Текст книги "Великий охотник Микас Пупкус"

Автор книги: Витаутас Петкявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

ЗАЯЧИЙ ОСТРОВ

Рыбу ловят сетью, певчих птичек снастью, людей глупых – лестью.

Чем дальше мы отъезжали от столицы Нейлонии, тем чаще и чаще по дороге попадались низкорослые чахлые кустарники, кривые засохшие сосны и поникшие желтолистые березы. Только изредка мелькали клочки каких-то посевов, островки увядшей травы. Глазу не за что зацепиться.

После неудачной рыбалки Гасбер молчал, будто рот у него заштопан, и о чем-то думал. Машина мчалась по скучным, выжженным солнцем полям. Наконец полковник не выдержал:

– Алло, Мики, довольно дуться. Ты, конечно, великий охотник, но скажи, пожалуйста, можно ли каким-нибудь другим манером в этом борще рыбу поймать?

– Нельзя.

– Ну видишь. Нужно же президенту где-нибудь после тяжелой работы отдохнуть…

– Нужно-то нужно, но зачем же обманывать самих себя?

– Оляля, Мики! Ты и вправду дикарь или разыгрываешь простачка? Я же не себя, а иностранцев обманываю. Ну, иногда и президент на эту удочку клюнет. Но ничего плохого с ним случиться не может. Ему от всех болезней по три раза прививки делали.

Мне вдруг вспомнились волчата, развешенные на деревьях, их жалобный писк, я увидел смертельно перепуганных, лежащих ничком на снегу северян, словно наяву представил опустошенный и нищий их край и почувствовал лютую ненависть к полковнику. Я больше не сомневался: это он, и никто другой, обучил моего жадного соседа жестокому ремеслу. Надо было что-то делать, немедленно, не откладывая. Но я все-таки сдержался и спросил равнодушным тоном:

– А разве президент ничего не замечает?

– Нет, он близорукий и рыбачить не любит.

– Так зачем же он на рыбалку ездит?

– Этого требует его государственное положение.

– Все равно это преступление.

– А что же нам делать?

– Не загрязнять воду. Это единственный выход.

– Теперь уже поздно, – Гасбер круто повернул машину, перелетел через забор из тройной железной сетки и остановился.

Мы вышли из машины, я огляделся и увидел невдалеке странного красного зайца. Заяц тяжело прыгал по серому полю с искусственной травой, а за ним толпой шли люди в белых халатах, они громко гомонили, о чем-то спорили между собой и записывали свои слова в толстые книги.

– Что это они делают? – спросил я.

– Они хотят приучить зайцев есть искусственную траву. Красношкурого две недели кормили нейлоновым сеном. После опыта заяц вообще больше ничего в рот не берет. Но, как видишь, эти люди не унывают и пробуют найти выход.

– Совершенно правильно, – сказал один из ученых, – прежде чем перейти на новый корм, мы должны отказаться от старого.

– А зеленые очки ему надевали? – спросил я с издевкой, да жаль, никто этого не заметил.

– Надевали, но ничего не добились, учуял подвох косой. Сегодня мы перешли ко второму этапу эксперимента – нос ему бензином натерли и наблюдаем, что получится.

Жалко мне стало беднягу, едва удержался, чтоб тут же на месте не расправиться с браконьером Гасбером, но подумал, что все же еще не время. С таким хитрым и коварным врагом кулаками ничего не добьешься.

– Ну хорошо, исследуете, работаете, экспериментируете, сколько разума хватает, но зачем же издеваетесь над беднягой, зачем ему шкуру выкрасили?

– Видите ли, уважаемый коллега, у наших людей зрение слабое и серые предметы они не различают. Кроме того, и охотникам по крашеному зайцу легче стрелять: приметный, далеко не убежит и не спрячется.

– Оляля, Гасби, а не лучше ли мудрость свою на то направить, чтобы над фабриками колпаки поставить и не пускать в воздух дым и копоть?

– Оляля, Мики, а какой же это хозяин позволит вешать колпак над своей трубой? У нас такой обычай: что мое, то мое, а что твое – то тоже мое.

