Текст книги "Кто вы, юкагиры"

Автор книги: Владилен Туголуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Шалаши подобного типа мне приходилось встречать у селькупов в Туруханском районе Красноярского края. Селькупы его называют кумар. Каркас этого шалаша сделан из полутора-двух десятков топких молодых деревцев (например, березок), воткнутых в землю по кругу и связанных вместе вершинами. Шалаши, похожие на селькупский кумар, неолитические охотники средней Лены рисовали на скалах.

Зимой юкагиры, вероятно, предпочитали полуземлянку – шалаш из плах или тонких бревен, крытых дерном, наполовину врытых в землю. Дополнительно ее обкладывали еще снегом.

В Северной Сибири в дореволюционное время в полуземлянках жили ханты, манси, селькупы, кеты, тунгусы, якуты и юкагиры. Тунгусы называли такой шалаш голомо (от голо – «бревно», «плаха»), а юкагиры – кандэлэ нимэ – «зимний дом».

В дельте Индигирки, по берегам ее старых, теперь уже высохших проток, и сейчас еще можно увидеть торчащие из земли колья, поставленные столь часто, что сквозь них не проваливается земля.

Русские старожилы из поселка Русское Устье именуют эти реликты «чандалами» и приписывают их древним, «сидячим», юкагирам. В 1928 г. участники Якутской экспедиции Академии наук СССР записали, что у русско-устьинцев существуют также «смутные представления о какой-то народности чандала…».

Со второй половины XVIII в. получили распространение «зимовья», которые представляли собой небольшие срубы с плоской крышей без потолка и с окошком, в которое вставлялась топкая льдина. Пол в такой избе заменяли ветки хвои. Юкагиры прямо посреди зимовья разводили костер.

В крыше для выхода дыма они оставляли «проушину», в случае необходимости ее закрывали. Три четверти дома занимали деревянные нары, на которых юкагиры сидели и спали. Дверь была очень маленькой – примерно 60 см высотой и 50 см шириной.

Такой же вид сохраняли юкагирские зимовья и на рубеже XIX–XX вв., только вместо костра в них появилась жестяная либо глиняная якутская печка (чувал).

Зимовье юкагиры называли яхан-нумэ либо саха-нумэ, т. е. «якутский дом», хотя зимовья первыми начали строить русские зверопромышленники (видимо, якуты раньше юкагиров восприняли эти жилища).

В таких жилищах могли жить зимой, конечно, только оседлые, или полуоседлые, т. е. безоленные юкагиры. Юкагиры-оленеводы, кочевники, подобно тунгусам, пользовались более удобными для переноски с места на место чумами – легкими сооружениями из тонких шестов. Конический каркас чума летом покрывается в тундре ровдугой, а зимой – подстриженными оленьими шкурами.

Спиридонов считал, что юкагиры заимствовали чум у ламутов, но это не совсем точно. Традиционное ламутское жилище – усовершенствованный чум цилиндро-конической формы, который скорее можно назвать юртой. Юрта гораздо вместительнее и удобнее чума, но и сооружать ее гораздо труднее, чем чум.

На фотографии, приложенной Иохельсоном к опубликованному им в 1898 г. докладу о юкагирах, обитавших на реке Ясачной, показан типичный остроугольный тунгусский чум. Он заметно отличается от тупоугольной и широкой ламутской юрты, которая изображена на другой фотографии под названием – «тунгусская ураса». Фотографию юрты читатель найдет на вклейке.

Ламутская юрта стала распространяться у юкагиров по мере продвижения ламутов в Северо-Восточную Якутию. В ней, как правило, жили две семьи, каждая на своей половине, имевшей свой вход – один против другого. Но если поднимался сильный ветер, какой-нибудь из входов закрывали, и обе семьи пользовались общим входом.

В начале XIX в. коренные жители нижней Колымы строили большие зимние юрты, вмещавшие, по словам А.-Э. Кибера, от 50 до 70 человек: «в них можно было свободно расхаживать, держась прямо и поодаль от огня»^{94}.

