Текст книги "Звезда мореплавателя
(Магеллан)"

Автор книги: Владилен Травинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Сейчас, вспоминая себя в те дни, я смеюсь над собственной наивностью. Человеку не дано знать будущего, лишь поэтому он дает волю чувствам.

Со мной шел и расспрашивал обо всем Фернандо. Я передал ему то, что знал про эти острова из книг и рассказов бывалых людей. Острова были известны еще древним. Называли их Счастливыми, потому что люди, жившие здесь, не знали нужды, голода, войн. Потом про острова в Европе забыли на целую тысячу лет. Два века назад итальянцы натолкнулись на них, но вскоре вновь забыли. Наконец в 1402 году француз Бетанкур[28]28
  Жан де Бетанкур – французский авантюрист и мореход из Нормандии, в 1402–1405 годах основал одну из первых европейских колоний на Канарских островах (она просуществовала 15 лет) и принял титул «короля Канарских островов». Фактически же острова подчинялись кастильской короне, и в 1480 году по Толедскому договору между Испанией и Португалией они окончательно были закреплены за Испанией.


[Закрыть]каким-то образом доплыл сюда, завоевал часть архипелага и основал здесь свою сеньорию. Она переходила из рук в руки, расширялась, и в 1477 году их высочество королева кастильская Изабелла окончательно прибрала сеньорию к своим рукам. Испанцы, высадившись впервые, услышали в лесу лай собак. А тогда ходила по Европе легенда, что на островах запада живут люди с песьими головами: вот и назвали острова Канарскими, то есть Собачьими.

В действительности здесь издавна жило племя гуанчей[29]29
  Гуанчи – светлокожие и голубоглазые жители Канарских островов, попавшие на Канарские острова из Европы во время великого переселения народов в начале нашей эры. До них здесь, вероятно, обитал малорослый и темнокожий народ, прибывший на острова с Африканского континента еще в глубокой древности; кроме того, до гуанчей на островах существовали поселения древних финикийцев и карфагенян. Гуанчи были полностью истреблены испанскими колонизаторами в XV–XVI веках.


[Закрыть] – потомки тех, кого издавна звали счастливыми: мудрое, доброе, честное племя. Они почти не носили одежды (зачем она в том благодатном климате!), а уж тем более не знали о панцирях, а копья имели с деревянными или каменными наконечниками. Но гуанчи упорно воевали с пришельцами. Королеве Изабелле пришлось послать сюда отряд воинов, закованных в металл. И рыцари победили туземцев и их собак, чьи голоса слышали первые поселенцы.

– Значит, наши победили этих гуанчей? – удовлетворенно сказал Фернандо. – А вот собак – зря, я собак люблю. – Но потом вздохнул и добавил: – Жалко их, гуанчей. Они любили собак, значит, добрые были, хорошие люди…

В этот момент меня окликнули. Я увидел пышно одетую группу испанских дворян, догонявшую нас, и остановился. Впереди шел Хуан де Картахена, капитан «Сан-Антонио», королевский инспектор армады, имеющий право контролировать распоряжения командора. Он был высокого роста, широкоплеч, с короткой щегольской бородкой и холеными усами на французский манер. Его крупная, массивная голова уверенно и горделиво сидела на мускулистой шее. На нем был короткий шелковый плащ, отороченный серебряной вышивкой, с пышными вокруг ворота белыми кружевами. Под плащом роскошный фиолетовый камзол. На ногах красные штаны, испанские короткие сапоги желтого цвета, с многогранными раструбами.

За ним шли Гаспар де Кесада, капитан «Консепсиона», и Луис де Мендоса, капитан «Виктории», одетые столь же великолепно и изысканно, окруженные десятком расфранченных слуг. Ближе к Кесаде держался его личный телохранитель Луис де Молино – молодой человек из разорившейся дворянской семьи, чванливый молодец с наглым выражением глаз и брезгливо изогнутыми губами.

Я поклонился, испанцы вежливо ответили мне тем же.

– Сеньор Викорати, вы человек, не являющийся подданным его величества короля Испании, – начал Хуан де Картахена. – По возвращении в Европу ваш рассказ о плавании армады получит немалый вес. Не соблаговолите ли вы высказать ваше мнение о начале плавания и о порядках, установленных сеньором Магелланом?

В те немногие мгновения, что я собирался с мыслями, царило напряженное молчание.

