Текст книги "Звезда мореплавателя
(Магеллан)"

Автор книги: Владилен Травинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

С разных сторон откликнулись:

– Верно!

– Одинаковое едим!

– Что мы, то и он!

– Много толкуют о трудностях, – продолжал Магеллан. – Но мы не потеряли пока еще ни одного человека, кроме Гильомо де Лоле, юнги с «Консепсиона»: он ночью упал за борт, его затянуло под киль. Больных мало. Еды, одежды, оружия хватит, если расходовать их экономно. Трудности ждут нас впереди, настоящие трудности – я не скрываю. Но тем выше будут награда и слава. А что, кроме наказаний и презрения, ждет нас, если мы сейчас приплывем домой?

Я не могу вернуться и не вернусь. Да будет вам известно, что мое решение твердо: я лучше испытаю самые тяжкие лишения, чем с позором поверну обратно в Испанию. Я верю, что мои товарищи и, во всяком случае, те, в коих еще не умер благородный дух испанцев, согласны со мной.

Расходились в молчании. Речь командора охладила пыл многих. Но не заговорщиков.

– Магеллан заврался, – говорили они колеблющимся. – Ведь так и не сказал, где находится его пролив. Может, далеко у южных льдов. Тогда каравеллам нужны крылья, чтобы добраться до пролива. Болтает о благородстве испанцев, будто он не португалец! У нас нет теплой одежды, мы превратимся в сосульки. В Испании докажем, что Магеллан был обманщик и предатель, нас наградят за спасение армады. Надо заставить его повернуть силой, коли он добром не желает.

На завтра, 1 апреля, выпал день пасхи. На берегу состоялось торжественное богослужение, после которого командор устроил праздничный обед, пригласив капитанов и меня. Кесада и Мендоса сообщили, что они больны, и на богослужении отсутствовали. Не пришли они и к обеду. Серрано задержался: на «Сант-Яго» открылась течь. Мы сидели втроем за столом: Магеллан, Мескита и я, поглядывали на пустые приборы, и никто не прерывал молчания.

– Сеньор Магеллан, – решился произнести я, – может быть, лучше не ждать?

– Нельзя, Викорати, – ответил он. – Я не могу нападать, иначе в Испании меня обвинят в превышении власти. Мне нужны доказательства, и поэтому первый удар должен обрушиться на меня: нет лучшего доказательства виновности моих врагов!

После полуночи разразился мятеж.

Во тьме, правя на фонарь сообщника, шлюпки с «Консепсиона» бесшумно подошли к «Сан-Антонио». На борт поднялись Гаспар де Кесада, Хуан де Картахена, его кратковременный преемник Антонио де Кока, штурман «Консепсиона» Хуан Себастьян де Эль-Кано и тридцать других вооруженных людей. Вахту на «Сан-Антонио» несли сторонники мятежа. Быстро поставили своих людей у руля и колокола. Картахена и Кесада, обнажив шпаги, ворвались в каюту капитана. Мескиту и его кормчего Мафру заковали в кандалы, заперли.

Шум борьбы разбудил штурмана «Сан-Антонио», вспыльчивого баска Хуана де Алоррьягу, верного сторонника Магеллана и Мескиты. Он выбежал на палубу, где сновали мятежники с факелами в руках.

– В чем дело? Что происходит? – крикнул Алоррьяга.

– Долой иноземцев! Да здравствует король и Кесада! – крикнул ему в ответ Антонио де Кока, бывший капитан «Сан-Антонио».

– Именем бога и короля Карла я приказываю вам вернуться на ваш корабль! – так же громко ответил верный баск. – Где наш капитан?

– Скоро предстанет перед богом, чтобы отвечать за грехи свои и дядины, – насмешливо бросил Картахена.

– Это мятеж! – воскликнул баск. – К оружию!

Из трюма и надстроек повысыпали матросы. Они растерянно озирались, только что вырванные из сна, не успевая понять событий.

– Этот дурак испортит нам всю обедню, – досадливо проговорил Кесада и подскочил к Алоррьяге с занесенным кинжалом.

– Я безоружен и полураздет, мятежный сеньор, – холодно и гордо произнес баск ему в лицо, – а вы в панцире и при оружии, Вы не дворянин, вы мелкий убийца, де Кесада, и правосудие вас не минет.

– На том свете поговорим, – пробормотал Кесада и трижды всадил лезвие в тело Алоррьяги.

Старший боцман Диего Эрнандес с тремя матросами бросился было на помощь помощнику капитана, но поздно: их сбили с ног, связали и заперли.

