Текст книги "Кто вы, юкагиры"

Автор книги: Владилен Туголуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

По словам Е. И. Шадрина из поселка Нелемное, еще недавно, когда местный юкагир или эвен собирался жениться на юкагирке, ему предлагали войти в ее «род». В том случае, если жена по требованию мужа уходила из родной семьи, считалось, что он поступает «нахально». Вероятно, такими «нахалами» выглядели в глазах юкагиров все тунгусы!..

Традиции матрилинейности существуют даже у эвенов тех районов, где юкагиров давно нет. Пожилой эвен В. В. Турантаев – житель поселка Томпо на одноименной реке, правом притоке Алдана, мне говорил, что считает родню по матери более близкой, чем родню по отцу. Название рода матери он помнил, а к какому роду принадлежал его отец – давно забыл. А ведь эвены – это ветвь тунгусов с их ярко выраженной патрилинейностыо…

ВСЕ «ВЗАИМНО СТЕСНЯЮТСЯ»

В отдаленном прошлом, до встречи с тунгусами, юкагиры, по всей вероятности, жили небольшими материнско-родовыми общинами, в которых родство велось исключительно по женской линии. Однако по мере сближения с пришельцами-тунгусами – носителями «отцовского» начала – основы юкагирского общества оказались поколебленными и частично разрушенными.

Чтобы понять, как это конкретно происходило, вообразим себе такую ситуацию: тунгус женится на юкагирке. Он готовит, по обычаю, калым и рассчитывает, что после вручения его тестю получит жену. Но не тут-то было: тесть отвергает калым и предлагает тунгусу присоединиться к своей семье. У тунгусов такой брак считается унизительным, однако – что делать? Тунгус присоединяется к тестю. Вероятно, он живет с женой в отдельном чуме, но кочует вместе с ее родственниками и для всех добывает пищу охотой. У него рождаются дети, и он их, естественно, считает тунгусами своего рода. Между тем юкагиры считают его малышей юкагирами. Когда сыновья становятся взрослыми, отец-тунгус собирается их женить – разумеется, по тунгусскому обычаю, т. е. взять для них жену в роде матери. Однако для юкагиров такой брак является недозволенным: их экзогамные запреты распространяются именно на кровных родственников с материнской стороны. Они предлагают поискать невесту в роде отца, но тунгус возмущен: сородичи не отдадут девушку за его сына, даже если бы она сама того захотела!..

Дети нашей пары попадают в затруднительное положение: они не могут жениться ни в роде отца, ни в роде матери. И что же им делать, если поблизости нет представителей какого-либо нейтрального, третьего рода?

Юкагиры нашли выход: они стали разрешать браки с дальними кровными родственниками как со стороны отца, так и со стороны матери, в результате чего экзогамия свелась у них к исключению браков в пределах небольшого числа поколений в любой линии родства.

Костя Винокуров мне говорил, что на Коркодоне не могли вступить в брак родные, двоюродные и троюродные братья и сестры и что «за этим следил родовой старшина». Иными словами, мужчине и женщине, имевшим общего прадеда, стать мужем и женой разрешалось.

Иохельсон тоже слышал от юкагиров, что четвертое поколение от общего предка они уже не считали (в конце XIX в.) кровной родней; следовательно, браки между представителями четвертого поколения являлись дозволенными.

Экзогамия оказалась сильно урезанной, но вместе с тем она приобрела двусторонний характер. Этим юкагиры и часть их соседей ламутов сильно отличаются от тунгусов, признающих однолинейную экзогамию, распространяющуюся, как правило, на всех кровных родственников отца независимо от того, на какое число поколений они удалились от общего предка. Мать для тунгусов – представительница другого рода, и они даже предпочитают заключать браки с ее кровными родственниками.

Итак, вопрос, связанный с созданием новой семьи, оказался урегулированным… Но не были ли при этом ущемлены «интересы» рода, в данном случае материнского? Были и весьма существенно: род у юкагиров фактически перестал существовать, так как он укоротился до трех-четырех поколений сородичей, на которых стала распространяться экзогамия. Три-четыре поколения кровных родственников – уже не род, а скорее «большая семья», ведущая происхождение от общего деда или в крайнем случае прадеда.