По фотографиям, иллюстрирующим труды Ленско-Колымской экспедиции К. А. Воллосовича 1909 г., видно, что тундровые, алазейско-индигирские, юкагиры в начале XX в. еще жили в чумах, но к 30-м годам нашего столетия ламутская юрта уже почти полностью вытеснила чум на всем пространстве от Анадыря до Индигирки. Лишь к западу от последней чум удерживает свои позиции.

Полуоседлые, таежные, юкагиры до революции тоже, без сомнения, пользовались ламутской юртой, однако наряду с ней у них сохранялся и чум.

Сегодня верхнеколымские юкагиры называют конический чум одун-нумэ – «юкагирский дом». Аналогичный перевод имеет термин вадун-нимэ, которым алазейские юкагиры обозначают цилиндро-коническую юрту (живущие среди них эвены называют ее унэн). Это не просто забавное недоразумение, это лишнее напоминание о том, что юкагиры в значительной степени состоят из тунгусов и ламутов.

ЮКАГИРСКИЙ КОСТЮМ

В русский период истории юкагиры носили одежду тунгусского образца. Ее элементами были знаменитый «фрак» (он же «камзол», или «кафтан»), сшитый из ровдуги, с красными и черными накладками; нагрудник; короткие кожаные штаны – теперь бы их назвали шортами – и шапка. Одежда мужчин и женщин имела много общего.

Юкагиры нижней Колымы зимой надевали «двойной кафтан»: один из шкуры молодого оленя – шерстью внутрь, а другой из шкуры старого оленя – шерстью наружу. «Кафтан» доходил до колен и был раскроен в обычной тунгусской манере – нараспашку. Роль пуговиц играли тесемки из ремешков. Сзади к мужскому «кафтану» пришивали «хвост» из тюленьих шкурок, который свисал до земли, раздваиваясь на конце. На женских «кафтанах» «хвосты» обязательно пришивались с обеих сторон по бокам. Воротника «кафтан» не имел, его заменяло «боа» – у мужчин из лисьих, а у женщин из беличьих хвостов.

Самобытного в юкагирской одежде было немного: вот эти «боа» да, может быть, поддевавшаяся под нагрудник зимой заячья шкурка.

Юкагиры использовали тунгусские приемы орнаментации кожи и шкур, шитье бисером, роспись на ровдуге, составление мозаики из цветной кожи, отделку кожаной бахромой и меховой выпушкой, серебряные бляхи в качестве украшений.

А.-Э. Кибер сообщает об обилии украшений на одежде ламутов и юкагиров нижней Колымы. «К ремням, висящим от пояса, из лосиной кожи, привешивают разные побрякушки, например железные и медные кольца, бляшки треугольные, жестяные, медные и железные, величиною с карманные часы, и разные другие вещицы, выбитые или литые, – писал он. – У богатых они бывают серебряные. Шум от сих гремушек слышен за четверть версты… Бляха серебряная или медная, довольно толстая, величиною почти с чайное блюдце, покрывает грудь. Она бывает литая и украшена изображением разных животных, а более лошади»^{95}.

Юкагиры называли такую бляху «грудным солнцем». Киберу говорили, что бляхи на месте «не делаются, а переходят из рода в род по наследству».

Украшали юкагиры и свои прически. Мужчины заплетали волосы в косу, к которой привязывали железную бляшку или несколько ниток бисера, молодые женщины и девушки – во множество косичек, к которым подвешивали медные кольца, нитки жемчуга.

Головным убором юкагирам служила круглая кожаная шапочка, красиво вышитая шелком или оленьим волосом, а также бисером разного цвета и величины. Зимой мужчины и женщины поверх такой шапочки надевали теплую шапку из лисьих или собачьих лап, закрывавшую щеки и уши. В головных уборах юкагиров угадывается нечто свое, особое.

