Текст книги "Корабль дураков"

Автор книги: Витаутас Петкявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

1 Провозглашенная правительством консерваторов, возглавляемых Ландсбергисом, политика «чистых рук», отмеченная особенно грязной приватизацией.

Во время учебы в консерватории он к окончанию третьего курса, как умел, подготовил ту прелюдию. Не его вина, что этот достойный шаг испортил преподаватель, известный композитор Балис Дварионас. Наблюдая за терзаниями студента, он не выдержал, остановил экзаменуемого и строго сказал:

– Молодой человек, не подрывай здоровье ни себе, ни мне, из тебя музыканта не выйдет.

Изгнанный из музыкантов последовательный защитник Чюрлениса переквалифицировался в музыковеды, а по окончании консерватории написал книгу о живописи гения, потому что Чюрленис ему нужен для прикрытия собственной несостоятельности. Вот почему он по всем своим кабинетам таскает с собой фортепиано, а играть на нем начинает, когда за дверями кабинета стоит какая–нибудь делегация или собрались другие посетители. Слушайте, дивитесь, как я беседую с Чюрленисом и готовлюсь к встрече с вами духовно!..

Ну чем не Нерон?! Чем не лавочник Финкельштейн, который, опасаясь порки, намалевал на своей заднице портрет царя!?

Но от дневника меня оторвала другая беда. В городе Купишкисе по халатности работников теплоцентрали из резервуара в озеро вылилось около 200 тонн мазута. Слетелись специалисты из Вильнюса и Каунаса, а первый секретарь райкома даже не соизволил явиться к месту аварии. Нас это задело, но мы с С. Арнашюсом за сняли на видеопленку последствия аварии только для того, чтобы еще раз показать людям, что помощниками в несчастьях такого рода остаются только ведро, лопата и сноп соломы. Репортаж мы закончили тем, что секретарь был очень занят проблемами атомной войны и отказался выступить перед телекамерой. В то время он проводил семинар по гражданской обороне.

Й. Яунутис этот материал показывать отказался, объясняя, что купишкский секретарь – Герой Социалистического Труда и любимчик Гришкявичюса. Тогда я обратился к премьеру Сакалаускасу, которого убедил, что в отснятом материале есть много положительных моментов: как собирать с водной поверхности нефть, куда ее девать, как готовить место для захоронения грязи. Но и звонок премьера не смягчил перепуганного шефа телевидения. Только после того как была создана солидная комиссия из представителей МВД, военкомата, гражданской обороны и других генералов, дело продвинулось. Теперь у нас был прочный тыл, И мы опять прорвались на телевидение. Военные были далеки от чиновничьих интриг, поэтому передача прошла дважды. Особенно я был благодарен генералу Стяпонасу Некрошюсу. По своей образованности, компетентности и большой терпимости он намного превосходил других.

– Если все слишком засекречено, то не остается никаких секретов, – смеялся он. – Так и закаляют народ: мы ждем либо атомной войны, либо парникового эффекта, а из–за двухсот тонн пролитой нефти человечество еще не скоро погибнет.

В конце концов мне надоело доказывать каждому чиновнику, что я не верблюд. Заперся в Бирштонасе и предался охоте–рыбалке, но снова не выгорело. По просьбе коллег я начал готовиться к третьему собранию писателей и ученых, посвященному истории Литвы. Мы решили в газете «Литература ирмянас» провести нейтральную дискуссию об историческом романе, которая так или иначе коснется и нашей весьма запутанной историографии. Нужна была острая, как тогда объявлялось, полемическая и не отражающая мнения редакции статья.

Я начал со знаменитого высказывания М. Покровского о том, что история – это политика, обращенная к прошлому. За такую откровенную и справедливую с большевистской точки зрения оценку Сталин крепко «разделал» Покровского, но на практике советские историки ни на йоту не отступали от этого правила. Такое вульгарное, супер–патриотическое понимание истории причинило нам! немалый ущерб. Особенно истории Литвы. Жаль, но и сегодня наши историки не очень далеко отошли от этого правила. Посмотришь передачу какого–нибудь Болото–Пузыревuчюса и грызешь себе пальцы, осознав, что наша подлинная история началась только десяток лет назад, так сказать, с модных нынче трудов современных историков или с цитатников Ландсбергиса. Начетчики и только, приводящие откопанные ими новехонькие факты, которые можно перетасовывать как угоднои кому угодно.