Большая семья юкагиров в условиях матрилокального брака обычно включала родителей и дочерей вместе с их мужьями и некоторыми родственниками последних. Такую семью Иохельсон называл «составной».

В XVII в. юкагирская составная семья нередко состояла из 10–15 взрослых охотников и насчитывала до 40–50 членов вместе с женщинами и детьми. Она довольно естественным образом могла образоваться в случае женитьбы ламута на юкагирке. Родственники с обеих сторон объединялись в одну кочевую группу, и поэтому не надо было решать, кто к кому должен «присоединиться»… К такой группе, обеспеченной охотниками, присоединялись отдельные «малые семьи» кровных родственников и свойственников. О существовании малых семей у юкагиров в XVII в. можно судить по выражению ясачных документов: юкагир такой-то «з детьми».

В ясачных документах XVII в. составная, а нередко и малая семья именовались «родом». Так уж водилось в то время…

Превращение любой группы плательщиков ясака в «род» объясняет нам причину обилия юкагирских «родов» в середине XVII в. Только на одной Колыме с ее притоком Омолоном числилось 25 юкагирских родов, не считая тех юкагиров, которые платили ясак «вне родов». Как помнит читатель, все юкагирское население Колымы тогда составляло 1080 человек, т. е. в среднем на юкагирский «род» приходилось всего 43 человека. Заметим, что средний тунгусский род насчитывал в ту пору свыше 100 человек.

Называя юкагирские составные и малые семьи родами, служилые люди исходили, конечно, лишь из установившейся традиции. В целом ряде дошедших до нас документов термин «род» по отношению к юкагирам не употребляется вовсе. Нет его, в частности, в донесении, отправленном в начале XVIII в. из Якутска в Москву за подписями воеводы Траурнихта и дьяка Романова. В донесении шла речь о тунгусах «разных родов» и «юкагирях» безотносительно к их социальным объединениям. Не считали свои ясачные группы родами и сами юкагиры. В коллективной челобитной от 1663 г. они именуют себя людьми «Сибирские земли, Колымы реки, Нижнего ясачного зимовья, Нижнего и Верхнего Анюев»^{121}.

Названия юкагирских «родов» русские обычно образовывали от личного имени или прозвища князца. В Верхнеколымском зимовье в 1651–1659 гг. платили ясак роды Ниничин, Комундеев, Нартицын, Рыбников и др. «Родовые» названия, естественно, заменялись новыми, как только старый князец умирал. В отличие от юкагирских тунгусские родовые этнонимы чаще всего были коллективными прозвищами: Агинкагир – «лесные» (т. е. «волки»), Шамагир – «шаманы», или «шаманцы». Многие из таких этнонимов дошли до нас из глубокой древности, и мы часто даже не знаем, от каких слов они образованы.

Составные семьи юкагиров просуществовали вплоть до конца XIX – начала XX в. В. И. Иохельсон приводит сведения о составной семье лучшего кузнеца Ушканского рода. Василия Шалугина. В нее входили, кроме старика, его старшая дочь с зятем и детьми, две незамужние дочери, сын с женой, тещей и ребенком, сын-подросток (еще один сын Шалугина «вступил зятем в другую семью», а четвертая дочь ушла к мужу-ламуту).

По словам Н. А. Тайшина из Балыгычана, в молодости у него была семья, состоявшая из жены, 13 детей и родителей жены. В семью Е. И. Шадрина из Нелемного входили три сестры, старший брат с женой и дочерью, а также родители жены.

Во главе составной семьи номинально стоял пожилой человек, который назначал время для перекочевки, место стоянки, указывал где и когда следует начинать промысел и т. д. Спиридонов называл его «большаком» и приводил соответствующий юкагирский термин – чомоил. У Иохельсона наряду с этим термином (у него – чомоджэл) встречается еще один – лигайя шоромох — «старый человек».