Своеобразна цветовая гамма юкагирской одежды. Если, например, в эвенском костюме бросаются в глаза контрастные голубые оторочки из бисера и нашивки, то для юкагиров характерны иные цвета – белый, красный, черный. Отличается от эвенского и юкагирский орнамент. Вместо типичных для эвенов (да и для эвенков) горизонтальных штриховых фигур, выполненных белым или подкрашенным оленьим волосом, юкагиры используют аппликацию в виде зигзагообразной полосы. Этот орнаментальный мотив близок соответствующему мотиву таймырских долган, у которых он носит название «северное сияние». Благодаря столь своеобразной детали орнамента юкагиров можно отличить от других обитателей нашего Северо-Востока – чукчей, коряков, эскимосов, алеутов и ительменов. Зигзаг встречается, помимо одежды, также на женских кроильных досках, коробочках, рукоятках сверл, гребнях и других юкагирских поделках.

На зимнюю одежду юкагиров известное влияние оказали чукчи. В чукотские «кукашки» (т. е. кухлянки) одеты герои преданий юкагиров верхней Колымы. Многие юкагиры-чуванцы в середине XVIII в. носили чукотские «куклянки» из оленьих шкур и «камлейки» из ровдуги. Кухлянка – это меховая рубашка, а камлея – кожаный футляр, надеваемый на кухлянку, чтобы предохранить ее от обмерзания на воздухе. Кухлянок, как правило, надевают две: нижнюю – мехом внутрь и верхнюю – мехом наружу.

Вместе с анадырскими чуванцами и ходынцами чукотские кухлянки и камлейки попали в конце XVIII в. на оба Анюя. Может быть, благодаря этому в первой четверти XIX в. одежда анюйских юкагиров была, по словам Ф. Ф. Матюшкина, «совершенно сходна с чукотской». В 40-х годах XIX в. камлеи с «кукулями» (капюшонами) стали надевать на свои пыжиковые парки и нижнеколымские юкагиры.

В романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» уже упоминавшийся глава алазейских юкагиров Афанасий Курилов носит «новенькую чукотскую кукашку, каких юкагиры еще не носили». Как отмечает автор, «кукашку» вскоре переняли и остальные алазейские юкагиры.

На одежде таежных и тундровых юкагиров сказалось также якутское и русское влияние. Во второй половине XIX в. некоторые из них носили русские пиджаки, рубашки, платки, якутские торбаса (меховые сапоги), а заодно и неизвестно чей «полукафтан», сшитый из ровдуги и подбитый заячьим мехом, о чем сообщает Ф. М. Августинович. Вероятно, это было изделие колымчан.

Незадолго до революции у верхнеколымских юкагиров начала распространяться самодельная одежда из привозных тканей, главным образом хлопчатобумажных. В дальнейшем завоз готовой одежды привел к тому, что традиционная одежда из кожи и шкур стала сохраняться только как зимняя и промысловая. Но и эта последняя, постепенно видоизменяясь под влиянием переменчивой моды, в конце концов приобрела некий синкретический характер, одинаковый для всех местных жителей независимо от их национальности. Когда в 1959 г. верхнеколымские юкагиры собирались выехать в Якутск на республиканский фестиваль художественной самодеятельности, они не смогли найти ни одного полного комплекта традиционной зимней одежды с национальным орнаментом и подвесками.

Мне хотелось выяснить, существуют ли национальные различия в деталях похоронной одежды, которую загодя шьют для себя пожилые юкагирки и эвенки. В Ойотунге полный комплект такой одежды мне показала юкагирка Е. В. Трофимова: увы, кроме островерхой шапки курат-ли я не нашел в нем ничего самобытного: тэты, или «пальто», украшенное тремя толстыми красными жгутами, спускавшимися с талии наподобие кистей (реликты прежних «хвостов»), – так теперь называют общетунгусский распашной «фрак», да унтэ – меховая обувь тоже общетунгусского типа.

