Текст книги "Пять секунд будущего. Морпех Рейха (СИ)"

Автор книги: Влад Тепеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

* * *

Мы выбрались из лаборатории без проблем, потому что вся охрана на входе – человек пять – оказалась выведена из строя. Проходя мимо трех тел – двое мужчин и женщина типично военной наружности, хоть и в штатских костюмах – я нагнулся и подобрал еще один пистолет, и при этом заметил, что женщина дышит, а в шее у нее торчит шприц-дротик. Значит, насчет пистолета моя пленница не врала, а еще она, видимо, не промах, раз умудрилась дротиковым пистолетом повырубать полдесятка охраны, при том, что охрана в бронежилетах, что несколько усложняет задачу.

Лаборатория оказалась обустроена в подвале недостроенного здания на отшибе, и я, покинув территорию через дыру в заборе, которую указала мне пленница, заметил неподалеку огни большого города. Ночь или поздний вечер – и это хорошо.

– Нам сюда, вон в те кусты и за ними через пустырь, – сказала она.

Тащить ее оказалось нелегко, потому что я сам стою с трудом, а она вообще едва-едва переставляет ноги. Добравшись до кустов, мне пришлось сделать привал, ее я аккуратно положил на траву и растянулся рядом, тяжело дыша.

– Ты как, еще немного протянешь?

– Вполне.

– А за пустырем что?

– Нас ждет машина. С медиком.

– Здорово. А теперь давай по порядку, зачем я тебе нужен и зачем ты нужна мне.

– Я же сказала – раз ты сохранил рассудок, то можешь давать показания. Ты помнишь, что с тобой делали?

– Нет. Я просто открыл глаза и увидел, что прикован к лабораторному столу. Не помню ничего, что было до этого… Совсем ничего. Даже имени.

– Ясно… Вопрос, не заметил ли ты за собой каких-то отклонений, задавать смысла нет… Ничего, когда установим твою личность – это будет еще одна статья в приговоре Дому Райнеров… Слушай, а как ты сумел менее чем за двадцать секунд освободиться и завладеть оружием?

– Какие двадцать секунд?

– С того момента, как я в щитовой отрубила электричество, и до момента, когда пробралась вниз и услышала стрельбу и нечеловеческие вопли, прошло секунд двадцать, а то и меньше…

– Я освободился за несколько минут до того, как ты вырубила свет.

– Однако же…

– Встречный вопрос. А что ты делала между отключением электричества и нашей встречей в коридоре?

– Уф-ф… Неудобный вопрос. Давай так: я никому не расскажу, что ты там со мной вытворял, а ты никому не расскажешь, что я делала после выключения света?

– Справедливо. И?

– Испугалась и убежала наверх. Хотела просто сбежать, но потом собрала волю в кулак и вернулась. После стрельбы, криков и ударов молнии мое воображение рисовало мне неописуемых монстров… Ну, ты понимаешь, вот я свет выключаю – и тут такое начинается… Совсем не по плану… Я хотела спросить, как ты умудрился увернуться от моих выстрелов?

– Заметил тебя краем глаза и дернулся.

– Ты не мог меня заметить, я сделала первый выстрел из невидимости.

– Это у тебя костюм-невидимка, что ли?

– Зачем костюм, я же маг, как и все Айзенштайны.

Ну вот, приехали. Только нацистов-магов мне еще не хватало.

– Слушай, давай идти дальше. Я-то выживу в любом случае, но промедление на минуту сейчас для меня чревато многодневным лечением. И кстати… я Брунгильда.

Мы пробрались кустами в направлении, указанном ею, и вывалились на полянку, где устроила пикничок молодая пара. Пока у меня на язык просилось классическое «доннерветтер», эти двое вскочили на ноги.

– К машине, – сказала мне Брунгильда и указала на стоящий сбоку фургончик.

Парень схватил скатерть с расставленными на ней какими-то закусками и зашвырнул ее в боковой багажник, а девица открыла дверь и помогла забраться внутрь вначале Брунгильде, а потом и мне.

– Поехали! – крикнула девица парню через окошко, соединяющее пассажирский салон и водительскую кабину.

