Текст книги "Каан-Кэрэдэ"

Автор книги: Вивиан Итин

– Слушай. У тебя выходит здесь книга. Все так хорошо к тебе относятся. Почему бы тебе не перебраться сюда?

Вивиан посмотрел на меня странно и сказал:

– Ты думаешь, что здесь будет чем-нибудь лучше?

После я не однажды вспоминал этот наш бессвязный разговор, который в рассуждении тридцать седьмого года, пожалуй, был более связен, чем нам казалось самим.

Вивиан, уфимец родом, мне кажется, что в его смуглости и было что-то башкирское, – сын, кажется, адвоката, студенческие годы провел в Петербурге. В Петрограде же он, собственно, и начал свой литературный путь. «Открытие Риэля» – первый вариант «Страны Гонгури» – взял у него еще в «Летопись» Горький. А потом революционным циклоном Вивиан был занесен в Сибирь. И там, в Сибири, помогла Вивиану занять и долго удерживать руководящую высоту, я думаю, поддержка Горького, как Зазубрину поддержка Ленина, одобрительно отозвавшегося о «Двух мирах».

Мне кажется, что Вивиан не хотел перебираться в Ленинград не только потому, что не хотел оказаться вторым в Риме, при наличии многих первых, но потому, что его действительно увлекала деятельность в «Сибирских огнях», тесная связь с моряками Комсеверпути, путешествия в Арктику, возможность написать неповторимые книги об этом, что он и сделал.

Как бы то ни было, он не перебрался в Ленинград. Я помню, как мы в тот раз расстались в Москве – я остался там, он вернулся в Новосибирск. И когда я осенью снова появился в Новосибирске, я убедился, что к Вивиану относятся там еще холоднее, и Новосибирск показался мне еще неуютнее. Но тут я не могу сказать ничего связного. У памяти есть хорошее свойство: она изменяет в тех случаях, когда воспоминания неприятны. Даже не активно неприятны, о, нет, тогда память наоборот их хранит и даже скорбно лелеет и пестует, а так, когда они нудны, склочны. И я, право, не знаю, как случилось, что Зазубрин все-таки покинул «Сибирские огни» и уехал к Горькому редактировать «Колхозник», а Итин так-таки и остался в Новосибирске, и не помню не только подробностей, но и сути разных печальных склок, всевозможных постановлений о работе «Сибирских огней» и разных организационных выводов, и не припомню, почему Вивиан писал что-то нехорошее о Сереже Маркове. Все это ушло из поля моего внимания, во второй половине двадцатых годов я предпочитал не появляться часто в Новосибирске, а делил свои дни между Омском и Москвой, отдавая предпочтение Москве, вернее, тогдашнему Кунцеву, где, бежавший из Сибири, Сергей Марков поселился в Почтово-Голубином тупике квартирантом у старика со старушкой.

Но речь в этой главе идет все-таки о Новосибирске, то есть о Вивиане, человеке, сыгравшем большую роль в моей жизни. Как-никак, а нас объединяли многие творческие и, я бы сказал, политические, государственные интересы. Как-никак, он печатал в «Сибирских огнях» мои очерки о строительстве совхозов Зернотреста, и о строительстве Турксиба, и о рудниках Риддера, и о быте сибирских земледельческих коммун, и борьбе (моей) за раскрепощение казахских женщин, словом, все то, что вошло в книгу «Грубый корм», выпущенную в 1930 году издательством «Федерация». Как-никак, а именно в Вивиане я находил терпеливого слушателя моих рассказов о подземных морях Сибири и Казахстана, – проблема, за которую более или менее реально взялись только теперь, через 40 лет. Только с Вивианом я мог толково поговорить о гипотезе Вегенера насчет плавучести материков. И о солнечных пятнах, и об их влиянии на климат, на психику. Эта тема была вообще в те времена почти запретная – влияние отрицалось, как, впрочем, некоторыми и позже. И, наконец, не кто иной, как Вивиан, печатал, преодолевая все препятствия, мои стихи и поэмы. Так, даже в 1932-м году он напечатал-таки моего «Патрика», присланного в Новосибирск из Вологды, а в 1936-м году напечатал «Увенькая» и немного позже «Тобольского летописца», которые и послужили началом моей настоящей, широкой литературной известности.