Такие занятия нынче называют переоценкой исторических ценностей, на деле же они становятся летописью политических преследователей, поскольку тем, кого преследуют и вынуждают обороняться, писать некогда. Такие процессы у нас появляются периодически. А когда история топчется на месте, труднее всего тем, кто уже растоптан.

Еще во время учебы в Московском университете на лекциях таких всемирно известных преподавателей, как Пашуто и Арциховский, я понял, откуда эта странная ханжеская тяга к обоснованию истории ложью, домыслами, откуда эта плебейская потребность в самовозвеличивании, нежелание видеть ничего хорошего у соседей. Адресат был слишком очевиден, но я не мог прямо указывать пальцем, поэтому свернул на окольную дорожку. В своей статье я писал, что у литовцев замечательная история, но нет хороших историков. Почему мы должны стыдиться или, напротив, идеализировать то, что произошло сотни лет назад. Мы обезличили историю, втиснули ее в прошлое другого народа, лишь изредка вставляя свой пятак, поэтому, независимо от нашего желания, должны честно признаться, что до сих пор самым приличным учебником по истории Литвы была и остается «История Литвы» А. Шапоки. От него и надо отталкиваться, отвергая народные легенды и сказки, будто князья наши рубили головы безболезненно, а если кто–то давал нам по шее, то это был акт вселенской несправедливости.

В качестве парадоксального примера я привел слова академика Пашуто, высказанные при обсуждении проекта «Истории Литвы» Ю. Жюгжды. Академик отметил положительные и отрицательные стороны этого труда, а подводя итог, изрек:

– Я в своей жизни встречал много историков, хороших и плохих, но таких, которые ненавидят собственную историю, встречать еще не приходилось.

А. Снекус тогда велел поскорее собрать все пронумерованные экземпляры и немедленно передать в президиум. Сейчас этот факт трактовали бы, как измену нации.

Редакция выбросила это место, даже не спросив разрешения. Тогда я принялся за другую статью, пользуясь опытом издания своей книги «Есть такая страна»l.

Когда я ее написал, мой издатель прочитал рукопись и очень откровенно сказал:

– Положи ее в стол, запри, а ключ выкинь в окно.

Его мнение разделили и главный редактор, и рецензенты–историки, к которым я обратился за поддержкой, и даже некоторые собратья по перу.

– Прославляет феодализм, пишет о князьях, – ползли между коллегами всякие слухи – словом, выскочка, не признающий никаких правил игры.

Поскольку в то время я уже был членом Совета по детской литературе в Москве, мне часто приходилось выступать с докладами о литературе такого рода, записывать выдержки из книг, а позднее меня даже включили в список коллективного соискателя премии Андерсена от Советского Союза. После одного из заседаний Совета директор издательства «Детская литература» Пискунов сказал мне:

– Витас, ты неплохой очеркист. Не мог бы ты написать для нас книгу о Литве? Мы сейчас издаем серию – шестнадцать республик. Мы заказывали такую книгу А. Лиобите, но у нее ничего не получилось, просили Юстинаса Марцинкявичюса, но и он, попробовав писать, отказался.

– Хорошо, напишу, – пообещал я, а вернувшись домой, пригласил переводчицу Н. Сафаренко и спросил: – Сколько тебе платят за мои переводы?

– По семьдесят рублей за печатный лист.

– Наташа, я тебе буду платить по сто, но книга до Нового года должна быть хорошо переведена и отредактирована.

Через несколько месяцев перевод уже лежал на столе у Пискунова. – Так быстро? – удивился он.

– Когда умеешь – несложно, – ответил я и стал ждать.