Старый вождь только советовал, но никогда не приказывал. Фактически войной и охотой у юкагиров руководили молодые искусные воины-охотники – хангичэ или тенбайя шоромох. С первым из терминов мы уже встречались в главе об охоте; он означает «ловкий охотник». Второй термин переводится как «сильный человек». Спиридонов утверждал, что от такого фактического главы «рода» или «семейства» зависела жизнь кочевавших с ним вместе людей.

«Сильным охотником» был для своей многочисленной семьи Е. И. Шадрин. По его словам, он, в молодости «легкий» на ногу, неутомимо «бегал» до горам и лесам в поисках пищи.

Составная семья юкагиров вела общее хозяйство и благодаря этому могла противостоять превратностям кочевой охотничьей жизни. «Одну куропатку найдя, ее едим все. Одного дикого оленя убив, его едим все. Сеть закинув, один хариус попадается – его все едим», – рассказывали о себе верхнеколымские юкагиры^{122}.

Проводник и переводчик Иохельсона верхнеколымский юкагир Алексей Долганов нарисовал выразительную картину жизни своих соплеменников в условиях первобытного коммунизма: «Если снег глубокий (для охотничьего промысла. – В. Т.), в глубоких местах (подо льдом. – В. Т.) сети спускаем. У кого бывают две сети, у кого одна. В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке – нет. В рыбной чёпке две сети имеющий рыбу промышляет… Теперь, если сети имеющий рыбу упромыслит, это с не имеющим сетей поделит. Одну сеть имеющий, одну-две, иной раз много [рыбы] поймает – это все делит».

И еще: «Промышленники-парни, с каждого дома по одному, в лес, на горы, дикого оленя разыскивая, ходят. Таким образом ходя, если одного-двух диких оленей убьют, их, всем разделив, живем. Диких оленей ищущие отдельно кочуют; в чёпках сети ставящие, удящие, лед долбящие тоже отдельно ходят… Убившие [диких оленей] шкур не берут. Нуждающиеся, без одежды, люди шкуры имеют… Убившие их [оленей] головы [себе] берут. Это мясо [дикого оленя] всем паями делят»^{123}.

*

Интересы совместного труда и быта требовали от членов общины известной выдержки, иначе их жизнь была бы омрачена взаимными ссорами, ревностью и даже местью. Может быть, отчасти поэтому мы встречаем у юкагиров обилие ограничений, совершенно или почти совершенно неизвестных у тунгусов. «Между здешними инородцами исстари ведется обычай, что члены одного семейства не должны разговаривать между собою без особенной нужды, исключая мужа и жены, а также женского пола между собою, – писал А. Е. Дьячков о жителях Анадыря. – Например, ле разговаривают свекор с невесткою, деверь с невесткою, брат с братом, если оба женаты, и отец с сыном, если сын женатый. Если свекору нужно что-нибудь сказать невестке, то он говорит это своей жене, т. е. свекрови, чтобы она передала его слова невестке. Если в семье малые дети, то этих детей употребляют вместо толмачей…»^{124}. Дьячков думал, что такой обычай «происходит по какой-то мнимой стыдливости».

У верхнеколымских юкагиров в разговоры не вступали тесть и теща – с зятем; свекор и свекровь – с невесткой; мужчина – с мужем младшей сестры и женой младшего брата; женщина – со старшим братом мужа; мужчина – со старшим братом жены. Родственники-мужчины не могли вести между собой разговоры об их отношении к незамужним женщинам, а родственницы-женщины – об их отношении к мужчинам. Иохельсон как-то попросил своего переводчика Алексея Долганова объяснить, в каких отношениях состоял его двоюродный брат с дочерью «родового кузнеца», но получил такой ответ: «Это мой родственник, и я не могу с ним говорить о таких вещах»^{125}.

Запрет на общение с определенными категориями лиц, нигде не записанный и наказуемый разве что порицанием, действовал на сознание юкагиров как безусловный «категорический императив». Иохельсон приводит рассказ, слышанный им от верхнеколымских юкагиров. Два брата жили вместе со своей старшей сестрой и ее мужем. Друг с другом они не разговаривали и не шутили. Однажды во время праздника один из братьев надел «кукашку» зятя и принял участие в пляске. Другой брат, думая, что видит зятя, решил над ним подшутить и неосторожно дотронулся до него. Как только он убедился в своей ошибке, упал замертво от разрыва сердца.

