Текст книги "Бабло пожаловать! Или крик на суку"

Автор книги: Виталий Вир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Мыслительный процесс Рамсеса, который, казалось бы, уже привык к непонятному за последние пару суток, забегал с новой силой. Но на сто процентов и определенно, он смог лишь увязать события с ним и Богданом – они непременно имели отношение к этим ценным бумагам. В остальном же – Рамсес ничего так и не узнал.

Он взял себя в руки и попытался немного успокоиться. Рамсес решил оставить догадки. Ему ничего не было известно, а понятно пока только одно – участником сделок он стал благодаря просьбам Богдана.

«Но и совершая подобные операции, – возмутился он не вслух, желая сам в это поверить и как бы окончательно успокоить себя, – я ничего не делал противозаконного, а чисто технически совершал проводку денег и только, не ведая всей информации!»

Кликом мышки он вернулся к последним входящим сообщениям и начал просматривать их по-порядку.

С первых строк, как только Рамсес видел, что информация личного характера для друга, он тут же закрывал письмо и переходил к следующему. Этим он не играл в благородный поступок, ему с самого начала «рытья» в переписке Богдана стало противно то, чем он занимается. Но и другого выхода, как виделось ему, не было, в силу обстоятельств. В субботу, столкнувшись с действительностью, где с чьей-то легкой (или нет) подачи, жизнь швырнула Рамсеса навстречу судьбе, отныне выбор (любого свойства, даже морального) сужался к одной трактовке – если это поможет выжить, действуй!

Перебрав последние 60 сообщений на первых двух страницах, он остановился: ни в одном из них, о подобных сделках с ценными бумагами ничего не говорилось.

На лестничной площадке раздался звук. Ключом открывали замки. Не понимая чьи, у Рамсеса заколотилось сердце. Он кинулся в прихожую, еще не зная, что станет предпринимать, если откроется входная дверь в квартиру Богдана. Тут же он услышал со стороны лестничной площадки звук захлопнувшейся двери, и у него отлегло от сердца, но теперь он твердо решил уходить отсюда, но перед этим подошел к бару и налил немного коньяку. Быстро отправив благородный алкоголь внутрь, Рамсес вновь наполнил бокал и теперь больше предыдущего, «чтобы, как подумал он, сосудам было просторней, а кровь не застыла в жилах при одной только мысли об опасности».

С бокалом в руке он подошел к компьютеру. Присев в кресло, Рамсес вернул окна браузера в первоначальное положение, так, как они были открыты до того, пока он не взял ноутбук в руки. Но окно почтового ящика Рамсес «погасил», а затем и «почистил» хронику браузера.

Закончив с этим, он выпил содержимое бокала. В этот раз, коньяк не пришелся по душе. Рамсес поморщился от жжения в горле и хлебнул остывший кофе, который остался после Богдана, этим усилив на будущее действие алкоголя, о чем он вовсе не подумал.

Уходя из квартиры, Рамсес оставил на журнальном столике все так, как было, а вымытый бокал он поставил обратно в бар на прежнее место.

Уже у выхода из квартиры в него вновь закралась тревога с новой силой. Увидеть что-либо через закрытую дверь еще никому не представлялось возможным, тем более предугадать, что ждет впереди. Рамсес осторожно взялся за ручку и не спеша начал открывать дверь. Будто этим он мог изменить что-либо, если б его поджидали тут – на лестничной площадке.

В подъезде оказалось все так же, как и прежде – ухоженность и, заслуживающее внимание, цветочное оформление лестничных пролетов. Не теряя бдительность, Рамсес по ступенькам сбежал вниз. Столь же сосредоточенно и спешно он дошел к машине и в скором в ней покинул двор. Выезжая на проезжую часть, БМВ Рамсеса мягко и уверенно покатила в общем потоке автомашин.

Он отправился к подруге.

9. Киллер I

С момента зачатия, каждого записывают

в короткую или длинную очередь к смерти,

но знай,

из одного списка можно легко перекинуть в другой.

