Текст книги "Где найти Гинденбургов...(СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Авантюра… Я думал, к нам пожаловал Толстой, а у нас тут Ильф и Петров в одном флаконе, так…

– Это действительно авантюра, товарищ Сталин, но многообещающая. Но и последствия могут быть также неожиданными.

– Нэт, это не наш путь, Лаврентий. Но провести такую операцию на уровне разведки, закинуть слухи, идеи, это может оказаться делом полезным… Продумай это.

– Будет сделано.

Лаврентий Павлович прибавил еще один пункт к почти бесконечному списку заданий, которые он себе сегодня обеспечил.

– Обучать войска! И вот тут одни восклицательные знаки! Почему?

– Я разделяю мнение товарища Писателя о низком уровне подготовки РККА. Заметьте, что этот пункт связан с делом военных. Предлагается вернуть максимум репрессированных военных в части. При этом тем, кто был репрессирован незаконно, вернуть звания, понизив в должности на одну ступеньку. При переаттестации и успешных показателях возвращать на свои должности, давать возможность роста. Тем, чья вина доказана, но не слишком большая, понижение в званиях и должности на две ступеньки. Будут справляться – возможность роста, но не такая быстрая.

– Это неправильно, Лаврентий. Совершенно неправильно! Нам надо вернуть тем, кто репрессирован без оснований их звания и должности, без каких-то там ступенек вниз-вверх, что это за ступеньки такие, а? Пусть работают! Тем, чья вина невелика, вернем звания, должности чуть поменьше дадим, будем присматриваться. Это будет правильно. По социалистической справедливости будет.

Тут Берия чуть усмехнулся:

– А еще Писатель советует помиловать несколько ПОЦев, если они у нас там, в лагерях остались.

– Это что за одесский акцент прорезался у Писателя. А? Проверил, Ларэнтий, он, случайно, не обрезанный?

– Нет, товарищ Сталин, не обрезанный. Это он так назвал Полководцев Особой Ценности, которые у нас могут еще быть в лагерях.

– Что-то мне подсказывает, что товарищ Утесов поймет товарища писателя не настолько однозначно, а?

– Думаю, совсем не поймет, товарищ Сталин…

– Вот… Юмориста ты нашел, Лаврэнтий…

– Так Писатель говорит, что юмору у вас учился, товарищ Сталин…

– Слабак пока что… но потенциал просматривается… Нэт… слабак…

– Кого-то персонально упоминал?

Берия переждал, когда легкая улыбка исчезнет с лица вождя и продолжил:

– Список большой, товарищ Сталин.

– Вот как, значит, Лаврентий мы еще не всех расстреляли? А нам говорят, что всех уже…

– Особо упоминает фамилии Рокоссовского, Горбатого, Лисовского, Магера, Душенова…

– Посмотрим… Я думаю, что надо поступить как-то не так. Может быть, имэет смысл кратковременные курсы устроить, чтобы посмотреть, кто из них на каком уровне командирском, после курсов аттестовать… и вообще, есть у нас план переаттестации и введения генеральских званий, может быть, под это все подвести. Думаю, полезно будет посовэтоваться с товарищем Тимошенко. Что еще?

Берия заметил про себя, что вождь и учитель собирается советоваться не с Ворошиловым, а с Тимошенко. Симптом тревожный для Ворошилова, следовательно, вариант со скорой сменой наркома обороны становится очень даже реальным! Но в раздумья впадать не было никакой возможности:

– Кроме этого предлагается сверхинтенсивное обучение командиров отделение-взвод-рота, делать ставку на единоначалие и обучение политруков военному делу, чтобы они были полноценными заместителями командиров низового и среднего звена. Необходимость в командирах именно этого уровня будет огромной. По статистике, на фронте комвзвода живет в среднем 36–48 часов. Не более. Тут прописаны все меры, и где найти такое количество новых командиров, и как устроить их непрерывное обучение… И еще… кадровые бригады предлагает создать. Это бригады, созданные по типу офицерских частей Белой армии, только они не боевые, а учебные. Взводы полностью состоят из младших командиров, с ротацией их на должностях командиров отделений, взводных. То же в ротной структуре, батальонной – постоянная ротация ежемесячно командиров с их ускоренным обучением. На время войны из таких бригад восполнять кадры, нужные армейским частям. Предлагаются стрелковые, танковые и артиллерийские бригады, по учебным эскадрильям ВВС уже обоснование было предоставлено.