– Благодарю вас за высокую оценку моего скромного мнения, сеньор Картахена, – ответил я. – Я неопытный мореход, впервые участвую в большом плавании и не знаком с корабельными порядками. Может быть, поэтому распоряжения сеньора Магеллана показались мне естественными…

– Естественными! – воскликнул Кесада. – Мы, благородные дворяне его величества, должны каждый вечер унижаться перед чужеземцем, желать ему доброго плавания, а он в ответ цедит два-три слова, будто бы отдает на ночь приказания слугам!

– В обычае мореплавателей собирать совет капитанов для решения важнейших вопросов, – вступил в разговор Мендоса. – А о чем он с нами советуется? О пустяках: нет ли больных на судах, да как их быстрее вылечить и тому подобное! Мы не знаем даже, куда мы плывем, в какую бездну увлекает нас самоуверенный португалец!

– Матросы говорят между собой, что все мы пропадем в этом бесцельном и зловещем походе, – немного гнусавя, сказал Молино. – Магеллан никому не верит, и ему не верит никто. Все ждут ужасных событий…

– Желаю вам здоровья и бодрости в нелегкие дни, предстоящие нам, – быстро прервал его Картахена, недовольно нахмурив брови.

«Так вот оно что! – думал я, глядя им вслед. – Вот о какой грозе говорил командор! Нашу пеструю команду, половина которой никогда не бывала в море, пугают разными страшными слухами не только португальские агенты, но и сами капитаны кораблей. А командор ничего не опровергает, он молчит и молчит, и от этого слухи кажутся еще достоверней. Что же будет? Неужели поход рухнет, едва начавшись?»

Фернандо, отскочивший при виде знатных господ, уже опять переминался около меня с ноги на ногу.

– Матросы говорили: сеньор Картахена ругает в открытую командора всякими нехорошими словами, – сказал Фернандо.

…К вечеру командор пригласил меня в свою каюту.

– Сеньор Викорати, – сказал он, – я знаю, вы ведете дневник плавания. Такие дневники ведут еще несколько человек, в том числе и я[30]30
  Действительно, помимо Антонио Пигафетты, или, как его назвал в повести автор, – Антонио Викорати, в эскадре было несколько человек, не считая самого Магеллана, которые вели дневники и записи. Известны шканцевый журнал помощника штурмана с флагманского судна «Тринидад» Франсиско Альбы; «Рутейру» (путеводитель), составленный неизвестным генуэзским кормчим, участником плавания Магеллана; записки неизвестного португальского моряка, также участника экспедиции к Молуккам. Что касается наиболее ценных документов – дневников самого Магеллана, который вел их вплоть до последнего дня, – они не сохранились, исчезнув при загадочных обстоятельствах. Очевидно, их уничтожили после плавания или во время плавания оставшиеся в живых противники Магеллана, например Эль-Кано – помилованный Магелланом участник испанского мятежа в бухте Сан-Хулиан, которому выпала честь завершать кругосветное плавание после смерти самого инициатора экспедиции. Как бы то ни было, они исчезли бесследно, лишив современников и потомков самого ценного документа о первом беспримерном плавании вокруг света.


[Закрыть]. Однако всех нас, подданных его величества, легко заподозрить в неискренности, Я хочу, чтобы ваши записи были полны и подробны, а поэтому предоставляю вам право присутствовать на советах капитанов армады. Первый совет в вашем присутствии начнется с минуты на минуту: шлюпки с капитанами, с кормчими уже подходят.

Отбили одну склянку, и совет был в сборе. В каюте сразу стало тесно. Прибыл и капитан нашего самого маленького судна – «Сант-Яго», португалец Хуан Серрано[31]31
  Хуан Серрано (Жуан, или Жоао, Серрао) – брат друга и соратника Магеллана Франсиско Серрано, оставшегося жить на Молуккских островах.


[Закрыть], с которым я еще не был знаком.

– Капитаны! – начал Магеллан, – Как вы знаете, от Канарских островов есть два пути. Один, открытый Колумбом, – испанский путь: напрямик к островам Карибского моря, а потом мимо них и материка спускаться на юг. Другой, открытый Кабралом[32]32
  Педру Альвариш Кабрал (ок. 1480 – ок. 1526) – португальский мореплаватель; в 1500 году во время плавания к мысу Доброй Надежды был отнесен Южно-экваториальным течением на запад и открыл Бразилию в районе нынешнего Порту-Сегуру (бразильский штаг Байя). Вновь открытую землю он присоединил к португальской короне и назвал ее Землей Санта-Крус (Святого Креста). Таким образом, несмотря на задержку у южноамериканских берегов, Кабралу удалось, используя пассаты, открыть более удобный и скорый для парусных судов путь к мысу Доброй Надежды и вокруг Африки. С тех пор его трассой стали ходить португальские эскадры в Индию.


