архенсола, автор «Истории завоевания Молуккских островов», пишет: «В то время Магеллан, проплыв шестьсот лиг (около 3000–3500 км) от побережья Малакки, находился на некоторых островах, откуда он переписывался с Серрао (Франсиско Серрано). Этот последний, весьма преуспев на Тернате (один из центральных Молуккских островов), писал своему другу и ему указывал на милости и богатства, которые он получил от Болейса (правителя острова Тернате), и звал его вернуться, чтобы присоединиться к нему».
  Другой испанский историк и путешественник XVI века, Овиедо, автор многотомной «Генеральной и натуральной истории Западной Индии», сообщает, что Магеллан, отправляясь в свое знаменитое плавание, оставил в архиве Индийского совета интересную рукопись, которая «содержала много замечаний, на основании виденного собственными глазами в Восточной Индии, на островах Молукках и Пряностей».
  Португальский путешественник по Востоку в 1600–1605 годах Педро Тексейра считал, что Магеллан в это время открыл… острое Новую Гвинею. Французский исследователь Ами писал в 1891 году по этому поводу: «Очень возможно, что они (острова, на которых жил Магеллан) соответствуют северному берегу Новой Гвинеи, открытие которой Тексейра позднее приписывал Магеллану».
  В книгах советских исследователей жизни и деятельности выдающегося мореплавателя можно прочесть следующее (К. Кунин, Магеллан (серия «ЖЗЛ», М., изд-во «Молодая гвардия», 1940, стр. 79–80): «Теперь нам приходится остановиться на самом темном, самом неясном периоде жизни Фернандо Магеллана… Что же делал он в последние годы своей индийской жизни?.. Итак, имеются только смутные и противоречивые сведения о том, что в 1511–1513 годах Магеллан странствовал по каким-то морям, лежащим на три с половиной тысячи километров (шестьсот лиг) к востоку от Малакки. Быть может, Магеллан был одним из тех разведчиков, которых Аффонсо д’Альбукерки посылал из Малакки на яванских, малайских и китайских кораблях и лодках, которые во время своих плаваний побывали на каких-то тропических островах Малайского архипелага.
  Возможно, что во время этих скитаний Фернандо Магеллан впервые задумался над проектом замечательного кругосветного плавания, ибо он видел, что чем дальше на восток, тем примитивнее становится жизнь, тем больше похожи туземцы на жителей стран, открытых Христофором Колумбом и его преемниками».
  Во вступительной статье к книге Антонио Пигафетты («Путешествие Магеллана», М., Географгиз, 1950, стр. 18) советский историк географических открытий Я. М. Свет пишет: «Серран высадился на острове Тернате, родине лучшей в мире гвоздики, и здесь надолго обосновался, сделавшись советником местного султана.
  С Серраном Магеллан состоял затем в переписке. Мы увидим дальше, что сведения, полученные Магелланом из Тернате, оказались для него далеко не бесполезными…
  Между тем на целых два года следы Магеллана теряются…
  Неизвестно, однако, побывал ли он в этих краях сам или собрал о них сведения, находясь в Малакке…» В книге, посвященной Магеллану (Я. М. Свет, Фернандо Магеллан, М., Географгиз, 1956, стр. 13), Свет пишет: «Далее следуют два „темных года“, неясный период в биографии великого мореплавателя. Но, по всей вероятности, за эти два года в жизни Магеллана произошли значительные события, оказавшие решающее влияние на всю его последующую деятельность».
  И наконец, в одной из лучших книг о Магеллане, принадлежащей перу хорошо известного советским читателям Стефана Цвейга (Стефан Цвейг, Подвиг Магеллана, М., Географгиз, 1956 г., стр. 55), можно прочесть верное и меткое определение той роли, которую сыграли в судьбе Магеллана и его друг Франсиско Серрано и те два или три последних «темных года» индийской службы знаменитого мореплавателя: «Вряд ли можно сомневаться, что именно Франсиско Серрано первый подал Магеллану мысль: не будет ли, ввиду расположения этих островов на крайнем востоке, разумнее направиться к ним по пути Колумба (то есть с запада), нежели по пути Васко да Гамы (с востока)?
  На чем порешили два названых брата, мы не знаем. Во всяком случае, у них, по-видимому, возник какой-то определенный план: после смерти Серрано среди его бумаг нашлось письмо Магеллана, в котором он таинственно обещает другу в скором времени прибыть в Тернате, к тому же „если не через Португалию, то иным путем“. Найти этот новый путь и стало заветным помыслом Магеллана».