– Я помню, сколько крови попили у нас офицерские части у нас в гражданскую. Да… Интересная картина получается, Лаврэнтий, смотрю я на то, сколько узких мест обнаружил наш Писатель, а я был уверен, что мы готовы к войне лучше. А тут получается, что и не готовы вовсе. Грустная картина получается, товарищ Берия. Получается, что товарищ Сталин не дорабатывает, да? Не справляется со своей работой, если страна к войне не готова. Верно?

– Знаете, товарищ Сталин, а ведь Писатель знал, что такой вопрос может сегодня возникнуть. Он специально приготовил для этого… вот.

– Лаврэнтий, ты этот конверт умудрился нэ вскрыть? Молодец.

Сталин открыл конверт. Там была всего одна строчка: «Он принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой». Уинстон Черчилль.

– Хорошо. Я подумаю над этим предложением, – спокойно произнес Сталин, затем подошел к пепельнице и сжег письмо на глазах у Берии, которого раздирало такое любопытство, что аж в глазах свербело, но иногда лучше свои порывы сдерживать, вот Берия и не подал виду. что ему интересно.

– Сделаем так, Лаврэнтий. Твои художества останутся у меня. Материалы по Прибалтике, плану защиты границы и вопроса о командирах РККА мне доставишь сегодня же. Выпускать писателя на волю нэ хочешь, верно?

– Так точно, товарищ Сталин, не хочу, но понимаю, что придется.

– Молодец. Правильно понимаешь. Я думаю, он на Финской спелся как-то с Мехлисом. Вот пусть и поработает. Не в политуправлении. По линии партийного контроля. Что-то вроде особого контроля за состоянием РККА и флота. Сейчас сюда Мехлис заявится. Согласуешь с ним внезапную проверку частей РККА. Состав проверочной комиссии: Мехлис, два твоих представителя, чтобы обеспечить секретность, в последнюю минуту подкину вам Ворошилова, чтобы приказ частям от него исходил. Начнете проверку 24 февраля, в субботу, утром. Начнете с какой-то механизированной бригады. Потом стрелковую дивизию поднимите в полном составе – дадите задание выдвинуться, занять определенный рубеж. Потом проверить, как части займут укрепрайон на старой границе. И за сколько времени и как все пройдет. Продумай режим секретности. Доставлять комиссию будет Голованов, есть один такой интересный летчик, воевал и с японцами, и с финнами, орденоносец, вас точно доставит куда надо. Продумай все.

Сталин сделал небольшую паузу, сделав перекур в прямом смысле этого слова. Трубка пыхнула дымом в потолок кремлевского кабинете, после чего Иосиф Виссарионович продолжил:

– Лагерь с польскими офицерами в Катыни. Предложения Писателя по нему необходимо принять. Правильное предложение. Бывших польских подданных, виноватых в гибели, я бы сказал, сознательном геноциде красноармейцев, попавших в плен во врэмя неудачного Польского похода надо судить, но судить публично. Там, как трибунал решит. Кого расстрелять, кого отправить далеко-далеко по этапу. Но провести как этот трибунал над тем финским полковником! Все запротоколировать, чтобы решение было публичным и юридически не подкопаться! Он правильно считает, нам столько бесполезных и гонористых нахлебников не надо. Отправить их из страны, но не даром. Пусть сначала Семипалатинск построят, или Байконур забетонируют, отрабатывают дорогу. Тебя с Писателем жду 24-го в десять утра здесь. Поговорим. Окончательно решение по нему буду принимать после внезапной проверки частей РККА. И ещё.