Я помню одну из наших последних встреч с Вивианом, чуть ли не самую последнюю. Это было в Омске. Я помню Центральный базар, охваченный ветреным мраком среди белого дня под пламенеющим небом. Шарахались лошади, и ревели верблюды. Вокруг нас с Вивианом шумела, забывшая о рыночных делах, толпа. Это был час солнечного затмения в день смерти Максима Горького. Вивиан зачем-то приехал в этот день в Омск, где мы с Ниночкой тогда были…

…И помню еще, кажется, в начале 1938 года, однажды, проснувшись в закутке, где мы обитали, я сказал Ниночке:

– Скверно, видел во сне Вивиана. То есть даже не Вивиана, а Груню его, жену, будто она пришла в комнату Вивиана и снимает со стен картины, с окон занавески.

Через неделю кто-то, приехавший из Новосибирска, рассказал мне, что Вивиана постигла та же участь, какая и многих.

Мой сон не был вещим сном, но сном, приснившимся в результате строго логических рассуждений…

В 1939 году ко мне пришла литературная известность. В сороковом, три или четыре года отвергавшаяся Гослитиздатом, вышла в издательстве «Советский писатель» книга моих поэм. Все пошло своим чередом. Новосибирск окончательно мне постыл после исчезновения Вивиана, я побывал в нем только раз во время войны, да и то не столько в качестве писателя, сколько в качестве солдата. И меня не тянет в Новосибирск. Я сержусь на них, на новосибирцев, по ряду причин, хотя бы, например, потому, что в 1948 году они сделали из меня жупела, проявив на мне свою «бдительность» и объявив мое стихотворение «Наяды» (о необходимости заботиться о малых реках Сибири) – политически неверным и формалистическим. И долго потом еще, чуть ли не целых пять лет подряд, повторяли это обвинение, пока не пришло время хвалить в печати и эти стихи. Но самая моя большая обида на новосибирцев – это их невнимание к литературному наследству Вивиана Итина, нежелание их переиздать все, что он написал и напечатал, то есть не только его стихи, но и «Страну Гонгури», и повесть «Высокий путь» из жизни сибирских осоавиахимовцев 20-х годов, и очерки о деятельности моряков Комсеверпути, и критические его статьи о поэтах-сибиряках.

Его дочь Лариса, превратившаяся из маленькой девочки в почтенного минского профессора биологии, бывает у нас на Ломоносовском проспекте не только потому, что поблизости на Ленинском проспекте, напротив «Синтетики», наискосок «Изотопов», живут какие-то ее родственники. Она бывает у нас потому, что рассказывает, насколько тщетны ее попытки издать сочинения ее отца. То, что от издания пока что отказывается «Советский писатель», – более или менее понятно: много своих первоочередных. Но что Новосибирское издательство не издало полного собрания сочинений Вивиана Итина, так много сделавшего для Сибири, это – стыд и срам.

Впрочем, что-то из неизданного должно оставаться и для будущих поколений. И не это, так другое поколение норильцев прочтет, я думаю, не без интереса, такие, например, стихи:

 
Нансен. Норвежцы. Норильские горы.
Берег волнами холодными вспенен.
Мы не разбойники конквистадоры,
Мы моряки с ледокола «Ленин».
 

– Это, – скажет какой-нибудь будущий читатель норилец, или таймырец, – написал поэт, который погиб когда-то где-то тут поблизости.

 
Сердце стучало. Моторы работали,
Ветер наваливался, как медведь…
Снова, как в дни Себастьяна Кабота,
Можно воскреснуть и умереть.
 

Л. Итина
Поэт, писатель и путешественник

В 1922 году в сибирском городе Канске вышла в свет первая советская научно-фантастическая повесть «Страна Гонгури». Ее автор, Вивиан Итин, популярный в 30-е годы литератор, писавший в разных жанрах (стихи, повести, пьесы, журнальные очерки), погиб в годы сталинских репрессий.

