Текст книги "Корабль дураков"

Автор книги: Витаутас Петкявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Нужно что–то делать, меня каждый день приглашают и приглашают в КГБ. Я теперь ответственное лицо. Они меня компрометируют…

А перестали его приглашать только после того как он, еще раз поднявшись по лесенке ответственности, вместе с Буткявичюсом выкрал около десяти мешков архива КГБ, которые под видом спальных мешков спрятал у мелиоратора К. Мицкявичюса в Гарляве. Эти мешки впоследствии стали главным орудием шантажа и источником политической деятельности в руках военного министра. На многих лидеров «возрождения» они нагоняли страх. Кстати, и отец Зигмаса, главврач Шяуляйской больницы, не был чужим в той организации. Это записано в характеристике молодого агента: «Происходит из преданной советской власти и проверенной компетентными органами семьи врача и учительницы. В характере З. Вайшвилы есть болезненные черты, он человек упрямый, любит опеку, признает волю более сильного. Имел связи с агентом Штази Эгле. Вошел в руководство «Саюдиса», поэтому, в обеспечение полной секретности доверенного, рекомендуется поддерживать связь только во время поездок за границу (в Болгарию). Личн. дело 34011. 5–е отделение. Сичюнас».

Необычайно интересен еще один эпизод, характеризующий его воспитание и моральный облик. Министр внутренних дел М. Мисюконис отмечал свою круглую дату. Первый заместитель Вагнорюса Вайшвила его поздравил и, вручая специально выкованный меч, произнес патриотическую речь. Но главную цель своего прихода скрыл видимо, побоялся или почувствовал себя неудобно. За юбилейным столом он непристойно нагрузился. Требовалось его вывести с надлежащим почтением. Кочевряжась, он выронил из кармана пиджака какие–то бумаги.

– Это секретно, совершенно секретно, – ощупывал он себя, разомлев, и никак не мог запихать в карманы разлетевшиеся бумаги.

Если бы он помалкивал, никто бы не обратил внимания, но кто от кажется рассекретить совершенно секретное, особенно если оно валяется на полу? Среди разных документов находилось распоряжение об увольнении М. Мисюкониса с работы. Фантасмагория! Но подобные людишки тогда вершили судьбу нации.

Конечно, Томкуса нельзя было сравнивать с Вайшвилой. Он был гораздо хитрее, обстрелян и хлебнул горького не только из алюминиевой кружки. Попавшись, он не только не защищался, а при каждом удобном случае писал в своей газете: «Я агент КГБ, я стукач, глист–кагебист.» А чтобы все выглядело как можно более естественно и походило на правду, рядом со своей фамилией добавлял фамилии Прунскене («Шатрия»), Адам куса («Фермер»), Кузмицкиса («Юргис») и других подозреваемых. Читая это, люди отказывались верить и смеялись – вот ведь врун, хвастун, кто же в наше время будет гордиться таким прошлым? Человек себя оговаривает, ищет популярности. А если бы защищался, лгал, изворачивался, то от этой истины не так бы скоро отделался. Срабатывала обратная реакция. Читая эти якобы «заскоки», я сам не раз думал: все–таки этот стервец – способный психолог, так сказать, настоящий журналист нового типа. Пиши правду, если хочешь, чтобы тебе не поверили, и ври вовсю, если необходимо кого–то убедить.

За подобными действиями своих новых коллег я внимательно наблюдал, делал пометки, поскольку с самого начала «Саюдиса» был выбран координатором для согласования наших действий с властями. Это был мой самый глупый поступок, поскольку в поисках рационального зерна в постоянно углубляющейся разрухе я довольно скоро надоел и тем, и другим. Одни требовали скорейших перемен, а другие все еще считали, что их выручат могущественные силовые структуры – армия и КГБ. В тот период империя уже понемногу растрескивалась под ударами социального землетрясения. От самого фундамента…