– Оляля, Гасби, уж не ваша ли умная машина эту чепуху придумала?..

Внезапно над головой что-то завыло, засвистело, и появилась огромная летающая тарелка. Да какая там тарелка… Летающая лохань! Она подняла облако пыли и опустилась прямо в центре этого серого смерча. Когда пыль осела, к летающей лохани подъехал огромный кран и стал вытаскивать из люка пластмассовые ящики, в которых сидели ошалевшие зайцы. Вдруг один ящик треснул, распался, зайцы вывалились на землю и врассыпную кинулись наутек.

Все, кто был поблизости, бросились их ловить. За зайцами носились на мотоциклах, загоняли их до упаду, но дальше этого дело не шло. Едва кто-нибудь пробовал поднять зайца за ноги или за уши, как тот начинал вырываться и раскидывал ученых, как слон муравьев. А все объяснялось очень просто: от искусственного питания ученые до того отощали и ослабли, что вчетвером едва-едва справлялись с одним зайцем. Навалившись на него, они связывали зайца веревками, сковывали цепью и только потом, подняв беднягу краном, снова отправляли в ящик.

Насмеявшись над "силачами" на три дня вперед, я обратился к доверенному президента:

– Послушай, полковник, а не мог бы я на этой лохани прокатиться туда, где выращивают таких могучих зайцев?

– Можно, да только далековато.

– Ничего, я не боюсь путешествий.

– Тогда летим.

Немного отдохнув, мы пересели в летающую лохань и поднялись на семь мушиных пядей. Сверху я увидел в пенистых волнах моря зеленую, освещенную солнцем точку. Она приближалась, росла, ширилась, наконец, наша лохань опустилась на Заячий остров. Жители острова тут же проверили наши документы, а серьезные ученые, перед тем как показать нам остров, прочли несколько длинных и грустных лекций о том, как вредно употреблять в пищу зайчатину, как плохо отражается она на здоровье человека, как опасен ее запах, вызывающий двадцать шесть ужасных эпидемий.

– Что за наглая ложь! – возмутился я. – Что за бесстыдный обман!

– Ничего подобного, никакой это не обман, лекции предназначены для местных пастухов: чем больше мы их настращаем, тем меньше они зайцев съедят.

Опять этот отвратительный фон Фасоль испортил мне настроение. На острове я было отошел: снова увидел зеленый трехлистный клевер, пожевал кисленький листок заячьей капусты, насладился сочной морковкой, а тут опять он со своей дурацкой жадностью…

"Ну погоди!" – злился я молчком. Ходил по полям, нюхал душистые цветы, настоящие, не искусственные, и злился.

– Послушай, чужеземец, зачем ты траву в нос суешь? – спросил меня один из заячьих пастухов, прилетевший на небольшом вертолете.

– Нюхаю, бестолочь, нюхаю.

– А что это значит?

– Ничего. Она пахнет.

Он пожал плечами:

– Я одно знаю – она несъедобна.

А второй, увидев, как я делаю гимнастику, подлетел ко мне поближе и спросил в упор:

– Что это ты делаешь?

– Спортом занимаюсь.

– А зачем это нужно?

– Чтоб здоровее быть.

– Шутки шутишь. Зачем руками размахивать? Пусть машины работают, у них здоровья больше…

Всему они удивлялись, но больше всего Чюпкусу.

– А почему у твоего зайца такие вислые уши? – спрашивали меня и взрослые и дети.

– Ему на шею нужно повязать капроновый бант, – предлагали девочки.

– Из такого длинного хвоста замечательный кнут можно сделать, зайцев гонять, – с завистью говорили пастухи, не видавшие на своем острове никаких зверей, кроме зайцев.

Так гостил я на Заячьем острове, наслаждаясь живой природой. И вдруг налетел страшный ураган. Он повалил огромные электрические столбы, перепутал провода и унес все это в широкое море.

Остров остался без электричества. Остановились машины, не летали вертолеты, люди, не умея зарядить карманные аккумуляторы, перестали слышать, двигаться, потом говорить, а в конце концов и думать.

