Текст книги "Звезда мореплавателя
(Магеллан)"

Автор книги: Владилен Травинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Большеногие

Бухта Сан-Хулиан сама по себе была неплохой, но с очень унылыми окрестностями. Холмистая равнина тонула в тумане. Желтая и ржаво-красная галька покрывала землю. Она перемежалась зарослями грязнозеленой или бурой травы, колючими кустами, редкими низкими, скрюченными деревьями. Только к вечеру косые лучи солнца вносили разнообразие в скучную окраску: кусты делались фиолетовыми, алыми, красновато-коричневыми, а галька белой, будто яичная скорлупа.

Громадные черные орлы сидели на холмах. Живых они не трогали, но стоило кому-либо споткнуться и упасть, как орлы расправляли широкие, словно двойное одеяло, крылья и начинали кружить, снижаясь над человеком, думая, что он умирает[53]53
  Речь идет об американском грифе – кондоре, длина тела которого более 1 м, размах крыльев – 3 м.


[Закрыть].

Еще нам досаждал ветер. Он дул непрестанно, хотя и не сильно, тянул монотонную тоскливую песню изо дня в день, обостряя ощущение унылости.

Магеллан решил послать «Сант-Яго» дальше на юг: присмотреть место для стоянки повеселее. Он разрешил мне отплыть с Серрано. Просился и неугомонный Барбоза, но командор сказал ему:

– Ты нужен здесь, шурин. Люди досадуют на скуку, ремонт требует глаза. Потерпи, Дуарте, мне самому не сидится, а надо.

На пятый или шестой день «Сант-Яго» приблизился к устью большой реки. Назвали ее Санта-Крус. В ней текла прозрачная, чистейшая вода, по сторонам высились пестрые скалы, шумел лес. Мы провели тут неделю, охотясь на морских зверей и удивительных птиц с длинной шеей, не умеющих летать, но бегающих быстрее лошади[54]54
  Это родственник африканского страуса, южноамериканский страус нанду; длина тела около 1,5 м, вес около 20 кг.


[Закрыть]. Нехватка соли угнетала: ведь мы могли бы снабдить мясом всю армаду.

…Несчастье пришло на третий день отплытия от Санта-Крус. Шквал при ясном небе и солнце был неожиданным и стремительным. Ветер ломал мачты, как черенки, и кидал их за борт. Людей сдувало с палубы, подобно мухам. За ними летели ящики, бочки, доски обшивки. Через мгновение «Сант-Яго» бился на прибрежных камнях, а экипаж его выпрыгивал на берег.

Из тридцати восьми человек погиб только один, зато ранены и побиты были все. Перевязав друг друга, обсушившись, мы обсудили свое положение. До бухты Сан-Хулиан по подсчетам штурмана было не менее шестидесяти лиг. Дороги неизвестны, и идти следовало по побережью. Опасность нападения хищников и дикарей более чем вероятна, а наше оружие на дне моря.

– Друзья! – подвел итог Серрано. – Мы попали в нелегкую переделку. Но вспомним, как говорил командор: «Один за всех, все за одного». Мы часть армады, и удача, сопутствующая Магеллану, прикроет и нас. Командор своих не покинет. Его надо известить о случившемся. Команда целиком не сможет пройти в Сан-Хулиан: многие ранены тяжело, за ними нужен уход, нет еды, и ее придется добыть легкораненые. Там, где не пройдет команда, могут пробраться один или два смельчака. Кто решится?

Вызвались двое. Как жаль что я забыл их имена, ибо они совершили высокочтимый подвиг во славу товарищества. Но рассказ их я запомнил хорошо.

Мы отдали им один стилет, случайно уцелевший у меня, компас, сбереженный штурманом, и они отправились. Ударили морозы, а их одежда и обувь, изорванные о камни, едва прикрывали тело. Они шли непрерывно, с восхода до заката, спеша к командору. По дороге ловили руками мелких зверьков и вечером пекли на кострах. Частенько ложились спать натощак. Силы покидали их, они еле брели, порой падали, и тогда огромные черные птицы начинали кружить над ними.