Вивиан Азарьевич Итин родился 26 декабря 1893 года (по старому стилю) в старинном русском городе Уфа (Южный Урал). Некоторые сведения о его предках по материнской линии мне посчастливилось узнать из письма сотрудника Уфимского краеведческого музея Г. Ф. Гудкова. В начале 19-го века в Уфе появились два брата Коротковы: Игнатий Венедиктович (родился в 1813 году) и Никифор Венедиктович (родился в 1822 году).

Братья были вольноотпущенниками (бывшими крепостными) госпожи Алферьевой. За какие заслуги получили они вольную, где родились – остается загадкой. Известно лишь, что госпожа Алферьева не проживала в Уфимской губернии. Игнатий Венедиктович Коротков был приписан к уфимскому купечеству. Старинная эта история интересна тем, что бабушка писателя Н. С. Лескова – А. В. Алферьеева (1790–1860). Жила она, как известно, в Орловской губернии. Возможно, освобождение предков В. А. Итина связано с сюжетом «Очарованного странника» Н. С.Лескова и слова князя из этого произведения: «…дом им куплю и Ивана в купцы запишу…» – взяты автором из реальной жизни.

Дед отца и старший сын Игнатия Венедиктовича – Иван Игнатьевич Коротков (родился в 1838 году) – был купцом второй гильдии, гласным уфимской городской думы, имел три дома. К сожалению, он любил выпить и к концу жизни промотал все свое состояние. Внешне Иван Игнатьевич был «настоящий русский богатырь»[6]6
  По воспоминаниям H. Л. Чернышевой, которая жила в Уфе с бабушкой 3. И. Итиной и видела портрет нашего прадеда.


[Закрыть], а жена его, Татьяна Андреевна – брюнетка небольшого роста с большими, даже в старости, глазами и правильными чертами лица. У них было две дочери (Алевтина и Зинаида) и сын Иннокентий, который стал инженером путей сообщения и работал начальником станции Зима (в Сибири).

Зинаида Ивановна Короткова (1875–1942), мать отца, была отдана за Азария Александровича Итина (1859–1926). А. А. Итин был известным в Уфе адвокатом, имел печатные труды, перед революцией получил дворянское звание. С появлением в Уфе красных попал в тюрьму. Только благодаря усилиям жены его освободили почти умирающим.

В семье Итиных было четверо детей: Валерий (1892–1942), Фаина (1893–1968), Вивиан (1894–1938) и Нина (1902–1998). Зинаида Ивановна была красивой и талантливой женщиной, все дети ее очень любили. Она играла в уфимском любительском театре (постоянного театра в Уфе не было). В Москве, у ее внучки, Нины Львовны Чернышовой, хранится портрет Зинаиды Ивановны работы художника Льва Николаевича Петухова – мужа Фаины.

Валерий Азарьевич Итин был хирургом и погиб на судне «Сванетия», которое перевозило раненых и было потоплено немцами на пути из Севастополя в Сочи 17. 4. 1942 года. Валерий Азарьевич отдал свой спасательный пояс молоденькой медицинской сестре, а сам погиб с ранеными. Оба его сына (Игорь и Святослав) также погибли во время Отечественной войны. Игорь был переводчиком с немецкого и пропал без вести. Святослав вернулся с фронта в Сталинград, где они жили до войны, женился, родилась дочка. Погиб от случайной пули пьяного матроса.

Фаина Азарьевна училась в Петербурге на Бестужевских курсах, но затем вернулась в Уфу и была с матерью.

Младшая сестра отца, Нина Азарьевна Итина, окончила биологический факультет Московского университета. Доктор биологических наук, многолетняя сотрудница академика Л. А. Орбели. Пережила Ленинградскую блокаду. После 80 лет писала стихи.

Вся семья Итиных в Уфе жила в деревянном доме с мезонином и садом, который сохранился до сих пор (ул. Свердлова, 63). В нем прошли детские годы отца. В возрасте 8 лет Вивиан заболел корью. В это время в доме случился небольшой пожар. Из-за всеобщего переполоха и сквозняков мальчик простудился, и корь осложнилась костным туберкулезом. Мать возила Вивиана в Казань, где в то время были хорошие врачи и клиники. Вивиану в двух местах удалили пораженные кусочки кости, в том числе – над глазом. Затем он длительное время жил в Алупке, в частном детском санатории врача Изоргина. Болезнь практически вылечили. Мать часто жила с Вивианом в Алупке. Только последние классы реального училища отец заканчивал в Уфе.