И тут глаза Сталина полыхнули огнем, стало ясно, что он только что принял очень сложное и ответственное решение:

– Операцию «Пробка на границе» надо начинать немедленно. Только название глупое для такой операции, назовем ее операцией «Утренний туман». И не говори, что Писатель предлагал назвать это «Операцией Ы» для сэкрэтности! Ты меня понял, Лаврэнтий? Вижу по твоим грустным глазам, что понял.

Глава восьмая

Столкновение

Москва. Кремль. Кабинет Сталина. 24 февраля 1940 года

Какое у тебя может быть настроение, когда тебя вытаскивают из самой комфортной тюрьмы в Лубянке и куда-то везут? Отвратительно. Меня привезли в Кремль, где машину встретил сам Лаврентий Павлович. Я уже понял, куда меня привезли и зачем. Появление нас в приемной, где царствовал Поскребышев окончательно подтвердило мои скромные предположения. Буквально через две-три минуты ожидания, меня пригласили на аудиенцию. Берия в кабинет Сталина не попал. Это был мой с ним разговор один на один. Бил меня мандраж? Меня в приемной не били, так что не было. Шучу, если кто не понял. Но шутка нервическая. Волнение присутствовало. Не так часто говоришь с личностями такого масштаба. И вроде бы с Берией общался, а Лаврентий Павлович отнюдь не пешка в Большой игре. Но вот к наркому внудел отношение было более чем спокойное. Я потом постараюсь объяснить про свое отношение к Берии. А вот Сталин…

В мое время, которое вперед на семьдесят с крюком лет, столкнулся с необъяснимым феноменом. Это случилось на форумах и прочих злачных местах Интернета, доступных моему болезненному организму, который бродилкам по Сети отдавал больше времени, чем перемещениям в суровой реальности. Вы знаете, что наш мир не приспособлен для нужд инвалидов? Если не знаете, то я вам про это сообщаю. В виртуальной реальность существовать проще. Жить в ней нельзя. Так вот, я неожиданно обнаружил два диаметрально противоположных сообщества: сталинистов и святониколаевцев. Одни молились на Николая Второго, другие – на Сталина. Меня запретили и там, и там… Отсюда я сделал вывод, что это абсолютно одинаковые группы, и кому поклоняться – для них не суть важно. Сначала меня это злило. Потом попалась песня про московского муравья, и я ее первые слова все расставили на свои места: «Мне нужно на кого-нибудь молиться. Подумайте, простому муравью вдруг захотелось в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою!»^[14].

Извините, не буду развивать эту тему. Но вот эта уверенность в личности Сталина-тирана, которую нам так усиленно прививали мне тоже претила. Я понимал, что истина где-то в другом месте. В конце своих раздумий я пришел к выводу, что Сталин – реальный политик, который шел к своей цели и достигал ее, используя те инструменты, которые имел под руками. Это если в двух словах. Знаете, глупо подходить к людям другой эпохи с точки зрения морали моего времени. Поэтому, если разобраться в том, что я испытывал перед встречей с Вождем и Учителем, то это были – волнение (мандраж), страх, да, страх был, надо признаться себе честно, интерес, уважение, любопытство (заметил, что наблюдаю за ситуацией вроде как сбоку – как будто нематериальный Андрей Толоконников наблюдает за вполне материальным Алексеем Виноградовым, мол, как ты, Леша сейчас выкрутишься). Но все эти чувства исчезли, как только я увидел ЕГО.

Говорят, что Иосиф Виссарионович особого впечатления внешне не производил. Я уже видел его, но издалека, на награждении. Тем более, что награждал меня Всесоюзный староста Калинин одним из последних, и Сталина где-то не было, я даже не заметил этого, так был взволнован.

Теперь же состоялась встреча «глаза в глаза» и я могу точно сказать, что даже первое, беглое впечатление ОН производил с ног сшибающее. У меня было абсолютно точное чувство, что мы были почти одного роста, но совершенно разного масштаба. Личность Сталина давила на меня, так что собраться с духом и отрапортовать удалось не сразу.