– Матросы! – провозгласил Кесада. – Магеллан свергнут! Баш капитан отныне я, сеньор Картахена примет командование «Консепсионом». По случаю избавления от тирании португальского предателя и пирата начинается раздача вина и еды, которые скрывал Магеллан, готовя вам голодную смерть.

Из отсека, где хранился неприкосновенный запас провизии на случай крушения, выкатывали бочки с вином и мясом. Матросы обалдело переглядывались. Быстро и ловко мятежники отобрали оружие у тех, кому не доверяли, очистили палубу от лишних вещей, проверили артиллерию. Корабль был готов к бою.

Затем перед полупьяными уже матросами с благодарственным молебном выступил друг Картахены, ненавистник Магеллана священник Педро Санчес де ла Рейна. Толстый, потный, но подвижный и красноречивый отец Педро благословлял моряков на возвращение в родное лоно, то есть в Испанию, и на расправу с Магелланом, врагом христианского люда и короля, пиратом и разбойником.

А потом шлюпки с «Консепсиона» и «Сан-Антонио» помчались к «Виктории». Луис де Мендоса ждал их. И здесь не обошлось без кровопролития: многие матросы оказали сопротивление бунтовщикам.

Утро пришло прохладное. Я плохо спал ночью. Предчувствия отягощали сон, и мои глаза открылись спозаранку. Но Барбоза встал раньше меня. Я нашел его на палубе рядом с Магелланом. Они оглядывали бухту сквозь утреннюю дымку.

– С вечера, кажется, ничего не изменилось, Фернандо, – промолвил Барбоза. – Корабли на тех же местах, паруса спущены, колокола, как положено, отбивают склянки.

Магеллан быстро взглянул на него.

– Вели отправить приказ на «Сан-Антонио», – сказал он. – Пусть пошлют шлюпку за водой.

– Ты нагружаешь работами своих, – досадливо заметил Барбоза, – а вот экипажи Кесады и Мендосы избавляешь.

Магеллан прервал его:

– Молчи, шурин. Исполняй и укрепись сердцем. С рассветом Альваро должен был прибыть на «Тринидад». Рассвело давненько, Барбоза. Торопись!

Магеллан, засунув руки в карманы рыжей куртки, отороченной серым мехом, следил, как шлюпка двигалась к «Сан-Антонио». Серебряные капли слетали с ее весел, дробная зыбь разбегалась по гладкой воде, разрезаемой крутым носом. Неожиданно весла застыли в воздухе. Длинная фигура рулевого Родригеса встала на корме. Он что-то говорил, сложив руки у рта. Потом плюхнулся на сиденье рулевого, и шлюпка резво понеслась назад, к «Тринидаду».

– Сеньор командор, – мрачно докладывал Родригес, теребя пояс парусинового плаща, – с «Сан-Антонио» нам крикнули: «Стоп! Берегите жизни! Вали обратно!» Я сразу понял, чем пахнет, и спросил: «Вы за кого?» Ответили так: «За короля и Кесаду».

Магеллан сурово и жестко смотрел на него. Родригес расправил плечи.

– Дозволено мне будет сказать, сеньор капитан-командир, – заявил он своим зычным басом. – Они жмут на то, что вы португалец, сеньор, но думаю: за них жизнь отдавать мало кому охота. А вы – наш истинный командор, сеньор, я не сбрешу, если скажу, что пока вы с нами, то и мы с вами. Уж за «Тринидад» будьте спокойны.

– Спасибо, Родригес, – ответствовал Магеллан, и губы его дрогнули, дрогнули – я не мог ошибиться! – Верность за верность: мы или умрем вместе, или будем счастливы вместе.

Какие пророческие слова вкладывает временами судьба в уста своих избранников!

– Родригес, – продолжал Магеллан, – иди к остальным судам и выясни, за кого они.

На «Консепсионе» ответили: «За короля и Картахену». На «Виктории»: «За короля и Мендосу». Верным остался лишь крошечный «Сант-Яго». Серрано без приказа начал отодвигаться к горлу бухты.

– Ты умница, Серрано, – промолвил Магеллан, следя за «Сант-Яго». – Но рано, не пугай, не подсказывай. – И он отправил Серрано распоряжение: стоять на месте.

– Что мы будем делать, командор? – спросил я.

– Ждать, пока победоносные мятежники продиктуют нам свои условия, – ответил Магеллан.

Ждать пришлось недолго. Шлюпка «Сан-Антонио» подлетела к «Тринидаду». Личный телохранитель Кесады, брезгливый и самоуверенный Луис де Молино взошел на палубу. Он небрежно покосился на офицеров нашего корабля и, презрительно усмехаясь, не сняв шлема, без слов приветствия сунул в руку Магеллана конверт.