Все эти события несомненно отразились на формировании его личности – жизнь ребенка, прикованного к постели, море, красота парка Алупки, ласковая мама. Может быть, его мечтательность возникла и раньше: «…Сначала это пришло во время далекого детства, когда я лежал с книжкой под головой в зеленой тени и стрекозы пели в небесной сини» – писал Вивиан Азарьевич в «Стране Гонгури». Эти ощущения отражены и в стихах:

 
…Я был искателем чудес
Невероятных и прекрасных…
 

Для получения высшего образования Вивиан едет в Петербург. Год слушает лекции в Психоневрологическом институте, возглавляемом В. М. Бехтеревым, основоположником русской экспериментальной психологии и знаменитым неврологом. Фрагменты знаний работы мозга и физиологических механизмов сна и гипноза пригодятся впоследствии при написании повести «Открытие Риэля».

Через год, в 1913 году, Вивиан поступает на юридический факультет Петроградского университета.

Студентом Вивиан увлекся литературой и стал писать стихи. Даже написал повесть «Открытие Риэля», которую читал на заседаниях студенческого литературного кружка в 1915–1916 годах. Повесть студентам нравилась, Вивиан подготовил ее для печати.

В 1917 году Лариса Рейснер – дочь Михаила Андреевича Рейснера (правовед проф. М. А. Рейснер читал лекции как в Психоневрологическом институте, так и в Петроградском университете; семью Рейснеров прекрасно описал Вадим Леонидович Андреев в книге «Детство» (М., 1966), впоследствии известная писательница, отнесла рукопись в редакцию журнала «Летопись», который редактировал А. М. Горький. Алексей Максимович повесть одобрил, принял в печать и пожелал встретиться с автором. Подробнее эти события отражены в статье отца «Две встречи с Максимом Горьким» (Сиб. огни, 1932,11–12; Литературное наследство Сибири, 1969, т. 10; сб. «Страна Гонгури», Новосибирск, 1983). Однако время было такое, что «Летопись» закрыли, а рукопись пропала.

Вивиан, как и М. А. Рейснер, стали сотрудниками наркомата юстиции и вместе с правительством в 1918 году переехали в Москву. В архиве Л. М. Рейснер сохранилось письмо Вивиана, написанное 16 апреля 1918 года из Москвы и живо передающее умонастроение автора в то время.

«Милая Лери!

Я не помню, когда мы виделись в последний раз. У Вас были очень далекие глаза и почему-то печальные, и это казалось мне странным, так как юноши не верят Шопенгауэру, что счастья не бывает. Сегодня Екатерина Александровна [7]7
  Екатерина Александровна Рейснер (урожденная Хитрово) – мать Ларисы Рейснер.


[Закрыть] сказала мне, что Вы больны, опасно больны, и волны ее беспокойства передались мне и не утихают, как волны неаполитанской баркароллы в моем сознании и в Вашем. Екатерина Александровна сама такая бледная, такая озабоченная сновидениями жизни или тем, что они по необходимости преходящи, что стала совсем пассивной и утомленной, словно мир навсегда замкнулся красным раздражающим коридором грязноватого отеля. Я спокоен, моя воля пламенеет более чем когда-либо, потому что я мало думаю о настоящей жизни, но я не знаю, как мне передать мое настроение. Будем выше… Ах, еще выше!

В Комиссариате всякие дрязги. В той Австралии, о которой мы так недавно мечтали, есть какие-то удивительные муравьи. Если разрезать насекомое на две части, то обе половинки начинают яростно сражаться друг с другом; так повторяется каждый раз, в течение получаса. Потом наступает смерть. Весь мир походит сейчас на такого муравья. Я страдаю только от одного.

Где бы мне найти друзей, воодушевленных, одиноких или хотя бы только жадных, презирающих гнусное равенство. Что теперь говорят про людей? Комиссар, большевик, контрреволюционер. Это все пусто».