[Закрыть].

– Со мной уже были Энрике и его жена. Судно, на котором я плыл, встретилось далеко в море с их лодкой; они умирали от истощения. Я упросил капитана, малайца, взять их на борт. Энрике с детства был членом тайного религиозного братства – их много на Востоке – и не имел права жениться. Горячая любовь заставила его нарушить запрет. Обоих ждала смерть, и они бежали в море. Возвращение на родину было для них невозможно, и молодожены просились ко мне в услужение. Энрике знал несколько азиатских языков; языкам обучало братство, готовя проповедников. Во многих переделках побывал он со мной, показав себя трудолюбивым и преданным слугой, помощником… И однажды я высадился на острове, показавшемся мне вначале материком из-за размеров. На западе он покрыт горами повыше тех, что ты видел, Антонио, в заливе Всех Святых. К востоку горы снижаются. По побережью живут малайцы, а внутри острова – темнокожие курчавые люди, очень похожие на негров. Они создают поля для посевов даже на крутых склонах гор, надстраивая здесь террасы из бревен и камней и засыпая их землей. При этом у них нет скота для пахоты, и работы выполняются вручную. Держат они полудиких свиней, а для забавы – попугаев и медведей, обитающих на деревьях…[59]59
  Здесь автор повести говорит об острове Новая Гвинея, беря за основу мнение португальца Педро Тексейры, согласно которому Магеллан в 1511–1513 годах якобы посетил северный берег Новой Гвинеи. Поскольку проблема «темного периода» в биографии великого мореплавателя еще не решена, будем считать это рабочей гипотезой автора. Считается, что первым у (северо-западных) берегов Новой Гвинеи, или «страны Папуа», как ее называли малайцы, побывал португалец Менезиш в 1526 году; в 1545 году испанец Ретес дал имя этому большому острову – Новая Гвинея – за сходство темнокожих и курчавых папуасов с африканцами из Гвинеи.


[Закрыть] Может быть, мы снова приплывем к нему уже с другой стороны планеты, хотя я не вижу конца океану.

Да, океану действительно не было конца. И безграничность его подавляла нас. Он был ровен и тих. Попутный ветер не покидал нас. Но исчезла рыба, сети подымались пустыми. Мы вновь перешли на скудную испанскую пищу. Корабли приближались к экватору, начиналась жара. Вода в бочках протухла, и мы пили ее, зажав нос.

Магеллан приказал вытащить на палубу оставшуюся муку и сушить ее, потому что она гнила и покрывалась испражнениями крыс. Зловоние исходило от муки и растекалось по судам. Матросы плевались и отказывались ее есть. Но вскоре о гнилой муке и протухшей воде вспоминали с вожделением: то и другое подходило к концу…

День мой начинался с уроков, даваемых Фернандо. Потом я подсаживался к патагонцу. С него давно сняли кандалы и относились как к члену экипажа. Магеллан лично следил, чтобы он получал двойную порцию еды, ибо аппетит туземца куда как превосходил обычный. Он мог зараз съесть ведро каши или целую свинью. Мы звали патагонца Хуаном, и он охотно откликался. Я составил небольшой словарик патагонского языка, Хуан выучил десятка два испанских слов, и мы начали понимать друг друга. Туземец показал себя смышленым человеком, вполне годным для переводчика.

Затем я садился за дневник и до вечера заносил в него подробности плавания. У меня, кроме того, появилась вторая рукопись, не предназначенная для чужих глаз. Туда записывался рассказ командора, окончание которого я услышал позже при особенных обстоятельствах.

Мы плыли, и чем дальше проникали в океан, тем бедственней делалось положение армады. Мука кончилась. Вода иссякала. Тропический зной обступил корабли, а люди получали воды на день по одной чарке, в которой раньше выдавалось вино. Выскребывались из трюма последние остатки круп и сушеных фруктов. Голод постоянно грыз наши внутренности.