Это было письмо Кесады. Магеллан прочел его вслух. Капитан «Консепсиона» писал, что мятеж возник потому, что Магеллан грубо нарушил королевские инструкции, отстранив от дел офицеров, поставленных Карлом V следить за сохранностью кораблей и экипажей. Если же он сообщит им свои дальнейшие планы, место, где находится пролив и все остальное, они готовы оставить его в покое и даже считать по-прежнему главой армады. Для обсуждения всего этого ему надлежало явиться на «Сан-Антонио».

– Торопитесь ответить, низложенный высокочтимый генерал, – проговорил Молино, дерзко махая руками перед лицом Магеллана. – У вас язык, у нас пушки, оцените великодушие моего господина!

Магеллан вскинул голову (он написал ответ Кесаде, соглашаясь на переговоры, но призывая начать их на «Тринидаде»), лицо его потемнело, как в Севилье, когда я рассказывал о визите Альвареша, но он смолчал. Тяжелым взглядом проводил он Молино, вырвавшего письмо-ответ из его руки, таким взглядом он смотрел на Картахену во время совета капитанов.

Шлюпка с ответом Кесады не замедлила вернуться.

– Фернандо, – велел командор юнге, – читай!

Фернандо, запинаясь, прочел ироническое послание капитана-бунтовщика, где Кесада сообщал, что лезть добровольно в ловушку он не намерен, но Магеллану не избежать прибытия на одно из судов, захваченных бунтовщиками, – куда ж ему деться иначе?..

– Все слышали? – громогласно вопросил командор. И, понизив голос, пояснил мне: – Родригес прав: они сомневаются в своих экипажах. А то бы тотчас пошли на приступ. Ведут переговоры. Видно, многих пришлось убить или изолировать, но и сейчас мятежники не уверены в показаниях соучастников перед будущим королевским судом. А это опасная штука: сорвать экспедицию короля без достаточных на то оснований…

Я хотел заметить, что испанские капитаны кое в чем правы, особенно в том, что касается пролива, но, понимая напряженность момента и то, что мои слова сейчас могут быть неправильно истолкованы, смолчал. Матросы и офицеры в полном вооружении серьезно и внимательно следили за Магелланом. На их лицах были преданность и готовность.

– Захватить шлюпку с «Сан-Антонио» вместе с людьми! – приказал командор.

Родригес перегнулся через борт.

– Эй вы, – бросил он, – сдавайтесь, лезьте сюда по трапу! Бомбарда наведена, фитиль пушкаря горит, и, когда вы пойдете ко дну, вам никто уже не протянет руки. Берите, пока дают…

Матросы из шлюпки беспрекословно подчинились.

– Кормчий Иштебан Гомиш, допросить их! – повелел Магеллан. – Позвать главного судью армады Гонсало Гомеса де Эспиносу!

Высокий молодой испанец предстал перед командором.

– Сеньор Эспиноса, – строго глядя на него, проговорил командор, – вы возьмете с собой шестерых добровольцев и отправитесь на «Викторию». Оружие спрячьте под одеждой. Передайте капитану «Виктории» Луису де Мендосе это письмо, где я требую, чтобы он явился на «Тринидад».

– А если он откажется, сеньор Магеллан? – раздельно спросил Эспиноса, мертвенно бледнея, ибо уже угадывал дальнейшее.

– Тогда вы сделайте так, чтобы Луис де Мендоса стал бесполезен для мятежа, – твердо сказал Магеллан.

– Ваш приказ будет исполнен, сеньор командор, – ответствовал главный судья. И обратился к матросам: – Кто со мной?

Четверо шагнули вперед. Пятым выступил Родригес. Чувства самоотверженности и чести вспыхнули во мне.

– Шестым считайте меня, – сказал я.

Блеклые тучи затягивали небо. Серая, кажущаяся липкой и тяжелой вода неохотно расступалась перед шлюпкой. Эспиноса правил, остальные гребли. Стучали уключины.

– Спокойненько, ребята, – приговаривал меж гребками Родригес. – Командор молодчина, своих не бросает. Значит, он чего-то задумал. Да и если что, мы за себя постоим. Главное, держитесь у борта, как бы за спину не зашли! И локоть к локтю!

Веревочный трап мне показался в этот день очень длинным. Ноги путались в нем, руки скользили. «Стыдно, – говорил я себе, – не трусь! Бери пример с Эспиносы!»