Итак, одна-единственная самобытная деталь – островерхая шапка куратли. Вероятно, эта особенность формы головного убора сохранилась у юкагиров с давних времен. Согласно их представлениям, юкагирский праотец имел остроконечную голову (см. главу 7)…

Любопытно, что юкагирки и эвенки, живущие в тундре, не восприняли мехового комбинезона, характерного для чукчанок и весьма удобного в зимнее время. На мой вопрос о причине этого женщины в свою очередь ответили вопросом: «Как будем двигаться?» Недавние кочевники не выносят тесной одежды! Однако на детей они такие комбинезоны все-таки надевают: «Дети не работают. Им лишь бы тепло было…»

ЮКАГИРСКАЯ ГАСТРОНОМИЯ

Заколов оленя, тундровые юкагиры тотчас собирали его кровь из сердца и сосудов брюшной области, удаляли из желудка непереваренный ягель, наливали туда ковшом собранную кровь и замораживали впрок. Свежую кровь оленя юкагиры варили и взбивали – получался как бы густой суп, именуемый ими хаша. Варка крови, а равно и другой пищи, не практиковалась юкагирами до прихода русских, так как у них не было металлической или глиняной посуды. В своих берестяных или деревянных сосудах они в лучшем случае могли вскипятить воду, опуская в нее раскаленные камни.

Вытопленный костный мозг оленя юкагиры смешивали с головным мозгом, снова перетапливали и получали «мозговой жир», которым зимой сдабривали сухое вяленое мясо.

Из дичи верхнеколымские юкагиры наиболее часто употребляли в пищу зайцев и куропаток. Весной, в половодье, заячье мясо подчас составляло их единственную пищу. Тундровые юкагиры летом и осенью обыкновенно питались мясом гусей и уток. Трубчатые кости птиц, наполненные мозгом, считались лакомством и, по выражению А. Аргентова, составляли «цвет юкагирской гастрономии».

Наиболее распространенной пищей у всех юкагиров была рыба. В низовьях Индигирки и Колымы она в буквальном смысле слова заменяла хлеб: русские старожилы от настоящего хлеба отвыкли, а многие жители вообще не знали его вкуса.

Лучшей рыбой на Колыме и Индигирке в середине прошлого века считались осетр, стерлядь, омуль, чир, муксун, белорыбица, пелядь и сельдь. Трудно сказать, какая из этих рыб вкуснее.

Омуль и чир, имеющий, как писал Аргентов, «совершенно белую и отменно вкусную икру», принадлежали к числу «самых лучших туземных рыб». Но «из числа лучших» был и муксун. Рыбой «высокого достоинства» Аргентов называл и белорыбицу, по-нижнеколымски «незнаху»; из нее получалась «отличнейшая строганина. Пелядь тоже славилась как «отлично вкусная рыба». У стер ляди, которую юкагиры ловили зимой волосяными сетями особенно ценилась икра, а ее мясо предпочитали мясо осетра…

Мы ничего не сказали о селедке, а между тем она заслуживает особого внимания. В разных районах Восточ ной Сибири ее именуют по-разному: кондёвка, ряпушка сельдятка… До сих пор она служит украшением праздничного стола и на Енисее, и на Лене, и на Колыме Эта небольшая жирная рыбка очень вкусная, и водилась она в изобилии. «В Нижнеколымском приходе состоит около 2000 прихожан, – писал Аргентов, – и весь этот люд, за немногими исключениями, сыт и, можно сказать жив сельдями»^{96}. Сельдями были живы и ездовые собаки число которых в полтора раза превышало число прихожан. Вот почему местные жители говорили о селедке «Это наша манна…»

Рыба потреблялась в разных видах: ее варили, жарили, пекли, квасили, вялили, коптили и замораживали По словам Аргентова, колымчане из рыбы даже стряпали «хлебы, пироги, блины». Среди юкагирских рыбных блюд он называет: «пузаны, литую, строганину, икрянку, варог, варку, барабаны, поворотень, борчу, тела, тельное кавардак, толкушу, горбы и перья, кишку, печеный хвост пупки, пельмени, киплюшки, юкольницу, юколы, хахты хачиры, костье». Об отдельных блюдах можно судить по этим названиям (толкуша, пельмени), но некоторые просто загадка. Что такое, например, кавардак?..

В списке блюд мы находим несколько явно тунгусских: «тела» (правильно «тала») – сырая рыба; «тельное» – (видимо, то же самое); «юколы» и «юкольница» (от эвенкийского «няк») – «вяленая рыба».

«Белую» рыбу (нельму, чир, омуль и др.) юкагиры обыкновенно ели в сыром виде, без каких бы то ни было приправ. Но «черную», озерную (щуку, окуня, налима и т. п.), варили, по-видимому, из-за ее зараженности гельминтами.