Первым заболел патагонец Хуан. Он вдруг стих, слег и уже не встал. За ним пришла очередь европейцев. Распухали суставы, десны вздувались и кровоточили. Расшатывались зубы, языки прилипали к гортани. Матросы говорили, что это новая болезнь, вспыхивающая всегда среди экипажей, уходящих далеко в море[60]60
  Это была цинга (авитаминоз) – болезнь, развивающаяся в результате отсутствия в пище витамина С. Попытка победить этот извечный бич мореходов всех времен впервые была предпринята знаменитым английским мореплавателем Джемсом Куком, взявшим в трюмы корабля чернослив, квашеную капусту и пивные дрожжи, помогающие бороться с авитаминозом. Впрочем, итальянский путешественник Марко Поло сообщал, что еще в древности мореходы Востока, уходя на долгое время в море, растили в специальных кадках зеленый салат для борьбы с цингой.


[Закрыть]. Спасение от нее одно: высадка на берег. А берега не было, и никто не знал, когда он появится и появится ли вообще.

Да, экипаж армады переживал трагедию. Порции еды умещались на ладони. Норма воды снизилась до получарки. Рыбы не попадалось, да вскоре ни у кого не осталось сил забрасывать и вытягивать сети. Болезнью открытого моря болели все. Бред больных был однообразен: каждый просил пищи. Стало трудно ходить: ноги отекли, головы кружились.

Однажды Родригес вылез из трюма, держа в руке задушенную корабельную крысу. Вызывающе поглядывая по сторонам, он бросил ее в котелок, залил морской водой, сварил и съел целиком со шкуркой и потрохами, тщательно разгрызая косточки. Его пример заразил матросов. Началась охота за крысами. Какие ловушки и приманки выдумывали оголодавшие люди! Самые удачливые торговали тушками тварей, требуя за них деньги, за которые в Испании можно купить корову.

Но все имеет свои пределы. Крыс истребили. Мы стали есть древесные опилки, кипяченные в морской воде, сообщавшей им соленость. Потом принялись сдирать кожу с мачт, предохраняющую дерево от сырости и гниения. Кожа так задубела, что ее приходилось четыре-пять дней вымачивать в забортной воде, а потом печь на углях. Командор тоже ел кожу со снастей (вот когда я вспомнил его пророческие слова!).

Вскоре большинство экипажа передвигалось по палубе, опустившись на колени. И все-таки нам везло: ведь если бы сейчас налетел шторм, так часто бесновавшийся по ту сторону Патагонии, мы погибли бы немедленно, ибо некому было управлять парусами и ворочать рулем. Но ни одна буря не посетила нас.

Экипаж стоически нес свои тяготы. Он видел, что Магеллан вместе со всеми, что каждый третий день он отказывается от воды в пользу больных. Иногда лишь матросы позволяли себе спросить:

– Скоро ли, капитан-командир?

– Скоро, – отвечал Магеллан. – Скоро. Мужайтесь!

Двенадцать трупов отдали мы океану. У нотариуса, описывавшего их имущество, чтобы передать по возвращении родным, разжимались руки от слабости, и перо едва процарапывало бумагу.

С бессильной ненавистью вспоминал я бесстрастные лица купцов и приказчиков, сдававших продовольствие армаде. Я словно переводил взгляд с их увесистых подбородков на черные, запавшие, будто насквозь прожженные голодом щеки моих мертвых товарищей. Зависть и злоба короля Мануэла и его помощников вновь настигли нас посреди Океана Океанов. Если бы не мешки, где под тонким слоем зерна оказывался речной песок; если бы не бочки с солониной, две трети веса которых составлял вес камней, уложенных на дно; если бы не десятки иных бесчестных проделок поставщиков-недругов, армада, возможно, и не понесла бы таких потерь. Казалось, медленный смертельный яд истекал из опустевших трюмов: яд голода, умело разлитый врагами.

Командор сохранял ясность мыслей и гибкость членов, хотя и питался наравне с экипажем. Лишь в черной его бороде пробилась седина.