Знаете, было все, что так известно по многочисленным фильмам: военного образца френч без знаков отличия, трубка в руке, лицо с оспинами, внимательные глаза, крупный нос, густые седые усы… но… ни один из актеров не мог передать ту харизму, ту атмосферу силы, которая исходила от моего визави. Сталин заметил мое смущение и ту задержку, с которой выдавил из себя приветствие. Скорее всего он знал и неоднократно наблюдал, как люди теряются в его присутствии. Самые эмоциональные особы даже впадали в ступор. Очень часто он сам выводил своих посетителей из сложного душевного состояния каким-то второстепенным вопросом, обращением по имени-отчеству, но в отношении меня никаких спецприемов не применялось. Меня изучали, как изучают мошку под увеличительным стеклом. Сталин молчал. Пауза затягивалась. Тогда я ляпнул то, чего никак от себя не ожидал:

– 5 марта 1953 года. Ближняя дача.

Сталин чуть вздрогнул. Но, показалось, что я угадал, что он хотел спросить, не задавая вопроса. Но дальше последовало совершенно другое продолжение беседы, которое я не ожидал, почему-то я был уверен, что он захочет узнать причины или подробности, был готов все рассказать, а получил вот такое:

– Мы тут с товарищем Берия считаем, что у тебя, Андрей Толоконников, совсем другая цель, а не перенос войны на сорок второй год. Так какая цель у товарища Толоконникова?

– Так точно, товарищ Сталин. Моя истинная цель – спасти СССР

Часть вторая

Глава девятая

Личная жизнь комдива Виноградова

Москва. Орликов переулок. 1 марта 1940 года

Я держал в руках пятнадцать роз ярко-белого цвета, который очень редко можно встретить у цветочниц. Обычные розы имеют легкий желтоватый или чуть розоватый оттенок, как-то папа подарил маме белые розы с легкой зеленцой. А у меня в руках были розы абсолютно белого цвета. Извините, волнуюсь, поэтому попробую рассказать о событиях последних дней как-то более-менее связано.

– Так точно, товарищ Сталин. Моя истинная цель – спасти СССР.

Когда я бросил эту фразу в кабинете Сталина то ожидал чего угодно, кроме того, что дальше ничего не происходило. Не было эмоционального взрыва. Не было удивления. Не было вороха уточняющих вопросов, которые должны были бы уточнить, что я имею ввиду. Сталин прошел к столу, спокойно, в абсолютной тишине (я боялся даже вздохнуть) распотрошил «Герцоговину Флор», набил табаком трубку, закурил. Он сделал пять-шесть затяжек, отложил трубку и произнес:

– Ми думаем, товарищ Виноградов, что вы засиделись в гостях у товарища Берии. Думаю, нэмного свежего воздуха прояснит ваши мысли, сделает их точнее, и ви вспомните все намного быстрее. Двадцать восьмого фэвраля я жду от вас подробный доклад о том, почэму вам надо спасти СССР. Все остальное отложить. Хотя нэт. На сэгодня мы запланировали вашу встречу с товарищем Таубиным. Вы правы. Талантливыми людьми разбрасываться нельзя. Вечером вас отвезут в домик на природе. Двадцать девятого февраля мы поговорим. Со 2-го марта вы будете работать в структуре товарища Мехлиса. В структуре госконтроля, а нэ политуправления. Сегодня товарищ Мехлис назначен наркомом Госконтроля. У нас мало кадров, товарищ Виноградов, вы это верно заметили. У вас возникает справедливый вопрос: почему второго марта, а не первого? Потому что первого марта у одной симпатичной журналистки, живущей в Орликовом переулке, день рождения. И возвращение красного командира из секретной командировки будет более чэм кстати.