Не работало радио, телеграф и телевизоры. Никто не производил искусственной пищи, капель, микстур и пилюль. Над островом навис голод, потому что жители Заячьего острова без электричества не могли даже под ногтями почистить.

А ураган свирепствовал, и помощи ждать было неоткуда. Удрученный Гасбер пришел ко мне посоветоваться. Он совсем ослаб от голода и не мог произнести больше двух слов, только показывал пальцами на рот и повизгивал, как молочный поросенок.

Но что я один мог поделать? Ломал-ломал я голову, пока, наконец, нашел выход. Отобрал десять самых сильных пастухов, приказал им прежде всего снять с головы стеклянные колпаки и поглубже вдыхать живительный горьковатый ураганный ветер. Ничего, немного приободрились. Тогда я поймал зайца, сварил вкусную похлебку, покормил их и мигом поставил на ноги. Затем распорядился набрать острых камней, разбросать на полях, а когда ветер стих, посыпал камни сухим мелкокрошенным табаком. А такого табака, как мой, поискать! Я семена в самой Чубуркии раздобыл, полынным отваром смачивал, соком дурмана кропил, рядом с мятой-рутой хранил, под багульником сушил, с чесноком растирал, оттого и дух у табачка такой, что не только зайцы, но и безносые островитяне за версту чуяли.

Посыпали мы табачной крошкой острые камни и ждем, что будет. Вот к одному камню подскакал выкрашенный в голубой цвет зайчишка, стал осторожно принюхиваться. Видно, понравилось, и он нюхнул всей ноздрей. Что тут приключилось! У косого дух занялся, слезы брызнули, и принялся он чихать. Чихал-чихал, изнемог вконец, на последнем чохе ка-ак брякнется головой об камень – и с ног долой. Камень – вдребезги, а зайчишка замертво свалился… Не успел я этого ободрать, слышу, у другого камня косой чихает. Третий в камне дырку носом продолбил, но и сам голову сложил. Всем работы хватало, зато зайчатины – хоть завались. Мои пастухи носятся, свежуют зайцев, огонь разжигают, работают, аж пар валит… Так на острове никто с голоду и не погиб.

А когда исправили электролинии и машины снова начали выпускать пилюли и микстуры, никто уже не хотел их и в рот брать. Люди окрепли, стали видеть без биноклей, слышать без усилителей, друг с другом нормально разговаривать и нахваливать зайчатину, и жареную на костре, и вареную в воде. На прощанье подарил я жителям Заячьего острова семена своего табачка и объяснил, как трут добывать, как высекать искры из огнива, как чертову траву растить, как чубуки вырезать и трубки обкуривать. Понравилось это дело людям. Они меня прямо-таки на руках носили. А на приказы его превосходительства Гасбера фон Фасоля никто никакого внимания не обращал.

А когда он помчался в Перлон за подкреплением, не забыв прихватить и меня, я вдоволь поиздевался над его бессильной яростью и всю дорогу дразнил:

– Оляля, Гасби, если поймал слона за задние ноги, а он брыкается, лучше не держи, отпусти, а то, чего доброго, землетрясение начнется…

Он молчал и тайком от меня лечился от малокровия жареной зайчатиной.

Спасибо!

На здоровье!

КОНЬ – ПОБЕДИТЕЛЬ КУРОПАТОК

– Эх, кабы печку да на коня, а меня на печку – хорош был бы я наездник!

Мы уже пролетели половину пути, когда ни с того ни с сего моторы нашей летающей лохани раскашлялись, расчихались, будто нанюхались табачка моего.

"Магнит действует", – подумал я и на всякий случай сел с Чюпкусом поближе к выходу.

Испуганные летчики роздали нам парашюты и велели спасаться, кто как может. Ждать было нечего, схватил я песика под мышку и ринулся вниз головой в люк. Досчитал до трех, дернул кольцо, парашют раскрыл надо мной пестрый гриб, покачался-покачался и приземлился на самой окраине этой диковинной страны.