24 января 1521 года впередсмотрящий издал возглас: «Земля!»

Победа

Эта первая в океане земля обидела нас. Островок был просто скалой без воды и растений. Вскоре мы нашли вторую такую же скалу. Командор присвоил им название Несчастливых островов[61]61
  Этот первый островок, названный островом Сан-Пабло, был открыт 24 января. Вероятно, это был один из коралловых атоллов на восточной окраине архипелага Туамоту, расположенный под 14 25 ю. ш. 4 февраля под 11°20′ ю. ш. был открыт второй остров, в водах которого армада встретила множество акул. Его так и назвали островом Акул (Los Tibourones). Антонио Пигафетта называет эти два пустынных острова, отстоящих друг от друга на 200 лиг, Несчастливыми островами.


[Закрыть].

Все-таки они приободрили армаду. Океан, названный нами Тихим за исключительное спокойствие вод, по-видимому, кончался. Но мы рано радовались. Истек январь, пришла середина февраля, а океан не выпускал нас. В эти дни умерли Кока, помилованный Магелланом, и Молино, добровольный палач армады, 13 февраля командор собрал на «Тринидад» тех, кто мог стоять на ногах.

– По моим подсчетам Молукки близки, – объявил Магеллан, – Однако вокруг них владения португальцев. Армада ослаблена и истощена, она не сможет обороняться, если придется дать бой. Нам нужно найти место, где бы экипаж мог отдохнуть, оправиться от голода, отремонтировать корабли. Поэтому я поворачиваю армаду на север. Там должно быть много островов, Еще немного терпения! Мы у входа в Азию!

6 марта по курсу показались острова, заросшие лесом[62]62
  6 марта 1521 года флотилия Магеллана открыла остров Гуам – самый южный в архипелаге Марианских островов. Три встреченных им острова Магеллан вначале назвал Островами Латинских Парусов за сходство парусного оснащения лодок местных жителей со старинными латинскими парусами, хорошо известными европейцам. После трагических событий острова были названы (у Пигафетты) Островами воров, или Разбойничьими островами (islas de los Ladrones). С 1668 года в честь жены испанского короля Марии Австрийской они именуются Марианскими островами.


[Закрыть]. Моряки обнимали друг друга и восторженно молились. Белые, красные, черные лодки туземцев устремились к армаде. Высокие, голые, в шляпах из пальмовых листьев островитяне бесстрашно влезали на палубу. Поняв, что мы голодны, они протягивали свежую рыбу, кур, сахарный тростник. И тотчас обнаружилось, что эти люди не знают, что такое собственность. Туземцы с готовностью отдавали нам все, на что мы указывали рукой, но и сами брали без спроса что им вздумается. Командор с тревогой следил, как они хватали навигационные приборы, инструменты, одежду.

– Сеньор командор, – пожаловался растерянный Родригес, – туземцы утащили запасной парус и якорь.

– Ну и ну! – недоуменно произнес Магеллан. – Что за племя? Гнать их с палубы и больше на борт не пускать! Берег без разрешения не посещать!

Командор хотел запастись хотя бы водой. Но утром обнаружилось, что ночью островитяне отвязали и увели одну из двух сохранившихся шлюпок «Виктории».

Барбоза рассердился: шлюпками он дорожил. Взяв двадцать матросов, Барбоза высадился на берег искать пропавшее. Матросы начали стрелять из арбалетов. Лук, а тем более арбалет тут были совсем неизвестны: островитяне с изумлением хватались за стрелы, пронзавшие их тела. Преследуя туземцев, отряд дошел до деревни за мысом на берегу моря… В хижинах нашли парус и якорь, среди туземных лодок оказалась и наша шлюпка. Забрав их, подожгли деревню и отступили к армаде, отстреливаясь от смелых островитян, не перестававших бросать копья.