Вот это выдержка! Я был потрясен. Судя по тому, что вначале речи Сталина акцент был достаточно сильно выражен, но потом почти совершенно исчез, скромный секретарь политбюро ЦК ВКП(б) действительно взволновался, но достаточно быстро взял себя в руки и словом даже не высказал своего волнения. Его выдавал только акцент, и ничего более. Да! Может и мне начать трубку курить? Хорошо позволяет держать паузу, подумать, справиться с волнением. Да нет, оставим эту фишку Вождю. Я уверен, что решение дать мне чуть-чуть больше свободы было определено еще до самого разговора. Возможно, если бы я юлил и не отвечал на вопросы честно и откровенно, решение бы было другим. Я не знаю. Мне так показалось. А то, что моя личная жизнь будет под микроскопом… Я это понимал. Но… получается, что личность Марго просветили под рентгеном спецслужб, и она получила высшее одобрение. А что это для меня меняет? Для меня ничего. Понимаю, что это все меняет для Маргариты. Если бы ее личность чем-то не устраивала даже не Самого, а хотя бы Берию, с девушкой уже бы произошел какой-то несчастный случай. Хотя нет, без санкции Сталина у Берии в этом вопросе руки были коротки. В любом случае, товарищ Сталин хочет, чтобы у меня появился серьезный якорь, который будет меня мотивировать хорошо защищать социалистическую родину. А верная жена и дети – самый надежный якорь для нормального мужчины. Но на этом наш разговор не закончился. После небольшой паузы вождь спросил:

– У вас есть какие-то пожелания, товарищ Виноградов?

– Никак нет, товарищ Сталин.

– А я думал, вы попросите ампулу с цианистым калием. – мягко произнес вождь и уставился мне в глаза, прожигая своим взглядом насквозь. И в его фразе не было и миллиграмма шутки.

– Я умею останавливать свое сердце, товарищ Сталин. Это одно из первых умений, которому нас обучали.

– Хорошо. Можете быть свободны.

Вот такой вот разговор, дорогие товарищи.

После этого разговора я оказался на даче Таубина, а к вечеру – на базе в подмосковном лесу. Это была база подготовки охраны первых лиц государства. Царем и Богом в этом хозяйстве был Николай Сидорович Власик, в то время начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР, фактически – начальник охраны товарища Сталина. С одной стороны, я вроде бы оставался у Берии «под колпаком», а с другой стороны Власик подчинялся Сталину лично и обладал серьезной степенью автономностью. Думаю, вождь серьезно ограничил возможности Лаврентия Павловича, и как к этому отнесется сам Берия – предсказать было сложно. По поводу цианистого калия – тут все было ясно. Мне очень ясно дали понять, что попасть в руки врага я не имею права. И что кто-то из охранников на базе получил задание пустить мне пулю в затылок, если случится какая-то заварушка – я не сомневаюсь. Как к этому отношусь? Кисмет!

А потом я работал и спал всего шесть часов – когда приехал на базу и ждал появления порученца Сталина, без которого к работе было приказано не приступать. Неизвестный мне человек в военном френче без знаков отличия (мне казалось, что именно такая форма отличает работников секретариата товарища Сталина, уже потом столкнулся с тем, что такую одежду предпочитало подавляющее большинство ответработников) прибыл в пять часов утра, когда меня и разбудили. Потом работал, и до полудня 28 февраля, когда минули сроки сдачи главного документа, не спал ни минуты. Вторая встреча с вождем вытряхнула меня наизнанку, и сейчас, в преддверии встречи с любимой (надеюсь) девушкой меня все еще потряхивало от того напряжения, в котором пребывал последние дни.

Сегодня почувствовал, что в моем положении «птицы в клетке» есть и свои преимущества. Они оказались в том, что мне придали двух сержантов ГБ из подразделения Власика. Первым был сержант Иванов, вторым, как вы догадались, сержант Петров. На мой вопрос: «Нет ли в их компании сержанта Сидорова?», – Иванов с Петровым переглянулись и первый из них (это, напоминаю, Иванов) ответил: «А вы откуда знаете про третьего, товарищ комдив?». И вы скажите, что у Иосифа Виссарионовича нет чувства юмора?

Во всяком случае вчера я обмолвился, что надо бы выяснить, где в Москве можно купить розы.

