Текст книги "Исправить все (СИ)"

Автор книги: Владарг Дельсат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Волшебная школа подарила девочке страх. Страх тролля, дракона и того, что декан напишет родителям что-то нелицеприятное. Родители не верили своей дочери, что Гермиона очень хорошо поняла еще в раннем детстве. Ради того, чтобы профессор МакГонагалл ничего плохого не написала домой, девочка была согласна на все. И декан пользовалась страхом ребенка.

Гарри Поттер на первом курсе был шалопаем и, глядя на него, Гермиона иногда ловила себя на мысли, что лучше никаких родителей, чем… Эти мысли девочка старательно давила, немного завидуя мальчику, которому не нужно было быть хорошим. Увидев, что профессор МакГонагалл благосклонно относится к «приключениям», Гермиона не сопротивлялась втягиванию себя в оные, хотя было очень страшно, просто до жути. Но все закончилось хорошо, декан даже написала родителям короткое письмо, в котором похвалила старательность девочки, за что у нее не было карательных мер. Хотя папе хотелось, и Гермиона это видела, но, видимо, было просто не за что. Дома ее сопровождал страх сделать что-то не так, поэтому первому сентября она обрадовалась.

Вот только Гарри изменился за лето. Мальчишка очень сильно изменился – утратил все эмоции, стал собранней и как-то неуловимо взрослее. Эта его странная игра, тем не менее, дарила ощущение собственной нужности. И еще хлеб, которым Гарри делился с ней. Это было тоже игрой, но для очень худого мальчика это точно игрой не было, Гермиона чувствовала это.

Когда начались окаменения, во взгляде мальчика появилась какая-то обреченность. Гермиона уже научилась определять настроение Гарри под неподвижной маской лица. Он что-то предчувствовал или… знал? Ведь не зря же мальчик так настаивал на языке, откуда-то даже притащив зелье для лучшего запоминания. Задумываться над этим Гермионе не нравилось, ей больше нравилось учиться, тем более что ЗОТИ теперь вел отставной аврор и это было очень интересно.

Откровения про наследника Слизерина, заставили девочку задуматься, но ненадолго. Гарри же победил Того, кого нельзя называть, значит, логично, что многое знал о враге. Как конкретно годовалый мальчик мог победить страшного темного волшебника, Гермиона не задумывалась, она просто бездумно повторяла то, что было написано в книгах. А время шло, минул январь, окаменения все продолжались.

– Надо найти, кто окаменяет, – требовательно сообщила мальчику Гермиона.

– Василиск окаменяет, – ответил он, но девочка ему, разумеется, не поверила, решив самостоятельно найти ответ. Пожалуй, это был последний раз, когда Гермиона решила не поверить Гарри.

Копаясь в книгах, девочка искала хоть какие-то упоминания, зачастую засиживаясь допоздна в библиотеке. Гарри всегда провожал ее, кроме того самого вечера, когда его зачем-то вызвала профессор МакГонагалл. Видимо, мальчик не мог предполагать того, что случится, а не верившая ему девочка, наконец, обнаружила статью о василиске. Совпавшие признаки заставили Гермиону мчаться по коридорам, чтобы рассказать декану о своей находке.

Каким-то чудом расслышав шелест и звук падения чего-то каменного на плиты пола, девочка резко остановилась. Испуганно осмотревшись, она вспомнила фильмы, которые так любил папа и решила воспользоваться зеркальцем, чтобы заглянуть за угол. Последним что, она увидела был большой желтый глаз, а потом девочку покрыл каменный панцирь прекращая доступ воздуха. Она бы погрузилась в летаргию, но у кого-то были совсем другие планы на нее.

– Когда ты, наконец, сдохнешь! – сквозь толщу камня услышала испуганная девочка, а потом прозвучало какое-то каркающее заклинание, и…

Гермиона услышала вой, за которым последовал взрыв. В подсвеченном огнем мареве она увидела оседающий дом. Вокруг было очень темно, только по небу шарили какие-то белые полосы да что-то глухо часто бухало. Замерев на месте от страха, девочка этим спасла себе жизнь, потому что следующий взрыв прозвучал совсем недалеко, заставив Гермиону взвизгнуть. Что происходит, она не понимала, но чуть погодя прозвучала сирена и голос на том самом языке, которому ее учил Гарри, произнес что-то об отбое. Что он имел в виду, девочка не поняла.