Проехав несколько минут за рулем в общем потоке машин, Рамсес ощутил, как он словно попал в иной мир, только что вынырнув из пустого множества неразгаданных шарад. На миг ему даже показалось, что тут (в этом «другом» мире) вся жизнь протекает по-иному сценарию, отличному от того, где он живет последние пару суток.

Несомненно, это был тот же город и ничего в нем не изменилось. Но, почему-то именно сейчас ему показалось, что стремительно несущиеся со всех сторон транспортные средства специально стекаются воедино, чтобы дальше продолжить путь в одном – теперь единственном для всех – направлении. Затем, они все вместе уже наперегонки устремятся, как можно быстрее покинуть мегаполис, в котором живут, работают… И у них навсегда останется в прошлом суетливость давно переполненного населенного пунктика на карте мира. А, если и суждено будет когда-то вспомнить о чем-то хорошем в Москве, то каждый поймает себя на мысли, что, собственно…и нечего. Кроме, как о застольях с поеданием вкусного и с увеселительной выпивкой. Да и то, благородное спиртное получается после вонючего брожения, а качественная, да и просто нормальная еда – это давно уже редкость.

Глядя на мчавшиеся вперед машины, Рамсес подумал, что между брожением вина и повседневной суетливостью есть нечто общее. И в том, и в другом случае, одна и та же суть – достичь действительной зрелости. Но прежде необходимо пройти – не иначе как – вонючее брожение, потому что внутри (в обоих случаях) происходит неминуемый процесс разложения.

Ну, в первом случае (с вином) – это понятное дело.

А, вот, во втором… Вроде бы тоже все объяснимо. Но из-за того, что тут процесс разложения более замысловат и длителен по времени, то к нему ближе подходит выражение: «ясное дело!». При этом, в чем заключается суть такого брожения и зачем нужен столь бурный рост нам, как микроорганизмам с высоты восприятия космических масштабов, – никто не знает и не пояснит: в отличие от штаммов биохимической реакции с вином, об истории чего фактически известно все и никто не усомнится, для чего это все надо.

Вот и остается нам то, что мы можем себе позволить – просто произносить словосочетание: «ясное дело!». Именно с этого начнется разговор любого собеседника, если упомянуть, о, как же разлагается-то общество…

Или, допустим, в беседе затеять разговор о почетном стремлении многих на вершину в карьере, откуда, наконец-то, можно почувствовать себя «хозяином жизни». И, что с того-то? Но ничего в ответ внятного не суждено будет услышать. А выданное вслух, сведется к тем же двум словам: ну, это ж «ясное дело!». Потому что никто ни черта толком не смыслит, из чего состоит «жизнь» и зачем обязательно надо быть «хозяином»!

Ну, и, если уж вовсе откровенно поговорить о «хозяевах земной жизни», то на примерах Рамсес все чаще убеждался в том, что туда – «наверх», «добирается» одна мразь. Он имел на то право, так судить – ведь «они» же и были его клиентами, с кем он проворачивал сделки с ценными бумагами. Конечно, внешне так нельзя было о них сказать. Но, поработав с ними поближе, их сущность была ему видна, как на ладони…

Ну, и остальное большинство, кто не ставит перед собой цель – «на самый верх, где поджидает, притаившись, совершенство» не особо отличалось «от клиентурской базы данных мрази, кого раскручивал спекулянт Рамсес по линии сделок с ценными бумагами». Ему было очевидно, что многие более охотно прильнут к тем в коллективе, кто в свое удовольствие осуждает благородных и честных «отщепенцев». Нежели каждый станет эдаким святым рыцарем-одиночкой в хорошем, не ироничном, смысле этого понимания, чтобы защитить тех самых «белых ворон».