[Закрыть] и используемый португальцами для плавания в Бразилию: спуститься на юг вдоль Африки, а затем повернуть на запад и пересечь океан в самом узком месте. Какой изберем мы? Ваше мнение, капитаны?

– Предлагаю идти испанской дорогой, – сказал Кесада. – Мы все время будем вблизи своей территории, и, если что-нибудь случится, сможем искать помощи и защиты у испанских поселенцев.

– Хороша будет помощь, если у нас отберут корабли или переманят половину команды в какую-нибудь экспедицию за – золотом, – живо возразил Серрано. – Кому не известно, сколь буйны и своенравны ваши поселенцы и как они не исполняют приказы даже самого короля!

– Капитан Хуан де Серрано, – высокомерно проговорил Картахена, – ушам испанцев не подобает слушать хулу на их соотечественников. Тем более из уст португальца. Мы – испанская армада и должны следовать испанскими маршрутами – это вопрос чести…

– Да! – энергично подтвердили Кесада и Мендоса.

– Я выслушал вас, капитаны, – с расстановкой выговорил Магеллан. – Мое решение таково: мы пойдем португальским путем.

– Если вы не считаетесь с мнением большинства совета, – с недоброй улыбкой вымолвил, вставая, Картахена, – то соблаговолите, наконец, изъяснить хотя бы нам, капитанам, куда мы идем?

– Мы идем туда, куда нас послал король, – ответил командор.

– Да, – повысил голос Картахена, – его величество отправил армаду на Молукки. А вы уводите ее в противоположную сторону. В ваш этот самый… – Картахена покрутил в воздухе ладонью, – …пролив верят лишь неразумные.

– Надеюсь, вы не имеете в виду его величество Карла V и его преосвященство Фонсеку? – холодно спросил командор. И, воспользовавшись заминкой опешившего дворянина, сообразившего, что действительно в дураки попадает король, громко сказал: – Шлюпки капитанам!

– Командор, – спросил я, когда мы остались наедине. – Я не сомневаюсь в правильности вашего решения, но, чтобы мне разобраться в происходящем, скажите: почему вы выбрали именно португальский путь? Неужели потому только, что вы португалец?

– Не потому, отнюдь. Есть много причин, Антонио, о которых я не буду говорить, так как они касаются интересов Испании и Португалии. – Голос его звучал задумчиво, нотки усталости пробивались в нем. – Я не буду скрывать от вас, да этого уже и не скрыть, – я не могу полагаться на испанских офицеров, в руках которых три корабля из пяти. Они ненавидят меня. В открытом море матросов взбунтовать нелегко, но если бы им удалось связаться с испанскими колонистами из Нового Света, они, не думая долго, убили бы меня, справедливо полагая, что король не слишком разгневается по поводу смерти иноземца…

Командор говорил грустные истины, однако же радость наполняла мою душу: мне доверяли, меня допускали к тайному и запретному!

– А зачем им это нужно капитан-командир? Что бы они делали потом?

– Власть, Викорати, власть и слава – вот к чему стремятся их кичливые сердца. Слова о том, что они не верят в пролив, – пустые слова, Викорати, нужные им для возбуждения недовольства в команде. Они думают только о корысти, они думают, что сами, без меня откроют пролив, проберутся к пряностям, прославятся и разбогатеют. Если не удастся, они в неудаче обвинят мертвого Магеллана. Но я знаю, как все будет обстоять после моей гибели. Они сразу же перессорятся между собой и станут поодиночке ползать вдоль материка. Скорее всего корабли потонут, а команды погибнут: надменные рыцари – плохие навигаторы, я знаю. Оставшиеся в живых нагородят в оправдание столько небылиц, что сотню лет никто не решится двинуться по этому пути. Я не могу допустить подобное. Мой долг повелевает мне держать армаду в едином строю. Только плечом к плечу, только слив воедино усилия всех, можно совершить то, что нам надлежит…

Огни на мачтах

Наутро герольд объявил об отплытии. Капитан-командир приказывал всем капитанам вести тщательный учет провизии, каждые две недели лично проверять, сколько ее и в каком она состоянии. Самую лучшую еду удвоенными порциями выдавать больным. Выручать друг друга, в беде не оставлять.