Верхнеколымские юкагиры обозначали «обьгчай неговорения» термином нэксиинии, тундровые – мэнэнайнии, а «оламученные» юкагиры нижней Индигирки – ламутским словом тункамэтэк. Все три термина можно перевести одинаково – «взаимно стесняться». Лица, связанные «взаимным избеганием», назывались верхнеколымскими юкагирами ниал, а тундровыми – найл.

Иохельсон считал, что юкагирский «обычай неговорения» был призван предупреждать кровосмесительные браки, которые, судя по фольклору, были довольно частым явлением в древности. На мой взгляд, этот обычай – результат двойных экзогамных запретов, существовавших у юкагиров вследствие их смешения с тунгусами.

«Неговорение» охватывало не только кровных родственников и свойственников, но и лиц, относившихся к различным возрастным категориям: мужчины старшего поколения не могли непосредственно общаться с женщинами младшего поколения.

Старшие у юкагиров, как и у тунгусов, обращались к младшим по имени, но младшие, обращаясь к старшим, должны были прибегать к термину, определявшему степень родства между ними («дядя», «тетя», «старший брат» и т. д.).

Как и у тунгусов, у юкагиров можно выделить три основные возрастные группы: родственники старше отца и матери (деды и бабки); родственники младше отца и матери, но старше «меня» (старшие братья и сестры); родственники младше «меня» (младшие братья и сестры).

И у тунгусов, и у юкагиров «мой старший брат» и «младший брат отца» обозначаются одинаково. Равным образом одинаково обозначаются «мой младший брат» и «мой сын», «моя младшая сестра» и «моя дочь».

В этой возрастной категории родственники по полу не выделяются и одинаково именуются эмдз (эмджэ) у верхнеколымских юкагиров и эмдэн (эмджэн) – у алазейских.

Совпадение систем родства юкагиров и тунгусов объясняется взаимной диффузией обоих народов, о чем уже неоднократно говорилось. Победа в этом процессе осталась на стороне тунгусов. Юкагиры, в особенности тундровые, заимствовали у тунгусов даже некоторые термины: ама — «отец», вниз – «мать», ака — «старший брат», экза — «старшая сестра», яду — «муж».

Правда, есть в юкагирской системе родства и некоторые отличия от тунгусской: в ней более четко выделяются кровные родственники со стороны отца и матери. Например, у тунгусов старшие братья отца и матери обозначаются одинаково (как у русских), а у юкагиров дядя со стороны матери именуется хаха, а со стороны отца – чомочиэ (верхнеколымский диалект). Такая детализация отражает двусторонний характер экзогамии у юкагиров.

Итак, в древности у юкагиров существовал материнский род. Контакты и браки с тунгусами плюс заимствование у последних оленеводства привели к «деформации» материнского рода в составную семью. У тундровых юкагиров на смену матрилокальному браку пришел патрилокальный, что отвечало стремлению отца передать своих оленей по наследству сыну, а не зятю. У таежных юкагиров, культура которых более самобытна, стали параллельно сосуществовать обе эти формы.

Глава 9

ГРУППОВОЙ И ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ

ПОРТРЕТЫ ЮКАГИРОВ

ЭТНИЧЕСКОЕ ДОСЬЕ

Собравшись пополнить этническое «досье» юкагиров справкой об их душе и характере, я сразу же попал в затруднительное положение.

Священник А. Аргентов писал: «…обитатели тундр глубокого Севера, несмотря на мнимую, кажущуюся суровость свою, одарены теплыми сердцами»^{126}. А уж он-то, прожив 13 лет среди этих людей, должен был знать их достаточно хорошо.

О «кротком нраве» и честности юкагиров сообщал русский врач Ф. М. Августинович, посетивший Колыму около ста лет тому назад.