Вдоль берега потянулись болота, пришлось далеко обходить страшные топи, и это почти вдвое удлинило дорогу. Исчезла пресная вода. Наконец вышли к реке Санта-Крус, напились вволю, но взять воду с собой было не в чем. Реку переплыли на самодельном плоту, гребя руками. Дальше путь стал совсем тяжким.

Простуженные, с пылающими от внутреннего жара лицами, они почти потеряли зрение, плохо слышали. Жажда и душераздирающий кашель иногда мутили рассудок.

Как-то утром вдали показалось озеро, но, когда люди, вскрикивая, подбежали к нему, они увидели блестящий солончак. Им очень хотелось лечь и умереть во сне, и они так бы и сделали, если бы не мысль о товарищах.

Этот ужасающий день казался им бесконечным. Вера и последние силы покинули матросов, но судьба смирилась перед их мужеством, и к вечеру им открылся лагерь армады. Как оказалось, это был двадцать шестой день пути.

Караульные, увидев обросших, полуголых людей, приняли их за туземцев и подняли аркебузы.

Страдальцы попробовали заговорить, но лишь нечленораздельные звуки вылетали из одеревеневшего зева. Тогда они упали лицами в холодный песок. Караульные с опаской, не спуская пальцев с курка, приблизились и, наклонившись, принялись разглядывать пришельцев. И по остаткам испанского платья поняли, что перед ними свои.

Море, словно устыдившись, с первого же дня стало выкидывать на берег бочки с продуктами, матросские сундуки, доски и даже оружие. Нам оставалось подбирать добро по утрам и складывать штабелями. Ловкие испанские парни ныряли на дно, доставая то, что море не торопилось отдавать. Удалось спасти почти всю провизию, множество снастей и две бомбарды. Мы отсыпали себе муки для лепешек, не трогая остального: испанские продукты – собственность всей армады. А сами промышляли охотой и рыболовством.

Из остатков судна построили домик, где хоть и было тесно, но весело.

А тем временем Магеллан на выручку экипажу «Сант-Яго» послал сушей Барбозу с отрядом, выделив одежду, оружие и продовольствие.

Мы чрезвычайно удивились, услышав однажды со скал трубу герольда и голос Дуарте.

– Бездельники! – возглашал он, приближаясь во главе отряда. – Армада трудится в поте лица своего, а вы тут прохлаждаетесь! Ишь какие щеки отъели! А я-то боялся, что найду умирающих с голоду горемык! Молодцы! Ого, да у вас тут целый лагерь! И бомбарды вытянули! То-то радость командору!

Открыли бочку вина, заполыхали костры. Испанские, португальские, английские, итальянские песни понеслись над морем, над скалами, никогда не слышавшими человека. Черные орлы на вершинах недоуменно поворачивали головы. Но мы не боялись их. Мы вообще теперь ничего не боялись: ни бездонных океанов, ни пустынных земель, ни происков судьбы. Чувство братства сплачивало нас и делало непобедимыми. Нет панциря крепче, чем дружба воинов!

Два с лишним месяца мы провели вдали от Магеллана. Вернувшись, я увидел лагерь армады. Магеллан не давал людям слишком много свободного времени, стараясь занять их руки и умы, дабы не расхолаживать сердца. Отсутствие занятий вредно отражается на человеке вдали от родины, вызывая печаль, раздражение, беспричинные ссоры. Шел ремонт судов и их переоснастка.

И все-таки нехорошим местом была эта бухта. Какие-то нездоровые испарения проникали в нее. Матросы заболевали. Семерых схоронили мы в прибрежной гальке, стараясь спрятать тела поглубже, ибо черные орлы собирались стаями вокруг могил и ждали, пока живые уйдут.