С ответом задержки не было. Книга издательству понравилась, но на всякий случай ее отдали на рецензию академику Иоффе. Его рецензия была ни то ни се. Такого высокопарного, оторванного от жизни академического невежества я еще не встречал в жизни. Среди всевозможных обвинений в национализме, однобокости, непонимании роли пролетариата были и такие: «Не понятно, почему автор называет своих князей великими, ведь Литва такая маленькая страна. Все историки привыкли М. К. Огиньского считать поляком, а он пишет, что этот вельможа был литовцем. Зачем напоминать, что Москва платила дань Витаутасу и подписала невыгодный ей договор? Такие факты вредят дружбе народов. Зачем писать, что Кутузов был первым вильнюсским генерал–губернатором?..» Но больше всего замечаний было сделано относительно моей общей «небрежности», дескать, таких фактов в Большой советской энциклопедии нет.

– Узнав, что издательство не согласно с рецензией академика, я сел писать ответ. Прежде всего, я напомнил рецензенту, что книга специально написана о том, чего нет в энциклопедиях, что Русь во времена Витаутаса была гораздо меньше Литвы, но и ее князья называли себя великими в соответствии с тогдашней модой. Когда Польша и Литва объединялись в одно государство, от этого ни поляки литовцами, ни литовцы поляками не стали. Мы живем в Советском Союзе, но у каждого народа есть свое название, свои язык и культура. Для русских Кутузов – освободитель, а для нас – завоеватель… Таким образом я раскритиковал все 183 замечания историка. После моего письма академик героически отказался от рецензии:

– С таким автором работать невозможно.

Но для выпуска книги нужен был другой рецензент. По совету Пискунова я поехал к Пашуто.

Он очень любезно меня принял. Я ему поплакался о своих приключениях в Вильнюсе и в Москве.

– Не огорчайся, Иоффе ученый очень узкого профиля, а вильнюсцы составляют историю Литвы очень неграмотно, они читают чужие учебники и выискивают где, когда и кто упоминал Литву, особенно ее враги. Это ошибочный, не учитывающий всех аспектов путь. Надо копаться в подлинных, первичных документах, договорах, письмах, российских и папских архивах, создавать собственную научную Концепцию. Все остальное – лишь дополнительная иллюстрация, подтверждающая или опровергающая ее.

Академик прочитал книгу и написал лишь одно предложение: «Я был бы счастлив, если бы и в России были такие писатели, влюбленные в свой край и знакомые с ее историей. Книгу обязательно надо издать».

Уже через полгода 100 000 экземпляров книги разошлось по всей стране. Ее перевели эстонцы, украинцы, грузины, латыши, молдаване, арабы… Московская пресса приняла ее очень благосклонно. И лишь после этого я был понят своими. Меня пригласили в издательство «Вага».

– Приближается сороковая годовщина Советской Литвы. Мы тоже хотим издать книгу, – сказал заведующий отделом Йонас Стукас.

– Пожалуйста, – ответил я ему, – но я послушался твоего совета и ключ выбросил в окно. Переводите с русского.

Казис Амбрасас был еще более любезным.

– Ну зачем тебе упрямиться? Неужели у тебя нет литовского варианта? В конце концов, разве тебе деньги не нужны?

– Есть у меня вариант, который вы раздраконили, деньги мне нужны, но шкаф дороже, не хочу выламывать дверцы. – Надо было и мне как–то поизмываться над трусостью и приспособленчеством издателей.

Потом меня упрашивал Й. Шимкус, еще несколько функционеров, пока я не оказался у Баркаускаса. Он принял меня очень вежливо и дипломатично напомнил, что я живу в Литве и что читатель не виноват в допущенных ошибках. Секретарь ЦК никак не мог игнорировать положительные московские рецензии, но я к тому времени был уже ученый, поэтому выторговал, чтобы цензоры не слишком придирались к тексту и позволили мне писать о том, в чем я разбираюсь, и так, как умею.

Художник Р. Дихавичюс подобрал для книги самые лучшие, по его мнению, графические работы. Рукопись отправили в типографию. В последний момент иллюстрации были заменены невесть откуда взятыми индустриальными пейзажами, а конец украсило неясно чьейрукой дописанное предложение о том, что я не представляю будущего Литвы без «светлого коммунистического завтра».

Разозленный я прилетел к Стукасу.