Разговаривая с тогдашним первым секретарем ЦК КПЛ Р. Сон гайлой и председателем Президиума Верховного Совета В. Астраускасом, я просто своим ушам не верил, насколько они были бессильными и несамостоятельными! Я хорошо был с ними знаком. Вместе работали, охотились, бывали друг у друга в гостях – казалось, люди как люди, энергичные, инициативные. Но, поднявшись к вершинам, они двигались как паралитики, превратились в трусливых марионеток. Только бы не оборвалась ниточка!. А самое страшное – они совершенно не чувствовали и не понимали, что происходит в государстве. Им все еще казалось, что М. Горбачев – это новый временный Никита, а после него снова придет какой–нибудь Андропов, и все само собой образуется. Разве что один Шепетис не плавал в создавшейся ситуации подобно капельке жира в пересоленном бульоне, и старался не выпускать инициативу из рук, но его терпеть не могли все тогдашние секретари ЦК. А с функционерами по мельче разговаривать было просто тоскливо.

Они все еще грозили, пугали и воспитывали меня, дескать, кто–то поднимет трубку, отдаст приказ, и на том моя карьера «повстанца» закончится. Но когда узнали, что М. Горбачев приглашает меня в свой совет, опять стали держать руки по швам… Всех переплюнул прокурор Сабутис, приказавший арестовать меня, однако его устные распоряжения уже не выполнялись. Выписать ордер он побоялся, только посоветовал вывезти меня из Вильнюса километров на 50 и пустить домой пешком. Над таким соломоновым решением мы вместе с исполнителями вдоволь посмеялись. По сей день Сабутис при встрече со мной опускает глаза. Но я не верю в стукаческий голос совести он, наверное, думает, что я ничего об этом не знаю и не читал его инструкции «Как бороться с «Саюдисом»».

Единственным авторитетом и надежной опорой среди этих веселых ребят был генерал госбезопасности Э. Эйсмунтас. Он оказался действительно умным и прозорливым деятелем, но в крепких московских наручниках. Он ходил от одних к другим, слушал и сам отдавал приказания, пытался действовать через своих людей. Словом, полицейский стал главным советником и учителем государственных мужей. А это уже скандал, тем более что сколоченный вокруг него штаб больше походил на большой мусорный ящик для собирания всяких слухов и сплетен.

– Неужто эта многолетняя лозунгомания – всего лишь пропитанная страхом болтовня? – часто колотила меня какая–то внутренняя дрожь. – Неужто опять революция? – Этого я боялся больше всего, а мои прежние сотрудники, ответственные люди, только плели какие–то сети, пускали слушки и все чего–то ждали. До реальных государственных умов, до реального понимания ситуации этими людьми нельзя было докричаться – в их сознании застой уже превратился в летаргию.

Самым реалистичным политиком того периода мне казался премьер Витаутас Сакалаускас, но он отбрыкивался от нас, как только мог.

Однажды он дал мне совет:

– Витаутас, кто–то должен взять ответственность на себя. Раскидай ты их всех. Нужно собрать вокруг себя не потерявших головы людей.

– А если Бразаускас?

– Не понимаю, чем он тебе нравится. Не связывайся. Этот… всех вас продаст. – Такая категоричность меня порядком напугала, но Витаутас стоял на своем: – Я знаю, что говорю. В решающий момент он сумеет найти виноватых.

– Ваша категоричность производит обратный эффект. Кроме того, я еще ни с кем не связывался, не было времени. Нас свели обстоятельства. Нужно действовать, приниматься за наведение какого–то порядка, ибо вскоре все будет решаться на улицах.

– Согласен, но дерьмо клеем не склеишь. Он попал к нам случай но, Сонгайла назначил.

То же самое, почти слово в слово, сказал мне и мой старый друг Р. Сикорскис:

– Бразаускас – фанфарон. Если покрепче – ж… с ручкой.

По собственному опыту я знал, что эти люди не избегают крепких словечек, но чтобы так?. Поэтому растерялся:

– Как Вы можете такое говорить о своем начальнике?