«Поэтому, – охотно рассуждал Рамсес, с позволительной легкостью руководимый порциями коньяка, – и существует повсеместная коррупция. К тому же, такое действо, как мошенничество или воровство, это давно всем привычно и вполне себе нормально воспринимается. В том числе, с недавних пор, это стало разновидностью бизнеса. А какова в бизнесе основная цель? – задался он вопросом, по легкой пьяни вседозволенности глумясь над своими рассуждениями и, конечно, ответил: – Правильно – получить прибыль. Поэтому сегодня любой нормальный успешный человек, обманывая, не находит в своих действиях признаков прямого или косвенного нарушения тех же религиозных заповедей. А, то есть, – греха! Вот, я. Если мне дельно предложить чего-то намудить и за это мне ничего не будет (а такие схемы есть, и трейдеру можно верить!), какая последует моя реакция?! Опять правильно, я никогда не скажу в ответ: «Вы что?! Как вы могли допустить подобную мысль? Это же фарисейство!!! Нарушение доминантных морально-этических норм и правил общества, где, «уважаемый», поколениям еще предстоит жить!..». А, если я и скажу так кому-то из моего списка клиентурской базы данных, то, обратится ли кто ко мне впоследствии за «поддержкой» наработать побольше бабла?.. Вопрос? Нет – больно уж ответ видится очевидным, чтобы озадачиваться подобным!»

Рамсес вздохнул с нескрываемой досадой, но…

– Идиот! – произнес он вслух, почувствовав неловкость. Мысленно он потрясенно признался себе, что такие рассуждения им же воспринимаются не иначе, как высокопарные. И это в условиях, когда рядом никого нет! Что означало – он не станет говорить на подобные темы прилюдно! Мало того, отчего-то, он даже испытал чувство стыда, позволив себе порассуждать о человечестве… И Рамсес добавил: – А, как жить-то тем, кто все это видит? – подумав, он сразу вслух и ответил: – Покончить с собой, чтобы не мешать всем остальным!..

Рамсес погрузился в молчание и посмотрел на прохожих. В этот момент ему показалось, что, собравшаяся по обе стороны проспекта, протестующая часть общества провожает людей в машинах, которые покидают город – они махали флагами и будто напутственно что-то скандировали уезжавшим. Очертания митингующих слились воедино, и напрасно было разглядеть кого-то одного, пытаясь «на прощание» запомнить пару лиц по отдельности. Вся пешая масса воспринималась, как некий один живой организм, покрытый большим разноцветным куском сплошной материи…

Рамсес ногой изо всех сил надавил на педаль тормоза, когда понял, что он довольно быстро приближается к машине, которая остановилась у пешеходной зебры. В нескольких сантиметрах от бампера Жигулей его БМВ замерла, чудом избежав столкновения. Рамсес, уже привычно испытав шок, мысленно поблагодарил свою реакцию и, педантично созданную, немецкую технику за высокоточное понимание желаний водителя.

– Хо-о-о, – выдохнул он, глядя на толпу митингующих, которые переходили на другую сторону проспекта. – Надо меньше пить, – признался он себе, в том числе имея в виду и то, о чем только что рассуждал и задумался.

Переводя дух, Рамсес обратил внимание на большой шар, проплывающий над зеброй для пешеходов. Издали он был похож на воздушный шар в уменьшенном исполнении. Крупными буквами на нем красовалась надпись: «МЕНЯ НАДУЛИ, НО ПОЛЕТИТЕ ВЫ». Шар нес мужчина с круглым брюхом, покачиваясь на тонких ногах, облаченных в обтягивающие джинсы черного цвета. Явный представитель движения «недовольных» на ходу что-то выкрикивал. Рамсес приоткрыл окно. Из доносившихся ругательных фраз было понятно, что мужчина с увесистым животом заявлял, таким образом, о своих правах и выражал недовольство к действиям политиков, которые поголовно погрязли в повсеместной коррупции с корпорациями. Еще он призывал к ответу – за глубочайший кризис на планете – всех финансистов, включая и таких, как Рамсес.