Лодки жителей островов, названных нами Разбойничьими, долго плыли следом за армадой. Мужчины кидали в каравеллы камнями, а женщины – быть может, жены убитых нами – рвали на себе волосы, протягивали руки к кораблям и причитали, словно бы жалуясь нам на нас же самих…

Еще восемь дней продвигалась армада и, наконец, увидела впереди сначала буруны, потом песчаную отмель, а затем тонкие стволы пальм над нею. Большой, полный жизни остров отворился армаде, щебетание птиц долетело оттуда. Сбоку лежал островок поменьше[63]63
  Это был остров Самар (Самаль у Пигафетты) – один из 7000 островов Филиппинского архипелага. Островок, на который высадилась команда, носил местное название Хумуну (совр. Хомонхон, или Мальхон). Магеллан дал ему другое имя – «Остров пресной воды с хорошими признаками». Первые острова архипелага, впрочем как и весь архипелаг, Магеллан назвал островами Святого Лазаря, в день которого они были открыты. Правда, это название так и не привилось впоследствии, и уже в 1543 году острова назвали в честь инфанта, а затем и короля Филиппа II – Филиппинскими.


[Закрыть].

Помня о только что полученном уроке, Магеллан из осторожности послал Хуана Серрано осмотреть маленький остров.

Остров был безлюден. Пресные родники били из почвы. Между деревьями порхали птицы. Люди Серрано припали к воде и пили так долго, что мы на борту начали беспокоиться. Но вот они появились из леса, бережно неся шлемы с родниковой водой для товарищей.

Прежде всего мы свезли на берег больных, положили их на мягкую траву, под навес из досок и листьев. Здоровые принялись охотиться за птицами. Командор запретил употреблять неизвестные плоды и ягоды, кроме знакомых ему по прежним путешествиям грибов и мучнистых яблок хлебного дерева.

Вскоре от большого острова в нашу сторону направились туземные лодки.

Командор распорядился, чтобы никто не смел разговаривать с местными жителями, опасаясь подвоха. Но островитяне, темнокожие люди, вели себя робко и приветливо. Магеллан подарил им бубенчики, гребешки, куски ткани, зеркальце, а они поднесли кувшин пальмового вина, кокосовые орехи и бананы. Покачивая головой и прищелкивая языком, осмотрели больных, перекинулись парой слов и быстро наловили для армады свежей рыбы.

На следующий день около нашего островка крутились новые лодки туземцев со свежей пищей и вином. Мы щедро платили им. Силы мореходов восстанавливались с чудодейственной быстротой.

Наконец Магеллан собрал всю армаду – поздоровевших и повеселевших матросов.

– Соратники и друзья! – величественно произнес он. – Вы совершили открытие, которое перевернет мир. С редкостным мужеством и силой духа переносили вы голод, болезни, штормы, смерть товарищей, подавляли страх и отчаяние. Я горд, что возглавляю воинов, превзошедших древних героев. Грек Ясон проплыл всего только от берегов Греции до Кавказа, Одиссей – из Трои в Пелопоннес, и о них пели песни и слагали легенды. Армада преодолела расстояние в тысячи раз большее. Я благодарю всех вас и клянусь, что вы достойны бессмертной славы. Мы в Азии! Молукки близко!

Из рядов выступил Родригес.

– Сеньор капитан-командир, – пробасил он, – матросы думают, что, если бы не вы, нам ни за что не удалось бы найти пролив и переплыть этот океан. Матросы говорят, что вы лучший на свете из всех мореходов и что с вами мы поплывем хоть к черту на рога. Команда благодарит вас, командор, – Родригес низко пригнул свою бычью шею и коснулся пальцами земли.