– Он мой начальник? Ты – писатель, щелкопер. Работая в Госплане, этот человек ничего хорошего не сделал, только создал свою комиссию по взяткам. Он ездил в Москву, чтобы пробивать уже принятые решения. На большее он не годится. Охотник, тряпка, бабники подхалим.

Откровенно говоря, мне такие разговоры не нравились. Я думал, грызутся люди и сами не ведают, из–за чего. Но то же самое говорил и мой учитель Ксаверас Кайрис:

– Что вы делаете? Бразаускас – лев только среди секретарш московских ответственных работников. В его блокноте не найдешь ни одной интересной мысли, только адреса и дни рождения нужных людей. Он ничего не читает, кроме серии «Дороги смелых», и то только потому, что их переводил Гришкявичюс.

– Так зачем вы его выдвинули?

– Некуда было его девать. В нашей системе от кадров такого ранга можно избавиться только двумя путями – выдвинуть на повышение или окончательно скомпрометировать. Второй неприятен всем.

– Учитель, ну, может быть, не совсем так?

– Молод ты… Секретарь ЦК вроде бы и фигура, однако ни за что конкретно не отвечает. Он как молотый перец в старой солонке: внутри вроде что–то есть, а через дырки не сыплется. Ты даже не знаешь, сколько у нас таким способом заткнуто дыр. Увидишь, как под его руководством в Литве наступит дефицит на мыслящих государственников.

Но машина уже набрала обороты. Я, раззява, тоже не очень верил словам тех людей. Думал, что это литовская завистливость. Когда А. Бразаускас благодаря «Саюдису» стал первым секретарем, я поэтому случаю зашел к нему домой. Во время обеда его жена Юле неожиданно спросила:

– Витаутас, чего ты так стараешься? Он – партия, а ты – «Саюдис».

– Такая сложилась ситуация. Раздоры недопустимы.

– Я не об этом, – прервала она меня. – Особенно не перестарайся. Он тебя не стоит, поэтому рано или поздно продаст.

Альгирдас что–то сердито бросил. Может быть, не совсем что–то, да ладно уж. Обед был испорчен. В. Березовас вышел меня проводить. За нами последовала одна из дочерей. Они обе так похожи, что и сейчас не могу сказать, которая.

– Вы не слушайте маму. Она поссорилась сама с собой, – сказала то ли У., то ли М.

– Детка, о матери так может говорить только человек, который

тоже с кем–то сильно поссорился.

Мы расстались. На следующий день А. Бразаускас пригласил меня на кофе с виски и как бы между прочим сказал:

– Не сердись, это моя беда.

– Но речь шла не о ней, а об отношениях между нами.

– Разве я на такого похож? – ответил он вопросом. А впоследствии со слезами, не подобающим для мужчины образом, не только продавал, но и не единожды оболгал. Оказывается, верные люди нужны ему только до тех пор, пока он может выжать из них какую–то выгоду, других он опасается и избегает. Он привык опираться на лакеев, а личностей боится.

Споткнувшись об эту железную истину, я, конечно, не перевернулся, сильно не ушибся, хотя и нахватал шишек. Но когда этот человек стал играть судьбами других, делать что–либо было уже. Поздно. Кроме того, не было и выбора. Ландсбергис или Бразаускас? Музыкант интриган или посредственный экономист?..

Отведав власти, Альгирдас прямо с артистизмом вошел во вкус и с большим вдохновением начал пользоваться репутацией, которую мы коллективно ему создали. Однажды после рюмочки он под настроение даже поиздевался над нами:

– На репутацию нужно поработать минимум три года… и пора работать хорошо! А после она всю жизнь будет работать на тебя.

Ксаверас Кайрис оказался пророком. Позднее, в период ужасающей нехватки людей, обладающих государственным мышлением, Бразаускас стал единственным «спасителем Литвы». Его совершенная система взяток еще больше окрепла, расцвела и достигла невиданных высот. Он всему миру доказал справедливость слов Ленина, что государством управлять может любая кухарка, правда если ее… правильно подключить к идеальной системе взяток. Не ошибался и Р. Сикорскис. Как равному с равным с Бразаускасом работать нельзя: либо поддакивай, либо помалкивай, стиснув зубы, если не желаешь, чтобы тебя тихо и вежливо превратили в человека второго сорта.