Фургон внутри оказался обустроен сродни лимузину, но вместо бара в боковом отсеке обнаружилось медицинское оборудование. Девица же оказалась тем самым упомянутым ранее медиком.

Я в полном изнеможении развалился на задней седушке и наблюдал, как она уложила Брунгильду на длинное тройное сидение, извлекла из медотсека странного вида ножницы и принялась срезать с нее черный костюм и находящуюся под ним футболку. Справилась она с этим быстро, так что мне внезапно стало видно обнаженную грудь Брунгильды, небольшую, но красивой формы. То, что я могу спокойно пялиться на оголенный бюст моей новой знакомой, не волновало ни медика, ни тем более саму Брунгильду, если они вообще об этом задумывались. Оно и понятно: с тремя пулями в теле уже не до приличий и стеснений.

Меня, к слову, прелести нацистской ведьмы-диверсантки тоже не сильно заинтересовали: не та ситуация, не та девушка. Гораздо важнее, что я могу перевести дыхание и что сидение мягкое и моя спина, ушибленная о стену и порезанная битым стеклом, чувствует себя чуть комфортнее, чем на жесткой земле.

А еще мне важно сообразить, что делать дальше. Куда меня везут? Кто меня там встретит? Что они мне скажут и что скажу им я?

Тем временем девица прицепила к потолку два пакета с каким-то раствором и крикнула водителю:

– Нужна остановка на двадцать секунд!

– Торможу!

Машина плавно затормозила, девица воткнула Брунгильде в руку капельницу очень четким движением, не совершая при этом никаких манипуляций с поиском вены, закрепила иглу пластырем и крикнула:

– Пошел!

Машина начала плавно разгоняться, девица попридержала Брунгильду, чтобы та не скатилась с сидения, и принялась обрабатывать ее живот, покрытый засохшими кровавыми потеками, аэрозолем и ватными тампонами.

– Лия, телефон! – сказала Брунгильда, получила прибор – смартфон как смартфон – и левой рукой принялась выбирать номер из списка.

– Алло, папа? Еду домой. Да, прошла успешно, хоть и с огромными осложнениями. Да, он со мной. Нет, вырубать не пришлось, он сам со мной пошел… Верней, он меня оттуда и вытащил… Да, нам очень досталось… Мне больше, но это даже хорошо, я люблю внеплановые отпуски. Да, конечно… Не знаю. Не знаю. Не знаю. Он ничего не помнит. Да, вероятно… Нет! Да вот именно, что наш! У него баварский акцент! Конечно, будет! Да, хорошо. Ага. Нет, Лия мне уже все вколола. Ага, конечно. Целую, отбой.

– Кто «наш»? – поинтересовался я, когда Брунгильда уронила телефон на пол.

– Ты.

– В смысле «ваш»?

– Ты военный, скорее всего. И скорее всего – наш, а не неучтенный вражеский военнопленный. Хотя возможно, что ты – шпион. Но вряд ли. Или, может быть, не военный… Так ты точно не помнишь, что именно с тобой делали?

– Я помню себя с того момента, как открыл глаза. Что было раньше – просто белый лист.

– Да уж… А с кем там перестрелку вел?

– С людьми в белых халатах. Ну как перестрелку – пистолет там был только у одного, и еще один переехал меня невидимым грузовиком.

– А пистолеты где взял?

– У охранников, убитых отверткой.

– Ну даешь… В общем, так, нам надо согласовать, что мы будем рассказывать моему отцу, братьям и службе безопасности Дома.

Я вздохнул:

– Ты всегда такая несвоевременная? Нам стоило обсудить это, пока рядом не было лишних ушей.

– Нет проблемы. Это мои медик и водитель.

– В смысле – твои?

– Они присягнули вначале мне, и только затем – Дому.

Я ни хрена не понял, что за присяга, и мои подозрения о том, что они передадут главе Дома всю беседу, никуда не делись, однако Брунгильда явно ничего такого не опасалась. Мы согласовали версию, по которой она отвлекла на себя пару не существовавших на самом деле охранников и получила от них три пули, тем самым выручив меня.

– И да, когда будешь рассказывать обо всем – не забудь разок-другой упомянуть, как я тебя выручила.