Взгляд орущего, пузатого мужчины пал на Рамсеса и они посмотрели в глаза друг другу. «Надутый» финансистами переменился в лице. Утратив обычное выражение, он поглядел на Рамсеса могильщиком, который, насмотревшись покойников, уже и всех живых воспринимал, как мертвых.

Рамсесу стало не по себе. Он отвел взгляд и закрыл окно, прячась за тонировкой.

«Черт! – подумал Рамсес, вспоминая жутковатый анфас «брюхатого». – Еще от тебе подобных мне не хватало побегать, ради сохранения здоровья».

Он печально добавил вслух:

– И, что вполне возможно, защищая собственную жизнь.

Наряду с другими машинами, Рамсес поехал дальше. Но анфас толстобрюхого, граничившего со смертью, не отпускал воспоминания и он подумал о нем. Человек с надутым шаром в руке, искренне верил, что и его кто-то раздул, а сам он к этому не причастен! Кто спорит, что денежная политика оказалась провальной в каждой стране? Но и не только одни финансисты были повинны в происходящем! Существовала еще масса причин, повлиявших на мировую экономическую ситуацию, из-за чего государства падали в глобальную депрессию!

«Это равносильно тому, – возмущался Рамсес, – чтобы начать винить кого-то в том, что сам жрешь в три горла и поэтому теперь (из-за «прочего») ты смертельно болен! – но подумав, он выразился мягче и точнее: – Как бы оно ни было, очевидным остается только одно, граждане переживают непростые времена».

Все же Рамсес решил далее не теоретизировать, а строго сориентировал себя на предельную внимательность. Иначе последние граммы коньяка, «отполировав» сегодняшний отголосок вчерашнего состояния, могли сыграть злую шутку в виде аварии на дороге – не менее смертельной, чем ситуация в экономике.

Дом, где живет Алика, был в нескольких кварталах, когда Рамсес решил свернуть к своему дому, чтобы убедиться, не поджидает ли его кто-нибудь тут. Ему хотелось заранее посмотреть, нет ли кого подозрительного – Рамсесу вместе с подругой предстояло подняться в свою квартиру, как и обещал он это Богдану.

Но машину Рамсес припарковал в соседнем квартале, планируя остаток пути пройти пешком. БМВ, конечно, могли знать, к тому же, двигаясь на ногах и сохраняя осторожность, оставался больший шанс быть незамеченным.

Двор он планировал осмотреть со стороны леса, прячась за кустарниками или деревьями. Чтобы так поступить, Рамсес отправился к новостройке, откуда в ночь с субботы на воскресенье ему пришлось уносить ноги. А со стороны строящегося дома, он планировал подойти к двору, в котором проживает.

Рамсес не сразу обратил внимание на впереди идущего парня в том же направлении, что и он. К тому же, тот находился достаточно далеко. Силуэт напоминал того человека с синдромом Дауна, которого он запомнил в лесу со спины. Перед тем, как повернуть за угол, парень посмотрел назад. Вероятнее всего, он не обратил внимания на Рамсеса – между ними было полно прохожих; но этого оказалось достаточно, чтобы понять Рамсесу, – это он! Тот самый парень – с синдромом Дауна.

Когда тот скрылся за углом, Рамсес рванул с места, чтобы быстрее оказаться на углу дома! В подобную случайную встречу, теперь ему верилось с трудом – она бывает одна на несколько закономерностей!..

Заглянув за угол, достаточно далеко от себя, Рамсес обнаружил все ту же спину идущего парня с синдромом Дауна, который направлялся явно к той же новостройке, но уже быстрым шагом, нежели секундами ранее.

Рамсес пошел следом с готовностью в любой момент спрятаться, если парень обернется. Мысль о том, что «преследуемый» – и есть тот киллер, который покушался на него, сильно давила на сознание. Единственное, конечно, пока ему нельзя было понять, насколько реальность окажется очевидной. Узнать Рамсесу об этом, можно было только единственно сейчас верным способом – проследить за ним, пока такое было возможно.