Армада так привыкла к безлюдью, что перестала выставлять караулы. Но вскоре после возвращения экипажа «Сант-Яго» на берегу появилось двое туземцев высочайшего роста. Один великан с гордой осанкой посыпал голову песком, приплясывал и пел. Второй молча стоял в стороне. Они были одеты в шкуры некоего животного и в сапоги из лисьего меха.

Магеллан решил, что туземец исполняет обряд миролюбия, и послал ему навстречу матроса, велев делать то же самое. Так они плясали, обсыпаясь песком, словно карнавальные шуты, причем матрос был по пояс гостю. Потом матрос стал знаками приглашать туземца в шлюпку. Тот боязливо взобрался в нее, и его доставили на «Тринидад». Магеллан дал ему связку бубенчиков, горсть бисера, гребенку и зеркальце. Великан глянул в него, и собственное лицо столь напугало туземца, что он отпрыгнул назад, сбив длинными ногами сразу четырех матросов. Командор расхохотался и дал этому племени название «большеногие». По-португальски «патагон» – значит «огромная нога», «ножища»[55]55
  На самом деле жители этой страны (с тех пор – Патагония) не отличаются большими ногами, просто Магеллан и его спутники видели их следы, оставленные лохматыми сапогами-мокасинами, сшитыми из необработанных шкур южноамериканских лам-гуанако и похожими на современные унты. Делались они следующим образом: кожа с передних конечностей только что убитого животного, а им была лама-гуанако, надрезалась и снималась чулком и в таков виде надевалась индейцами на ноги; такие естественные «сапоги» быстро затвердевали и держались на ноге до полного их износа, затем заменялись новыми аналогичным способом. Отсюда (из «раtа» – португ., «лапа зверя», в переносном смысле – «след лапы») якобы и произошло название страны. Правда, на языке индейцев кечуа, населявших в прошлом и эти районы Южной Америки, «patacuna» означает примерно следующее – «невысокие равнинные земли, или поверхности», что, собственно, и соответствует рельефу патагонской пампы. Может быть, это созвучное португальскому слово, услышанное из уст индейцев моряками Магеллана, вместе с удивительной и невиданной обувью индейцев, хорошо предохраняющей последних от свирепых холодов, и слилось для магеллановцев в столь экзотическое название страны и ее жителей.


[Закрыть]. Гостя свезли на берег вместе с подарками.

Второй патагонец, поняв, что беды от нас не ожидается, что-то крикнул, махнул рукой, и из-за холмов показались его соплеменники. Впереди шли мужчины. Они приплясывали и показывали на небо, давая понять, что мы явились оттуда. За ними двигались женщины, неся как угощение горшки с комковатой мукой и оружие мужчин: луки с тетивой из кишок животного – потолще струны лютни – и стрелы с каменными наконечниками. Третий ряд составляли юноши, ведущие на поводу несуразных зверей: голова и уши – как у мула, шея и туловище – как у верблюда, ноги – как у оленя, хвост – как у лошади[56]56
  Это, очевидно, были дикие или прирученные южноамериканские родственники всем известного верблюда – ламы-гуанако, самого крупного (высота в холке 110 см) травоядного млекопитающего Нового Света. Гуанако – дикий предок домашней ламы, прирученной еще в глубокой древности в цивилизациях Андского нагорья (Перу, Боливия, Чили и др.) – являлся главным объектом охоты для многих индейских племен патагонской пампы. С приходом европейцев, вооруженных огнестрельным оружием, в основном португальцев и испанцев, в степные районы Южной Америки гуанако практически были истреблены колонизаторами, это привело к массовому вымиранию индейских охотничьих племен Патагонии. Сейчас диких гуанако еще можно встретить кое-где в глухих, труднодоступных областях аргентинской пампы и горных районах западной части Анд.


[Закрыть]. Фернандо сказал мне, что такие звери уже появлялись в лагере и на них охотились.

В племени было восемнадцать человек: все рослые, сильные, красивые люди. Они расположились у лагеря и показали нам, как охотятся. Оказывается, юноши вели молодых зверей – это была приманка: взрослые животные тянулись на зов молодняка и попадали под луки охотников.