– Спасибо! – Магеллан склонил голову в ответ. – А теперь слушайте приказ. Армада войдет в глубь этого архипелага и найдет гавань, чтобы стать на ремонт. Запрещаю забирать что-либо у туземцев, а также принимать золото в обмен на наши товары. Пусть островитяне видят, что мы ценим свои товары выше[64]64
  Подобная практика, имевшая целью сохранить в цене «товары для туземцев» – стеклярус, материи и прочие побрякушки – и извлечь максимальные прибыли в тех районах земного шара, где истинная стоимость золота была неизвестна или занижена по сравнению с Европой (Центральная и Южная Америка, Африка, Южная и Юго-Восточная Азия), широко вводилась в жизнь мореплавателями эпохи великих географических открытий. Антонио Пигафетта пишет: «Капитан-генерал отказывался от большого количества золота, так как среди нас находились такие, которые готовы были отдать все, что у них было, за небольшое количество золота и тем самым могли бы погубить навсегда нашу торговлю». И даже спустя 250 лет английский мореплаватель Джемс Кук во время своего первого плавания в Южных морях сурово наказывает матросов на Таити за нарушение «торговой инструкции», когда на местный гаитянский рынок было выброшено большое количество железа. Жюль Верн во втором томе своей «Истории великих путешествий» пишет об этом случае следующее: «То было серьезное преступление, и его последствия могли оказаться гибельными для экспедиции. Рынок внезапно оказался наводненным этим предназначенным для обмена товаром, приобрести который туземцы страстно жаждали, и приходилось опасаться, что теперь островитяне повысят свои требования. Одного из воров (матрос из эскадры Кука) обнаружили, но у него нашли только семьдесят гвоздей; и… ему отпустили двадцать четыре удара палками».


[Закрыть].

– Сеньор капитан-командир, – спросил Родригес. – Ну, доберемся мы до Молукк, набьем трюмы этими проклятыми пряностями, а дальше куда? Неужели обратно к проливу через дьявольский океан?..

В полной тишине Магеллан гордо вскинул голову:

– Нет, матросы, в нашем походе армада будет двигаться только вперед. Она вышла из Испании на запад, она вернется туда с востока. Мы совершим кругосветное плавание, друзья!

Начался триумф Магеллана. Мы шли от острова к острову, и вожди племен и раджи покорялись армаде. Командор, наделенный великой хитростью и умом, вступал с ними в разные отношения. Он просил, требовал, покупал, брал силой, где мог. От имени короля Испании командор вступал во владения островами, их жителей он обращал в христианство, и на самых высоких местах мы ставили кресты. Корабли двигались к острову и городу Себу, наибольшему и наибогатейшему в тех краях, с хорошей гаванью и излишками продовольствия. Небольшие селения, встречавшиеся нам, были бедны, их раджи с трудом отыскивали, чем накормить экипаж.

Суда проплывали мимо зеленых кущ, где скрипучими голосами перекликались попугаи, носились бабочки величиной с ладонь, высовывались между листьев кривляющиеся мордочки обезьян.

Живут здесь на сваях прямо над водой. Сваи поддерживают помост, а на помосте стоят хижины, толкутся люди, домашние животные, играют дети. Под помостом – лодки. На островах знали малайский язык, Энрике беседовал с жителями.

Один местный властитель пригласил меня и Барбозу на обед. Командор разрешил визит. Как и большинство здешних мужчин, властитель был среднего роста, желтокож, татуирован. Он красочно оделся. Его иссиня-черные волосы локонами спадали на плечи. Расшитый золотом шелковый платок обертывал голову, в ушах висели длинные золотые серьги. Грудь была обнажена, а с пояса до колен наброшен хлопчатобумажный покров с шелковыми узорами. Он был надушен росным ладаном. На боку кинжал с золотой рукоятью, ножны из инкрустированного дерева. На каждом зубе властителя виднелись три золотые крапинки[65]65
  Обычай золотить или инкрустировать золотом зубы с глубокой древности и до сих пор бытует у многих племен Юго-Восточной Азии. Об этом сообщал в свое время Марко Поло, он даже посетил во время своих странствий страну Зердендан – «золотозубую».


[Закрыть].

Посуда, из которой мы ели, тоже оказалась золотой. Принесли блюдо со свининой и кувшин вина. Когда властитель брал чашу, он простирал ко мне другую руку, потом сжимал ее и резко подносил кулак к моему носу. В первый раз я схватился за оружие. Но оказалось, что это был дружеский жест, заменяющий тост. Я тоже стал совать кулак под нос властителю, и хозяин проявил удовлетворение.