Вокруг было холодно, а под рукой обнаружилась какая-то бумага, схваченная рефлекторно. Вокруг появились люди, но Гермиона стояла, озираясь, просто не понимая, где находится и что теперь делать. Тут ей внезапно повезло – какая-то женщина подошла к девочке, внимательно взглянула на нее и вздохнула.

– Всех убили? Пойдем, – произнесла она на русском языке.

– Д-да… – ответила Гермиона, всхлипнув.

– Скольких еще унесет эта война, – проговорила женщина, уводя Гермиону.

На счастье девочки, было самое начало ноября, уже похолодало, но люди еще не озверели и «смертное время» не началось. Поднятый ею лист бумаги оказался листом карточек иждивенческих. И увидев этот лист, Гермиона застыла.

– Карточки не потеряла, молодец, – произнесла эта женщина. – Зовут меня Зинаида Федоровна, но ты можешь звать тетей Зиной, а тебя как зовут?

– Ми… Ге… – от шока девочка не могла произнести свое имя. Она смотрела на листок, на которому были крупно отпечатаны цифры года.

– Не помнишь, что ль? – поинтересовалась тетя Зина. – Ну да такое бывает. Будешь Машей?

– Д-да… – тихо ответила Гермиона, вспоминая, о чем говорил Гарри. Получается, это была не игра?

Тетя Зина рассказывала о том, как бомба лишила ее семьи, жалобно поглядывая на девочку, подсевшую поближе и обнявшую нестарую еще, но абсолютно седую женщину.

– Ой, да что же это я! – всполошилась женщина. – Давай-ка спать ложиться, завтра мне на работу, а тебе в школу?

– На за-вод, – припомнила то, что говорил Гарри Гермиона.

– А возьмут тебя? – задумчиво спросила тетя Зина. – Ладно, вместе пойдем.

Постелив Гермионе на диване, женщина ушла в спальню, насколько поняла девочка. Гермиона долго не могла уснуть, не понимая, как она умудрилась оказаться больше чем на полвека в прошлом и откуда Гарри знал?

***

Утром Гермиона умылась, обнаружив, что тетя Зина давно поднялась и даже успела отоварить карточки, поэтому у них появился хлеб и… и пока все. Этот хлеб совсем не походил на тот, что был у Гарри – жесткий, как будто черствый, но испуганная девочка понимала, что мальчик совсем не шутил, когда объяснял ей, как делить хлеб и Гермиона сделала так, как учил Гарри.

– Да, дочка, все забыла, даже имя свое, а хлеб делить умеешь, – вздохнула тетя Зина. – Давай позавтракаем и пойдем на наш снарядный…

– Хо-хорошо, – проговорила девочка, помня о том, что нужно говорить короткими фразами.

– Контузило никак, – погладила ее по голове женщина.

– Я г-готова, – с трудом подбирая слова, Гермиона чуть заикалась, закрепляя мнение женщины о контузии.

Но сразу они на завод не пошли, сначала тетя Зина зашла в какую-то «жилконтору», зарегистрировав девочку, как свою племянницу, сироту, Марию Пивоварову, наказав при этом Гермионе запомнить имя и фамилию. Какой-то мужчина без одной руки только взглянул на выглядевшую испуганной девочку, кивнул и вписал ее в большую книгу. Только после этого двинулись.

Было холодно, тетя Зина выдала Гермионе пальто, как-то всхлипнув при этом. Одежда пришлось девочке впору, как будто на нее было сшито. Гермиона старательно вспоминала, что нужно говорить, чтобы взяли, потому что Гарри очень хорошо инструктировал ее, как знал. Сейчас девочка уже совсем иначе оценивала слова мальчика о похожей на нее… Но было просто поздно, поэтому она шла по улице, полной людей, спешивших, как она понимала, на работу.

– Вот, Алексей Савич, племянницу привела, – сообщила тетя Зина какому-то мужчине, молча кивнувшему куда-то в сторону.