Ночью племя исчезло. Через неделю из кустов вышел новый туземец. Общительный, любопытный, он скоро освоился в армаде. Его выучили первым словам «Отче наш» и «Аве, Мария», окрестили, дали рубашку и штаны. Но и он вскоре исчез.

Всю зиму навещали нас добродушные гиганты, меняя убитых животных на безделушки. Двоих Магеллан решил взять с собой, рассчитывая, что они изучат испанский язык и в следующий раз будут нашими переводчиками. Силой, однако, не одолеть было могучих туземцев. Карвайо предложил хитрость, часто применяемую португальцами в Африке. Туземцам надавали столько подарков, что руки их переполнились. Тогда им показали ножные кандалы. Звяканье привело в восторг простодушных детей природы. Знаками Карвайо дал понять, что, поскольку руки патагонцев заняты, они могут надеть кольца кандалов на ноги и унести с собой. Туземцы радостно согласились. И через полминуты с горестными воплями катались по палубе, пытаясь освободить ноги. Один из них, плача и жалуясь, жестами объяснил командору, что невдалеке в кустах находится его горячо любимая жена, и раз уж его хотят взять на небо, то пусть и ее возьмут. Магеллан счел это справедливым и отправил Карвайо с отрядом на поиски. Однако другие великаны, видевшие с берега наше коварство, бежали. Карвайо с досады стрелял им вслед.

Месть не замедлила последовать.

Шел снег, было мглисто и знобко. Откуда-то со свистом принеслась тонкая короткая стрела и вонзилась матросу Диего Барасе выше колена. Он, ругаясь, сломал ее, вырвал и побежал догонять отряд. Вдруг зашатался, стал звать на помощь. Помощи не могло быть: яд, которым патагонцы смазывают стрелы, действовал молниеносно. Диего посинел, розовая пена выступила на губах, и он умер в судорогах. В холодных сумерках мечами вырывали ему могилу и насыпали сверху глыбы кремня, ибо черные орлы уже сидели вокруг.

Готовясь к отплытию, Магеллан назначил Серрано капитаном на «Консепсион», Барбозу на «Викторию». «Сан-Антонио» по-прежнему командовал Мескита, туда же перешел кормчий Иштебан Гомиш. Шел август, последний месяц южной зимы, но командор торопился покинуть всем надоевшую бухту.

12 августа он собрал совет капитанов.

– Прежде чем говорить мне и решать вам, выслушаем свидетелей, – предложил он.

Несколько матросов рассказали, что Картахена и священник Рейно призывали их к новому мятежу, обещая высокую награду.

– Капитаны! – спросил Магеллан, когда матросы вышли. – Какой участи заслуживают люди, которые единожды подняли мятеж и ладят его вторично?

– Смерти! – единогласно признали капитаны.

– Однажды данное мною слово изменено быть не может, – после раздумья сказал Магеллан. – Они сохранят жизнь. Но останутся здесь в бухте…

24 августа армада покинула бухту Сан-Хулиан. На островке посередине бухты сумрачно смотрели ей вслед Картахена и Рейно. Им сгрузили немного сухарей и вина. Последнее, что я видел, когда «Тринидад» сворачивал в открытое море, были их одинокие фигуры и прямоугольная виселица на холме, которая так и не понадобилась Магеллану.

Земля огней

Армада приплыла к реке Санта-Крус. Мы остановились на два месяца, чтобы закончить ремонт. Благо, что леса здесь хватало.

Первые дни зараза, вынесенная из роковой бухты, еще сказывалась. Не раз приспускались флаги армады, и матросы с молитвой отдавали морю очередного умершего. Но свежий весенний воздух, прекрасная вода Санта-Крус, богатая охота и рыбная ловля умиротворили болезни.