– Кто просил это писать за меня? Ваше право вычеркивать все, что вам не нравится, но, извините, присочинить?..

– Ты на меня можешь сердиться, проклинать и подавать в суд, спокойно ответил он, – но если бы не это предложение, книга никогда бы не вышла. Ты не представляешь, каких высоких помощников ты приобрел. При выпуске следующего издания сможешь вычеркнуть, но сейчас не отнимай у наших детей истории Литвы. Другой такой книги у нас пока что нет, и, думаю, еще не скоро будет. Лучше пошли в ресторан и сделаем по глоточку.

Когда невозможно ничего изменить, надо довольствоваться тем, что имеешь. Пришли мы, наконец, к общему мнению и мирно расстались в ресторане под рассказы разных анекдотов о глупой власти и не только о ней.

Вот с таким багажом общественной и творческой деятельности за несколько последних лет пришел я в «Саюдис», распростерший передо мной свои объятия. Когда меня предложили в члены Инициативной группы, секретарь собрания З. Вайшвила спросил:

– За что его предлагаете?

– Так без Петкявичюса просто невозможно, – ответил профессор Чесловас Кудаба.

Но когда клика Ландсбергиса все перевернула с ног на голову и начала грызню за власть, мои убеждения вынуждали меня сопротивляться. А еще позже, когда меня не поняли друзья и черт знает в чем обвинила свора новых приспособленцев, я отошел в сторону. Что делать? Одни засыпают ямы, мостят дороги, а другие крепят на тех дорогах таблички.

ЖАЖДА НА БОЛОТЕ

– я сувалькиец и возьму все, что мне дадут.

Й. Каросас.

– я цыган и украду все, что плохо лежит.

Ромалэ, цыганский барон.

Был прекрасный тихий вечер. Наша семья собралась на традиционный праздник. Разговор не вязался. После нескольких веселых фраз мы вновь возвращались к той злополучной политике, как язык к больному зубу. Мне все казалось, что я что–то не так сделал, чего–то не закончил, где–то ошибся… Дочь не выдержала и пожурила меня:

– Папочка, что ты переживаешь, что ты оправдываешься? Настоящий художник – сам по себе правда, потому оправдываться ему не пристало, даже некрасиво.

Это была истина, проверенная веками. И как хорошо, что хоть изредка об этом дети напоминают родителям. Я не находил слов для ответа, поэтому снова начал оправдываться, что художник становится настоящим только потому, что он по своей природе самоед, постоянно сомневающийся и вынуждающий думать других. К счастью, позвонил председатель Президиума Верховного Совета Витаутас Астраускас и очень скромно, не хвастаясь и не строя из себя большого человека, сказал:

– Мы тут, в Президиуме ВС приняли такое решение – поднять над башней замка Гедиминаса трехцветный флаг. Как ты считаешь?

– Это очень здорово! Замок – исторический памятник, поэтому никого не должно задеть. Я был в Чехии, там над замками развеваются старинные флаги.

– И мы так считаем, конечно, если вы не против.

– Витаутас, за кого ты меня принимаешь?

– А кто тебя знает? Вы же на своих плакатах надели на меня фашистскую фуражку Пиночета.

– Дурацкая работа. Это выдумки вашего проверенного интеллигента, но вы и сами виноваты, отпустили вожжи. За такие оскорбления полагается судить. Я всегда был и буду против любых издевательств.

– Об этом мы когда–нибудь поговорим подробнее с глазу на глаз. Тот человек – это не моя инициатива. А теперь позвони Вилейкису, он уполномочен и обо всем знает.

– Это сделать не трудно, мы соседи, но, дорогой Витаутас, что побудило вас к такому шагу? Будь добр, скажи мне, как писателю и другу, даю слово, мне это чрезвычайно важно!

– Вы напрасно считаете нас своими врагами. Мы тоже хотим участвовать в национальном возрождении.

Так говорил тогдашний президент Литвы, от которого многое зависело. Даже судьба «Саюдиса». После этого говорить, тем более расписывать, будто все сделал один самозванец, более чем гнусно.