Летом 1918 года Вивиан едет в Уфу, повидаться с родителями. Из-за захвата Уфы 5 июля 1918 года частями Чехословацкого корпуса он не смог вернуться в Москву. Работать поступил в американскую миссию, которая через Сибирь и Японию направлялась в США. Об этом периоде жизни В. А. Итина известно мало. В главе неоконченного романа «Ананасы под березой» (Сибирские огни, 1933, № 1–2) отражена картина продвижения миссии по Сибири. Возможно, это единственное печатное свидетельство о жизни миссии в конце ее пути.

«Они поступили переводчиками к группе секретарей YMCA[8]8
  YMCA – Young Men’s Christian Association.


[Закрыть], отправлявшихся в своей новенькой форме американских офицеров в Северную Азию, – читаем мы в „Стране Гонгури“. – Они ехали проповедовать идеи креста и красного треугольника с помощью какао, сигареток и молитвенников. В сущности, это были славные ребята, обыкновенные путешественники от нечего делать, воспользовавшиеся богатым христианским союзом для своих целей. Все их христианство сводилось, по традиции, к совместным молитвам по воскресеньям, во время которых они зевали, рассказывали анекдоты и курили манильские сигары. Когда янки были достаточно близко от границ, занятых войсками Республики Советов, переводчики покинули их без предупреждения.

Они торопились, но огненная завеса уже разделяла Сибирь от России. Тогда Гелий первый бросился в хаос первоначальной власти. Случайность: полтора года юридического факультета сделали его членом революционного трибунала. Очень скоро стало безнадежно ясно, что борьба в Сибири против экспедиционных войск всего света и предателей всех сортов немыслима. Коммунистические отряды были разбиты и уходили в тайгу. С одним из них ушел Гелий».

В статье «Первый советский фантаст» В. Самсонов пишет о В. А. Итине: «В составе легендарной Пятой армии он идет с боями через всю Сибирь» («Страна Гонгури», Красноярск, 1985 г.). Так или иначе, но ужасы гражданской войны он пережил:

 
И не понять не знавшим нашей боли,
Что значит мысль, возникшая на миг:
Ведь это я стою с винтовкой в поле,
Ведь это мой средь вьюги бьется крик!
 

* * *

 
О если бы не ряд потерянных
Друзей, встающий предо мной,
И длинный перечень расстрелянных,
Я б мог поверить в мир иной!
 

В 1920 г. В. А. Итин заведовал отделом юстиции в Красноярске, вступил в партию, женился на Агрипине Ивановне Чириковой, моей матери. Ее родители – из Владимирской губернии, мать (Мария Ивановна Терсина) жила в селе Сарыево, отец (Иван Григорьевич Чириков) – в Мстере. После женитьбы семья матери поселилась в Сарыево, а в 1896 году, к тому времени уже с тремя детьми Федором, Татьяной и Агриппиной переехала в Красноярск.

В. А. Итин начал свою литературную деятельность в газете «Красноярский рабочий», где редактировал «Бюллетень распоряжений» и литературный уголок «Цветы в тайге». Там же он напечатал свои первые стихи.

В 1922 году В. А. Итин активно печатается в «Сибирских огнях» – литературно-художественном журнале, выходившем в свет в Новониколаевске (старое название Новосибирска). В этом году опубликована пьеса «Власть», много стихотворений и рецензий, в том числе рецензия на стихи И. С. Гумилева: «Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России остается глубокой трагедией».

По партийной линии В. А. Итин был переведен на работу в город Канск. В Канске, в исполкоме, отец был единственным человеком с высшим образованием, поэтому его обязанности были разнообразны: он был завагитпропом, завполитпросветом, завуроста, редактором газеты и председателем товарищеского дисциплинарного суда.

В Канск ему переслали рукопись «Открытие Риэля», которая сохранилась «чудесным образом». «Я выкинул благородного пастора и блоковскую девушку, – писал Вивиан Азарьевич, – поместил героев в более подходящее место, и напечатал на бумаге, принадлежащей газете „Канский крестьянин“, книжку под названием „Страна Гонгури“ (Канск, 1922). В послесловии к красноярскому изданию (1985) В. Самсонов приводит беседы с людьми, знавшими В. А. Итина в годы его работы в Канске. Очевидцы описывают крайнюю бытовую неустроенность Вивиана Азарьевича. „Страну Гонгури“ он писал в кинотеатре после сеансов при свете коптилки.