Магеллан сообщил экипажу свое решение: спускаться до семьдесят пятого градуса южной широты, и если пролива не обнаружится, то вернуться в Санта-Крус, произвести полный ремонт судов и идти на Молукки мимо мыса Доброй Надежды, огибая Африку, как португальцы.

– Вы всерьез допускаете такой исход, сеньор? – спросил я.

– Совершенно не допускаю, – рассеянно ответил командор. – Но это поможет матросам перенести новые разочарования, если они случатся.

– А они случатся, сеньор?

– Думаю, что нет. Однако не пытайте меня, Викорати. – Он дружелюбно, но твердо посмотрел мне в глаза. – Скоро вы все увидите сами.

– Скоро, командор?

– Да.

Текли будни плавания, в которые мы втянулись. Ход армады прерывался лишь для охоты за морским зверем и ловли рыбы. Люди били без счета тюленей, нелетающих гусей, птиц, собирали их яйца на берегу, ловили черепах, рыбу, беспрестанно забрасывая сети.

Командор разрешил свободным от вахты есть в любое время, и жаровни, не остывая, дымили на кораблях. Правда, муку для лепешек Магеллан выделял довольно скупо…

Очередной шторм заставил нас уйти подальше от берега, но, как только он окончился, Магеллан вернул армаду к земле. Я был рядом с ним, когда она возникла на горизонте, придвинулась в виде такой же травянистой равнины. До сих пор стоит у меня в глазах лицо командора, смотрящего вдаль: небольшие глаза сделались вдруг огромными, лицо явственно побелело, губы вытянулись в ниточку.

– Утес! – вскрикнул он и шагнул вперед.

Я всмотрелся. В море вдавался короткий мыс, и на нем виднелся низкий, но крутой холм. Наверху его чудом держалась на тонкой острой грани уродливая каменная глыба.

Возбуждение, охватившее обычно невозмутимого командора, было так заметно, что я на миг растерялся. Обжигающая мысль пронеслась в моей голове.

– Командор! – воскликнул я. – Неужели пролив?

Корабль огибал мыс. За ним узкая полоса воды вторгалась в материк и тянулась на запад.

– Бомбардиры – два выстрела! Три смоляных факела на корму! – срывающимся голосом приказал Магеллан.

Меня, наверное, назовут лгуном, но святая правда такова: никто в армаде не верил, что перед нами пролив. Получилось как в той сказке о пастухе, что любил зря кричать: «Волк! Волк!» – а когда волк на самом деле пришел резать овец, то никто не явился его отгонять, ибо думали, что пастух опять обманывает…

Когда съехались капитаны, я увидел, как Магеллан и Барбоза обменялись многозначительными взглядами.

Капитан-командир распорядился, чтобы «Сан-Антонио» и «Консепсион» поплыли в глубь найденной расщелины в материке и проверили, пролив перед нами или нет.

Будучи у порога победы, мы едва не погибли.

Ночью чудовищной силы ветер сдернул «Тринидад» и «Викторию» с якорей и погнал к скалам. Он давил точно в корму и направлял нас прямехонько на каменные зубья пройденного нами континента, вокруг которых ревели буруны. До краха оставались секунды. Люди бросились к шлюпкам. Голос Магеллана остановил их.

– Вот спасение! – звал он и указывал на тихий проход между прибрежным островом и землей. Как командор сумел разглядеть его в темноте – непостижимо! Развернуть каравеллы против ветра матросы не сумели бы, но повернуть под углом к нему им не составило труда. Мы стали в проходе, и остров прикрывал нас от ветра, пока шквал не стих.

Матросы благодарили провидение, пославшее им такого командора!

Прошел день, Мескита и Серрано не возвращались. Прошел второй день, и наступила третья ночь… Магеллан провел ее без сна. Бродил по палубе, перешагивая через тела спящих, и я слышал, как он говорил сам с собой. Фернандо, переживавший за командора, сидел около меня на корме, то засыпая, то просыпаясь. Юнга подрос и возмужал за год плавания, голос и руки его окрепли, в нем угадывался ладный, устойчивый мужчина.