Гермиона предпочитала молчать, думая о том, что теперь она здесь навсегда. Сожаления почти не было. Разве что Гарри… Но сейчас нужно было выжить. Мальчик очень много говорил о том, как выжить и девочка решила быть послушной. Там, куда ее привела тетя Зина, обнаружился большой кабинет с портретами на стенах и усталый невыспавшийся мужчина. Он внимательно посмотрел на Гермиону.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался незнакомец.

– Чет-тырнадцать, – запнулась девочка, затем начав говорить так, как ее учил Гарри. Не всегда понимая, что именно говорит, Гермиона полностью процитировала речь мальчика, увидев, что в глазах мужчины появляется одобрение.

– Ты права, – кивнул он, затем повернувшись к женщине. – Забирай ее к себе, обучи и пусть выходит на смены.

– Спасибо! – заулыбалась тетя Зина. – Пойдем, дочка.

Так Гермиона начала работать на заводе. Ее поставили к токарному станку, показав, как вытачивать снаряды. Дело было ответственным, брак допускать было нельзя – за это могли и уволить. Когда Гермиона услышала о «наказать», она испугалась, уже представив себе эту сцену, но тетя Зина только вздохнула, отметив реакцию девочки и принялась учить ее.

Вскоре Гермиона смогла выточить первую свою деталь. За первой пошла вторая, третья. Девочка уставала очень сильно, не будучи привычной к таким нагрузкам, но работала, помня слова Гарри. Гермиона совсем не жаловалась, даже когда хлеба стало совсем мало, и больше не было ничего. Постепенно она привыкала.

Вой сирены воздушной тревоги, обстрелы и очередь за хлебом, да и за кипятком – все это стало привычным уже через три недели. С декабрем в Ленинград пришло и «смертное время». Кушать хотелось постоянно, но Гермиона понимала, что даже съешь она за раз всю дневную норму – это не поможет. Она видела голодные глаза детей, с которыми вместе работала, и в этих глазах перед ней вставал Гарри. «Если он прошел это все и смог вернуться, то, может быть, и я?» – думала Гермиона, лелея эту надежду.

Становилось все холоднее, наваливалась усталость. Но день за днем девочка находила в себе силы, вставала и шла на работу с тетей Зиной. Она знала, что заболеть нельзя – это почти гарантированная смерть, поэтому просто надеялась. Все больше людей вокруг умирало, отчего эмоции притуплялись, но со столбов, из круглых тарелок радиоточек звенел яростный голос Ленинградского радио, помогая жить. Гермиона поняла Гарри, осознавая теперь, что значил его жест – дать ей хлеба. Мальчик отрывал от себя, чтобы поделиться с ней. О, да, теперь девочка понимала!

Елка для малышей, новогодний праздник. Худенькие дети устало водили хоровод и просили Дедушку Мороза. О том, чтобы закончилась война… о сухарике. А некоторые – просили вернуть сестренку, братика или маму и слышать это было больно до слез. Ленинград вступал в тысяча девятьсот сорок второй год. Не сдавшийся город боролся и Гермиона боролась вместе с ним.

Под звук метронома, под стихи Ольги Берггольц, под сводки Совинформбюро город боролся. Гермиона начала постепенно забывать Хогвартс, даже родители ей казались чем-то… нереальным. Все чаще накатывала усталость, но нужно было работать, чтобы жить и девочка работала. Гермиона работала, к середине января уже не уходя домой. Она ложилась в углу цеха и спала несколько часов между сменами, а рядом спала и тетя Зина, ставшая настоящей мамой за это время. Требовательная, жесткая, когда было нужно, но вместе с тем бесконечно добрая и ласковая, она стала идеалом матери для Гермионы.

Голод, холод, усталость… Серыми тенями скользили по улицам люди. Поползли слухи о том, что появились каннибалы, отчего Гермиона теперь даже боялась выходить с территории завода. Но тетя Зина, превратившаяся почти в скелет, находила доброе слово для девочки, выглядевшей ничуть не лучше. Теперь Гермиона понимала, что такое «алиментарная дистрофия», не понимая, как Гарри смог удержаться тогда, в Большом зале Хогвартса. Она осознавала теперь очень многое.