 
Я живу в кинотеатре
С пышным именем „Фурор“.
Сплю, накрывшись старой картой,
С дыркой у Кавказских гор.
 

Одежда его была в таком состоянии, что товарищам пришлось добывать ему обмундирование из брошенного белогвардейцами. И. П. Востриков характеризует отца, как прекрасного оратора и очень скромного человека. Г. Г. Романов заседал с Вивианом Азарьевичем в товарищеском суде. Охраняя людей от скоропалительных приговоров, отец повторял: „Мы с вами должны подходить к делу по законам сердца“.

Первое издание „Страны Гонгури“ сохранилось в некоторых крупных библиотеках: в Российской государственной библиотеке (Москва), Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург) и библиотеке Томского университета. Личный архив отца, в котором могла находиться первоначальная рукопись, был конфискован и уничтожен НКВД.

Критика на первое появление в свет „Страны Гонгури“ была неблагоприятной. Тем не менее, впоследствии „Открытие Риэля“ („Страна Гонгури“) переиздавалась много раз, как при жизни отца (Сибирские огни, 1927, № 1; Сб. „Высокий путь“, Москва-Ленинград, 1927), так и после его гибели и реабилитации. „Открытие Риэля“ (по варианту московского издания 1927 года) была издана в Германии (Берлин, 1980,1981 и Гамбург, 1987,1988), затем в Новосибирске (1983), Красноярске (1985) и в Канске (1994) по канскому варианту (1922) с названием „Страна Гонгури“. В издание 1927 года автор внес ряд любопытных добавлений и исправлений, которые не понравились А. М. Горькому.

„„Открытие Риэля““, – писал отцу А. М. Горький о московском издании 1927 года, – было издано под титулом „Страна Гонгури“ в Канске, в 1922 году. Об этом Вам следовало упомянуть. Сделанные Вами исправления не очень украсили эту вещь. Однако, мне кажется, что Вы, пожалуй, смогли бы хорошо писать „фантастические“ рассказы. Наша фантастическая действительность этого и требует. Всего доброго. А. Пешков».

Герой повести Гелий заключен в тюрьму вместе со своим другом, старым врачом. Гелий приговорен к расстрелу. Он рассказывает врачу о необыкновенной стране Гонгури, о которой он мечтал с детских лет. Врач решает погрузить Гелия в гипнотический сон, дать ему последнюю возможность побыть в стране своей мечты и забыть предсмертные страдания.

В гипнотических грезах Гелий путешествует по Стране Гонгури под именем Риэль. Страна находится на неизвестной планете вне Солнечной системы. На этой планете одновременно существуют два общества. Одно организовано по типу коммуны. Все достижения великих умов принадлежат народу. Памятники ставят не людям, а выдающимся событиям. В другом обществе главное – это личность. Памятники ставят людям. Риэль, родившись в первом обществе, предпочитает жить и творить во втором.

Страна Гонгури – это мечта о будущем цивилизованном обществе, где техника так совершенна, энергия так избыточна, что основные интересы людей находятся вне материальных забот. Главное – это наука, искусство. Люди уже открыли антигравитационное вещество и поэтому передвигаются, паря в воздухе, а межпланетные путешествия – повседневная реальность. Риэль – молодой и талантливый – полюбил прекрасную девушку Гонгури, очень серьезную, уже признанную поэтессу, отмеченную знаком членов Ороэ – Рубиновым сердцем. Ороэ – это организация выдающихся людей города (одновременно, академия наук и клуб людей искусства). Высшая цель Ороэ – стремление к познанию Истины. Это могущественная организация. Весь народ обязан осуществлять замыслы членов Ороэ. У Ороэ – свои традиции. Одна из девушек отдала свое сердце ради научных исследований и погибла. С тех пор знак Рубинового сердца стал наградой, выдаваемой избранным.

Риэль усиленно работает, чтобы заслужить Рубиновое сердце и сравняться с Гонгури. В процессе работы научная страсть вытесняет его любовь к девушке. Риэль совершает одно открытие за другим. Он член Ороэ и очень популярен. Но Риэль не удовлетворен. Он создает машину, которая позволяет видеть строение материи. В его представлении, Вселенная и атом построены по единому плану. Рассматривая под огромным увеличением Голубой Шар, когда-то созданный на основе мозга одного из выдающихся ученых страны, он в одной из сложных молекул находит солнечную систему и одну из планет – Землю.