Вначале мы держались неподалеку от африканского берега. Он был плоский, бурый, и раскаленное дыхание Большой пустыни доносилось оттуда. Отрываясь от своих записей, я вспоминал, как пугал этот берег португальских мореходов. Им казалось, что они вступают в область смерти и пепла, И когда на их пути встал мыс Бохадор, выжженный, растрескавшийся, то ни приказы принца Генриха, ни золото не могли заставить моряков двигаться дальше. Страх остановил армады. Положение спас оруженосец из свиты принца по имени Жил Эанниш. Он, боясь потерять милость своего господина, решился на этот подвиг. На крошечном судне Эанниш обогнул мыс Бохадор[33]33
  Мыс Бохадор – мыс на западном побережье Африки (в районе Испанской Сахары). В средние века, вплоть до его открытия в 1434 году, считался «западным краем земли», или «мысом западного конца света». У португальцев даже существовала поговорка: «Кто мыс Бохадор обогнет, тот назад не придет!» По мнению средневековых мореходов, восходящему еще к античному времени, на пустынных и безлюдных берегах мыса царит невыносимая, все усиливающаяся по мере продвижения к югу жара, сжигающая все живое.


[Закрыть]. Букет цветов, вывезенный им из-за мыса, ободрил капитанов: значит, там есть жизнь, можно двигаться к югу. Король посвятил Эанниша в рыцари, возвел в благородное сословие, удостоил других почестей и богатых даров…[34]34
  Жил Эанниш – щитоносец из свиты принца Генриха Мореплавателя, совершивший две попытки (в 1433 и 1434 годах) обогнуть «таинственный и ужасный» мыс Бохадор (Божадор, Боядор – португ.). Последняя из них, предпринятая под сильным давлением инфанта Генриха, закончилась победой.


[Закрыть]

Ныне совсем не то. Серые крепости португальцев поднялись вдоль африканского побережья. Отсюда они вывозили рабов…

По мере движения на юг становилось все жарче. Солнце, выныривая из океана, начинало палить с раннего утра. Диск его взбирался выше, выше и жег сильнее, сильнее… К середине дня солнце будто наваливалось на наши плечи расплавленным давящим грузом. Лучи как кнутом хлестали по телу. Воздух уподоблялся горячей смоле, стекающей в грудь. Цепи, якоря, пушки обжигали руки. Дневная вахта казалась пыткой. Каждый старался укрыться в тень от борта.

Морская вода, зачерпнутая ведрами, не освежала. Купаться же в море было нельзя: за кораблем неотрывно плыли стаи акул. Вечером, когда свежело, матросы развлекались их ловлей, На толстый крюк накалывали кусок солонины и бросали, привязав веревку, за борт. Ближайшая акула его заглатывала, И ее с шумом и хохотом вытягивали на палубу. Длинные, в два человеческих роста, заостренные тела морских хищниц бились у борта, широко разевая пасть, в которую могло бы влезть самое большое ядро бомбарды. Их маленькие зеленые глаза на плоской, как лепешка, голове вылезали, хвост всполошенными ударами разил вокруг. Твари эти удивительно живучи: они пытались кусаться даже после того, как головы были отделены от туловищ. Кожа акул по твердости не уступает доске из мореного дуба: копья от нее отскакивали, приходилось работать топором. Но акулье мясо невкусное, и матросы скоро бросили эту забаву.

Недолго довелось нам проклинать жалящее солнце на безоблачном небе. Вскоре мы с тоской вспоминали о нем. Началась полоса осенних дождей и штормов.

Как-то вечером Магеллан стоял на носовой надстройке, тревожно всматриваясь в даль. К нему присоединился Барбоза, и они вполголоса заговорили.

Я тоже смотрел вдаль. Взору открывалось обычное. Далекая линия берега и остывшее, почерневшее у горизонта небо над слабо мерцающей водной гладью – там закатывалось солнце. Внезапно командор обернулся и громко скомандовал:

– Боцман, всех наверх! Паруса долой! Курс в океан, подальше от берега! Идет шторм!

И сразу, словно в ожидании этого приказа, донесся первый порыв влажного ветра. Лицо океана сморщилось от мелких, тотчас же родившихся волн. А черная кайма у горизонта вдруг двинулась на нас, напрочь задергивая небо непроницаемым пологом низких туч.