У нас не было серьезных врагов. Не было их. Поэтому мы и разрастались, как крапива в теплице. Не понимаю, почему этот факт сегодняшние историки намеренно замалчивают или искажают. Почему об этом ни разу не заикнулся и сам генерал госбезопасности, присутствовавший на том заседании и каждодневно консультировавший Верховный Совет?

Вилейкис был очень конкретным, деловым и будто избегал меня: – Дам команду, ночью спустят Государственный флаг, а утром мы поднимем другой, только у меня его нет.

– Найдем.

Председатель исполкома описал небольшой сценарий митинга. Замысел мне понравился. Я позвонил Жебрюнасу.

– Хорошо, у меня еще остался этот реквизит. Будет сделано парке Вингис он не порвался. Ты молодец.

– Не я, на сей раз – высшее руководство.

– Какая разница? Если твердо стоишь на своих позициях, чего доброго, завтра тебя назовут стагнатором. Ура!

На следующий день ранним утром по указанию Ландсбергиса ни с того ни сего была собрана Инициативная группа. Господи, какой скандал! Нас кто–то обошел, предал и оказался гораздо проворнее.

– Кто проведет митинг? – был первый вопрос Ландсбергиса.

– Председатель исполкома Альгирдас Вилейкис.

– Этот негодяй?! Этот стагнатор? Это дерьмо? – подобно базарной бабе принялся кричать интеллигентнейший из интеллигентнейших.

– Как тебе не стыдно? Это выбранное тобой руководство. Ты сам за него голосовал.

– Кто дал вам такое право без нашего постановления? – метался четырежды обезвреженный кусачий кролик А. Юозайтиса Альвидас Медалинскас.

– Это измена! – Меня, старого волка, винил этот не остепенившийся и не блистающий способностями мальчик, которого не только через несколько институтов, но и в «Саюдис» протащил папаша. Мы будем протестовать!

– Альвидас, мы только что отучили тебя пресмыкаться, а ты уже начинаешь топтать других. Опомнись.

Почти все, за исключением Жебрюнаса, Даунораса и еще нескольких интеллигентов, высказались против поднятия флага. Озолас заявил, что он выйдет из «Саюдиса».

– Баба с возу – кобыле легче, – подкинул я.

– Как ты смеешь?!

– А мне подсказал А. Чеснавичюс, за которым ты шпионил.

Наступила гробовая тишина. Тогда я спокойно объяснил: – Если вы такие могучие, идите и поднимайте сами, только не забудьте, что у башни дежурят милиционеры с автоматами. Они вас не подпустят. Нужен приказ руководства, чтобы опустить Государственный флаг и оставить флагшток пустым… Иначе это будет криминал.

Этот холодный душ остудил горячие головы. Ландсбергис куда–то выбежал. Мы с Жебрюнасом разделились: он поехал за флагом, а я пошел к председателю Вилейкису. Как нарочно, на улице столкнулся сА. Терляцкасом. Распушив свой вихор, он пристал ко мне:

– Это правда, о чем вчера сообщили по радио и телевидению? – Правда.

– Что вы делаете?! Это измена! Флаг сменим только после получения независимости.

– Слушай, Антанас, ты сговорился с Чекуолисом или излагаешь собственное мнение?

– Пшел к черту этот кагэбэшник, но и ты порядочный негодяй! Я в тебя верил!..

– Продолжай верить, но сначала повтори эти слова своему патрону Ландсбергису, который называеттебя уличным политиком и шарлатаном. И еще: почему ты повсюду шатаешься с президентским флагом?

– Это вопрос тактики.

– А это – стратегии. Передавай привет своим родителям и не забудь, что политика – концентрат всех людских пороков.

Вилейкис ждал меня на улице. Мы уселись в машину. Я вдруг спросил его:

– Что ты сделал этому Ландсбергису, если он с таким остервенением тебя ругает?

– Мы не дали ему квартиру на улице Шило. Он так заврался и столько напрописывал всяких родственников, что стало тошно. У него и так две квартиры, третья ему не полагается.