У строящегося дома, парня загородила гора мусора и Рамсес побежал со всех ног. Достигнув цели, он сразу же выглянул из-за кучи пустых полиэтиленовых мешков, успев заметить, в какой из подъездов новостройки зашел тот парень.

На строительной площадке перед домом, пара рабочих, скорее всего, таджиков, собирала толстый провод, который накручивали на бобину в человеческий рост. Больше здесь никого не было.

Как можно короче, Рамсес пошел к торцу здания. От него он сразу же направился к подъезду, пристально наблюдая за входной дверью, ожидая в любую секунду, что оттуда может выйти, преследуемый им, парень. Таджики оставались за бобиной больших размеров и весь путь Рамсес проделал незамеченным.

Он почувствовал холодок внутри себя, когда подошел к подъезду, как тут же дверь бесшумно распахнулась. Столкнувшись с Рамсесом, мужчина замер на месте. На пороге стоял, плотного телосложения с обветренным раскрасневшимся лицом, где вместо одной брови красовался шрам, «за начальника».

После секундного замешательства и немой сцены, «за начальника» с силой захлопнул перед Рамсесом дверь и за ней послышались шаги убегающего мужчины.

У Рамсеса пересохло в горле. Недоумевая, что произошло, он решился и открыл входную дверь подъезда.

Испытывая внутреннее напряжение, он шагнул через порог. На площадке первого этажа было довольно темно и освещение исходило лишь со стороны входа в подъезд и благодаря паре квартир, где еще не установили двери.

Тут не было никого.

В большую бессмысленность происходящего ему трудно было поверить. С одной стороны, что могли дать в этом холодном, не особо освещенном, потому мрачном подъезде поиски теперь уже двух человек? С другой стороны, все так запуталось, что Рамсес решил положиться на судьбу и, как говорится, будь, что будет. Лишь бы перестать жить в неведении, даже, если он погибнет от рук теперь уже толи киллера-«Дауна», толи «за начальника» или от рук обоих.

Закончив предполагать, озираясь, Рамсес прошел к лестничной площадке первого этажа и остановился по центру. Чувствуя, как от давящего в теле напряжения слабеют ноги, он передумал и решил, что все же ему будет лучше, если он отсюда выйдет и повернулся к выходу.

Оглушительный удар по голове Рамсеса, повалил его с ног. Падая, он потерял сознание.

«Где я? Что со мной?»

Небрежная пустота закончилась и Рамсес смог заговорить, но только про себя и, не открывая глаз. Теперь ему казалось, задав оба этих вопроса, что тусклые мысли изрекли бодрые слова. Но по ощущениям он чувствовал себя, как если бы находился в состоянии сонной грезы.

Рамсес продолжал лежать с закрытыми глазами и начал прислушиваться к звукам, которые до этого воспринимались им, как некий фон к темноте. Невдалеке кто-то размеренно, не спеша возился: постоянно что-то перекладывал, периодически шоркал ногами, изредка тихо неразборчиво о чем-то причитал и бубнил. Нельзя было ничего понять, кроме как, то…что голос принадлежал старому человеку – бабушке, которая была, по всей видимости, в годах. Но Рамсес ничего этого не видел.

Распространение звуков прекратилось. Затем отдаленно послышалось шорканье ног, они начали приближаться и стихли рядом.

Рамсес слабым усилием воли смог приоткрыть глаза.

– Наконец-то, – потрясенно, по-старушечьи сказала весьма древняя худощавая бабуля, в слове протянув последнюю букву «о».

Рамсес продолжил лежать, даже не шевельнулся, но с любопытством осмотрел ее платье голубого цвета с яркими солнечно-желтыми подсолнухами. Он полностью поднял веки и обратил внимание, что в некоторых местах лепестки выглядят менее ярко – особенно по бокам и на расстоянии длины рук хозяйки, этой диковинной вещицы.

«Вероятно, – подумал Рамсес, – изношенность произошла с годами».

– Так что ж, станешь дале валяться? – не унималась бабуля, явно не предрасполагая к Рамсесу.