– Ну, строго говоря, ты и вправду меня выручила: свет пропал как раз в тот момент, когда меня собирались жахнуть молнией, да и выбраться мимо охраны я бы уже не смог.

– Вот черт… там был сильный маг?! По нашим данным, его там не должно было быть… Как ты с ним справился? Он был без бронежилета?

– Не знаю. Отверткой в горло, потом в глаз – и все дела.

– Ну даешь…

Во время этого обсуждения девица-медичка потянулась к запасному медотсеку и на несколько секунд перестала заслонять собой Брунгильду. Я взглянул на нее, чтобы на глаз прикинуть, насколько серьезные раны она получила, раз так сносно себя чувствует, и увидел, что на ее теле, теперь уже вытертом от крови, присутствуют свежие розовые рубцы, но нет дыр. Я кретин, должен был раньше сообразить, что когда мы отдыхали в кустах, она уже не кашляла кровью… Охренеть, так она – действительно маг?

Что за нахрен, куда я попал, где мои вещи…

Тут медичка вытащила одеяло и укрыла Брунгильду, а затем прилепила к запястью и вискам датчики на присосках, настроила какой-то прибор, осведомилась, как себя чувствует хозяйка, а затем повернулась ко мне.

– Вы серьезно ранены?

– Наверное, не очень. Но все болит.

– Характер ранения?

– Невидимый грузовик – не знаю, как это назвать иначе…

Она срезала с меня больничную пижаму и принялась обрабатывать ссадины и порезы на спине. Аэрозоль, в отличие от спирта, не жег, а приятно холодил, быстро убрав боль внешних повреждений. Спина, впрочем, крепко болит, в груди тоже боль, дышать тяжело – трещины в ребрах как минимум, а возможно, что и переломы, хотя тогда, по идее, было бы совсем туго.

Ехали мы очень быстро – километров двести в час, я это определил по мельканию за окном столбов. Однако автобан просто идеален – ни тряски, ни качки, и если бы я не знал, что машина едет – смог бы определить это только по редким моментам торможения и разгона. Путь занял в сумме полчаса – значит, километров сто.

У меня было минут пятнадцать на подумать: Брунгильда дремала, медичка сидела, уткнувшись в измерительный прибор, так что мне никто не мешал.

Итак, Брунгильда действительно настроена мне помочь, и ее расчет мне понятен: операцию она провалила и осталась в живых только потому, что я ее не стал добивать. Я был бы идиотом, если б рассчитывал на благодарность нацистки, но ей нужна моя помощь, чтобы скрыть свой провал. Нет проблемы, мне похвалить ее нетрудно, даже кривить душой не придется: она действительно мне помогла.

Ее отец, граф Айзенштайн, хочет прищучить своего недруга, а потому ему я тоже нужен. Не вопрос, помогу с радостью, если он сможет доставить проблемы тем, кто стоит за экспериментом – я буду только «за».

А вот ушки на макушке мне надо держать, чтобы своевременно предугадать наступление момента, когда я уже перестану быть ему полезным, и вовремя исчезнуть. К тому времени мне необходимо понять, что к чему, и обзавестись вещами, нужными для побега. Кстати, девица сидит ко мне в четверть оборота, так что я воспользовался этим и незаметно спрятал второй пистолет, подобранный возле усыпленной охраны, в ботинок. Металл холодит голую ногу, но это фигня. Документы достать не получится точно, посему мой единственный шанс – вести себя настолько естественно, чтобы никому не пришла в голову мысль проверить мой паспорт или какой другой «аусвайс». И, конечно, пересечь границу на одной только арийской внешности не получится…

И тут молнией мелькнула мысль: а что, если бежать некуда?

Что я буду делать, если узнаю, что Третий Рейх победил?

* * *

– Приехали, – сообщил водитель и свернул куда-то.

Брунгильда открыла глаза, несколько раз моргнула – и тут машина остановилась.

Дверца открылась и я увидел нескольких людей в белых халатах. Вот как… уж не попал ли я из огня да в полымя?

Медики поспешно, но аккуратно вытащили из салона Брунгильду и уложили на каталку, затем заглянули снова и помогли выбраться мне. Я им подыграл: пусть думают, что я едва-едва на ногах стою, тем более что так оно и есть.