– Какие розы? – уточнил сержант Петров, который по графику находился при моей тушке.

– Белые, – ляпнул я первое, что пришло в голову.

И вот в пять утра у меня были белые розы, доставленные, скорее всего, сержантом Сидоровым. Сейчас стою в Орликовом переулке, как раз напротив того подъезда, где мы расстались с Маргаритой, причем не так давно это произошло. Волнуюсь! Еще как! Наверное, больше, чем волновался при встрече со Сталиным (блин, вру ведь, не больше… почти так же, если эти виды волнения можно сравнивать в принципе). В руках абсолютно белые розы удивительной красоты. Чего их стоило достать в Москве в начале марта, мне представить сложно. Значит, есть места, и органы эти места знают наперечет. И мне сказали, что интересующая меня особа выбегает на работу в семь утра. Так что без четверти семь я уже был на месте. Подвезший меня сержант Иванов быстро отъехал, но то, что за мной следит сержант Сидоров, которого кто-то еще страхует, это было мне совершенно ясно. Опять-таки, нам, людям, привыкшим к реалити-шоу чего тут стесняться? После Дома-2 или три? Я не помню, какой по счету там дом типа строили, не знаю! Меня эти шоу принципиально не интересовали. Хотя бы потому, что совершенно неинтересны были люди, которые там себя выставляли напоказ. Заметили? Да! Забиваю эфир словесной шелухой. Это потому что чертовски нервничаю. А вдруг она меня уже забыла, вычеркнула из памяти? Вдруг с ее стороны это не было чувство? В мое время даже секс на первом свидании, судя по прессе, не был гарантией возникновения человеческих отношений, простите, никак не могу произнести слово «любовь». Блин! Ну как-то не так воспитали меня родители! Циничнее надо было! Циничнее… А они сами были романтики, каких уже мало встречалось… а мне теперь за их романтизм отдуваться!

И тут, слава Богу, скрипнула дверь и появилась она, появилась, и сразу же застыла от изумления, увидев меня, смущенного, с букетом дурацких роз в руке.

* * *

Москва. Кремль. Кабинет Сталина. 24 февраля 1940 года

– Знаешь, Лаврентий, один интересный человек рассказал мне байку. Мы с ним познакомились во врэмя ссылки в Туруханском крае…

Берия, которого вызвали в кабинет Сталина, как только из него вышел комдив Виноградов, замер. Чтобы Сталин начинал разговор с байки или притчи… Такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки.

– Любил он в шахматы играть, да. Так вот, говорят, что начинающий шахматист считает на полхода вперед…

Сталин закурил, давая возможность Берии включиться в разговор. Тот быстро сообразил:

– На свой ход белыми или черными, получается в итоге полхода, верно, товарищ Сталин?

– Верно думаешь, товарищ нарком. Неопытный шахматист думает на один-два хода вперед. Опытный – на три-четыре. Мастер спорта думает на семь-десять ходов вперед. Хороший гроссмейстер может думать и на двадцать ходов. А ви, товарищ Сталин, думаете на пятьдесят ходов вперед! Вот так мне сказал этот бывший товарищ по ссылке. Недавно сказал. Очень хотел понравится, да. Расстреляли мы его. Троцкист потому что, да…

Иосиф Виссарионович неспешно прошелся по кабинету. Берия превратился в слух.

– Я это потому говорю, Лаврентий, что мне хватило трех минут, чтобы расколоть Писателя, да. И останешься ты на своем месте только потому, Лаврэнтий, что правильно ты предположил: у Писателя другая есть цель, а не оттянуть войну на год. Оттянуть войну – это маленькая цель. Есть еще и большая. 28 февраля в 18–00 жду тебя здесь. И мне бы хотелось узнать от тебя, какая главная цель была у Андрея Толоконникова, которого к нам заслали из будущего. А пока что он побудет под присмотром у Власика. Хочу последний раз проверить тебя на сообразительность.

На этих словах Лаврентий Павлович почувствовал, что балансирует на очень тонкой грани между жизнью и смертью.