Первый глубокий исследователь и лучший знаток юкагиров В. И. Иохельсон дал им следующую аттестацию: после камчадалов юкагиры – самые скромные из аборигенов Севера.

Иохельсон писал о женственной внешности юкагирских юношей, несшей на себе печать раннего увядания. Он отмечал их невысокий рост и грациозную фигуру с тонкой талией.

Итак, юкагиры кроткие, робкие и гуманные…

Но вместе с тем в старину «они представляли собой наиболее первобытное, воинственное, на войне жестокое племя»^{127}. Эти слова принадлежат тому же Иохельсону. В легенде о столкновении юкагиров с ламутами Кункугурского рода говорится, что к одному из «сильных людей» кункугуров, хорошему бегуну, подкрались из-за горы юкагиры и, «наставив оружие, разбудили и ударили все разом»^{128}.

Вышеупомянутый Августинович писал, что юкагиры отличаются «веселым нравом и трудолюбием». А вот что мы находим в черновике плана, составленном Якутским комитетом Севера в середине 1920-х годов. «Юкагиры представляют собой племя одряблелое, относящееся к своей судьбе с какой-то апатией…»^{129}

Как совместить приведенные суждения и оценки? Больше того – как их понять? Могут ли они относиться к одному и тому же народу?

Да, их можно и совместить, и понять…

Приведенные противоречивые отзывы подтверждают то, о чем мы не раз говорили в предыдущих главах нашего повествования: юкагиры – живой пример незавершенного процесса взаимодействия различных по уровню и характеру культуры, физическому и духовному складу народов. В юкагирах причудливо переплелись как черты, свойственные их далеким предкам – аборигенам Северной Якутии, так и черты, заимствованные ими от тунгусов и более поздних пришельцев в эту страну – ламутов, якутов и русских.

Веселый нрав юкагиров, о котором сообщал Августинович, находил выражение в их любви к пляскам и пению.

В XIX в. среди большинства юкагиров была популярна тунгусская пляска: взявшись за руки, мужчины и женщины составляли хоровод и кружились по часовой стрелке, т. е. по ходу солнца. Делая различные па, танцоры время от времени выкрикивали отдельные, часто повторявшиеся слова.

Вот набор таких слов у тундровых юкагиров Жиганского улуса в начале XIX в.: хуръю – хумкай – хогей – хоерго… Примерно те же слова выкрикивали юкагиры и ламуты нижней Индигирки. «Текст» пляски явно тунгусский^[50].

Иные слова запева я записал у верхнеколымских юкагиров из поселка Нелемное: лондол – ёкал – одул – эрпэйэ – лондол. Их можно перевести примерно так: «Пляшем мы все, здешние жители, – якут, юкагир, ламут, – пляшем!» У них есть запевы, которые представляют собой набор слов, не имеющих перевода, например: тэлэ – тэлэ – ку, ымы – шайдэ – гомэку. Запевала, выкрикивая эти слова, созывает танцоров. Образуется хоровод, и участники подхватывают тот же запев. В круг входят все, кто хочет и может плясать. Ритм убыстряется. Отдельные танцоры начинают издавать придыхательные звуки, по-оленьи всхрапывать и подражать голосам птиц. Отсутствие ударного инструмента с лихвой возмещается отбиванием такта пяткой о пятку. Постепенно танец превращается в вихрь…

Наблюдавшая такой танец у юкагиров поселка Нелемное этнограф М. Я. Жорницкая пишет, что у нее появилось ощущение, будто «весь круг танцующих повис в воздухе»^{130}.

Описанный танец по существу не отличается от тунгусского, однако у верхнеколымских юкагиров внутри круга периодически находится пара «солистов». Они плавно двигают руками, как бы имитируя взмахи птичьих крыльев.

Кроме того, у юкагиров раньше существовал и парный танец без хоровода. Танцоры, стоя друг перед другом, взмахивали руками-крыльями и «курлыкали»: ганг-ганг– кли-кли… Вероятно, и этот парный танец, и парный танец солистов в центре хоровода, заимствованы верхнеколымскими юкагирами у русских старожилов, влияние которых было особенно сильным на верхней Колыме в конце XVIII – начале XIX в.