Людей в военной экипировке и с точно такими же странными ружьями, как то, из которого я уложил ассистентку, я увидел сразу. Стоят чуть поодаль, оружие у всех стволами вниз, что, наверное, не худший вариант. Блин, что там Брунгильда говорила о монстрах?

Меня усадили в кресло-каталку и медик, невысокий мужчина средних лет, спросил:

– Характер ваших ранений?

– Механические повреждения. Возможно, множественные переломы, но скорее, просто трещины. Чувство, будто меня сбили машиной.

– В диагностику.

Я скосил глаза и увидел человека лет пятидесяти, который как раз отпустил руку Брунгильды, проследил взглядом, как ее увозят, и посмотрел на меня. О том, что это граф Айзенштайн, я догадался и без подсказки. Так, что бы мне следовало сказать?

Тут я заметил, что он сам собирается что-то сказать мне, но медики резво повезли меня вперед и граф остался позади. С ним еще двое молодых мужчин, все трое в неформальной одежде, и у одного из молодых – кобура с пистолетом под мышкой.

Потом меня привезли в медицинское помещение, также заполненное разной аппаратурой, но оно все же почему-то больше напоминало больницу, чем лабораторию для бесчеловечных опытов. При этом два охранника пришли следом за мной и медиками и остались у двери. Не очень хорошо.

Главный прибор в комнате – прозрачный прямоугольный «гроб», заполненный синеватой жидкостью, и с кучей подключенных к нему кабелей. Верхняя крышка-лежак установлена на трех телескопических домкратах и явно должна опускаться вниз.

Когда меня пересадили на этот «гроб» – медик выглядит тщедушным, но на практике сильнее, чем кажется, медсестры тоже крепкие – и попытались уложить горизонтально, я уперся рукой в лежак.

– Что это такое? – спросил я.

– Хм… Первый раз видите?

– Я все тут первый раз вижу!

– Это сонар-сканирующий резонатор Дойла с модулем первичной обработки фирмы «Таубе механикс», заправленный составом Ринзера. Короче говоря, вам понравится, вы вылезать не захотите.

Я с подозрением покосился вниз, и сунул палец в щель между лежаком и стенкой. Жидкость приятно похолодила палец и он сразу потерял чувствительность. Да, это будет очень в тему…

Тем временем одна медсестра вынула ножницы и принялась разрезать штанину. Ну да, меня не сунут в ванную в одежде… Доннерветтер, пистолет в ботинке скрыть не удастся.

Как только дошла очередь до обуви, я сказал усталым голосом:

– Аккуратно с пистолетом, я не помню, ставил ли его на предохранитель…

Надеюсь, так будет выглядеть, будто я просто сунул пистолет в ботинок еще «там» и потом забыл вынуть, а не как умышленная попытка пронести оружие.

– Я возьму, – сказал один охранник, передал другому ружье, подошел и вынул пистолет из ботинка.

Затем мне на шее закрепили надувной воротник, уложили на лежак и начали спуск в жидкость. Все мое тело быстро потеряло чувствительность, и только отзвуки боли остались глубоко внутри. Какое невероятное облегчение.

Тем временем медик, которого я уже не видел, а только слышал, принялся клацать по клавиатуре, сопровождая это репликами «ого!», «да уж» и «ничего себе».

– Все очень хреново? – спросил я.

– Ну-у-у… Скорее наоборот. Все очень чудесно. У вас повреждена большая часть ребер, обширные ушибы и гематомы, и при этом ни одного перелома. Трещин много, как спереди, так и сзади, и я просто не представляю себе, как можно заработать столько трещин… Для этого надо упасть плашмя одновременно ничком и навзничь, что само по себе уже парадокс. Гретхен, дыхательные трубки! Так, сейчас мы вас погрузим полностью, чтобы просканировать голову. Главное – держите глаза закрытыми. Состав Ринзера глазам не повредит, но вы потеряете возможность фокусировать взгляд на несколько часов.

Медсестра напялила мне на лицо зажимы, вставила в ноздри и рот трубки, затем прицепила на нос что-то вроде прищепки и открутила пробку в воротнике, спустив воздух.