– И еще, Лаврэнтий. Ты очень хороший исполнитель. Это верно. И в пределах своей компетенции ты справляешься. Хорошо справляешься. Но никогда, слышишь меня, никогда нэ думай даже стать первым номером! Нэ потянэш! Иди!

Сталин смотрел в спину вышедшему наркому внутренних дел. Он ему доверял. Хотя доверял осторожно. Окончательно и бесповоротно Сталин мог доверять только себе самому. Так научила его жизнь. Такова судьба лидера. Главы государства. Но это одиночество, на которое он обрек себя сам иногда было невыносимым. Вот так, как сегодня. Сказанное «попаданцем» на самом деле очень потрясло, его и собраться вождь смог только невиданным усилием воли. В тоже время, надо было понять, правду или нет говорит этот человек из другого времени. В том, что время Андрея Толоконникова было другим, Иосиф, сын Виссариона из Гори, что в восьмидесяти верстах от Тифлиса, ни на минуту не сомневался. Он еще не решил, что принесло сюда этого человека: Божественное провидение, научный эксперимент, ошибка природы. Да и не имело это значения. Над его предсказаниями будут работать эксперты. А вот что делать с самим «попаданцем», это решение было за ним и только за ним.

Глава десятая

Проверяй, не доверяй…

СССР. Март 1940-го года.

Ямполь. Полевой аэродром. 1 марта.

Всем хорош летчик Голованов. Красавец. Косая сажень в плечах. Мужественный взгляд. В Аэрофлоте прославился как миллионщик (летчик, налетавший миллион километров без единой аварии)! Отличник Аэрофлота. Орденоносец (воевал на Халкин-Голе и в Финляндии, за нее, промерзшую, орден и получил). Главное, сейчас он пилот в структуре гражданской авиации, потому на него выбор и выпал. Вот и сейчас, стоит у самолета, лыбится во все свои тридцать два зуба, наблюдая, как к пошатывающимся и чуть позеленевшим членам Государственной комиссии подкатывает авто с местными сотрудниками госбезопасности.

От НКВД в Комиссии были старший майор госбезопасности, Виктор Михайлович Бочков и его коллега из Киевского военного округа, особист, майор Анатолий Николаевич Михеев. Они отвечали за безопасность проверки и за соблюдение режима секретности. И соблюдали так ревностно, что нарком Ворошилов жаловался, что чувствует себя арестантом. А вот Мехлис ни на что не жаловался. Он молча делал заметки в своем блокноте. По мере того, как блокнотик Льва Захаровича пополнялся письменными знаками, настроение Климента Ефремовича становилось все минорнее. Этот ранний утренний звонок Кобы, Ворошилова, слишком хорошо отметившего день рождения Красной армии, выбил из колеи. Приказ Сталина был однозначен. Нарком быстро поправил здоровье, ни на что большее времени не оставалось. Переезд на подмосковный аэродром. Там ему вручили приказ о создании Государственной комиссии. И Ворошилов в этой комиссии был фигурой выставочной, главной его работой было выбрать конверт с точкой проверки из пяти одинаковых и, прибыв на месте, дать приказ о начале маневров.