Здесь, за высокими горами, которые ни птице перелететь, ни зверю одолеть, в тесном ущелье ютилось охотничье хозяйство, где разводили куропаток. Несколько сот усердных и послушных работников с утра до вечера лазили по склонам, скармливая прожорливым куропаткам перловую крупу, пичкали их рисом и маком, а сами только и ели, что таблетки искусственного хлеба.

С помощью этих терпеливых трудяг я разыскал Гасбера, висевшего на выступе скалы, и кое-как, общими силами, мы стащили его на землю. И снова несчастье! Падая, он разбил свой стеклянный скафандр, разорвал костюм, потерял документы и государственную печать. Совсем расстроился полковник, запричитал:

– Как мне теперь узнать, сколько за день я воздуха употребил?..

– А ты дыши по ночам, – посоветовал я, но он продолжал жаловаться.

– Замерз я. Ветер сквозь прорехи в рубаху задувает, того и гляди унесет…

– А ты разденься, голого не унесет, – учил я полковника, но он продолжал ныть.

– Пешком я ходить не могу, сразу устану.

– А ты на четвереньках.

– Машину мне! Полк слуг сюда! Я с места не стронусь, пока не будет выполнен приказ.

– Мы думали с тобой по-хорошему столковаться, – ответили ему рабочие куропаточьего хозяйства, – да, видно, ничего не получится. Раз ты такой нетерпеливый, пеняй на себя, – и они позвали надсмотрщика разбираться с полковником, а сами продолжали заниматься делом.

Надсмотрщик посмотрел на нас подозрительно и заорал в мегафон:

– Документы!

– Я министр, я начальник охоты, – хорохорился Гасбер.

– Документы!! – не слушал его чиновник.

– Это ты предъяви документы! Я доверенное лицо президента Гасбер Посоль фон Фасоль. Это моя затея, я для собственного удовольствия устроил здесь куропатник!

– Видели мы таких, – равнодушно проворчал надсмотрщик. – И еще не таких видели. Его превосходительство Гасбер пешком не ходит и дырявых штанов не носит. А где твое разрешение, горлопан?

– Я сам пропуска подписываю.

– Так чего ждешь? Возьми да подпиши.

– У меня нет ни бумаги, ни печати.

– Значит, никакой ты не полковник. – Надсмотрщик подозвал рабочих, велел им нацепить на шею Гасберу сито с крупой и приставить его к работе.

Как ни артачился, как ни ярился его превосходительство, ничего поделать не смог.

– Видал, какой барин выискался. Жрать захочешь – спеси-то поубавится, – отрубил надсмотрщик и улетел в долину.

Жалко было смотреть на его превосходительство господина начальника, как он на четвереньках карабкался по склонам, непривычными к работе пальцами рассыпал крупу, – больше себе за шиворот, чем на землю, поливал траву потом и клял на чем свет стоит свою затею с куропатником. Над его головой кружили стаи куропаток, садились ему на плечи, на лысую, как куриное яйцо, голову, а которые понахальнее, те старались долбануть клювом в темечко или другое чувствительное место.

Приглядевшись, я увидел, что никакие это не куропатки, а искусственные птицы – перекрашенные на фабрике вороны, которым не слишком усердные Гасберовы подданные лишь слегка укоротили клювы и выпестрили оперение.

– Оляля, Гасби, а не твое ли это изобретение? – спросил я полковника.

Он не ответил, продолжая ругаться:

– Прохвосты, болваны, нахалы!

– На тебя насмотрелись.

– Я – начальник. А они не смеют!

– Тебе потеха, а им не до смеха, – но и мне было не до смеха. Прожорливые птицы налетели и на меня, как будто неделю не ели. Долбили острыми, отштампованными на комбинате клювами, хлестали крыльями, едва-едва отбился камнями, потому что никакого оружия, за исключением брючного ремня, с собой не захватил.

К вечеру мы до того вымотались, что не хотелось уже ни есть ни пить. Свалились на голую землю и заснули мертвым сном. Когда проснулись, тело болело, будто нас всю ночь цепами молотили. Не успели продрать глаза, как все началось сначала.