Я пил мало, беседуя с хозяевами и записывая слова, которые они говорили, когда я указывал на ту или иную вещь. Зато Барбоза, проворчав, что наконец-то, мол, удастся выпить вдосталь, приналег на вино, тыча кулак сыну властителя, и к вечеру оба они, охмелев, дремали обнявшись…

Магеллан не упускал случая показать туземцам мощь армады. Подходя к селениям, мы обычно давали залп из бомбард. Командор порой велел какому-нибудь матросу облачиться в панцирь и предлагал туземным воинам сколько угодно пускать в него стрелы, разить копьями и мечами. Воины со страхом говорили, что в такой одежде один человек может справиться с сотней. Командор отвечал, что так оно и есть, и многозначительно добавлял, что на каждом его корабле по двести панцирных солдат.

Город Себу проступил сквозь теплый туман на рассвете. Дворцы из бамбука, с загнутыми краями крыш и разноцветными окнами стояли на сваях и на берегу. Они отражались в воде, мы словно бы видели второй город, перевернутый вниз головой. Армада дала двойной залп и подняла флаги, приветствуя раджу Хумабона, правителя Себу. Он был чарующе красив, этот город, и его гавань, заполненная парусами. Но будь проклят тот день и час, когда мы вошли в нее.

Поначалу раджа встретил нас холодно. Однако арабские купцы спешно объяснили ему, кто такие европейцы, рассказали об участи Малакки и посоветовали не раздражать армаду. Когда же посол командора с переводчиком Энрике посетили дворец властителя Себу и пояснили, что мы не португальцы, взявшие Малакку, а подданные куда более сильного государства – Испании, и что Магеллан ничего не требует от раджи, кроме торговли и помощи в ремонте со щедрой оплатой за нее, – раджа пожелал говорить с командором. Хумабон сообразил, что столь грозного для них всех гостя не худо бы заиметь в союзники, – и объятия Себу раскрылись для нас.

Раджа и его приближенные то приезжали на суда, то звали командора во дворец. Наше вооружение вызвало у них уважение, исполненное страха. По целым дням, бывало, продолжались их беседы. Командор рассказывал об Испании, поведал о нашем великом пути, о том, как мы нашли пролив, пересекли океан и как в скором времени собираемся вернуться домой, обогнув землю. Хумабон восхищался стойкостью экипажа и прозорливостью капитана-командира.

Иногда командор устраивал турниры на берегу, и тысячи жителей Себу сбегались посмотреть их, Раджа проникся таким уважением к командору, почтением и страхом перед могуществом европейцев, что сам пожелал обратиться в христианство и стать подданным короля Испании, соглашаясь платить дань.

Магеллан обнял раджу.

– Властитель Себу! – переводил его речь Энрике. – Ты умный человек и будешь награжден за это. Мы вознесем тебя высоко, раджа, поставим над иными властителями и сообща укрепим и усилим эту страну. Твои враги будут наши враги, наши – твои. Однако подумай хорошенько, Хумабон. Я не выманивал твоего предложения обманом, не вынуждал к нему силой. Помни: раз данное слово нарушено быть не может. Посоветуйся с вельможами, с вассалами, что скажут они. И ответь завтра.

Завтра, 14 апреля 1521 года, на центральной площади Себу состоялись торжества. Сорок мореходов несли королевское знамя. Раджа встал с кресла, крытого красным и фиолетовым бархатом, обнял Магеллана, усадил рядом с собой в такое же кресло. Офицеры сели на взбитые подушки, остальные на циновки.

– Я и мой народ желаем стать христианами и вассалами короля Испании, – заявил раджа.

Он сказал затем, что просит оставить в городе двух священников для наставления народа в новой вере.

– Оставлю, – обещал Магеллан. – Хумабону подарю также полный испанский панцирь. Но и он пусть пошлет с нами двоих детей своих ближайших вассалов, дабы они увидели Европу и обучились языку.

Посреди площади воздвигали высокий крест. Командор кратко повторил основные истины веры и перечислил необходимые обряды. Потом лично повел властителя Себу к крещению. Раджу окрестили доном Карлом в честь императора; его сына-наследника – доном Фернандо – по имени брата императора; командующего армией – тоже доном Фернандо по имени нашего капитана-командира. Более пятисот человек – весь двор Хумабона – получили крещение. Непрерывно гремели пушечные салюты армады; вздрагивая от их грохота, островитяне припадали к кресту.