За окнами цеха проходил январь…

Глава 7

Тетя Зина умерла внезапно. Она просто не проснулась утром, Гермиона даже не поняла поначалу, что произошло. Не добудившись женщины, ставшей для нее всем, девочка сначала попробовала заплакать, но прошедшее время просто зачеркнула все эмоции. Голод, трупы на улицах, бесконечные саночки… Все это просто укрыло Гермиону изнутри мягкой подушкой.

Вздохнувшая девочка взяла карточки тети Зины, чтобы отоварить хлебом, потому что больше их не будет. Нужно было собираться на завод, а еще – отвезти тетю, ставшую за это время мамой, на Охтенское кладбище. Но прежде всего – завод. С телом в промерзшей квартире точно ничего не случится. Скушав кусочек хлеба, Гермиона двинулась на улицу.

– Зина все? – сразу же все понял встреченный мужчина из жилконторы. Однорукий Самуил Федорович увидел девочку, выходившую в одиночестве. Все и так было ясно.

– Я ее отвезу, – проговорила Гермиона. – После смены.

– Иди, дочка, работай, – покачал головой мужчина. – Мы сами отвезем.

– Спасибо, – прошептала девочка, отправляясь в свой ежедневный путь. Смысла возвращаться домой больше не было.

На заводе ее даже ни о чем не спросили, все было ясно. К Гермионе подошел мастер – дядя Саша, так его звали все дети, хотя детьми они уже не были. Голод, холод, умирающие вокруг люди, бомбы и снаряды лишили их этого детства. Едва стоя за станком, девочка вытачивала болванки снарядов, надеясь на то, что рано или поздно блокада закончится. Придут «наши», прогнавшие уже немца от столицы, и будет много хлеба.

Гермиона слушала Ленинградское радио, желая отомстить фашистам за все, что они натворили: за детские маленькие тела, за бомбы, падающие с неба, за… за все. Хлеба неожиданно стало меньше, отчего девочка поняла – тетя Зина отдавала ей свой хлеб. Как… Гарри? Гермиона осознавала, какой дурой была, не понимая, чем делится с ней мальчик. Самой большой драгоценностью на свете, с трудом отрывая от себя.

«…О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,

ко мне взывает братская могила

на охтенском, на правом берегу».Ольга Берггольц

И будто вторя злым, яростным строкам Ольги Берггольц, Гермиона точила снаряды, буквально представляя, как они будут рвать тела проклятых фашистов. Просто на куски будут рвать, за всех! Но даже на ненависть сил не было, усталость все нарастала. Гермиона понимала – рано или поздно она упадет у станка, как Ритка из второго цеха и ее увезут на саночках в последний путь. Сожаления не было. Ничего не было, только снаряды, завод, хлеб и воздушные тревоги.

– Машка, – позвал ее мастер. – Кинотеатры открылись, вот тебе билет.

– Дойду ли… – прошептала девочка.

– Дойдешь, – все понял немолодой мужчина, похожий на скелет, как и все они. – Сейчас цех организуем и пойдем все вместе.

– Спасибо, – тихо произнесла Гермиона, промеряя глубину борозды. До нормы оставалось еще три заготовки, а там можно будет и отдохнуть – чуть чуть, совсем немного. Отдохнуть, съесть кусочек хлеба.

– В столовую зайди, – посоветовал мастер. – Ты все равно на заводе живешь, а там будет и хлеб, и еще чего от щедрот. Сегодня студень обещали.

Студень был блюдом неизвестно из чего. Когда-то давно Гермиону бы вырвало просто от вида этой массы, а теперь она что только не ела. Нужно было кушать, нужно было пить, просто, чтобы жить. Зачем ей нужно жить, девочка не думала – сказали «надо», значит надо. На этом ее размышления заканчивались. Надо поесть, надо причесаться, надо встать, надо идти, надо работать, надо жить…

Гермиона понимала – если бы не Гарри, она и не выжила бы. За это девочка была благодарна мальчику, выставившему все игрой.