Главный судья первым поднялся на палубу «Виктории» и стоял, поджидая нас, не обращая внимания на злобные насмешки, которыми осыпали его мятежники. Мы выстроились за ним вдоль борта. Около тридцати мятежников сбежалось сюда, потешаясь над нами.

– Луис де Мендоса! – холодно и четко произнес главный судья. – Фернандо де Магеллан, капитан-командир армады его величества короля Карла, повелел вручить вам его послание.

Де Мендоса прочел письмо и насмешливо поклонился.

– Пусть ваш португальский пес ищет дураков в другом месте, – начал де Мендоса. Но это были его последние слова. Длинным скользящим шагом Эспиноса придвинулся к нему и недрогнувшей рукой ударил мятежника кинжалом в горло. Ловким прыжком подоспел Родригес: его меч раскроил череп изменника. Судья переступил через тело умирающего и воскликнул, подняв окровавленный кинжал:

– Так умрет каждый неповинующийся! Сдавайтесь, пока не поздно!

Тускло блеснули кинжалы, лязгнули мечи, вырываемые из ножен мятежников. Мы тоже обнажили оружие и стали локоть к локтю, включив в строй Эспиносу.

– Спокойненько, ребята, спокойненько! – хрипло шептал Родригес.

Еще секунда – и мечи встретились бы с мечами.

– Оглянитесь, дети мои! – зазвучал вдруг голос Барбозы с противоположного борта. Мятежники отпрянули. Пятнадцать матросов «Тринидада» целились в них из аркебузов. Воспользовавшись тем, что экипаж «Виктории» весь скопился вокруг нас, Барбоза незаметно поднялся на судно с другой стороны и теперь стоял, поигрывая мечом, и смотрел с насмешкой на ошеломленные лица мятежников.

– Что я говорил! – гаркнул Родригес. – Ай да командор! А ну, бросайте оружие!..

Флаг Магеллана взлетел над судном, и Барбоза повел его к выходу из бухты. Туда же подтягивались «Тринидад» и «Сант-Яго». Мы имели уже три корабля против двух и заперли путь в открытое море.

День прошел в подготовке к бою. Мы понимали, что бунтовщики постараются прорваться в океан: им уже нечего было терять. Пришла ночь, сырая и ветреная. На всех кораблях горели огни. Магеллан не сходил с кормы, следя за судами врагов. На жаровнях непрерывно варилась еда и подогревалось вино, юнги разносили матросам порции.

…Я никогда не забуду это утро. Оно родилось внезапно и странно. Небо вспыхнуло, сделалось блестящим, словно в зеркале отразился зажженный очаг. Высь ожила, засияла. А на землю еще не упало ни одного луча. Наоборот, мрак сделался плотней. Под ослепительным небом в полной мгле покачивались на волнах каравеллы.

Голос Магеллана прокатился над морем:

– «Сан-Антонио» двинулся! По местам! К бою!

Пушкари держали факелы у заряженных орудий, стрелки подняли наизготовку аркебузы, арбалеты, луки; у борта стояли бойцы с абордажными крючьями в руках и кинжалами в зубах. Я шел на абордаж вместе с ними.

«Сан-Антонио» приближался. Гнев пылал во мне, и я знал, что это чувство разделяло большинство экипажа. Как щадил Магеллан людей, как бережно и умно провел армаду далеко на юг, сколько выдержки проявил он! А ныне бессмысленная гордыня немногих самолюбцев и крючкотворов, хитро использующих королевские инструкции, заставляет товарищей стрелять друг в друга.

«Сан-Антонио» выплыл из темноты рядом с нами. На корме стоял Кесада с мечом и щитом.

– В бой, на врага! – скомандовал он.

Но в бой ринулись мы. Ударили большие бомбарды «Тринидада», и не успел рассеяться пороховой дым, как абордажные крючья впились в борт «Сан-Антонио» и первая цепь атакующих понеслась по палубе. С правого борта пошел на абордаж Барбоза во главе экипажа «Виктории». В считанные минуты судьба мятежа решилась. Кесада, крепко связанный, с кляпом во рту лежал на корме, рядом с ним еще пятеро сопротивлявшихся. Остальных согнали на нос.

– За кого вы? – вопросил их командор.

– За короля и за вашу милость, – смиренно отвечали они.

Часа через два Серрано повел шлюпки в атаку на «Консепсион». Корабль не пытался обороняться, экипаж сразу сдался и выдал связанного Картахену.

…И вот мы опять собрались на песчаной площадке у подножия холма. Как и три дня назад, двести человек готовились слушать командора. Но сколько изменений произошло за столь короткое время! Толпа уже разделена – меньшая ее половина со связанными руками стоит поодаль. Высшие испанские офицеры в кандалах, и их окружает стража. Многие ранены, повязки с проступающими пятнами крови наложены на лица, руки, грудь. У всех воспаленные от бессонницы глаза.