Вспоминаю одну глубокую полночь. Только что закончился ХХ съезд КПЛ1. Мы отделились от Москвы, М. Бурокявичюс от нас убежал. Мы расселись за самым большим круглым столом В. Норейки. Все какие то усталые, недовольные друг другом. Вдруг Ю. В. Палецкис с тревогой заявил, что нужно как можно скорее зарегистрировать КПЛ как новую партию, пока этого не сделал Бурокявичюс. Бразаускас его поддержал.

– Вы что, серьезно? – удивился выведенный из задумчивости В. Сакалаускас. – Вы хоть когда–нибудь читаете законы? Партии довольно часто меняют свои программы и названия, в этом ничего такого, а заново регистрировать – это дело принципа. Только начнете, и Бурокявичюс отберет у вас все до последней нитки, а без регистрации вы сможете разделить имущество по количеству членов партии.

И сцепились, да так, что от резких слов в театре чуть ли не трескалась штукатурка

– Ты нас продал, – повысил голос Сакалаускас. – Ты не в первый раз спасаешь свою шкуру. А о нас ты подумал? Мы тоже не враги Литвы. Разрыдался перед этими крикунами и думаешь, что все решил? Жулик ты, Альгирдас, с умильными слезками. Но черт с тобой. Я еще раз сделаю для тебя доброе дело и твою партию заново регистрировать не буду. За это ты еще не раз будешь меня благодарить.

И как в воду смотрел: чего не захватил Бурокявичюс, то хапнул Ландсбергис.

Немного успокоившись, Сакалаускас обратился ко мне:

– Бери мою машину и слетай в аэропорт чего–нибудь купить. Пусть это будет наш последний ужин, только предупреждаю заранее: я не Иуда и лизаться с вами не буду. На вашей совести судьба всего нашего поколения. Самоубийцы и дристуны, даже ножа не умеете заточить как следует.

Я, как умел, старался их примирить, но, поняв, что из этого ничего не выйдет, опрокинул с Витаутасом по стаканчику, а после второго Астраускас вспомнил о нашей совместной работе:

– С кем ты пошел?

Никуда я не ходил, только бегал от одних к другим, когда одни рвались к власти, а другие не умели ее удержать, но ни у тех, ни у других не было человека типа Снечкуса. Таким мог бы стать Витаутас Сакалаускас, но он твердо сказал:

– Не в Литве этот бардак начинался, не нам и наводить порядок.

Неужели ты не видишь, что меняются только хозяева?

Это его высказывание я перефразировал:

– Меняются задницы, а жополизы остаются. Точнее не скажешь «Корабль дураков»!

– После того как я вставил это выражение в свою статью в журнале «Швитурис», оно разошлось по всей Литве, стало поговоркой и остается ею по сей день. Люди сегодня так называют Сейм. Но начало всему, правила игры этому «дурдому» задал «Саюдис»: случайно сведенные судьбой в одну кучу люди, не связанные одной общей идеей, не могли и до сих пор не могут понять, что не им жизнь портят, а они портят жизнь другим. Тех 35 сведенных случаем деятелей не связывали ни общие идеи, ни общие цели, ни общие утраты. ИХ недовольство диктовалось не существующим строем, не диктатурой, даже не цензурой, а тем, что им не улыбнулась собственная жизнь, поэтому они изо всех сил старались хоть как–то блеснуть и утвердиться в обществе.

Это закономерно. Спустя какое–то время пена революционной волны выплескивается на власти. Она липкая, легко растекается и заполняет каждую щель, через которую во власть мог бы попасть человек иного склада. Срабатывает старый классический закон общественной деятельности, который гласит: своей конкретной работой человек ничего не достигнет, политик не может быть хорошим, поскольку он не видит совокупности и действует в узких рамках только выгодных ему стимулов. Двойственность, или раздвоение личности, в свою очередь, порождает двуличие, ложь, карьеризм и манию величия. Выражаясь простым языком, малый дурак начинает служить более крупному, а самый крупный начинает мнить себя мессией, наместником Бога на земле. Будучи духовными инвалидами, такие деятели не способны, не могут находить новых путей или идей, поэтому после первых неудач или протестов они начинают бояться собственных действий, открывают охоту на здоровых, вооружаются и становятся погонщиками нации.