В промерзшем кинотеатре показывали минувшее время – «Ленинград в борьбе», так называлась картина. Недоумевая, зачем это все показывают им же, Гермиона смотрела, узнавая, в том числе, и знакомые места. Глядя на упрямо идущих людей, девочка вдруг поняла – они выжили, город выжил, не смогли его задушить проклятые фашисты. А еще она поняла – это увидит вся страна, как они боролись и жили, и только от этой мысли Гермионе стало чуточку теплее.

Девочка приняла эту страну, людей, ее окружавших, как родных приняла. Ведь она была совсем чужой тете Зине, а та заботилась о ней, и даже отдавала самое ценное – хлеб. Дающий жизнь маленький ломтик, ценней всего золота на свете. И Гермиона менялась, менялась с каждым днем, с каждой ночью, с каждым артобстрелом, уже не вздрагивая от громких взрывов.

«О ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба —

он почти не весит на руке…»Ольга Берггольц

Женский голос из репродуктора рассказывал о том, что девочка видела и сама, но он делал главное. Самым главным было понимать – они не брошены, не одни! И Гермиона понимала это. «Дорогой жизни» шел в осажденный город драгоценный хлеб, горючее, металл… Каждый день сквозь метели, огонь и дым героические люди везли жизнь Ленинграду. Политработники, днем также стоявшие у станков, а вечерами рассказывавшие измученным людям о том, что страна борется, тоже давали надежду: придет день и Блокада падет, придут «наши». С этой надеждой девочка жила. С нею она вставала каждый день, с трудом, боясь привычного удара холода вставала и шла к своему станку.

Волосы выпадали от голода, но косынка держала их… Да, теперь Гермиона понимала, что имел в виду Гарри, постаравшийся подготовить ее… Откуда он знал? Мысли как будто замерли, замерзли, но мерно отсчитывающий мгновения жизни метроном показывал – город жив! И Ленинградское радио, зовущее, радующее, поддерживающее…

– А еще каша такая была, «гурьевская» называлась, как шоколадная, сладкая-пресладкая, – рассказывала Лидочка. Эти воспоминания и были их сказками на ночь.

– А я ничего не помню, – вздохнула Гермиона.

– Ничего, вот закончится война… – какими же волшебными были мечты о том волшебном, просто сказочном времени, когда не будет войны!

Одна другой волшебнее, с точки зрения Гермионы… Нынешняя девочка, изменившаяся уже, просто мечтала о кружке теплого, непременно теплого молока и о том самом хлебе, которым с ней делился Гарри. Постепенно образ мальчика обретал какой-то ореол святости в душе Гермионы. И цепляясь за образ мальчика, уже не казавшегося очень худым, девочка жила. Веря, что однажды увидит его. И эта вера хранила ее.

***

Это случилось неожиданно. Гермиона шла… Девочка с подружками возвращалась с очередного киносеанса, когда откуда ни возьмись прилетел снаряд. В кинотеатр загоняли почти принудительно, показывая – вас не забыли. Страна борется, дерется и еще немного осталось потерпеть, совсем чуть-чуть. После сеансов казалось, что даже укрывшая чувства подушка совсем немного, но поддавалась, давая возможность почувствовать отголосок радости и гордости за теперь уже совершенно точно свою страну…

Взрыва девочка даже не услышала, просто какая-то сила приподняла ее над землей и, погасив сознание, куда-то понесла. Выплыла из каких-то липких волн Гермиона не сразу, услышав голос – сначала женский, потом мужской.

– Алиментарная дистрофия второй степени, контузия, судя по документам – рабочая, – произнес женский голос. – Снаряд совсем рядом разорвался, двоих девчонок порубило, а на ней ни царапины. Мария Пивоварова, четырнадцать лет.

– Маша, значит, – вздохнул мужской голос. – Давай положим Машу в четвертую, там как раз койка освободилась.

– Хорошо, товарищ доктор, – согласилась женщина.

Сначала Гермиона ничего не видела, а потом поняла, что не может говорить. Это было так страшно, что даже укрывшая чувства подушка чуть поддалась. Ее переодели в больничное, стало не так холодно. Девочка лежала, глядя в потолок, думая при этом о том, что ни Лидочки, ни Иры уже нет. Почему-то мысль об этом в голове не удерживалась. Гермиона просто устала.