Нечто очень самобытное сохранилось в юкагирских танцах, во время которых танцоры подражали ворчанию котика или тюленя, имитировали их телодвижения. В этих танцах слышатся отзвуки той исчезнувшей культуры древних юкагирских предков, о которой мы говорили выше. А может быть, это чукотское или эскимосское влияние.

Юкагиры были людьми веселого нрава, доброжелательными, приветливыми, о чем мы уже в свое время прочли в дневнике М. П. Черской. Вот как описывает свою встречу с юкагирами упоминавшийся московский журналист Динео, побывавший в 1891 г. на Омолоне:

«Кругом пас были высокие густые тальники, из-за которых ничего не было видно. Вдруг к нам навстречу с радостными криками выбежали человек 12 подростков, стариков и детей. Иные схватили нас под руки, другие помогли нести вещи. На интернациональном местном языке, якутском, они твердили все: «Пойдемте, пойдемте, друзья, отдохните!»^{131}

«Это все чувства, эмоции, – скажет читатель. – Ну, а как юкагиры мыслили, рассуждали?»

Что ж, коснемся и этой стороны их портрета. Юкагиры были тонкими дипломатами, умевшими убеждать своих оппонентов силой логики и художественными гиперболами.

Во время юкагирско-ламутской полемики 1890 г. по поводу охотничьих угодий на Коркодоне исход спора решила речь, произнесенная юкагирским старостой из Ушканского рода, которую выслушали обе стороны при участии выбранного в третейские судьи якутского старосты. «Вы люди с конями (экивок в сторону якута), вы люди с оленями (экивок в сторону ламутов)… а мы люди пешие. У нас есть собаки, но наши бабы должны тащить нарту с домами, детьми. Конь сам найдет траву, олень – мох, а собаку надо кормить. Когда у человека нет еды, то и у собаки нет еды. Наши люди расходятся в разные стороны, – тут оратор раздвинул пальцы рук, чтобы показать, как расходятся юкагиры по отдельным речкам, – ищем еды, ищем одежды. Никого нет, белок нет, (диких) оленей нет – только и есть ламутский след, пустой ламутский след. От голода у нас ввалились щеки; нет мохнатой (меховой) одежды – от холода замерзнем… Вы, верховые люди, пришли на нашу землю, разогнали белок, оленей; нас, людей своими ногами ходящих, не ждете. Хоть вместе бы, в одно время, промышляли… Теперь дайте нам мяса, дайте шкур. Ты ходишь в крепость (Среднеколымск), – закончил оратор, обращаясь к якуту, – ты видишь своих начальников, ты судишь своих людей, – ты рассуди нас»^{132}.

И якутский староста рассудил: он принял сторону юкагиров. Ламуты согласились с его решением.

Юкагиры были недурными зоопсихологами: они приучали своих ездовых оленей к определенному ритму и добивались от них хорошего хода даже в случае, если животные уставали. Вот как об этом рассказывал староста юкагиров нижней Индигирки Егор Варакин (в начале XX в.): юкагиры «пройдут немного пешком и встанут на ночевку; на следующий день снова пройдут немного – и на ночевку; на третий день делают уже большой переход. Олени-то думают, вот скоро станут на ночевку, а юкагиры идут да идут, а те все надеются, что скоро стоянка, и стараются изо всех сил до нее добраться. Так и надувают они ленящихся оленей»^{133}. Речь идет о летних перекочевках тундровых юкагиров, когда люди шли пешком, а свои пожитки везли на нартах, в которые запрягали оленей.

Тундровые ламуты и юкагиры нижней Колымы, к удивлению А.-Э. Кибера, оказались «страстными охотниками к игре в шахматы». «Шашечница их, сделанная из досочек, связанных ремнями, удобно переносится, – писал врач. – Они выделывают ножом красиво шашки из слоновой^[51] кости, в коей у них нет недостатка. Сия кость, положенная в холодную воду, делается мягкою, как дерево, а напротив, в горячей воде – твердою, как камень»^{134}.