– Пусть делают, что хотят, я с места не сдвинусь, – решил Гасбер и украдкой сыпанул в рот горсть крупы.

– Как ты смеешь крупу его превосходительства Посоль фон Фасоля жрать? – кинулся к нему надсмотрщик. – В тюрьму упеку. Лягушкам скормлю! – Он схватил Гасби за шиворот и снова приставил к работе. А тот был до того измучен, что едва-едва мог поднять одну крупинку.

– Алло, полковник, ведь в вашей стране работают только те, у кого нет денег, – напомнил я его собственные слова.

– Надсмотрщик – дикарь и не знает наших законов.

– Оляля, но ведь ты миллионер!

– Да не взял я денег, Мики.

– Но ведь у тебя сто фабрик, Гасби?

– Не мог же я их сюда принести.

– Но ведь ты государственный деятель…

– Я печать потерял.

– А совесть ты с собой носишь? – прицепился к нему надсмотрщик. – Поднимайся и работай, а не то – вздую.

– Да ты человек или не человек? Пойми: нет у меня сил, не могу работать, – распинался перед надсмотрщиком полковник.

– Работай через немогу. Приказ есть приказ.

– Послушай, а кто издал этот дурацкий приказ?

– Его превосходительство Гасбер Посоль фон Фасоль, – отчеканил надсмотрщик.

Пришлось работать через немогу.

На обед нам дали по тонкому ломтику искусственного хлеба, по шкварке копытного мяса и по капле мякинного кофе.

– Так мало!? – возмутился один из новых работников. – Какой осел установил эту норму?

– Его превосходительство Посоль фон Фасоль, – ответили старые рабочие.

Не успели проглотить обед, как надсмотрщик погнал всех вниз, за новой порцией крупы.

– А отдыхать когда?

– Господин Фасоль запретил отдыхать.

– Хоть передохнуть дайте, – просил Гасбер.

– Ты и так втянул в себя две установленные Гасбером нормы воздуха.

– А чтоб его дракон проглотил, вашего живодера Гасбера! – не выдержал полковник и проворно зажал рот обеими руками. Испуганно оглядевшись вокруг, он тихо поинтересовался: – А здесь у вас поблизости драконы не водятся?

– Не-ет, – ответили работники. – Был один, да и тот давно в Перлон перебрался.

– Кто такой?

– Да Гасбер…

Больше полковник ни о чем не спрашивал. Горестно опустил голову и пошел работать. Я видел, что ему и вправду туго приходится.

Ночью со снежных вершин потянул холодный ветер, а к утру ударил мороз. Стуча зубами, я набрал хворосту, сухого мха, сложил костер и развел огонь. Рабочие удивлялись моим необычайным способностям, потому что все они с детства были научены зажигать только электрокамины.

– Знаете, ребята, я голодать больше не намерен. Надо пристрелить пару "воропаток" и запечь на костре.

– Да вы что! – побледнели работники куропатника. – Гасбер нас самих перестреляет.

– Мне кажется, что теперь и он не станет возражать. Как ты думаешь, Гасби?

– Понятное дело, – оживился полковник. – Голод заставит закон обойти, – и он стал меня подзадоривать. – Только как мы их поймаем, ведь у нас с собой никаких орудий нет…

– Да уж что-нибудь придумаю! Послушайте, братцы, а нельзя ли у вас тут раздобыть конягу? – спросил я рабочих.

– А что это за зверь такой?

– Ну, разве не знаете: две ноги бегут, две догоняют, два уха торчат, два глаза глядят и шестьсот ниток позади развевается.

– А-а-а, есть такой зверь, в зоологическом саду в клетке заперт. Только у него все не так: две ноги бредут, две волочатся, два уха повисли, два глаза закисли, а позади десяток волосин торчит.

– Сойдет и такой.

Под покровом темноты я пробрался в этот сад, разыскал клячу, вымазал ее медом, посыпал крупой, а к хвосту привязал крепкую дубовую палку. Потом перекинул коняге через спину две пустые плетеные корзины и повел в горы.