– Сеньор, – спрашивал Фернандо, – а вдруг корабли разбились? Что делать тогда?

– У них опытные капитаны, – отвечал я, – и везение не разлучается с нами, Спи, не тревожь душу.

– Если у командора останется даже одна-единственная шлюпка, я поплыву с ним вперед, – бормотал Фернандо сквозь сон.

Я тоже задремал и не услышал, как юнга, едва забрезжило, взобрался на мачту. Но когда раздался его звонкий голос, сон мигом слетел с меня.

– Корабли! – ликовал Фернандо. – Они возвращаются!

«Консепсион» и «Сан-Антонио» шли под всеми парусами, расцвеченные флагами.

– Бомбардиры! – голос Магеллана звенел бронзой. – Салют!

Залп! «Консепсион» и «Сан-Антонио» отсалютовали в ответ. С «Виктории» неслась шлюпка Барбозы.

На этот раз совет капитанов происходил на палубе, на виду у матросов, обступивших капитанов.

– Матросы и офицеры! – торжественно сказал Серрано. – Армада стоит у входа в пролив, ведущий в Великое Южное море. До конца его мы не дошли. Но всюду вода соленая. Самое же главное – быстрое течение не в сторону моря, как у рек, виденных нами, а наоборот – в глубь материка. Следовательно, пролив соединяет два моря – с этой и с той стороны, иначе подобного течения не существовало бы.

…1 ноября 1520 года армада вступила в пролив.

Магеллан назвал его проливом Всех Святых. Матросы между собой назвали Патагонским. Он был узок и темен. Высокие берега ограждали его. Вскоре течение подхватило каравеллы. Весь день плыли мы, будто по соленой реке, пробирающейся между горными хребтами. На высоком берегу увидели скелет кита. Бывалые матросы покачивали головами и говорили, что зимой тут, видать, сумасшедшие бури, если китов забрасывает так далеко.

На ночь встали на якорь: в темноте было небезопасно двигаться по бурливому, извилистому проливу. Утром Магеллан послал запрос капитанам и кормчим: в каком состоянии экипажи, корабли, запасы продовольствия и можно ли продолжать плавание?

Командор показал мне письменные ответы. Все, кроме кормчего «Сан-Антонио» Иштебана Гомиша, считали, что продолжать плавание и можно и должно. Один Гомиш писал иное. Запасы еды слишком малы, утверждал он, армаде не пересечь Великое Южное море. Надо вернуться в Испанию и с новыми силами начать все сначала.

Иштебан Гомиш был тем самым мореходом, которому королевское правительство до появления Магеллана намеревалось доверить армаду для открытия пролива через Америку. Возвышение командора оттеснило Гомиша на второй план, и он затаил злобу. Конечно, ему не терпелось в Испанию: теперь, когда пролив найден, он бы уговорил короля доверить ему, своему человеку в Испании, экспедицию на Молукки.

– Гомиш бесится оттого, что успех сопутствует мне, – улыбнулся командор. – Однако вслух он не подаст совета вернуться: матросы разорвут его на части, ведь Гомиш предлагает такое, что лишит их наград и будущих трофеев.

Командор недооценил Иштебана Гомиша.

Герольд капитана-командира плыл от корабля к кораблю. Он подымался на палубы, трубил: «Внимание! Слушать всем!» – и читал приказ Магеллана. Командор объявлял, что поведет эскадру к цели, даже если бы ему пришлось питаться кожей, содранной со снастей…

А между тем горы по сторонам пролива становились все выше. На них блестел под солнцем снег, горы словно дышали, и к нам долетали порывы холодного ветра.

Вечером командор послал на разведку «Сан-Антонио» и «Консепсион». Вернулся один «Консепсион». Следующий день ушел на розыски пропавшего «Сан-Антонио». Еще два дня мы его ждали, надеясь, что он отстал или заблудился. Корабль пропал. Стало ясно, что случилась беда. Мы не знали, какая именно. Барбоза на «Виктории» вернулся к самому началу пролива, но следов крушения не обнаружил. Пришлось с горечью признать, что один из лучших судов армады в тумане налетел на скалу и покоится на глубоком дне пролива вместе с экипажем.