Правила игры в шахматы у ламутов и юкагиров несколько отличались от наших: они обходились без рокировки, ферзь у них мог «прыгать» как конь.

Игра в шахматы свидетельствует о склонности юкагиров к развлечениям «интеллектуального» свойства. Что ж, такой игре было приятно предаваться в долгие зимние вечера под завывание вьюги… Скорее всего шахматы юкагиры заимствовали у русского населения Колымы.

Лично меня больше всего покоряет в юкагирах чрезвычайная деликатность.

Древние юкагиры обращались друг к другу на «вы». У них существовал обычай говорить собеседнику что-нибудь неприятное не прямо, а намеками, либо обращаясь к нему в третьем лице. Такая манера обращения носила специальное название – нэхомиани, что значит «уважать», «щадить».

Лучший кузнец и в полном смысле кормилец своих сородичей из Ушканского рода Василий Шалугин был, по словам Иохельсона, «чрезвычайно скромен» и никогда не произносил «худых слов». Он краснел, когда Иохельсон расспрашивал его об устройстве некоторых деталей костюма. «Он стыдлив, как девушка, – писал исследователь. – Древние юкагиры, говорят, от стыда помирали»^{135}.

Юкагирам свойственна особая утонченность в восприятии красок. Мне уже приходилось говорить об излюбленной цветовой гамме верхнеколымских юкагиров (зеленый и синий отсутствуют вовсе, даже слов «зеленый» и «синий» нет в их лексиконе).

За мягкий белый цвет юкагиры особенно ценили серебро. Но самым любимым цветом юкагиров верхней Колымы был желтый. В песне юкагирского юноши, записанной Иохельсоном, говорится, что лицо девушки было точно пожелтевшая хвоя.

Однако смуглую кожу юкагиры не считали красивой, хотя в известный нам период они в этом отношении почти не отличались от окружавших их ламутов и якутов – представителей монголоидной расы, людей смуглых. Не указывает ли это на то, что дотунгусские предки юкагиров были европеоидами – людьми с белой кожей?

Любимая цветовая гамма нижнеколымских юкагиров не похожа на описанную выше: у них имелись слова «зеленый» и «синий», но не было слова «желтый». Данное обстоятельство подтверждает, на мой взгляд, особую близость ходынцев и чуванцев, представлявших собой большинство юкагиров нижней Колымы с конца XVIII в., к тунгусам.

У алазейских юкагиров встречаются слова «зеленый» и «желтый», но нет слова «синий». Зеленый и синий цвета весьма популярны у тунгусов.

Юкагиры обладали тонким восприятием природы, в их отношении к ней много поэтического. Биолог Ф. С. Леонтьев, общавшийся в 1937 г. с омолонскими юкагирами, обратил внимание на их любовь к запаху молодой листвы. «Местные юкагиры очень любят тополь, – писал он. – Даже зимой охотники приносят домой букеты из мелких веток этого дерева. Ветки ставят в бутылки с водой. Позднее почки тополя раскрываются, и жилье наполняется ароматическим запахом»^{136}.

«ПО ЗВАНИЮ ЧУВАНЕЦ,

А ПО ПРОИСХОЖДЕНИЮ КОРЯКА»

Русская грамота пришла к юкагирам вместе с христианством. По-видимому, первым грамотным юкагиром стал член Омолонского рода Востряков, который в начале прошлого века обучался в церковноприходской школе Нижнеколымска. Судя по имеющемуся сообщению, он не только сам овладел русской грамотой, но и обучал ей своих соплеменников.

В 1888 г. священник Митрофан Шипицын на средства миссионерского общества открыл церковноприходскую школу в селении Марково на Анадыре, Работать в ней он пригласил Афанасия Ермиловича Дьячкова. Дьячков прославился как автор интересной книги «Анадырский край», которую я здесь неоднократно цитировал.