Так случилось и у нас. Избегая ответственности, «великие» деятели «Саюдиса» стали открыто искать поддержки на Западе, поскольку мании величия и преследования – родные сестры. Так была выпущена из рук политическая инициатива, а идеи самостоятельной государственности, нейтралитета и национального расцвета отданы в чужие руки в обеспечение безопасности нашего чиновничества. Выбравшись из русской кошелки, мы попали в еще более страшный мешок всеобщей глобализации, или неоколониализма. Главным движителем этой глупости стал широко используемый на Западе бич русофобии. В этом тоже ничего нового. Так римские патриции стращали своих граждан варварами.

Особенно меня удивила деятельность интеллектуалов из Инициативной группы «Саюдиса». Они, как лунатики, все еще бродили покрышам и ждали, когда их, подлинных идеологов «поющей революции», ландсбергисты пригласят к сотрудничеству и отблагодарят. Но стоило кому–то из тех, кто посмелее, об этом только заикнуться, какон тут же получал по шее. А когда часть интеллигенции стала искать новые формы самовыражения и создала Форум будущего Литвы(ФБЛ), на нее посыпались провокации, шантаж, угрозы и бомбочки. Активисты ФБЛ сильно опоздали и поэтому продули, так как их оппоненты уже научились рационально и изобретательно пользоваться лозунгами и идеями этих идеологических стратегов. Интеллигенцию били ею же изобретенным оружием.

В качестве наилучшего примера такого однобокого «единодушия» хочу привести Юстинаса Марцинкявичюса. Как ни крути, а это огромный талант. Какой неповторимый певец красоты и добра! Его незатейливая крестьянская любовь к родине давно уже стала для литовских читателей второй религией. Полет фантазии, величие… и одновременно необычайная снисходительность, непротивление злу в собственных делах, разумеется, когда они возникают сами собой. Он никогда инигде не ввязывался ни в какие дискуссии, ни за кого не вступался своим могучим голосом, поэтому и в «Саюдисе» соглашался со всем, ему все было по душе, главное, чтобы на него не нападали и не вычеркивали из начала списка. Вспоминаю, как часто после перенесенных оскорблений он смахивал горькую слезу, виновато улыбался, а когда его просили не поддаваться, почти всегда отвечал одинаково:

– Что теперь делать? Я трус, а не боец. Не хочу вредить общему делу. А какая–нибудь шушера, вроде глашатая этого «общего дела», никогда не просыхающего трубадура С. Геды, обдает помоями «новой политики»:

– Таких поэтов, как Межелайтис и Марцинкявичюс надо судить и сажать за уничтожение каунасской поэтической школы!

– Хочешь заслужить Крест Витиса[2]2
  Литовская государственная награда.


[Закрыть]? – пытаюсь укротить выскочку. – Сопатку бы тебе расквасить, дворянин помойный.

– Мне такая беда не грозит. Если появится какая–нибудь медаль или премия, она будет опробована на Марцинкявичюсе!..

После таких, уже появившихся в печати, обвинений Юстинас, наконец, рассердился и сказал:

– Я не подам ему руки.

Но через некоторое время снова здоровался, виновато улыбался и, опустив плечи, прогуливался с этой полукурицей поэтической этики.

И меня не миновал похожий курьез. Однажды ко мне на дачу в Бирштонасе приехали три поэтических гиганта – А. Балтакис, А. Малдонис и Ю. Марцинкявичюс.

– Ну, наконец–то! – радостно выбежал я навстречу. – Ведь мы с твоими родителями соседи. Все мимо… Сколько я тебе, Юстинас, писал, а ты ни разу не ответил. Но они начали с очень печального известия – умер отец Марцинкявичюса.