Для изготовления юколы юкагиры срезали с самых крупных и жирных рыб кожу со слоем мяса толщиной примерно в два сантиметра. Куски вешали для просушки на воздухе либо в коптильне. Хребет с остатками мяса сушили отдельно. Без ущерба для качества юкола может храниться в течение года.

Продуктом более длительного хранения являлась барча, или порса^[43]. Чтобы получить барчу, частично провяленную на воздухе рыбу освобождали от костей, разрезали на мелкие части и варили с рыбьим жиром. Полученный продукт укладывали в бочонки или мешки. Как считал Г. Л. Майдель, барча (у него порса) представляла собой «сравнительно удобную форму консерва»; ее охотно брали в путешествие.

Соление рыбы до конца прошлого века было практически неизвестно населению Северо-Востока, не исключая и русских старожилов. Указывая на то, что вяленая рыба нередко получалась недоброкачественной из-за сырой погоды, Майдель резко порицал «до невероятности ленивых и беспечных людей», отказывавшихся солить рыбу. Дело тут, однако, заключалось не в лени, а в непривычке к соли. Тем более что и соленую рыбу трудно сохранять больше года.

Пожалуй, единственным способом сохранения питательных свойств рыбы на более длительный срок является ее замораживание. Майдель лично попробовал нельму, которая в замороженном виде пролежала в погребе три года, и ни он, ни его спутники не смогли отличить ее по вкусу от только что пойманной. Речь шла о свежезамороженной рыбе, сохраненной в оболочке из льда. Такая оболочка образуется, если выловленную зимой рыбу дважды обмакивают в воду и тут же на воздухе замораживают. Юкагиры такого способа хранения рыбы не знали. К тому же главный лов рыбы приходился на осень, во время ее нерестового хода, когда заморозить рыбу было нельзя.

Рыбу, пойманную летом, юкагиры, как и русские старожилы, вялили, а осеннюю – в большинстве случаев сохраняли в ямах, вырытых в вечной мерзлоте, – до наступления зимних холодов она успевала «прокиснуть».

В одной деловой записке, обнаруженной мною в архиве Аллаиховского райисполкома, некий работник, побывавший в 1920-х годах в низовьях Индигирки, писал, что местными жителями «используется, как правило, тухлая, испорченная рыбопродукция», так как рыба ими «квасится». Автор записки считал, что это вредно отражается на здоровье людей, и предлагал провести «соответствующие мероприятия» – какие, он, правда, не указал.

Ради объективности необходимо отметить, что многовековое употребление в пищу «квашеной» рыбы не выявило каких-либо отрицательных последствий для здоровья людей. А о вкусах, как известно, не спорят. Медведь, например, тоже предпочитает, чтобы выловленная им рыба немного «прокисла»…

Заготовками растительных продуктов у юкагиров занимались женщины и дети. Они обыкновенно собирали корешки тимьяна^[44] и других съедобных растений, которые ели сырыми, добавляли в похлебку, в пироги с рыбой и мясом, а также подавали отдельно «вместо десерта, перед чаем». Тимьян употреблялся не только в пищу, но и вместо табака. Из свежих кореньев осоки, промытых в теплой воде и истолченных вместе со свежей селедочной икрой, пекли блины – «барабаны».

Съедобные коренья – пельхи – юкагиры и русские старожилы нередко заимствовали из запасов полевых мышей.

«Женщины в октябре месяце ходят по лесам, смотрят, где много мышиных нор: тут рубят землю и находят коренья кучами в так называемых мышиных амбарах», – писал А. Е. Дьячков^{97}. Ф. П. Врангель отмечал, что «женщины имеют особенный дар отыскивать такие убежища и уносить у бедных животных плоды предусмотрительной их заботливости»^{98}. Случалось, что благодаря вовремя найденным запасам кореньев юкагиры спасали себя от голодной смерти.

Пельхи – весьма ценный продукт. В отчете Якутской экспедиции Академии наук СССР (1928) сообщается, что, высушенные, очищенные, истолченные в деревянной ступе и просеянные сквозь сито, они «дают сахаристую муку, годную к печению белого хлеба»^{99}.