Риэль видит картины жизни на Земле. Варварство, войны, бесчеловечность этих картин непереносимы для цивилизованного человека. Кроме того, он представляет, что другой великий Риэль своим всевидящим глазом с другой планеты рассматривает его.

К Риэлю приходят друзья. Он хочет показать им все, что он видел. В этот момент появляется старый ученый и поэт, который уничтожает Голубой Шар. По каким-то соображениям он не хочет, чтобы другие люди увидели известное Риэлю. В состоянии крайнего утомления и пережитых страшных видений Риэль решает принять яд, чтобы доказать истинность своих открытий…

А. Ф. Бритиков, автор книги «Русский советский научно-фантастический роман» (Л., 1970), высоко оценил «Страну Гонгури». Благоприятная критика появляется и в других изданиях и статьях: Е. Брандис и В. Дмитриевский «В мире фантастики и приключений» Л. 1963, Ю. Мостков, 1983. В. Ревич, 1985 и др. «Открытие Риэля» включено в обзоры научной фантастики на французском и испанском языках. В Абакане (Хакассия) длительное время существовал клуб любителей фантастики под названием «Страна Гонгури».

Из Канска В. А. Итин переезжает в Новониколаевск. Он отказался от «номенклатурных» должностей, связанных с его юридическим образованием, и до конца жизни связал свою судьбу с журналом «Сибирские огни» и с писательской организацией Западной Сибири. В 1923 году «Сибирские огни» печатают, наряду со стихотворениями и рецензиями, антивоенную повесть отца «Урамбо». Стихи выходят также отдельным сборником «Солнце сердца» (Новониколаевск, 1923).

Вивиана Азарьевича считали собирателем литературных сил Сибири. Под его редакцией вышел поэтический сборник «Вьюжные дни» (Новониколаевск, 1925). В этот сборник, наряду с другими авторами, включены стихи молодого поэта Леонида Мартынова, который считал отца одним из своих учителей и очень тепло отзывался о нем. В сборнике «День поэзии» за 1963 год Л. Н. Мартынов писал: «…час воскрешения Вивиана Итина, этого жестоко и бессмысленно погубленного в годы массовых репрессий поэта, настал. Пора по-настоящему воздать должное этому большому художнику слова… Вивиан Итин, прежде всего – поэт и даже вся его проза – это проза талантливого поэта, будь это даже полемические статьи по вопросам художественного творчества или по вопросам кораблевождения в полярных морях…» (стр. 260). «Полет поэта кончился трагически. Но осталась не горка праха, а книги… И все это полно страсти, полно мысли» (стр. 261).

Л. Н. Мартынов вспоминает отца и в других произведениях, например, в «Воздушных фрегатах» (М., 1974), «Чертах сходства» (М., 1982). Он посвятил ему стихи («Золотой запас», М., 1981):

 
У меня
Был друг Вивиан,
Он мечтою был обуян
Сделать этот мир восхитительным.
Я дружил с Вивианом Итиным…
 

Мне Леонид Николаевич рассказывал, что, приезжая из Омска по редакционным делам, он часто останавливался в нашем маленьком домике по ул. Горького, 48 в Новосибирске. Так как по тем трудным временам мама не всегда была рада постояльцам, Леонид залезал к отцу в комнату через окно. Похожая ситуация описана Вивианом Азарьевичем в «Стране будущего» (Сибирские огни, 1929, № 1), где Тимофей влезает в окно к капитану Шимкову.

Об отце написали воспоминания и другие сибирские писатели – А. Л. Коптелов, E. Н. Пермитин. В «Поэме о лесах» E. Н. Пермитин рассказывает о литературных кружках для начинающих писателей Сибири, которыми руководили В. Я. Зазубрин и В. А. Итин. Он даже записал определение искусства, которое дал Вивиан Азарьевич на одном из занятий: «Искусство не есть наслаждение, утешение или забава: искусство – орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство» (Роман-газета, 1970, № 19, стр. 41).