Шел суд над мятежниками…

Король жаловал Магеллану право ножа и веревки над экипажем армады. Но командор им не воспользовался. Он передал рассмотрение дела главному судье армады Эспиносе.

Под нарастающее шуршание прибоя и шум ветра слушали мы решение судьи.

– К смертной казни приговариваются, – читал нараспев Эспиноса со свитка, – Луис де Мендоса!

Тело убитого свезли на берег. Судья подробно перечислил его вину. Потом сказал, что приговор он привел в исполнение лично[52]52
  Таков был обычай: физическое убийство должно было подтвердиться юридически.


[Закрыть].

– Хуан де Картахена! – продолжал судья.

Гордый испанец вскинул голову, но ничего не сказал.

– Гаспар де Кесада!

Его подвели к Картахене и поставили рядом. Они не смотрели друг на друга.

– Луис де Молино!

Телохранитель стал около своего господина. Руки Молино дрожали, голова тряслась.

– Антонио де Кока!

Этот вышел с бесстрастным лицом, сохраняя выправку и достоинство.

– Себастиан Эль-Кано!

– Педро Санчес де ла Рейна!

Каждое имя падало в толпу, как тяжелый камень. Люди съеживались, втягивали головы в плечи. Вчерашние всесильные командиры, или, напротив, друзья, партнеры по картам и жаровне единым возгласом судьи лишались жизни. Кучка приговоренных к казни росла. А над нашими головами, на вершине холма, вздымалась огромная виселица, поставленная по велению главного судьи. Ветер шевелил ее кожаные петли. Солнце проглянуло сквозь облака, и тень виселицы легла на толпу.

Сорок три имени назвал Эспиноса. Сорок три человека прижались друг к другу, и копья охраны сомкнулись вокруг них. Никто не просил снисхождения. Все знали: мятеж – самое страшное преступление в походе и наказание за него беспощадно.

– Я кончил, сеньор капитан-командир, – сказал Эспиноса. – Приговор произнесен. Вы вправе принять его или отвергнуть.

Ветер тер кожаные петли вверху, и они зловеще шуршали над нашими головами. Тишина, гулкая печальная тишина воцарилась на площадке, и было слышно даже, как скрипел песок, когда Магеллан подошел к судье и взял свиток из его рук.

– Хуан де Картахена, Гаспар де Кесада, Луис де Молино, Педро де ла Рейна, я утверждаю вашу смерть, – сказал Магеллан. – Всех остальных прощаю! Выпустить их и развязать!

Радостный гул прокатился по толпе. Кольцо копий раздвинулось, и тридцать восемь приговоренных по одному выходили на свободу. Некоторые, не веря своим ушам, напряженно улыбались, еще не успев по-настоящему обрадоваться; кое-кто плакал. Каждый, проходя мимо командора, произносил слова благодарности. Толпа приняла помилованных: их хлопали по плечам, обнимали, совали лепешки, сало.

И вновь тишина: говорил Магеллан.

– Хуан де Картахена назначен королем, и потому я, не отменяя приговора, сохраняю ему жизнь до возвращения в Испанию. Он в оковах предстанет перед королем. Педро Санчес де ла Рейна – священник. Я не хочу?чтобы над армадой тяготел грех убийства церковнослужителя. Де ла Рейна постигнет участь Картахены. Остаются двое: де Кесада и де Молино. Кто будет палачом?

Палача не было. Герольд прокричал о вознаграждении: тысячу песо тому, кто отрубит голову смертникам. Ни одного голоса не раздалось в ответ. Люди, которые двенадцать часов назад были готовы убивать направо и налево, бились грудью о грудь, играя жизнью ради чести и по приказу, теперь не хотели подымать меч даже за деньги. Никто добровольно не желал быть палачом.

И тут произошло событие, при воспоминании о котором я с трепетом и смирением думаю о неисповедимости путей господних. Луис де Молино, щеголь и красавец, телохранитель Кесады, не выдержал страха смерти. Вчера лишь он позволил себе унизить командора и нагло хвастал могуществом своего господина, а сегодня с непостижимой для него быстротой последовала кара. Де Молино бросился к ногам главного судьи, умоляя пощадить его, и за это обещал стать палачом.

– Руби, – коротко согласился Эспиноса и брезгливо высвободил сапог из рук предателя, предателя вдвойне…

Свистнул меч, и бывший телохранитель отрубил голову своего бывшего господина.

Так началась наша зимовка.