Отчего подобное отношение показалось ему, почему-то, туповатым поведением. Но вместо озвучивания с первым знакомством, пришедшей в голову мысли, он выдал вслух другое, о чем тоже подумал.

– Пить хочется, – жалко промолвил Рамсес с секундной паузой между словами.

– Вот и славненько, – меняясь на глазах в интонации, порадовалась бабуля с долгими буквами «о» в каждом слове.

– Скорее всего, – предположил он, – такая манера говорить – особенность речи.

Бабуля неспешно пошаркала в другую комнату. Рамсес услышал, как она там налила воды, вслед за этим бабуля снова принялась протягивать стопы у пола и опять вошла к нему, но уже с кружкой в руках.

– Так и загоняешь меня, милок, пока Дэвис-то явится.

Когда бабуля дошла к койке, Рамсес приподнялся. Чувствуя тяжесть в теле, он медленно протянул руку к кружке и забрал принесенную воду. Из-за слабости, трясущейся рукой, он поднес ее ко рту и жадно выпил содержимое без остатка.

– А кто такой Дэвис? – спросил Рамсес, отдав пустую кружку обратно, после чего он снова лег.

– Вот ото и я присяду, – сказала бабуля и села на неказистый деревянный стул, который приходился по возрасту к большому письменному столу «времен железного Феликса». Со всей очевидностью, купленные у одного и того же мастера, в одно и то же время, они так и простояли по сей день вместе. Оба предмета мебели были изрядно потерты и в нескольких местах имелись трещины, а признаков краски на поверхности за все время существования у них отродясь не было. – То, правнучок, – ответила, наконец, она и решила сесть поудобней.

Стул изрядно поскрипел, словно того унижали – не считаясь с возрастом, продолжали эксплуатировать.

– А ты сам-то, кем будешь? – теперь поинтересовалась она.

Рамсес задумался, но ему ничего не пришло на ум.

– Партизан, что ли? Молчишь, – пошутила бабуля и сама же посмеялась.

Он никак не отреагировал. Вместо этого Рамсес осмотрел комнату с выбеленными стенами. Помимо уже состоявшегося знакомства с предметами, он обратил внимание на ковер – плетенный из каких-то лоскутков в основном желтого и зеленого цветов. И больше ничего особенного в этой комнате взглядом он не отыскал. Пожалуй, стареющие деревянные фрамуги окна могли единственно «похвастаться» благородной величественностью времен. На что указывала краска, которая с годами превратилась в многослойную радугу, отчего она периодически лопалась, но поверхность каждый раз ублажали новым тоном. Сейчас им, как и стены, являлся цвет белый.

– Я, где? – спросил Рамсес вместо того, чтобы назвать свое имя, которое он не смог вспомнить.

– Где, где, – вздыхая, отчиканела бабуля и коротко, но более громогласно и отчетливо ляпнула: – В избе! Не желаешь называться, так и ладно. Вставай! Есть пойдем! – скомандовала она и, напуская строгости, недовольно спросила: – Или тоже сюда принести?

– Я встану, – тихо повиновался недовольному тону Рамсес.

– То и вставай, – на сей раз, спокойно среагировала бабуля и устало добавила: – Негоже до обеда-то спать.

– А обычно скольки я сплю? – поинтересовался он на манер бабули, мелодичная речь которой, лаская колоритным произношением уши собеседника, магическим образом подстраивала под себя любого говорившего с ней.

– Почем же, милок, я знаю? Нынче ты спишь со вчера. Як Дэвис-то тебя привез к нам.

– Я приехал с Дэвисом?

– В корыте!

– В каком корыте? – от удивления, сам того не ожидая от себя, Рамсес тоже протянул букву «о» и сделал на ней ударение, точно так же, как произносит бабуля, когда в распоряжение ее речи попадаются слова с «о».

– Корыто, як корыто и не скалься мне! – сказала она, упреждая наперед собеседника, чтобы он больше не передразнивал!