Как и тунгусы, юкагиры не ели грибов. Вместе с тем анадырские юкагиры переняли у чукчей и коряков способ употребления мухоморов в качестве возбуждающего средства.

Дьячков так описывает состояние человека, опьяненного мухомором: «Мухоморный пьяница после пьянства как бы с того света пришел; говорят, будто мухомор показывает ему рай и ад…» И далее: «…для мухоморного пьяницы не нужно для разговора посторонних лиц, потому что он сам по себе один разговаривает, или со своими мухоморами, или передразнивает посторонние слова»^{100}.

Анадырские шамапы прибегали к мухомору как к допингу. Шаман, которого просили полечить или «разгадать какое-нибудь тайное дело», требовал, чтобы его угостили мухомором – «будто бы от того прибавляется сила шаманства».

При отсутствии чая верхнеколымские юкагиры кипятили березовую или осиновую «шишку» (чага) с какими-то «черными грибами» и стеблем шиповника.

Из ягод они в большом количестве запасали голубику, бруснику, черемуху. Сушеные ягоды зимой ели с рыбой, в том числе с юколой.

В отношении ягод у юкагиров были свои вкусовые пристрастия. Они больше всего любили голубику и даже называли ее «юкагирской ягодой» – одун-лэвэйди. А вот малину не жаловали и именовали «собачьей ягодой». Не собирали они и смородину.

После организации колхозов рацион юкагиров стал медленно, но неуклонно меняться. С внедрением в хозяйство колхозов огородничества (в конце 1930-х годов) юкагиры узнали вкус картофеля, капусты, моркови, репы, лука. Развитие домашнего животноводства приохотило некоторых юкагиров к молочной пище. Благодаря регулярному завозу продуктов юкагиры получили возможность приобретать в магазинах консервированные фрукты и овощи, сгущенное молоко, кондитерские изделия. Но мясо и рыба в натуральном виде по-прежнему остаются самыми основными и любимыми видами их пищи.

Глава 7

РАЦИОНАЛЬНЫЕ И ИРРАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ЮКАГИРОВ

ПРИЗНАНИЕ НА БЕРЕСТЕ

Единственным источником познаний юкагиров об окружающей действительности была их практическая деятельность, связанная с добыванием средств к существованию. Надо сказать, что эта деятельность создавала у них в целом правильные представления о мире.

Год юкагиры, подобно тунгусам, делили на 13 лунных месяцев. Но под влиянием христианства, как и тунгусы, «потеряли» один месяц. Имеющиеся в нашем распоряжении источники рисуют юкагирский год как 12-месячный. На былое существование у юкагиров лунного календаря указывает обозначение ими лупы и календарного месяца одним и тем же словом – киниджэ.

Исследователь конца XVIII в. Иосиф Биллингс записал у нижнеколымских и анюйских юкагиров названия всех 12 месяцев.

1. Ойпучин – «весенний первый месяц» (февраль);

2. Чингле — «охотничий» (март);

3. Палдшича (палпаша) — «почковой» (апрель);

4. Кутье — «рековскройной», или «первый летний» (май);

5. Лукугучи — «летний второй» (июнь);

6. Нида (ияба) – «осенний» (июль);

7. Онджи (ончу) – «водяной» (август);

8. Чака — «рыбный» (сентябрь);

9. Ятнсандатлей (ятнян) – «первый зимний» (октябрь);

10. Ятне – «второй зимний» (ноябрь);

11. Тъемогортлей – «третий зимний» (декабрь);

12. Лукакотленджа – «четвертый зимний» (январь)^{101}.

Из записи Биллингса следует, что зимнему периоду соответствуют девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый месяцы; весеннему – первый, второй и третий; летнему – четвертый и пятый, а осеннему – шестой, седьмой и восьмой. В итоге получается, что зима казалась нижнеколымским и анюйским юкагирам состоящей из четырех месяцев, лето – из двух, а весна и осень – из трех. Начало весны они отодвигали на февраль, а лето завершали в июне. Начало весны знаменовало и начало нового года.