Вот так создавали «врагов нации». Одному не понравился Вилейкис, другому – Астраускас. Одни натравили на неугодных им людей несколько медалинскасов и гед, другие украсили их портреты фашистскими регалиями, толпа ухватилась за такую свежатину и начала ее таскать по митингам, ничуть не задумываясь о том, что же эти люди сделали плохого. Бог живет в человеке, а в толпе его не бывает. Главное, чтобы была новая жертва, новая фамилия, новый виновник их бед, а то, что за этими именами стоят порядочные люди, имеющие перед Литвой заслуги, никому не докажешь. Толпе постоянно нужны жертвы, так сказать, твердое топливо для подогрева ее ярости. Цель оправдывает средства. Поэтому я и сказал на митинге:

– Духовная пустота вождей передается народу, поэтому опомнитесь. Перед тем, как ликовать, свергнув тиранов, хорошенько осмотритесь, кому вы помогали их свергать!

Эти слова людям запомнились, они раздражали, сердили, пока, наконец, не стали явью. Когда в борьбе за личную власть Ландсбергис превратил Верховный Совет в собственную «парламентскую резистенцию», многие в него еще верили, а когда он переименовал егов угодный ему Восстановительный Сейм, многие стали оглядываться, но когда он в конце своей политической карьеры потребовал себе президентскую пенсию, только тогда все очнулись. Но если бы этот врожденный разрушитель на начальном этапе «Саюдиса» предложил двурушникам платить по две пенсии, его прихвостни проголосовали бы за эту глупость единогласно.

И, наконец, крупнейшее злодеяние бывшего «искупителя» – афера с «Вильямсом», взвалившая на Литву оброк на неограниченное время. Видите ли, не подпустим Ивана к трубе[9]9
  Министр экономики в правительстве консерваторов Винцас Бабилюс при обсуждении вопроса о приватизации нефтеперерабатывающего комбината в Мажейкяй заявил: «Ивана мы к трубе не подпустим».


[Закрыть]… Вот мы какие великие! А через несколько лет несет по телевидению чепуху, будто не помнит собственного величия: «Я не помню, вносил ли поправки в тот договор или нет!» А чья подпись? Прав Адолфас Стракшис, прекрасный публицист и аналитик: «Ивана к трубе подпустили американские евреи, не спрашивая мнения Бабилюса и Ландсбергиса. Не подпустили, а свой своему отдал весь завод со всеми трубопроводами, несчастным Бутингским терминалом и правом управления предприятием ПОЖИЗНЕННО. Неважно, кому предприятие будет продано, но право управления им никогда не будет принадлежать Литве. По такой своей негативной мощи этот печально известный договор можно сравнивать с секретными договорами Молотова – Риббентропа».

После многочасовых бесед с Роландасом Паксасом оказалось: было заранее известно, что «Вильямс» – фирма–посредник и что рано или поздно, нахапав денег, она сбежит из Литвы. Для янки или янкелей, оказывается, очень заманчиво прижать арабов русской нефтью, и Литва здесь ни при чем. Пусть идет по миру, если подписывает документы, не читая их. Вот какие подводные скалы отшибли сегодняЛандсбергису память, которую стоило бы подлечить в какой–нибудь камере–одиночке, так как хищений такого масштаба в нашей истории еще не бывало. Что там Витаутас Первый, отписавший крестоносцам жемайтийцев (жмудь)[10]10
  Этническая группа литовцев.


[Закрыть]? Один смех, по сравнению с нынешним предательством Ландсбергиса. Разве это не новый способ покорения Литвы, спланированный «Черным сценарием»? Литву опять продали. Уже в который раз все сделано за спиной литовцев.

Очередной сеятель независимости Литвы, не считаясь с Конституцией, собрал Совет по обороне и без какого–либо сопротивления заставил всех его членов поднять руки. Разве это не похоже на решение правительства Меркиса без боя пустить русских в Литву[11]11
  В 1940 году с согласия правительства Меркиса в Литву были введены советские войска


[Закрыть]? Потом мирным путем предать их суду своих товарищей Скучаса и Повилайтиса, а уж после этого уносить ноги куда попало, чтобы пришельцы не отобрали полученные деньги. Подобным образом мы отказались от Вильнюса, отдали Клайпеду. Что еще отдадим мирным путем? Пока не все разграбили, значит, не все еще потеряно, еще можно в течение нескольких каденций поиграть в независимость.