Блаженство полной нечувствительности ко всему на свете охватило меня полностью.

Некоторое время спустя начался плавный подъем.

– Глаза не открывайте! – услышал я голос, словно издалека, и дождался, пока с меня теплой водой смывают состав.

Затем мне закапали что-то в уши, и звуки вновь стали четкими.

– Можете открыть глаза. Как вы себя чувствуете?

– Лучше. Ломота во всем теле, но ничего не болит.

– Это нормально. Пока вы купались, мы при помощи модуля Таубе ввели вам регенерирующие энзимы, так что в трещинах уже начался процесс консолидации. Сейчас мы сделаем вам эластичный корсет, рекомендую носить его минимум два дня.

Процесс занял минут двадцать, после чего меня одели в халат и теплые тапочки.

– Так, думаю, первый этап лечения мы закончили, – сказал врач. – Есть какие-нибудь жалобы?

– Нет. Только горло пересохло.

Медсестра моментально принесла мне минералку.

– Спасибо.

– Вы в состоянии воспринимать важную информацию или нуждаетесь в отдыхе?

– В состоянии.

– У вас внутри черепа наблюдается металлический предмет диаметром в несколько миллиметров. Судя по всем признакам, в том числе по заросшей соединительной тканью пробоине, это осколочное проникающее ранение. Вы знаете об этом?

– Э-э-э… Я получил его недавно?

Врач покачал головой:

– Нет, несколько месяцев, полагаю. Рана зажила, осколок находится в мягкой мозговой оболочке, возле самого мозга, но не достал до него, и там имеется небольшое образование соединительной ткани. У вас не заметны никакие признаки повреждения мозга, но на вашем месте я бы проконсультировался с профильными специалистами. В данный момент же это вам ничем не угрожает.

– Понятно. Что еще?

– Я не обнаружил никаких серьезных отклонений в вашем организме. Мне известно, что вас вытащили из лаборатории, где проводились запрещенные опыты, я получил инструкцию найти следы эксперимента или тауматургического ритуала, но ничего не нашел. Вы уверены, что над вами действительно провели какой-либо ритуал?

– М-м-м… был уверен.

– Понятно. На этом в данный момент у меня все, я буду наблюдать вас еще несколько дней, но прямо сейчас сделано все, что необходимо. Настоятельно рекомендую воздержаться от активных действий и в течение ближайших суток сохранять минимальную активность. Прямо сейчас у вас крайне притуплена активность нервных окончаний почти во всем теле, и вы можете не получать адекватные сигналы о воздействии на ваше тело… Ну, возьметесь за горячее и не почувствуете. Например, модуль Таубе вводил вам энзимы при помощи игл, и вы ничего не почувствовали, понимаете?

– Короче, не рыпаться, не хватать руками за все подряд, а просто лечь и лежать?

– Вроде того. Еще мне сообщили, что у его светлости к вам имеется очень серьезный разговор, который также важен и для вас. Вы дееспособны? В состоянии трезво мыслить, отвечать на вопросы и все такое?

– А что, у вас есть подозрения в обратном?

– О, ирония – это хороший признак. Попытайтесь самостоятельно пересесть в кресло-каталку, а мы подстрахуем, если что.

Я сел в кресло без особых затруднений, хотя для виду на всякий случай сделал это медленно и будто бы неуверенно: пусть охрана думает, что я совсем доходяга. Я, конечно, и правда доходяга, но теперь, когда каждое движение не отдает болью, обнаружил в себе кое-какие резервы.

Медсестра повезла меня на каталке по длинному коридору, оба охранника двинулись следом. Коридор, к слову, отделан очень стильно и, видимо, дорого. Вот и большая двустворчатая дверь.

Внутри меня уже ждали аж четыре человека, не считая двух охранников и еще кого-то типа секретаря: граф, те самые двое молодых людей и еще один, средних лет, одетый в рубашку с галстуком и с кобурой подмышкой. Этот, четвертый, оказался единственным очкариком из всех и при этом его внешность показалась мне наиболее невыразительной. Все четверо сидят за столом из очень дорогого сорта дерева, секретарь – тоже с галстуком, но без пистолета – и охранники стоят, секретарь позади четверки, охранники с «ружьями» – у стен слева и справа от меня. Медсестра ушла, у меня за спиной никого нет, и это позволяет мне чувствовать себя чуть комфортнее. Если граф умышленно не стал ставить никого вне моего поля зрения – тогда моя ему за это признательность.