Верхнеколымские юкагиры делили год на шесть периодов:

1. Чиэджз — «зима»: от Михайлова дня (8 ноября)^[45] до Сретения (2 февраля);

2. Пора – «первая весна»: от Сретения до Егорьева дня (23 апреля);

3. Шиллэ (шинлз) – «вторая весна», также «таяние снегов» и «наст»: от Егорьева дня до Вешнего Николы (9 мая);

4. Шондзилэ — «третья весна»: от «таяния снегов» до Акули-ны-комарницы (13 июня);

5. Пугэ — «лето»: от Акулипы-комарницы до Рождества Богородицы (8 сентября);

6. Надз — «осень»: от Рождества Богородицы до Михайлова дня.

Согласно этому перечню, составленному в конце XIX в. В. И. Иохельсоном, самым длинным сезоном верхнеколымские юкагиры считали весну (четыре с половиной месяца), а самым коротким – осень (два месяца). Можно предполагать, что началом года они тоже считали первый весенний месяц, однако, по мнению Н. И. Спиридонова, таковым являлся август.

В полном списке месяцев верхнеколымских юкагиров, составленном Иохельсоном, также содержится только 12 названий. В данном случае Иохельсоном (а соответственно и его информаторами-юкагирами) пропущен, по-видимому, один из весенних месяцев. Я так думаю потому, что третий месяц лишен юкагирского названия и обозначен как «март». Возможно, раньше в этом периоде года – при переходе от зимы к весне – у юкагиров умещалось два лунных месяца.

Вслед за мартом в списке Иохельсона идет апрель, имеющий юкагирское название чуолэд-омни чиллэ-киниджэ — «месяц древних ледяных стариков». «Ледяные старики» занимают важное место в представлениях юкагиров о своих предках. Может быть, юкагиры думали, что их предки, погребенные в тающем льду вечной мерзлоты, тоже как-то приобщаются к возрождающейся жизни? Учитывая анимистическое мировоззрение юкагиров, такое предположение представляется вполне обоснованным.

Подобно тунгусам, юкагиры вели счет лунных месяцев по суставам рук «через голову» от первых суставов пальцев правой руки до первых суставов пальцев левой руки^[46]. Юкагирское обозначение года нэмолгил означает «все суставы вместе».

Возникает естественный вопрос: кто у кого заимство. вал эту оригинальную систему отсчета месяцев по суставам – тунгусы у юкагиров или юкагиры у тунгусов?

Ответ подсказывает терминология: верхнеколымские юкагиры пользуются ламутскими (эвенскими) названиями месяцев суставного календаря, а ламуты, как помнит читатель, это ветвь тунгусов…

*

Основу юкагирской системы счисления первоначально составляли два числа: 1 и 3, а остальные получались посредством манипулирования этими двумя. Во времена Спиридонова (начало XX в.) верхнеколымские юкагиры уже оперировали пятью цифрами: 1, 2, 3, 5 и 10.

*

Подобно тунгусам, юкагиры – незаурядные топографы. Е. Ф. Скворцов рассказывает, что нижнеиндигирский юкагир Энкачан, которого попросили составить «эскиз местности» между Индигиркой и Алазеей (а это довольно значительное пространство), принес «карту», при виде которой все ахнули. Энкачан изобразил не только реки, но и горные хребты; у него «были выдержаны страны света, причем наверху на его карте был также север… Мы очень подивились и подумали, что очень немногие из интеллигентных людей имеют такое наглядное представление о местности, в которой им приходится бывать», – заключает топограф. Дело, конечно, не в интеллигентности, а в наблюдательности юкагиров.

План части верхней Колымы. Toс. Конец XIX в.

*

Немалых успехов достигли юкагиры в сфере медицины. Они знали все кости скелета, положение всех внутренних органов, умели отличать артерии от вен. Артерии юкагиры называли «живыми кровяными дорогами», для обозначения сердца прибегали к термину чубоджэ – «я бегу» или «я двигаю», т. е. понимали роль сердца как органа, обеспечивающего движение крови по сосудам. Почки они именовали «помощниками желудка». Печень, по их мнению, ведала моторной активностью организма. Считалось, что человек с больной печенью сонлив…

Чтобы определить причину смерти, юкагиры анатомировали покойников. Знание анатомии обусловило практиковавшийся юкагирами способ лечения некоторых заболеваний путем надавливания пальцами на лоб между бровями, на грудь и на позвоночник.