Сейчас московская пресса пишет: русские построили Мажейкяйский нефтекомплекс – русские и будут управлять им. Ландсбергис и Адамкус только восстановили историческую справедливость, сами того не ведая. С последними словами не могу согласиться. Ложь! Знали и знают, чья это выдумка, потому ребятки и отрабатывают своему настоящему хозяину, честно служат, но не за страх и не за совесть, а потому, что слишком глубоко заглотили заброшенные различными спецслужбами блесны. Особо не порыпаешься, когда острый тройник раздирает брюхо…

Такова правда жизни: одни мыслят, творят, участвуют в исторических событиях, а другие участвуют только в дорого оплачиваемых торжествах. И я не всегда пахал.

Митинг, приуроченный к поднятию флага, мы начали вовремя, минута в минуту. Заранее условились: по окончании митинга трубач подаст знак, флаг поднимется над башней, оркестр исполнит гимн… Поэтому речи были краткими, ясными, кто–то вместо слов только смахивал слезы радости. Около трибуны суетился не осмелившийся протестовать А. Терляцкас. Внезапно откуда–то выскочил весь взопревший Ландсбергис. Он противился поднятию флага, сколько мог, но, почувствовав поражение, поспешил привести своего отца и на этом подзаработать себе очки. Он подбежал ко мне:

– Можно ли выступить моему отцу?

– Пожалуйста, сегодня общий праздник, – ответил я, не заподозрив коварства.

Не поверив в мою доброту, он еще раз переспросил и обратился к «врагу нации», так сказать, помылился и у него на глазах:

– А вы, уважаемый председатель, согласны?

– Пусть выступит. Только кратко. Время поджимает.

Старый Ландсбергис время затянул. Как и прочие старые люди, он очень нудно рассказывал, как в 1918 году, будучи интендантом формируемого полка, он вместе с капитаном К. Шкирпой поднимал флаг на башне, как ему салютовали солдаты будущего полка им. Гедиминаса и как им после этого пришлось бежать от большевиков в Каунас, как в пути его арестовали, допрашивали… (и, насколько мне известно, завербовали).

После такой длинной баллады нескольких ораторов пришлось вычеркнуть. Митинг затянулся, а под конец все испортил чересчур усердный и рвущийся показать себя А. Медалинскас. Он достал какой–то «проверенный» список и начал выстраивать своих людей, которые имели предоставленное кем–то право вцепиться в края флага и без предателей торжественно занести его на гору. Вся эта процедура порядком затянулась. Наверху трубача никто не услышал. Когда флаг наконец донесли до башни замка, охранник знаменосцев внутрь не пустил, сам взял флаг и, переживая за музейный экспонат, сам его поднял. Люди внизу начали аплодировать, кричать ура. В общем шуме звуки оркестра растворились. Перекличка не состоялась.

Я не помню фамилии того охранника, но он точно не был ни Ландсбергисом, ни даже его дальним родственником. Он случайно оказался исторической личностью. Впоследствии он не откликнулся даже на приглашение по телевидению. Но свято место пусто не бывает. Его заняли оба Ландсбергиса: один – мессия, другой – патриарх. Люди, услышав это кощунственно повторяемое слово, стали возмущаться. «А вы, случаем, не ошиблись? Насколько известно, такое звание заслужил и таким званием до сих пор величали только Йонаса Басанавичюса», – писали в коллективном письме каунасцы, а восходящая телевизионная «звезда», немножко покривлявшись, ответила им: «К счастью, и среди живых у нас есть люди, которых можем называть патриархами нации». Такое указание дал В. Чепайтис, а она только сделала несколько ошибок в ударении… и ничего святого в нашем прошлом не осталось.