Первый приказ они отдали в городке Комарно, что в 45 км от Львова, где располагалось управление 4-й легкотанковой бригады РККА, которой командовал комбриг Александр Георгиевич Поликарпов. Крупный (как для танкиста) рязанец с вытянутым лицом, с глубоко посаженными глазами и смешно оттопыренными ушами таким гостям, прибывшим в его часть явно не на опохмелку, был совсем не рад. В шок его привел приказ наркома, потребовавшего поднять бригаду по тревоге, совершить сорокакилометровый марш на Львов, где занять оборонительные позиции на западной окраине города. А в сам город – ни ногой, ни гусеницей! Бригада располагалась в Строконстантинове, а что делало его управление вместе с управлением 25-го танкового корпуса в Комарно, один черт знает! Получив в одиннадцать утра приказ о выдвижении, командование 4-й танковой бригады рвануло в Староконстантинов, но вот беда, склады были закрыты, по случаю выходного дня и честного послепраздничного отдыха. Найти складское начальство не представлялось возможным. Почему-то ломать склады Поликарпов не рискнул. К вечеру удалось, слив горючку, отправить разведроту по маршруту. Но сверхскоростные танки БТ-7 в ночную темень оказались инвалидной командой, которая заблудилась по дороге, а на место прибыла только с рассветом. Увидевший первые танки и мотоциклы Ворошилов рано обрадовался. К вечеру 25-го февраля на место прибыло всего тридцать один танк из 167-ми, что значились в бригаде по штату. Еще пятьдесят одна машина прибыла следующим днем. Остальные машины вывести из расположения не удалось. Ночью этого дня комиссия прибыла в Харьков. Тут жребий пал на 23-ю стрелковую дивизию. Не знаю, что послужило причиной, то ли, что слух о высокой комиссии уже разнесся по городам и весям (точнее, по военным округам), то ли прокололась секретность, скорее. Дало о себе знать два фактора – будний день и личность командира дивизии, комбрига Василия Федотовича Павлова, громадного росту полный георгиевский кавалер, получивший пять ранений в годы Гражданской войны, обладал железным характером и поблажек подчиненным не давал. Дело свое знал, дивизию держал в ежовых рукавицах, так что задержки с выдвижением по маршруту, на линию Богодухов-Шаровка, где предстояло занять и оборудовать линию обороны шириной в двадцать с небольших километров не произошло. И хотя дивизия не уложилась в нормативы, но не уложилась совсем немного. Позицию для обороны заняла почти единственно выгодную и возможную, учитывая двойное превышение уставных требований, где фронт дивизии определялся от 6 до 12 км в ширину. Но! Артиллерия катастрофически отстала. Никакого зенитного прикрытия над походными колоннами видно не было. И вот в самом начале марта Комиссия прибыла в Ямполь. Отсюда надо было начать проверку Могилев-Подольский-Ямпольского Ура. Но все планы поломала подъехавшая делегация. Начальник Ямпольского районного отделения НКВД передал записку с цифрой 5. Ворошилов вскрыл 5-й конверт и выматерился. Комиссия должна была вылететь в Минск, чтобы проинспектировать МиУР…

3 марта Комиссия вылетела в Москву. В штабе округа развели руками: Минский УР был расформирован, создавался Слуцкий УР, теперь происходило их организационное слияние, кроме того, войска округа готовились к передислокации инженерных частей на строительство приграничных укреплений. Комиссия приехала более чем удачно. Командующий округом командарм Михаил Прокофьевич Ковалев выслушал порцию матюков от самого Ворошилова. Но и он разводил руками, сказав, что на завершение реорганизации надо еще три дня и раньше двух-трех недель выполнить приказ наркома не сможет. А если товарищ нарком настаивает, приказ его будет выполнен, сам Ковалев возглавит УР, но раньше пяти дней войсками его не наполнит. И все равно это будет профанацией, потому что вся документация по обоим УРам сдана в архив, а без карточек огня и схем управления это не укрепрайон будет, а новогодняя елка. Два героя гражданской сцепились не на шутку. Ковалев абсолютно Ворошилова не боялся. Он вообще был не сдержан на язык… Но при этом правильно не сдержан. Не полководец, скорее толковый администратор, после Гражданской был на серьезных должностях, но больших успехов не имел. В РИ Зимняя война поставила на его карьере крест. Сталин оценил его работу на должности командующего 15-й армии очень невысоко^[15]. История уже изменилась, так что в Финляндии ни отличиться, ни опозориться не успел. С Тимошенко быстро нашел общий язык, обучению войск уделял особенное внимание, чем заслужил одобрение будущего наркома обороны. Но от судьбы не уйдешь, теперь уже эта стычка с Ворошиловым послужила причиной опалы командарма. 7-го марта он получит назначение командующим Забайкальским военным округом, куда подальше.