– Не разговаривает? – поинтересовался доктор Нефедов. Гермиона его уже знала. – Будем пробовать восстановить речь. Что с остальным?

– Как у всех, – вздохнула медсестра.

– Ничего, девочка, мы тебя вылечим, – уверенно произнес врач, погладив Гермиону таким странно-знакомым жестом. – Что у нее с питанием?

– С завода карточки передали, так что живем, – хмыкнула медицинская сестра, такая же неулыбчивая, как и все вокруг, но девочке показалось, что женщина улыбнулась.

Гермиону выхаживали, постепенно уча и разговаривать – как маленькую. Доктор Нефедов много времени проводил с девочкой, пытаясь добиться членораздельной речи. Было и молоко – соевое, были горькие витаминные напитки, и даже пахнущие хвоей, иногда даже сладкие. Шел февраль, даря надежду дотянуть до весны. А весной – в это верили все, весной будет проще.

Умерла совсем юная девочка – Гермионина соседка по палате. Еще одна смерть, еще один истощенный ребенок отправился туда, где, Гермиона верила – тепло, есть молоко, много хлеба… А еще девочка верила, что где-то там, пусть даже за гранью смерти, ее ждет Гарри.

Гермиона часто думала – а как это все сумел пережить Гарри? Ведь у него не было такого советчика, а он выжил и так много узнал. Странно даже было, что она не встретила так много сделавшего для нее мальчика. В этот момент девочка не вспомнила, что Гарри говорил о взрослости. А еще Гермиону беспокоил вопрос – почему Ленинград? Она бы поняла Францию, где родилась, или Англию, где жила, но Россия? Это было самым непонятным.

– Ну как тут наша пациентка? – поинтересовался доктор, присаживаясь рядом с девочкой. Он так говорил с каждой из них, но Гермионе хотелось слышать что-то особенное в голосе врача.

– Х-хор-шо, – проговорила девочка, заикаясь.

– Умница какая! – Гермиона угадывала радость в лишенном эмоций голосе доктора. – Заговорила, моя хорошая.

– Ч-то слыш-но? – поинтересовалась девочка. – Чи-число?

– Первое марта сегодня, – ответил ей осматривающий Гермиону Нефедов. Смущаться она давно перестала – не от чего было смущаться, одни кости, обтянутые кожей. – Скоро пойдет свежая трава, будет побольше витаминов. Как у нее с сердцем? – поинтересовался он у кого-то, кого не видела девочка.

– Как у всех, – вздохнул женский голос. – Тянет, но так себе, эвакуировать бы ее.

Попрощавшись с девочкой, доктор отправился к следующей пациентке, а Гермиона думала о том, что дожила до весны. Правда, на улице по-прежнему был лед и о весне говорил только календарь, но какая-то надежда зародилась в сердце. В уставшем сердце тринадцатилетней блокадницы.

Прошел день, за ним еще один. Были новости с фронта, Красная Армия гнала врага прочь от Москвы. Звенел голос Ленинградского радио и спокойно стучал метроном в перерывах.

Во сне Гермиона уже не видела школу Хогвартс и Лондон, ей снился просто кусочек булки с маслом. Белая, мягкая булка, намазанная чуть желтоватым маслом… Так было и в этот раз, но вдруг что-то случилось. Девочка почувствовала, что ее встряхнуло, будто совсем рядом разорвалась тяжелая бомба, перед ней внезапно возникла какая-то женщина, произнеся на почти забытом языке:

– Мисс Грейнджер, вы здоровы, можете одеваться.

Эта женщина, имени которой Гермиона не помнила, старалась на девочку не смотреть. Выглядевшая жирной, сытой, как фашисты, осадившие город, женщина вызывала только отвращение одним своим видом.

Осмотревшись, Гермиона поняла, где находится. Медленно, через силу поднявшись, она принялась переодеваться прямо на месте, а мадам Помфри замерла на месте, не в силах оторвать взгляд от похожую на умертвие девочку. Впрочем, Гермиону это совсем не трогало – она быстро переоделась, ровным голосом попрощалась и вышла из Больничного крыла. «Вы здоровы» – звучало насмешкой. Впрочем, чего еще можно было ждать от сытых фашистов?