Едва взошло солнце, искусственные куропатки тучей налетели крупу жрать и медом лакомиться. Облепили конягу, словно мухи. А он, надо сказать, не переносил щекотки и стал отмахиваться хвостом. "Воропатки" на него кидаются стаями, а он – хрясь! хрясь! – лупит и лупит, только перья летят. За минуту с небольшим полные корзины набил.

До того тяжелы переметные сумы стали, что спина у клячи прогнулась дугой, ноги колесом вывернулись, живот до земли провис. Ну, думаю, свалится, а он потихоньку тянет себе и тянет.

Завидев такую картину, надсмотрщик схватился за ружье. Прицелился и разнес бы конягу в клочки, да слишком близко подошел. Конь как махнет хвостом, палка – бум! надсмотрщика по макушке… Тут на него угомон и пришел.

Мы вкусно позавтракали и собрались в дорогу. Работники не хотели нас отпускать. Они были счастливы, что в конце концов нашли прекрасное средство отбиваться от прожорливых птиц. Только Гасбер все еще сомневался, не хотел нарушать собственный приказ.

– Неизвестно, чем все это кончится, – качал он головой. – Ведь в седьмой статье пятого параграфа ясно сказано: строго запрещается в куропатнике пользоваться холодным и горячим оружием. Строго запрещается рубить, колоть, резать, стрелять моих куропаток. За своих птиц да в свою тюрьму угодить? Нет уж, не желаю.

– Оляля, Гасби, но ведь в твоем приказе не сказано, что нельзя куропаток палкой по голове лупить. Палка – ведь не оружие.

– А знаешь, твоя правда, – успокоился Гасбер и умял еще одну жареную ворону.

Мы подкрепляемся, а кривоногая коняга стоит, закрыв глаза, и с трудом переводит дух. Присмотрелся я к коню повнимательнее, и вижу: одна гляделка у него серая, другая бельмом прикрытая. Одна нога кривая, вторая согнутая, а третья и вовсе на сторону вывернута. А уж быстрота, а скорость – за минуту целую сажень одолевает. Нижняя губа отвисла, верхняя к зубам прилипла, хвост облез, копыта мхом обросли, но все равно – конь, не осел же…

"А если его в бочку запрячь? Вот здорово будет. Двинем домой на третьей черепашьей скорости!" Простился я со всеми, посадил Гасбера впереди, поближе к холке, сам на круп взгромоздился, и отправились в путь. Плетусь шагом и все боюсь, как бы коняга мой по дороге дух не испустил, но он молодцом держится, тянет, только пар от боков валит. Но чуть было не кончилось все печально: завидел он стаю ворон и шарахнулся в сторону, откуда прыть взялась, даже земля затряслась. И неизвестно, где бы мы очутились, если б по обе стороны дороги люди не толпились. Они руками махали и громко кричали:

– Да здравствует конь, победитель куропаток! Долой воропаток! Да здравствует наш избавитель!

Я ехал гордый, как генерал, и не чувствовал коня под собой. Колотил пятками по бокам клячи и думал: "Если околеет – тоже неплохо. Сделаю из ребер полозья, из позвонков – свистульки, из черепа – фонарь, а из шкуры – чего только не намастеришь – барабан, ранец, голенища к сапогам и вдобавок еще кисет".

Так мечтал я, пока не добрались мы до столицы. Привязал я коня у дверей гостиницы и по старинному деревенскому обычаю назвал его Лупкусом.

– Я – Пупкус, мой пес – Чюпкус, а ты с этого дня будешь Пупкусов Лупкус, понятно?

Конь покивал головой и заржал, да так громко, что окна в окрестных домах задрожали, а Гасбер, клевавший носом, свалился на движущийся тротуар. Пока я спохватился и сообразил, что делать, его уже уволокло.

– Оляля, Гасби, – крикнул я вдогонку, – а за дремоту в вашей стране платить не нужно? – Но он уже не слышал. Так его, храпящего, и поволок тротуар до самого порога дома.

Тшшш, пусть спит…