– Что–нибудь застопорилось? – спрашиваю. – Может быть, нужна помощь?

А они ходят вокруг да около, пока, наконец, не выяснилось, что хотят спросить, следует ли Юстинасу со всей семьей идти в костел на заупокойную службу.

– Друзья, я же не парторг, не секретарь ЦК, поступайте, как считаете нужным. – Мне стало не по себе.

А они снова кружат и кружат, как коршуны над цыплятами, пока не лопнуло мое терпение.

– Значит, опасаетесь, чтобы я не донес? Как вам не стыдно? Хотите обеспечить алиби?.. Балтакис, это твоя выдумка!

– Ты на него не сердись, он очень хотел помочь, – оправдывается Юстинас, будто сам не принимал участия в разговоре.

– Юстинас, я о таких делах не стал бы спрашивать не только у коллег, но и у самого Бога. Очнись.

– Еще раз говорю, не сердись, так уж вышло.

Я тогда все списал на большое человеческое горе. Ведь и правда, в такой день человек может заблудиться в трех соснах.

Такими же голубями мира в «Саюдисе» старались выглядеть и А. Поцюс, и М. Мартинайтис, и В. Бубнис, но они только копировали Юстинаса. Одному не хватало таланта, другой носил в ухе кругляшок, пока случайно его не проглотил, а третий настолько ударился в мистику, что совершенно искренне доказывал необходимость Божьей помощи в политике, или хотя бы новой религии, поскольку, мол, старые истины, типа «небольшое возмездие воспитывает человека, а безнаказанность по рождает преступность», уже основательно устарели. Спасение всему – в появлении нового Иисуса Христа.

Возможно, это и так. Но я думаю, что, родившись в пору мифов, мы и умрем под сказки о том, что самая циничная в мире западная культура, или так понимаемая демократия, тут ни при чем. Литовцу юродивый Казимерас нужен больше, чем рационалист Антанас, только его нужно обозвать святым.

Сегодня Ю. Марцинкявичюса снова со всех сторон подвергают нападкам. Это–де «поэт не читающей нации». Виновата непритязательная публика, обходящая стороной в книжных магазинах стихотворцев и кувыркающихся через головы критиков, которые зачастую уже сами не понимают, о чем и для кого они пишут. Так хочется им посоветовать: любезные, реинкарнируйтесь так как вас поймут только через сто лет; вот тогда и будете скулить вместе с глобализированными литовцами по–английски.

По их мнению, величайшее преступление поэта состоит в том, что он «умел угождать любой власти». Оказывается, даже чиновники во все времена его читали или хотели его оседлать ради собственной выгоды, а поэт против этого не возражал. Но он не возражает властям и сейчас, только изредка вежливо ужалит. Какая чепуха! История пестрит подобными фактами, начиная с великого Гёте и кончая превозносимым до небес Б. Бразджёнисом, когда творец идет на любые компромиссы во имя своего творчества, которое ценит выше собственной личности. Это его святое право – творить для народа и оставаться с народом, кто бы им ни правил. Все творчество Юстинаса свидетельствует, что в этом процессе во главе угла не он сам, а сказанное им слово.

Гению ни к чему всходить на костер, сложенный каким–то политиком или графоманом. Ненужная жертва – это самоубийство. Талантливое слово – не спичка, а осознанная необходимость служить униженным и оскорбленным людям сегодня, сейчас, пока они еще живы, пока нуждаются в духовной поддержке в период попрания моральных устоев. Потому и слово поэта всегда остается живым. Если не будет возможности его прочитать, его будут петь или передавать устно из поколения в поколение. Только такая обоюдная любовь поможет нам остаться литовцами.

Об этом уже кричат похудевшие литературные журналы, непроданные книги, изнасилованный литовский язык. Предавшие свой народ поводыри или загонщики перестают быть нужными людям. Нет, только подумать – «не читающая нация»! А может быть, наоборот? Она стала более осторожной, взыскательной и сегодня уже отвергает пропахший американизмом кич?..