E. Н. Пермитин очень красочно представил выступление В. А. Итина о сибирских поэтах: «Как и Зазубрин, Итин был тоже в черном, но не в обычном костюме, а в отлично сшитом смокинге, в белоснежной крахмальной манишке с высоким, подпиравшим шею воротником, с широкими манжетами и сверкающими в них золотыми запонками. Среднего роста, тонкий, стройный, тщательно выбритый и гладко причесанный на английский манер.

У него большие темные, в густых ресницах, скорбные глаза. Тонкое, умное лицо его всегда сосредоточенно. Итин редко улыбается и улыбается только одними губами, но и во время улыбки лицо его остается задумчиво-грустным, погруженным в самого себя, занятым какой-то одной мучительно-неразрешимой мыслью.

Лидия Сейфуллина прозвала его Спящим царевичем. Но теперь в своем смокинге он выглядел несколько иным, чуточку торжественным и даже взволнованным…» (стр. 42–43).

Хотя Е. И. Пермитин и описал отца, как «аристократа», жили мы предельно скромно. Правда, сохранилась студенческая фотография Вивиана в смокинге. В домике на ул. Горького (одноэтажном, деревянном) у отца была маленькая отдельная комнатка с самым необходимым: письменным столом, полкой с книгами, узкой железной кроватью.

 
Дома, как у всех поэтов…
В кухне – диспут о пережаренных котлетах,
За стенкой – о модных шляпках.
 

Так в стихотворении «Теперь» отец характеризовал быт. Быт был не только скудным, но и жестоким. Двоих детей похоронили мои родители до моего рождения. Горе отца – в поэме «Похороны моей девочки»:

 
Она как будто бы летит.
Остались глазки не закрыты,
Застывший вдруг метеорит
Сдавили синие орбиты.
 
 
И так всевидящ этот взгляд
И так зовет к себе за грани…
– О, не вернется жизнь назад,
Конец последний не обманет!
 
 
А рядом с нами дикари
Едят кутью, не плача воют…
Как странно голова горит,
Какая пустота порою…
 

Но жизнь шла и была полна событиями, на которые отец живо откликался. Развитие науки и техники, первые полеты на самолетах. Первый в Сибири гражданский самолет «Сибревком» вел пилот Иеске. Вивиан Азарьевич летит с ним. На севере Ачинского округа – неисправность и посадка в тайге. Алтайцы называли самолет «Каан-Кэрэдэ», по имени волшебной птицы, которая в их сказаниях переносила людей из долины в долину через горы. Романтике этой встречи прошлого и настоящего посвящена повесть «Каан-Кэрэде», впервые напечатанная в «Сибирских огнях» в 1926 году. В 1928 году, по сценарию, написанному автором, был снят фильм на ту же тему. Летчикам посвящен рассказ «Люди» (1927). В 1961 году «Каан-Кэрэде» вышла отдельной книгой.

В 1926 году, на первом съезде сибирских писателей, В. А. Итина выбирают секретарем правления, в 1934 году – ответственным редактором «Сибирских огней» и председателем правления Западно-Сибирского объединения писателей, а также делегатом первого Всесоюзного съезда писателей. Дважды В. А. Итину присуждают краевую литературную премию им. Горького.

В 1927 году отец с Л. Н. Мартыновым посетили Ленинград. Со слов Леонида Николаевича мне известно, что они были у «Серапионовых братьев»[9]9
  «Серапионовы братья» – литературная группа (1921–1929); в нее входили Вс. В. Иванов, М. М. Зощенко, Л. Н. Лунц, В. А. Каверин, К. А. Федин, Н. С. Тихонов, М. Л. Слонимский и др.


[Закрыть] и у Л. Сейфуллиной. Эту поездку описал В. Утков, также по рассказу Леонида Николаевича (Звезда, 1987, № 9, стр. 180–182).

Несмотря на большую общественную работу в Союзе писателей, В. А. Итин вплотную занимается проблемами Северного морского пути и сотрудничает с организацией «Комсеверпуть». Летом 1926 года Вивиан Азарьевич участвовал в гидрографической экспедиции по исследованию Гыданского залива, в 1929 году – в Карской экспедиции.