Автором книги Дьячков стал совершенно неожиданным образом. Вот как это произошло. В 1889 г. умер первый начальник Анадырской округи врач Л. Ф. Гриневецкий. Его бумаги переслали во Владивосток; среди них оказалась объемистая рукопись, из текста которой явствовало, что ее автор – чуванец Дьячков. После незначительной доработки рукопись была опубликована в «Записках Общества изучения Амурского края».

Вероятно, Гриневецкий, будучи в Маркове, поручил Дьячкову составить описание Анадырской округи, о которой знали только то, что она находится на севере Приморской области. И вот талантливый самоучка-чуванец создал исключительно ценный для пауки труд по истории, географии и этнографии Анадырского края.

Сведения о самом Дьячкове содержатся в его автобиографии, обнаруженной советским этнографом В. С. Стариковым в личном архиве Н. Л. Гондатти, который стал начальником Анадырской округи после Л. Ф. Гриневецкого.

Афанасий Дьячков писал о себе, что он «по званию чуванец, а по происхождению коряка». Мальчиком поступил он в обучение к малограмотному мещанину Семену Бережнову, но тот, едва научив своего подопечного чтению по слогам, прекратил занятия. Тогда Дьячков стал постоянно бывать в марковской церкви и, внимательно слушая чтение духовных книг, запоминал текст. Выпросив у псаломщика несколько оборванных листов церковной печати, он «хранил и читал их с большим интересом». Затем «стал похаживать на клирос и присматриваться, как читают то или другое слово под титлами». Научившись чтению, Дьячков взялся за письмо. Чернил, карандашей и бумаги в Маркове нельзя было достать, и он «стал писать сперва-наперво на ледяных окнах. Потом стал писать заостренною свинцовою палочкой на тонкодранной берёсте. Потом начал приготовлять чернила из черных ягод» и писал ими на берёсте «лебедиными перьями». Ему теперь доверяли читать на клиросе часослов и псалтырь, а также расписываться за неграмотных. В 1888 г. священник Митрофан Шипицын, как мы помним, предложил Дьячкову занять место учителя. Работу в школе Дьячков совмещал с работой псаломщика в церкви.

Учительству Дьячков отдавался с самозабвением, расходовал на нужды школы всю свою маленькую зарплату. Н. Л. Гондатти писал о марковской школе: «Учителем состоит полуграмотный самоучка, обруселый чуванец, который все свое время уделяет обучению детей и, несмотря на свои небольшие познания, он все-таки научает детей читать и немного считать и писать, так что благодаря ему в Маркове почти во всякой семье есть кто-нибудь умеющий читать»^{137}. Всего Дьячков успел обучить грамоте 115 детей и стал поистине просветителем Анадырского края.

Напряженное чтение в течение многих лет при огарке свечи привело к катастрофе. Свою автобиографию Дьячков продиктовал одному из учеников, уже будучи больным и слепым. Предельно скромный, он рассказывал о себе в третьем лице, как о постороннем человеке. Существует предположение, что чуванский историограф и писатель умер в 1907 г. в возрасте около 67 лет. Никто не знает, где его могила…

Уже в советское время появился еще один юкагир, интересовавшийся историей родного парода – Н. И. Дьячков.

В материалах Магаданского краеведческого музея я нашел рукопись, озаглавленную: «Н. И. Дьячков. Коркодон» – о юкагирах этой реки и их прежних войнах с коряками. Об авторе, к сожалению, ничего не известно.

«ОН БЫЛ ОЧЕНЬ ЛОВОК,

БЫСТРОНОГ, КРАСИВ…»

Советское строительство среди верхнеколымских юкагиров развернулось после окончания гражданской войны.

В период нашествия на Колыму разрозненных белых банд Бочкарева и Пепеляева юкагиры запрятались в самые труднодоступные уголки тайги. Об избрании в Среднеколымске районного совета депутатов трудящихся они узнали только в 1928 г., случайно встретившись с разъездными агентами Якутгосторга. В конце следующего года в юкагирский поселок на реке Ясачной – Нелемное – прибыли уполномоченные Среднеколымского райисполкома и помогли юкагирам избрать свой «туземный совет». В 1931 г. их дети впервые сели за парты.