– А…где сейчас Дэвис? – спросил Рамсес, подозревая, что от бабули нормальных ответов, как и (определенно) знакомого произношения русских слов, не добьешься.

– Да, за хлибом пошел и што ж пропал, – немного порассуждала она и тут же вновь скомандовала: – Пойдем есть!

Бабуля с трудом встала и медленно, не особо поднимая ноги, направилась в соседнюю комнату, как и прежде, шоркая подошвой.

Из последних сил он поднялся с кровати. Ныла голова и ломило все тело. Раздавленное состояние увлекало за собой остатки сил и ему захотелось лечь обратно.

– Ты встал-то? – вопросила бабуля из соседней комнаты.

– Иду, – невесело откликнулся Рамсес.

Только теперь он обратил внимание, что раздет до плавок. Кровать была железной и по обе стороны с душками, у изголовья они были выше, где на плечиках Рамсес увидел аккуратно висевшую одежду.

– Мне это надеть? – как можно громче и покороче спросил Рамсес.

– Так вона ж твоя? – отозвалась бабуля. – Дэвис-то почистил ее и погладил.

Понадобилось время, чтобы Рамсес оделся, но бабуля его не торопила и более не звала. Когда он, наконец-то, сделал первый шаг, то слегка пошатнулся, но устоял на ногах. Второй шаг дался немного уверенней: в целом же походка не особо отличалась по темпу и подъему ног над уровнем пола от бабули. Так же, как и она, он медленно проследовал в соседнюю комнату.

За стол они сели вдвоем. Комната, где они теперь находились, окном и видом стен в точности копировала предыдущее помещение. Рознила оба пространства лишь русская печь больших размеров, и таких, что всей своей длиной она делила комнаты.

Эта неказистая, но белая – не иначе как – светлица с неидеально ровной поверхностью стен была наполнена кухонной утварью, которая аккуратно расположилась на открытых «дореволюционных» полках. Продолговатый потрескавшийся с годами и изрядно потертый обеденный стол с толстой столешницей, за которым сидели они, был дополнен тремя табуретками, как и в предыдущей комнате, по возрасту определенно подходя к высокому тут своему столищу.

– Соль запамятовала, – заботливо спохватилась бабуля. Она встала и подошла к одной из полок, причитая: – уж не знаю, принесет ли, нет, окаянный, тот хлиб. Бывало, як упретси, – она махнула рукой, возвращаясь за стол с солонкой, – да не вернется, поки не стемнеет. А я уж и тебя заждалась, пока ты проснешься. Есть уж больно охото, – добавила она после паузы, медленно и тяжело присаживаясь за стол.

Из предложенного бабулей в качестве еды был суп. Перед каждым стояла алюминиевая миска в комплекте с ложкой из того же мягкого металла и больше ничего.

Рамсес взял в руку ложку.

– Погодь! – строго сказала бабуля, а добавляя, она тон смягчила: – Помолиться-то перед едой надобно.

Он опустил ложку и, пытаясь понять, что происходит, спросил:

– Это как? Оно обязательно?

– Помолиться – не обязательно, а за пищу не поблагодарить – грех!

Тяжело представляя, о чем идет разговор, он добавил:

– Всегда?

– Грех-то? – переспросила она и сама же ответила: – Да, всегда, – затем она усмехнулась, задействовав часть мелких морщин у рта, – чудной ты! – после сказанного как вердикт по отношению к нему, бабуля смякла и спокойно сказала: – Посиди молча, пока я помолюсь. А станем кушать, и поговорим. Так-то с голоду помрем, пока ты все переспросишь.

Старые морщинистые пальцы она сжала в кулак и на него положила ладонь другой руки с тем же древним кожаным покровом. Острыми локтями она оперлась на край стола, а лбом, порезанным глубокими складками, как отметинами прожитых десятилетий, она прикоснулась к кисти рук. Закрыв глаза, бабуля наклонила голову и, прервав тишину, о чем-то тихо начала вещать. Закончив молитву, она перекрестилась.