Потемнело. Глухой протяжный грохот возник в воздухе. В быстро наступающей темноте я скорее угадал, чем увидел, исполинские валы, катящиеся к армаде правильным строем, словно все горы на свете ожили, построились ряд за рядом и спешили нас раздавить. Грохот грома раздался над моей головой. Сокрушительный ветер ударил по кораблю. Каравелла вздрогнула и качнулась. Не успела она оправиться, как водяная башня поднялась перед ее носом…

Я потому так подробно пишу, что это был мой первый океанский шторм, а первое всегда памятней. Уцепившись за мачту, я в ужасе молился. Где уж было смеяться над матросскими суевериями: чудилось, никто, ничто, кроме провидения, не спасет нас от океана, вставшего на дыбы, и неба, разбитого на куски сотнями молний. Такими ничтожными, такими беспомощными представлялись люди с их руками, хрупкими костями, слабыми мышцами и каравеллы, малые деревянные посудины из тонких досок.

Ко мне, держась за веревки, протянутые между мачтами и бортами, чтобы не упасть от качки и не быть смытым в воду, подобрался Барбоза.

– Командор приказал: на палубе только вахтенные! – крикнул он мне в ухо.

Я кое-как доплелся до каюты, привязался к койке и попытался уснуть. Не тут-то было! Меня бросало из стороны в сторону.

Среди ночи в каюту ввалился Барбоза. Вода стекала с него, как с акулы, когда ее вздергивали на крюке. Широко расставив ноги, он стащил с себя одежду, выжал, прикрутил к спинке койки и полез в сундук за сухой курткой. Переодевшись, Барбоза с ухмылкой осмотрел мое крепление, потрогал завязки.

– Член экипажа армады обязан знать морские узлы, – объявил он и ловко перетянул веревку как-то гораздо удобней. – А вы неплохо выглядите, сеньор негоциант. Некоторая бледность вам даже к лицу, женщины бы ее оценили.

Я представил, что бы могла подумать моя дама, увидев меня в подобном положении – мокрого, лохматого, грязного, – и невольно улыбнулся. Удивительно, как юмор успокаивает и облегчает: через минуту я уже крепко спал.

Утром слегка посветлело. Ветер не стихал, волны не уменьшались. Крутые хлесткие валы из глубин океана неслись нам навстречу и зло стряхивали свои пенные шапки на палубы каравелл. Но «Тринидад», как молодой упрямый бычок, вскидывая, словно гриву, вновь поднятые паруса, бодро взлетал на очередную волну, разбрасывая пену, будто отфыркиваясь, скользил вниз по ее склону и опять полз наверх. Сквозь косой дождь мелькали на водных кручах четыре остальных корабля, они шли шеренгой, и даже «Сант-Яго» не выпадал из нее.

Меня слегка мутило, но вчерашний ужас прошел. Теперь я думал не о провидении, а об умелости человеческих рук, глубине ума, твердости сердец, научившихся перечить океану и не поддаваться ему, даже когда он в неистовстве.

Так началась наша двухмесячная страда. Не переставая, лили дожди. Нежданные шквалы рвали паруса. Штормы, то ослабевая, то нарастая, сменяли друг друга. Неделями мы не видели солнца. Беспрестанная качка выматывала силы. Лавирование среди волн при противном ветре требовало неустанной внимательности кормчих и постоянной физической напряженности матросов. По нескольку раз в течение часа приходилось менять курс, ставить, убирать или перекидывать паруса от борта к борту – причем всегда внезапно, бегом, дорожа мгновением, ибо каждое могло быть роковым. И так день за днем, ночь за ночью, среди свиста, гула и рева на пляшущей палубе, на гнущихся мачтах, где ветер затыкает рот и вода заливает ноздри.

Редко удавалось сварить еду. Мы ели сырую солонину, от которой растрескивался язык, и клейкое месиво вместо лепешек, если кто-нибудь ухитрялся его изготовить. Вечно мокрую кожу разъедала морская соль. Спали урывками, и многие не могли, проснувшись, встать на ноги из-за судорог, одолевавших измученные конечности. В придачу потекли палубы, крытые, как оказалось, гнилыми изнутри досками, – о, взятки агентов короля Мануэла! Часть провизии испортилась, и командор впервые сократил паек.

Но мы шли, шли вдоль Африки, не сворачивая, раздвигая море-океан, не пряча лица армады среди оглушительных ударов, вопреки его гневу и наперекор его мощи. Лига[35]35
  Лига – мера расстояний в странах Западной Европы; восходит к римской лиге, равной 5920 м. Колумб (очевидно, и Магеллан) в своем плавании пользовался испанской морской лигой, равной 4 милям, или 5924 м. В настоящее время лига – мера расстояний в Великобритании и США; морская лига в этих странах равна 5560 м.