Как и тунгусы, юкагиры умели останавливать кровь, справлялись с простудными заболеваниями. Тундровые юкагиры были способны поставить на ноги человека, умирающего от голода. Они ловили оленя, перерезали у него шейную артерию и ее нижний конец, точно шланг с кислородом, вставляли в рот «расслабленного». Простое откармливание считалось в этом случае бесполезным.

При воспалении глаз юкагиры выдергивали отдельные реснички при помощи специального инструмента, напоминающего пинцет. При воспалении век, возникающем от яркого блеска весеннего солпца и снега, выворачивали и натирали веки целебной травой. После того как у больного в результате этой процедуры выступала на веках кровь, ему в глаза закапывали женское молоко и туго завязывали их. Считалось, что, выспавшись, пострадавший вновь обретет нормальное зрение.

Н. И. Спиридонов сообщает об оригинальном способе лечения ревматизма. «Если у человека болит спина или туловище, если у него распухнут суставы, – писал он, – то, убивши медведя, распарывали ему брюхо и, раздевшись, залезали туда и лежали там долгое время, купаясь в крови. Потом выходили оттуда, вытирались сухим мхом и через несколько дней чувствовали большое облегчение»^{102}.

В сказке о разбойнике Мелыше юкагиры лечат кровавые раны на ногах девочки, прикладывая жженую заячью шерсть. Сверху на шерсть они кладут кору и крепко привязывают к ногам, т. е. проделывают ту же операцию, что и врачи, которые пользуются гипсом при переломе костей.

Трудно сказать, насколько описанные медицинские приемы являлись самостоятельным изобретением юкагиров. Скорее всего они – плод коллективного творчества всего местного населения, включая и русских старожилов. Любые новшества в этой области благодаря взаимному общению, быстро становились всеобщим достоянием.

Как и тунгусы, юкагиры много внимания уделяли физической подготовке. Нижнеколымские юкагиры рассказывали Иохельсону, что их предки в XVII в. умели прыгать с земли на крыши русских домов, чем немало удивляли пришельцев (правда, дома были низкие – метра два высотой…).

Юкагиры были отличными бегунами на дальние дистанции. Йохельсон еще в конце прошлого века встречал на реке Ясачной бегунов, которые одолевали семь километров пути не запыхавшись.

Большое значение придавали юкагиры обучению воинскому искусству. Молодые воины учились, например, увертываться от вражеских стрел (эти упражнения очень напоминают тунгусские): на открытом пространстве юноша старался уклониться от стрел, пущенных в него со всех четырех сторон. Выстрелив из лука, он моментально менял место, перепрыгивал через головы стоявших людей, разумеется, не задевая их. У юкагиров нижней Лены существовало даже особое упражнение инди: на одной ноге они перепрыгивали через копья, воткнутые в землю вверх остриями. Победителем признавался тот, кому удавалось не поцарапаться.

Поражает воображение следующее упражнение, точнее, испытание, которому подвергался молодой воин: стоя на четвереньках со сцепленными попарно руками и ногами, он должен был подпрыгивать, когда к нему сбоку приближалось бревно, которое юкагиры раскачивали на ремнях из лосиной кожи. Этот «прыжок над бревном», как его именует юкагирский фольклор, мог окончиться для испытуемого переломом конечностей…

*

Вендом рациональных знаний юкагиров можно считать их рисуночное письмо.

Оказывается, юкагирские девушки умели выражать свои чувства при помощи рисунков на берёсте, выполненных специальным ножом с заостренным кончиком. Для этого они брали свежесодранную, без рубцов и «раковин», берёсту в лезвием ножа, слегка надавливая на нее, проводили прямую, как по линейке, линию, делали точку… Такое письмо, как и сам материал для него, получил у верхнеколымских юкагиров название тос.