Хорошо, что Магеллан так и не узнал истины. Не узнал, что в то время, как мы понуро слушали молебен об усопших душах наших товарищей, Мескита, несчастливый племянник Магеллана, валялся на грязном полу с кровоточащими ранами, в кандалах, а «Сан-Антонио», захваченный кучкой заговорщиков во главе с Иштебаном Гомишем, на всех парусах мчался к бухте Сан-Хулиан, чтобы снять с острова Картахену и Рейно.

Может быть, командор и догадывался о предательстве, но вида не подавал. У него осталось три корабля, однако я не замечал уныния. Он подолгу осматривал берега, и часто у него было такое выражение, будто он что-то узнает или угадывает. А у меня печаль о тех, кого мы считали погибшими, смешивалась с острой радостью свершения надежд и с предвкушением близких побед.

– Командор, – говорил я, – я горжусь тем, что под вашим знаменем мы первые плывем долгожданным проливом.

…Пролив то сужался, то расширялся. Мы вплыли в бухту, похожую на каменную чашу, по стенам которой из поднебесья ползли прямо на нас, казалось, ледники. Их голубые спины, изборожденные трещинами, горбились и вздувались, словно они подбирали ноги под себя перед прыжком. Они рассекали грудь гор на коричневые ущелья. Языки ледников, сползая в воду, отламывались, и пузырчатые ледяные махины высотой в пять каравелл свободно бродили по проливу. Армада осторожно пробиралась между ними.

Потом пролив надолго застлало туманом. Когда он разрывался, показывались хаотичные скалы, темная зелень лесов, ледники небесного цвета и белоснежные шапки вершин.

Каждую ночь множество костров горело по берегам. Но ни один человек не вышел к армаде. Мне думается, что и здесь прослышали о захвате двух патагонцев в заливе Сан-Хулиан, и туземцы кострами предостерегали друг друга. «Земля огней» – назвали мы эту страну.

Однажды командор позвал меня.

– Взгляни, Викорати, – сказал он.

Навстречу армаде мчались огромные водяные животные. Их черные спины рассекали воду со скоростью куда большей, чем скорость каравелл.

– Это кашалоты. Первая весточка от Великого Южного моря. – Командор задумчиво следил за животными. – Напоследок предстоит окончательно укрепить души людские. – Он взглянул на меня, и в глазах Магеллана я уловил боль. – О Викорати, – сказал он с несвойственной ему тревожностью, – теперь впереди самое тяжелое.

Армада остановилась. Герольд развез капитанам и кормчим письменный запрос Магеллана. Тот просил, не боясь и не скрывая правды, откровенно написать ему, готовы и годны ли суда и экипажи к продолжению пути, каковой может оказаться долгим и сложным.

«…Я приказываю вам именем сказанного выше повелителя, – писал командор, подразумевая короля, – а со своей стороны прошу и поручаю вам… написать ваши соображения каждый для себя отдельно. Сообщите ваши размышления насчет того, почему мы должны плыть вперед или возвращаться обратно, не обращая внимания ни на что, могущее помешать вам сказать правду.

Получив эти соображения и мнения, я сообщу вам свои и уведомлю, почему я пришел к решению о том, что делать дальше.

Дано в проливе Всех Святых, против реки, что на островке, в среду, 21 ноября, под пятьдесят пятым градусом. 1520 год».

Капитаны ответили: плыть до конца, дабы все пережитые муки не оказались напрасными.

Ровно через неделю пролив окончился. Справа и слева от армады убегали хребты белых узорчатых гор. Прямо перед нами в пучину Великого Южного моря садилось солнце, косо поглядывая на пришельцев, явившихся в его затерянную юдоль.