[Закрыть] за лигой армада пробивалась на юг, потому что непререкаема была воля командора.

Команда «Тринидада» глубоко уважала капитана-командира, потому что видела, как он справедлив. Магеллан принял тяготы, ничем не выделяя себя. Непонятно было, когда он спал. Матросы суеверно считали, что он способен круглые сутки бодрствовать, то руководя кормчими, то обследуя судно, беседуя с матросами, успокаивая больных, распоряжаясь, принимая рапорты, переговариваясь сигналами с другими кораблями… Не помню, писал ли я раньше, что командор хромал. Мавританское копье в Африке размозжило ему сухожилие правей ноги. В сырость рана начинала болеть сильнее, хромота усиливалась. Но он легко и сноровисто пробегал по палубе при такой качке, когда и здоровые передвигались на четвереньках. Магеллан получал, как и мы, общие продукты, в ненастные дни тоже ел всухомятку.

На трех судах, где командовали испанцы, матросы этого не видели, а капитаны не хотели знать. Картахена, Кесада и Мендоса не упускали случая разжечь недовольство матросов. Они и их приспешники нашептывали испанцам, которых, как я уже говорил, было больше половины экипажа: видите, португалец нарочно повел нас самой трудной дорогой, чтобы обессилить команду, истрепать корабли и потом предать всех королю Мануэлу, выслуживаясь за измену. Король Мануэл испанцев отправит на костер как еретиков, нарушивших папский указ о разделе мира между Португалией и Испанией[36]36
  Речь идет о так называемом Тордесильясском договоре 1494 года между Испанией и Португалией о разделе вновь открытых земель в западном полушарии, посредником при котором выступил римский папа Александр VI (Родриго Борджа). Согласно этому договору, скрепленному специальными папскими буллами, демаркационная линия, делящая сферы влияния двух соперничающих морских держав проходила от Северного до Южного полюса в 370 лигах (свыше 2 тыс. км) к западу от островов Зеленого Мыса. Все земли, как открытые, так и неоткрытые, лежащие к западу от этой линии, должны были быть испанскими владениями; лежащие к востоку от разделительной линии – португальскими владениями. Когда же интересы Испании и Португалии после открытия Магелланом западного пути в Азию столкнулись в восточном полушарии, дополнением к Тордесильясскому договору явился Сарагосский договор 1529 года о разделе сфер влияния в этой части света. Оба договора утратили силу и были аннулированы в 1777 году.


[Закрыть]. Матросам других стран они намекали, что, мол, Магеллан издевается над всеми, ибо провизии сколько угодно и, не будь Магеллана, матросы питались бы вволю. Если испанские капитаны по приказу командора отводили больным лучшие места, тепло одевали, вдосталь кормили, то делали вид, что совершают это тайком от капитана-командира.

Вероятно, командор от верных людей знал о бесчестных проделках своих вероломных помощников. В число верных входили не одни португальцы, но также испанцы и иные мореходы из тех, кто давно служил во флоте и мог оценить опытность, хладнокровие и терпение командора. Кроме всего прочего, они примечали, что до сих пор Магеллан не подверг ни единого матроса телесному наказанию. Боцманы, правда, гибкими линьками вгоняли расторопность в спину нерадивых, но это было в порядке вещей и велось бы при всяком командоре.

Как бы то ни было, Магеллан молчал. Одного он требовал неукоснительно – соблюдать установленный распорядок: молитвы, чередования вахт, вечерние приветствия флагману от капитанов, точное исполнение приказов, отдаваемых с «Тринидада». И какая бы ни стояла непогода, каждые десять дней из полузатопленных шлюпок, ворча и ругаясь, взбирались к нам на борт капитаны на совет.

Я видел, как накалялась атмосфера советов. Особенно вызывающе держался Картахена. Его буквально бесило оттого, что он, знатный дворянин, близкий королю, инспектор армады, должен час с лишним среди губительных волн пробираться в шлюпке на «Тринидад», чтобы тут перед хромоногим выскочкой отвечать на дурацкие вопросы: как лечат ногу у какого-нибудь Хуана, не прогоркло ли масло, какова длина запасных канатов и так далее! Да еще выслушивать поучения: чем избавлять матросов от язв на коже, каким образом брать север…[37]37
  «Брать север» – специальное навигационное выражение, означающее тогдашний прием астрономической ориентировки.