– Добро пожаловать во владения Дома Айзенштайн, – сказал тот, кого я определил как графа. – Я – глава дома, Ригвальд Айзенштайн, а это мои сыновья Рутгер и Эрих, и начальник моей службы безопасности Харриман.

– Спасибо. Представиться, как вы знаете, не могу. Как Брунгильда?

– Спасибо, что спросили, она под опекой высококлассной бригады медиков и сильного целителя, так что вы можете совершенно за нее не беспокоиться. Я так понимаю, вы не помните даже своего имени?

– Я не помню совсем ничего. Как будто до того момента, как я открыл глаза на лабораторном столе, меня вовсе не было.

– Вы пришли в себя уже после эксперимента? – уточнил очкарик с галстуком, Харриман.

– Да.

– Тогда какие у вас основания полагать, что эксперимент уже был проведен, если вы этого не помните и медик не нашел никаких отклонений?

– Полнейшая потеря памяти – недостаточный признак?

– Нет. У вас ведь осколочное ранение головы, так что вполне возможно, что вы попали на лабораторный стол с амнезией.

Я хмыкнул.

– Ладно, а слова сотрудницы лаборатории о том, что я – первый идеально удавшийся эксперимент и до меня трое стали слюнявыми идиотами, а еще трое вообще из комы не вышли – это достаточное основание считать меня жертвой эксперимента?

– Они говорили об этом прямо в вашем присутствии?

– Она говорила. По телефону. С кем-то, кого называла «герр Райнер». Да, в моем присутствии, хоть она и не знала о нем.

– Простите, не понял? – удивился Рутгер Айзенштайн, который с пистолетом.

– Она говорила по телефону в своем кабинете по телефону, а я сидел в ее платяном шкафчике.

Харриман спросил:

– Вы самостоятельно освободились от оков и выбрались из лаборатории?

– Да.

– Каким образом?

Тут у меня мелькнула интуитивная идея не выдавать детали, и я ответил:

– Отчаяние придает сил.

– Порвали наручники? Сильны. А дверь как открыли?

– Нажал на дверную ручку, дверь открылась.

– Дилетанты, – ухмыльнулся Рутгер.

– А дальше?

– Спрятался в кабинете, в шкафу. Подслушал разговор. Заколол сотрудницу отверткой, внезапно напал на двух охранников, которые шли меня «убирать», и тоже убил. Переоделся, взял их оружие и ворвался в совещательный зал с экспериментаторами. Во время перестрелки как раз свет и пропал на несколько секунд, что меня очень выручило.

Айзенштайны принялись переглядываться, и граф заметил:

– А вы, видать, не робкого десятка, да? А… чем было спровоцировано ваше нападение на научный персонал?

– Желанием отомстить и подороже продать свою жизнь. В тот момент я не знал, ни где я, ни что делать, ни где выход и сколько на пути к нему препятствий, как не мог знать, что меня вот-вот спасут.

– Ну что ж, полагаю, вопрос о том, готовы ли вы сотрудничать с нами, чтобы призвать Райнеров к ответу, излишний?

– Я бы предпочел насадить их на вертел и зажарить на медленном огне, но за неимением такого варианта пусть будет, как получится.

– Но у нас по-прежнему проблема, – заметил Эрих Айзенштайн. – Мы не знаем, в чем обвинить Дом Райнеров. Наличие всем известных отклонений в организме – доказательство. А как выстроить обвинение, не зная, какой был поставлен эксперимент?! Эх-х, говорил же я – надо было и мне пойти с Бруни! Я бы в два счета там все взломал и слил данные! Может, и она меньше пуль поймала бы!

– Эрих, у тебя не тот уровень подготовки, – одернул сына граф. – Не тот профиль. Риск был слишком велик…

– И напрасен, – добавил я. – Вы бы ничего не слили, Эрих, потому что к тому моменту, как Брунгильда пробралась в комплекс, сливать было уже нечего. Я уничтожил все данные эксперимента и резервное хранилище тоже.