Материалы об этих торжествах были жестоко исковерканы и урезаны. В них не осталось ни Вилейкиса, ни меня. Совсем как во времена Брежнева: Ю. Гагарин рапортует Н. Хрущеву о выполнении задания, а в центре Политбюро вместо Никиты чернеет четырехугольная дыра, рядом с ней – новый Ильич, только не лысый, а кудрявый, и успешно поднявший усы Сталина на должный уровень своих бровей. Мы недалеко ушли от тех корифеев и сейчас можем радоваться правде только в том случае, если кто–то из наших деятелей обделается до ушей, или в случае его политической смерти, поскольку только тогда все его ошибки и ложь воскресают из мертвых. Таков уж наш обычай: стоит отучить литовца пресмыкаться, как он тут же начинает давить других.

В своем архиве я собрал около полусотни видеозаписей о первых днях «Саюдиса». Ими пользовались кинорежиссеры, смотрели журналисты. Они просили дать комментарии и пояснения. Некоторые из записей я передал и «государственному» телевидению. После, при сопоставлении оригиналов и «о государственных» записей, я обнаружил огромное превосходство новой демократии над старой. Ни на одном из митингов, которые я вел или в которых участвовал, меня нет, нет и моих соратников, а где только мелькнет «папашка», все сделано крупным планом, замедлено, выделено. Ведь за такие героические усилия этим «государственникам» следовало бы платить абонентную плату какой–нибудь кашей в Правенишкес или борщом строгого режима в Алитусе[12]12
  В Правенишкес и Алитусе находятся исправительные колонии для уголовников.


[Закрыть].

Страшен не сам факт, гораздо страшнее, что в благодарность за повышение по службе какой–нибудь Эйдинтас на основании этих «подлинных материалов» напишет историю для грядущих поколений, которых, вероятно, в Литве не будет. «Historia est magistra vitae», утверждали римляне и сами исчезли, запутавшись в этой истине.

Расскажу еще об одном поднятии флага, которое состоял ось намного позднее, когда уже началась предвыборная кампания. Пример Вильнюса заразил всех. В каждом историческом месте стали подниматься триколоры. Ими украсилась вся Литва. Несколько запоздав, ко мне явились саюдисты из Тракай во главе с К. Лангасом.

– Флаг уже развевается над станционным сортиром в Кайшядорисе, а у нас, в древней столице, его еще нет.

– Сами виноваты. Кто вам мешал?

– Нам не разрешает директор музея.

– Сказки. Я хорошо знаю Ирену Мисюнене, такие обвинения к ней не липнут.

На следующий день я посетил эту прирожденную музейную труженицу и поведал ей о цели своего визита. Она порядком испугалась: – О, Боже! Идет ремонт замка, с над вратной башни снят флагшток. – Флагшток – не стенка, его можно прикрепить и временно. – В музее ничего нельзя делать временно: если мы флаг поднимем, он должен будет там оставаться.

Если честно, то только благодаря огромным стараниям этой женщины поднялся триколор над Тракай. Директор ни днем, ни ночью не давала покоя строителям, пока те не сделали что нужно, а потомее бессовестно забыли. Вместо нее объявилось какое–то «окно»!, а с ним вместе – зоотехник курятника, дебелая учительница физкультуры и еще несколько самозванцев, и пальцем не пошевеливших для дела.

На подъем флага прибыл А. Бразаускас. Дело было к осени, поэтому я сбегал в магазин и купил венгерский плащ. Кто знает? Тут Литва, тут дождик… Точно в таком же реглане явился и Бразаускас. Одинаковая одежда и при ческа делают людей очень похожими. Уже во время митинга послышались реплики, что мы – двоюродные братья, иличто я – зять Бразаускаса и очень на него похож. Не выдержав, я вслухпошутил:

– Это Бразаускас на меня похож, ведь я на два года старше.

Совершенно неожиданно временный двойник нахмурился. Моя фамильярность ему не понравилась. А позднее, когда мы на руках внесли его в Президентуру, он и вправду ощутил себя «эксцеленцией» – его превосходительством – и очень любезно разговаривал только с теми, кто его так величал. Он и по сей день не знает точного перевода этого латинского Титула, но «эксцеленция» – словно подвешенная на елку игрушка. Думаю, что его буфетчица раньше негорасшифрует это слово. Извлечет из него всю нужную ей пользу.