[Закрыть] «На это есть боцман, лекари, штурманы. А я Хуан де Картахена!» – красноречиво говорило его лицо.

Но Магеллан вроде бы не замечал гримас и оскорбительных намеков капитана «Сан-Антонио», деловито и обстоятельно расспрашивал и давал указания. Думаю, что испанцы, привыкшие к бахвальству и мелким перепалкам, принимали сдержанность командора за проявление слабости характера. А я порой ловил мельком его взгляд в сторону Картахены и догадывался, что судьба дворянина решена.

В один из вечеров мы с Фернандо стояли на палубе и наблюдали за церемониалом окончания дня: корабли приближались, приветствовали командора, и он в рупор с кормы отдавал распоряжения на завтра. Искусные кормчие, невзирая на волнение моря, подходили плотно к борту «Тринидада», и несколько минут каравеллы плясали друг перед другом, как породистые морские лошадки.

Последним показался «Сан-Антонио». Он лихо развернулся, кормчие уравняли скорости, и пронзительный голос донесся вдруг к нам с мачты:

– Эй вы, дохлая команда, и ваш капитан, как его там…

Все головы на «Тринидаде» повернулись к «Сан-Антонио». Фернандо горячей рукой сжал мое запястье. Каравелла замерла, и еще слышнее стал пилящий посвист ветра в мачтах и хлопанье мокрых парусов.

Магеллан поднял рупор.

– Капитан Хуан де Картахена! – внятно произнес он. – Наведите порядок на корабле!

– У меня все как должно, – откликнулся Картахена, – не так, как у вшивых… – Конец его фразы заглушил ветер и смех окружающих испанцев.

«Сан-Антонио» отпрянул от «Тринидада» и быстро удалился.

Магеллан, не произнося ни слова, смотрел ему вслед, затем крупными шагами сошел с кормы и скрылся в каюте.

– Как же теперь? – прошептал Фернандо, вопросительно вытягивая тонкую, прозрачную шею: он похудел и ослабел в штормовые недели.

Тяжелая, сильная рука Барбозы легла ему на плечо.

– А теперь будет так, как нужно, – сказал он с нескрываемой торжественностью.

Ночью я записал происшедшее, с трудом нанося буквы на лист дневника. Шторм не смолкал. Тягуче скрипели мачты в пазах. Свирепое море терлось и билось за узкими гнутыми шпангоутами, недоумевая, видно, почему ему никак не удается ворваться сквозь такое никчемное препятствие внутрь корабля. А наш крошечным людской мирок, противостоящий безграничному бездушному океану, располосовала трещина вражды и ненависти. И чудилось: в трещину ворвутся сатанинские силы, взорвут армаду и клочья ее разбросают по краям света.

Рядом на своей койке безмятежно спал Барбоза.

В полдень «Тринидад» поднял сигнал: «Совет капитанов». Я сразу увидел, что все четверо прибыли во всеоружии: при шпаге, мече и кинжале. Картахена надел под камзол нагрудный панцирь; трое остальных, судя по замедленности движений, были в кольчугах. Они рассаживались, не глядя друг на друга.

– Капитаны! – как всегда стоя, начал Магеллан.

Но его перебил Картахена. Он вскочил с места и выкинул вперед левую руку, положив правую на рукоять кинжала. Картахена был на голову выше Магеллана и, глядя на него сверху вниз, заговорил всхрапывая:

– Хватит, португальская кукла! Мы не дадим тебе погубить армаду! Мы выберем другого командора! Мы…

Договорить ему не удалось. Магеллан пересек каюту и с размаху бросил руку на плечо Картахены.

– Именем короля! Вы мой пленник! – крикнул командор.

Дальше счет шел на доли секунды. Картахена презрительно повел было своим широким плечом, но искра недоумения промелькнула в его глазах: рука Магеллана лежала на плече, как тяжелый молот на наковальне, и плечо с трудом проворачивалось под ее тяжестью. Потом я поймал едва заметное движение Кесады и Мендосы в сторону Картахены, а Хуана Серрано, капитана «Сант-Яго», наоборот, – в сторону командора. Я пришел без оружия; руки мои инстинктивно потянулись к тяжелому дубовому табурету. Нас было трое против троих. Все шумно дышали.

В этот момент отлетела дверь каюты, просунулось дуло аркебуза, и за ним появилось напряженно-веселое лицо Барбозы.

– Капитаны поссорились, ай-ай-ай-ай, – почти ласково пропел он, направляя аркебуз на Картахену.