– Господи… как?!!

– Элементарно. Стер без возможности восстановления. Эта сотрудница отвечала за компьютерную сеть в том числе, в ее кабинете был компьютер. Делов-то.

– Как вы получили доступ?!

– Если вы про пароли – то я подсмотрел ее пароль, когда сидел в шкафу, – соврал я.

– И… зачем?!

– Затем же. Желание нанести максимально возможный ущерб.

Граф негромко рассмеялся:

– Вот уж браво так браво. Брависсимо, я бы сказал. Что было дальше?

– Потом во время перестрелки появилась Брунгильда и выручила меня, хотя я, возможно, справился бы и сам. К тому времени она уже усыпила внешнюю охрану, а вот с ней я не справился бы точно… Так что в итоге нам удалось выбраться из комплекса без помех.

– Хм… А внутри еще оставался кто-то живой?

– Разве только «белые халаты», я не проверял, кто мертвый, а кто прикидывается. Появились новые приоритеты, задача всех убить отошла на задний план.

– Однако же… Итак, герр Неизвестный. Наш план таков: вначале мы устанавливаем вашу личность, затем, вероятно, пытаемся подключить к делу службу безопасности Рейха.

Рейха… Итак, нацисты победили и преспокойно дожили по появления персональных компьютеров и смартфонов, еще и магами где-то разжились. Дерьмово. Одна надежда – что они не захватили весь мир.

– Герр Айзенштайн, я так понимаю, вы действуете в полулегальном ключе, да?

– Нет, полностью легально. Через СБР, следствие, суд и все такое прочее.

– А операция Брунгильды – она тоже законна?

– Если вы говорите о проникновении на нелегальный объект, где проводятся бесчеловечные и запрещенные опыты – то да, это вполне законно. Защита нашего Рейха от врагов, в том числе внутренних – право любого гражданина Рейха, а для Дома Айзенштайн это и вовсе прямой долг.

– А почему вы сразу не сообщите службе безопасности о том, что знаете, обо мне, например?

– А давайте предположим, герр Неизвестный, что вы – преступник в бегах, шпион или даже культист. В этом случае вас возьмут под стражу. Посадят в следственный изолятор, где Райнеры смогут вас достать и заставить замолчать навсегда. Так себе вариант, правда? Потому вы поживете в полной безопасности здесь, и появитесь, словно чертик из табакерки, в самый важный момент. На суде. Со своей стороны, я обещаю вам любую поддержку в рамках закона – лучшие юристы и все такое – и кроме того, ваша помощь следствию по делу Райнеров даст вам возможность просить о снисхождении уже по вашему делу.

– Звучит разумно.

– Я не сомневался, что мы найдем общий язык. Как вы понимаете, я буду вынужден ограничить вашу свободу перемещения…

– Совсем недавно, можно сказать, и трех часов не прошло, кое-кто уже так делал, и чем это для них кончилось? – намекнул я.

– Речь не о наручниках – ограничение перемещения это не совсем то же самое, что заковать в кандалы… Поймите меня правильно. Вас привезли из лаборатории Райнеров, а это уже само по себе пугает любого, кто знает, чем эти люди грешат против закона, против Рейха и против самой человечности… Харриман, покажите снимки.

И Харриман протянул мне планшет, на котором застыл кадр или фотоснимок, и на этом снимке я увидел нечто кошмарное. Нечто, бывшее ранее человеком и все еще похожее на него, но… Этот широко открытый рот, это перекошенное лицо, длинные когти на концах все еще похожих на человеческие пальцы… И эти глаза – в них не осталось ничего человеческого.

– Боже мой, что это?!!

– Это вендиго. Убит год назад возле Германии. Не доказано, что это дело рук Райнеров, но откуда возьмется вендиго в самом сердце Рейха?!

Я чуть напрягся и понял, что именно в его словах показалось мне странным.

– Возле… Германии?

– Да, тут неподалеку.

– Германия – это?..

– Столица Рейха. Бывший Берлин. Мы сейчас находимся в пригороде Германии.