Глава 8

Окаменение Гермионы показало Гарри, что ничего не изменилось, поэтому надо готовиться к бою. Внимательно оглядывая учеников, мальчик все никак не мог обнаружить местонахождение черной тетрадки, к тому же он считал, что нападение именно на кудрявую девочку – намек ему. То есть ситуация отдавала шантажом, и Гарри теперь совсем иначе смотрел на сытых самодовольных людей вокруг себя.

Первым изменившийся взгляд Поттера заметил профессор Снейп, которого после падения обетов, в школе ничего не держало. Именно профессор Снейп и попытался обратить внимание Амелии Боунс на происходящее в школе, но не преуспел. О том, что письма могут перехватываться, зельевар не подумал.

Взяли его в Хогсмиде, оглушив и не дав даже раскрыть рта. Что случилось потом, профессор не понял, как-то неожиданно оказавшись в Азкабане. Зато Гарри, отфиксировав исчезновение профессора, насторожился. Видимо, он был не единственным, кто насторожился, потому что вечером того же дня за ужином последовало объявление.

– Профессор Снейп уволился по состоянию здоровья, – сообщил директор Дамблдор под ликование Гриффиндора, а Гарри наблюдал за Слизерином.

– Отравился, наверное, чем-то… Ядом своим, например, – хихикнула Лаванда Браун.

«Хотел помочь и за это его убрали», – понял доктор Нефедов. Все чаще люди в Хогвартсе у него ассоциировались с врагами. Все яснее ему было, что место, где он находится, больше похоже на тюрьму. Поэтому оставалась надежда на гоблинскую защиту. Несколько раз он чувствовал сигналы от колец – то ментальная атака, то зелья в пище, но переживший голод, Гарри вполне мог потерпеть без еды, ведь у него был хлеб. Немного, совсем немного, но он был.

– Она точно жива? – безо всяких эмоций поинтересовался мальчик у школьной медиведьмы, внимательно за ней наблюдая.

– Точно, – вздохнула мадам Помфри, избегая смотреть на очень худого мальчика. Женщина искренне считала, что провоцировать директора – плохая мысль, поэтому вопросов по поводу состояния мистера Поттера не задавала. – Созреют мандрагоры – снова будет бегать.

– То есть купить их нельзя… – задумчиво проговорил Гарри и сразу же будто пришпилил медиведьму, как иглой, вопросом: – Почему?

– Вы не задавали этого вопроса, мистер Поттер, – ответила ему женщина. – Да и кто будет тратить деньги на…

– Фа-ши-сты… – понял мальчик, полностью осознавая суть сказанного. Вокруг него были враги, для которых Гермиона оказалась существом низшим. Что же… «Сколько раз увидишь его…»

Мадам Помфри даже не поняла, что сделала одной незаконченной фразой. Отныне, кроме Гермионы, для доктора «своих» в Хогвартсе не было. А раз так… Но Гарри понимал, что его все равно заставят «сражаться» с василиском. Ибо именно исчезновение профессора Снейпа и продемонстрировало автора всей игры. Выбора особого у мальчика не было, поэтому он готовился к тому моменту, когда ему позволят. Надеясь только на то, что Гермиона жива.

Гарри понял, что девочка отправилась в тот самый год, где он впервые ее увидел. Проверяя свои мысли, мальчик постучал ногтем по каменному телу девочки, услышав пустой звук – внутри каменной корки никого не было. И это еще раз доказало, что вокруг одни враги. Оставалось надеяться на то, что Гермиона его внимательно слушала, и вернется. Куда-то же она тогда пропала из больницы?

В этот раз не было дуэльного клуба, да и Гарри никому не показывал свое знание змеиного языка. Лишь только появилась надпись о том, что «ее тело останется здесь навечно», мальчик двинулся знакомым маршрутом. С кусочком хлеба за щекой, как делали дети, чтобы поменьше хотелось кушать. Это действительно работало. Гермиона, возможно, сумела бы расшевелить мальчика за эти почти полгода, но ее окаменили, а больше Гарри никого к себе не подпускал. Поэтому эмоций просто не было.