За Барбозой ввалились четверо матросов с обнаженными мечами.

– Взять! – приказал Магеллан. – Заковать в кандалы!

– Меня – в кандалы! – зарычал Картахена. – Я назначен самим королем! Ты поплатишься, португальская собака! Де Кесада и де Мендоса, чего же вы смотрите? Сначала меня, потом вас!

Испанцы молчаливо отводили глаза.

– Пройдите, прошу вас, уважаемый сеньор, – вежливо приговаривал Родригес, и его могучая рука, ухватившись возле шеи за панцирь Картахены, без видимых усилий влекла того через каюту к дверям.

– Хуан де Картахена за открытое неподчинение моим указаниям отстраняется от командования «Сан-Антонио» и от должности инспектора армады. Вместо него я назначаю Антонио де Коку. Капитаны! – сурово продолжал капитан. – Наша мощь в единодействии! Против армады стихии неба и моря, огромные расстояния, засады кораблей короля Мануэла и многое другое, чего еще не ведаем. Как командир, я требую безоговорочного подчинения – иначе мы пропадем! Как человек и дворянин, я прошу не усугублять распрями и без того нелегкую жизнь команды и не порочить честь мореходов его величества, доверившего нам опасное, славное и – если распри не помешают – на редкость выгодное предприятие. А теперь слушайте мой приказ: путь вдоль Африки кончен, курс юго-запад, через океан!

Через две склянки армада развернулась боком к ветру. Всхлипнули сразу же наполнившиеся паруса. Накренившись на правый борт, каравеллы понеслись по Атлантике, отрываясь от берегов Старого Света[38]38
  В отличие от Нового Света, или Америки, открытой Колумбом, Старым Светом именовались Европа, Африка и все известные прежде земли и острова.


[Закрыть]. Тучи тянулись низко, однако волны ослабели. И едва стемнело, мы увидели, что к нам для ободрения явилось небесное знамение – огни святого Эльма[39]39
  Огни святого Эльма, или «святое тело», – в средние века название атмосферного электричества, светящихся электрических разрядов, скапливающихся в виде шара или звезды на вершинах деревьев, высоких остроконечных крышах, башнях и мачтах. Появляются во время гроз, сильных метелей и снегопадов, то есть в те моменты, когда напряженность электрического поля атмосферы в данном районе становится предельно большой; часто сопровождаются треском и свистом. Название получили в Италии от церкви святого Эльма, на колокольне которой они наблюдались несколько раз в году. По поверьям моряков, огни святого Эльма до сих пор считаются хорошим знамением, удачной приметой, предсказывающей благополучный исход плавания.


[Закрыть].

Они возникли прямо из тьмы, раскаленно-желтые шары, то узенькие, как пиастры, то величиной с кошачью голову. Шары плыли куда им вздумается, не обращая внимания на ветер, спускались к палубе, блуждали между парусами, тянулись к людям. Святые тела, к радости команды, приходили и в следующие ночи. Никому не мешая, играли они над кораблем. «Слава богу! – говорили матросы. – Святой Эльм к нам благосклонен. Значит, нас ждет удача. Святой Эльм за командора! При Картахене святой знаков не подавал…»

Как наивны мы были! И я поддался общему настроению. И Барбоза, насмешник Барбоза удовлетворенно крутил ус и звонко щелкал Фернандо по голове. Юнга обиженно бросался на него с кулаками, и Барбоза с показным испугом закрывал живот от ударов. Фернандо наступал, наступал, пока вдруг ноги его не переворачивались кверху и он не повисал головой над очагом. «Друзья, – звал Барбоза, – есть поросеночек, коптить пора! Хотя разве это сало?» – разочарованно похлопывал он по узкому заду юнги.

Однажды, когда мы уже пересекли экватор, явилось самое большое святое тело. Оно опустилось на верхушку грот-мачты и неподвижно застыло там. На корабле стало светло, как в летнее утро. Команда, не ложась спать, следила за этим маленьким солнцем. Видели его и с других судов армады. Огонь святого Эльма озарял дорогу, брал нас под свое покровительство.

Два с половиной часа осенял он армаду и на прощанье вспыхнул ослепительным победоносным пламенем. Когда зрение вернулось, проглянули разрывы в облаках, изогнутая луна, странные южные звезды, и блеклая тень от мачт, летящая по волнам.

Утром показался берег страны, открытой моим страстным и несчастным соотечественником Колумбом.