Итак, еще одно доказательство, что Гитлер победил, раз его план по превращению Берлина в суперстолицу тысячелетнего Рейха воплощен в жизнь. И что теперь делать?

Я со вздохом взглянул на планшет еще раз:

– Но ведь очевидно же, что это какой-то монстр, а у меня изменений нет никаких?

– Верно. Но мы не знаем, как далеко зашли извращенные эксперименты Райнеров и какие еще гнусные тайны наших врагов в их руках. Кроме того, мы не знаем пока, кто вы такой. Сами понимаете.

– Понимаю, – вздохнул я. – Ах да, забыл сказать… Райнеры знают, что в инциденте замешаны вы, и догадаются, что я скрываюсь у вас.

– Почему вы так считаете?

– В телефонном разговоре прозвучало слово «пронюхали», после чего меня решили незамедлительно убрать и переписать данные на удаленный съемный носитель.

– И переписали?

– Нет, я отменил операцию и стер то, что было скопировано, с самого носителя. Ну и грохнул обе базы данных на сервере.

– Не повезло с выбором жертвы, – негромко засмеялся Рутгер. – Впрочем, сюда Райнеры точно не проникнут. Даю гарантию. А теперь пусть Кеплер снимет отпечатки пальцев.

* * *

Меня устроили в отдельной комнате в блоке для проживания военного персонала, то есть по соседству с охранной поместья. Комната – не особые хоромы, но и не тесная, на стене – плоский телевизор, кондиционер, кровать, кресло, стол, два стула и компактный санузел. Окно выходит в сад, стекло без решеток – но пуленепробиваемое и с сигнализацией. На двери – замок, который запирается изнутри, а не снаружи, так что у меня остается хотя бы иллюзия ограниченной свободы.

Режим, ясное дело, строгий: выйти отсюда я могу только в холл, хотя и этого не рекомендуется без необходимости. В холле, ясное дело, специально из-за меня поставлены два охранника, верней, посажены на мягкий диван.

Поесть мне принесут, при необходимости вызовут медиков или отведут меня к ним – а больше вроде как мне и незачем покидать комнату, если у меня нет никаких недобрых намерений.

Я уселся в кресло, закрыл глаза и задумался. Кто я такой? Почему Брунгильда обнаружила у меня баварский акцент, если немецкий не мой родной язык? Почему я помню детали, которые явно не имели места быть, вроде самоубийства Гитлера и поражения нацистов?

Правда, долго думать мне не дали: вскоре раздался стук в дверь.

– Войдите, – отозвался я.

Дверь открылась, и служанка в форменном наряде вкатила столик на колесиках.

– Ваш ужин, майн герр.

– Спасибо, – сказал я, – оставьте на столе, пожалуйста.

Служанка – упитанная, румяная и толстощекая. Обычная такая девица лет двадцати пяти. Позади нее в коридоре я заметил охранника, который в комнату не вошел, но внимательно следил за моими действиями, так что я решил его не напрягать и остался в кресле, пока служанка не переставила накрытые крышками тарелки и столовые приборы на стол и не ушла.

Затем я пересел за стол и принялся за еду. Суп «айнтопф» с говядиной, жареный картофель с крупным шницелем, салат, ломоть вишневого пирога и ананасовый сок – неплохое меню, готовка безукоризненная.

«Айнтопф» пошел быстро, а затем я «снизил обороты» и принялся одновременно с работой челюстей прокручивать в голове все те странности, которые случились со мной за последние часы.

Первое – «Хассельхофф Хаус». Я не мог знать, что фраза про «Дом Хассельхофф» откроет магнитные замки, как не знал о самом Доме.

Второе – угадывание паролей и открывание кодовых замков. Я просто опускал пальцы на клавиатуру или тыкал в кнопки – и вуаля. Если я и знал эти коды ранее…

По спине пополз холодок: а ведь если я действительно знал эти коды ранее – то, значит, я имею отношение к Дому Райнеров. И если я оказался на лабораторном столе – значит, Дом Райнеров решил от меня избавиться. Я буквально почувствовал на затылке ледяное дыхание толстой полярной лисички: Райнеры мне уже не друзья, а Айзенштайны ими никогда и не были. Между молотом и наковальней.