– Гарри Поттер! – знакомый уже Том изображал из себя великого мага, но доктор знал – это иллюзия. Гоблины ему многое объяснили, поэтому он видел, что лежащая на полу девочка, кстати, не Джинни, питает выглядящий тетрадью артефакт своей жизнью.

– Ш-ш-ш! – нечленораздельно зашипел изображавший Темного Лорда подросток.

Выползший змей, уже было нацелился на Гарри, но в этот момент в «Тайной Комнате» вдруг обнаружилось десяток авроров, такому соседству удивившихся. Поразился и Гарри, которого откинули в угол, ибо такого действия артефакта, данного ему гоблинами, не ожидал. Осторожно, по стеночке, он вышел из зала, делая вид, что его тут не было. Замок встряхнуло, потом еще раз, потом что-то явно сломалось…

Гарри же двинулся в Больничное Крыло, насколько он помнил, сегодня должны были оживить Гермиону. В совпадения мальчик не верил, зато в точный расчет – вполне. Однако сейчас у школы возникли серьезные проблемы, потому что, не в силах справиться с василиском, авроры запросили помощь, которую не получили из-за изоляции замка.

– Долго мы не продержимся, – проинформировал старшего, тщетно пытавшегося задействовать порт-ключ, один из авроров.

– Гарри Поттер, ты умрешь! – вещала иллюзия.

– Ловушка была, похоже, не на нас, – хмыкнул старший. – Вон там, видишь лаз? Бежишь туда, может и выйдешь за пределы блокировки.

– Хорошо, – кивнул один из правоохранителей, которых на ногах оставалось трое.

Выскочить наружу аврору удалось с третьего раза, но он успел вызвать помощь до того, как пал последний из людей в красных плащах. Подмога из боевых магов скрутила василиска, отключила артефакт, констатировала становление сквибом полукровки Лайзы Турпин, которой питалась иллюзия. И вот затем разразился скандал. Сначала он был очень тихим, но вот потом, потом грянуло.

Гарри о происходящем не знал, он просто шел к Больничному крылу, чтобы встретить Гермиону. Уже представляя себе, какой увидит девочку, мальчик ожидал опасности с любой стороны. Ведь она еще не знает всего того, что понял он сам.

***

Облив грязнокровку, о которой часто спрашивал Поттер, мандрагоровым зельем, мадам Помфри замерла. В какой-то длинной рубашке перед ней лежал почти скелет. Проверив чарами, медиведьма выдохнула – жива. Скандал с Поттером ей был совсем не нужен, кто знает, какие проблемы мог устроить ей лично герой магического мира. Переодев чарами мисс Грейнджер в обычную пижаму, мадам Помфри приказала домовику принести одежду девочки из ее сундука.

«По-видимому, стазис выпил ее», – подумала медиведьма, когда-то слышавшая о таких случаях, и приказала грязнокровке одеваться. Девочка медленно раскрыла глаза, в которых не было никаких чувств, никаких эмоций, сильно этим напомнив мистера Поттера. Мадам Помфри стало нехорошо. А мисс Грейнджер принялась переодеваться, не сходя с места. Смотреть на этот обтянутый кожей скелет, было просто страшно, но что делать, медиведьма просто не знала.

Гермиона шагнула прочь из Больничного крыла, чувствуя взгляд фашистки, но вот буквально у дверей ее встретил Гарри. Совсем не изменившийся Гарри протянул девочке настоящую драгоценность, снова отрывая от себя – кусочек хлеба, моментально исчезнувший за щекой. Лишь потом Гермиона шагнула и молча обняла мальчика своими ставшими очень тонкими руками. Двое истощенных детей обнимались возле входа в Больничное крыло.

– Т-ты м-меня с-спас, – констатировала Гермиона. – Если б-бы не т-ты…

– Потом расскажешь, – вздохнул Гарри, понимая, что впереди их ожидает пытка едой, которую нельзя. – Ты из больницы?

– Да, – кивнула девочка, опираясь на мальчика. Вокруг было неожиданно тепло, но девочку все равно потряхивало от холода.