– Ноги болять, уж не могу стоять подолгу, – посетовала она. – Ешь, милок. Теперь ешь.

Еда оказалась вкусной, о чем вслух сообщил Рамсес.

На что бабуля, похожая в платье на одинокую раритетную модель штучного экземпляра для демонстрации подсолнухов, ответила:

– Со свого огороду: и копусточка, и морковь, и лучок – все там и жарено на жирку. Хватит всяго тябе. Ешь. Мясо только нету. Месяц есшо не начался.

Они кушали не спеша.

Им некуда было спешить. Сидеть же в тишине Рамсесу не хотелось и он снова решил спросить. Но, оказалось, уточниться он может только о тех коротких эпизодах, которые запомнил с пробуждением – ничего иного память не воспроизвела… И Рамсес, вяло вздохнув, промолвил:

– Вы каждый раз молитесь перед едой?

В ответ бабуля лишь продолжила есть.

Он усомнился, слышала ли она и спросил громче:

– А кому вы молитесь?

Если учесть, что она слышала вопросы, то, как и прежде, бабуля и теперь не спешила с ответом.

Он решил, что она почему-то перестала слышать, и спросил громко, объединив оба вопроса:

– Вы все время молитесь перед едой и кому? – и, чтобы закончить с вопросами по одной теме, он добавил: – А говорите одно и тоже?

– Да, что ж ты раскричалси, як ума лишилси? – ответила, наконец-то, она. – Ем я и думаю, что сказать-то тебе, милок. Вы ж, – отчего-то так охарактеризовала бабуля в лице Рамсеса все растущее население, – ни в Бога, но и не в дьявола не верите, о то-то я и думаю, зачем тебе это? А коли спросил, помышляю, шо сказать.

Слова «Бог и дьявол» ему были не знакомы. После пробуждения, он не мог вспомнить, что-либо из личной жизни, но до этого момента, Рамсес думал, что в памяти все же сохранены основные базовые знания, как универсальные на все случаи жизни. Примером тому служило то, что он знает, как кушать. Но, все же усомнившись в своих фундаментальных знаниях, он попросил бабулю уточнить смысл этих слов, чтобы «оценить» новые возможности своего мышления. С недоумением услышав от Рамсеса подобное, сначала она высказалась о том, что думает о современной молодежи, а затем объяснила ему, Кто есть Бог и каков дьявол.

В процессе пояснения, им овладел – согласно последующему Божьему наказанию – ужас, что он мог, не помолившись, сразу же приступить к еде. Помимо этого, он опять услышал немало новых слов, значение которых Рамсес (и теперь это ему было очевидно) явно не знал. Одно слово – «грех» – повторялось неоднократно.

Рамсес самостоятельно провел аналогию, без прямого уточнения со стороны бабули, и понял, что словом «ад» обозначено одно место, где посмертно принуждают к мученическим страданиям и те души, которым было проблематично следовать простым семи заповедям.

Тем временем бабуля продолжала:

– То в детстве моем було. Я с родителями, Царствие им Небесное, – сказала она и перекрестилась, – не тут мы тода жили, дальче-то от города. Щас-то уж и столица сюда дошла. Ничего не поймешь. Но раньше я далече отсюда жила. Зимой тода метель поднялась, а ночью, когда мы сидели при лучине, заслышали сначало колокольчик, шо на тройках обязательно був. А потом и к нам в избу постучались. На ночлег. Нас много тода было в семье, поныне – одна я осталось. Меня все Бог не приберет к Себе… Отец и мама путников пустили-то к нам. Они шипко богатые были, да сами двое, да двое детей с ними. Нас на печь согнали, а им стол накрыли. Путники попросили родителей тоже с ними сесть. Як и водится, отец хотел молитву прочитать перед едой. На что путник, глава того семейства, сказал: «А мы уж так не делаем, потому шо в ней перед едой повторяется одно и то же. Стало быть, молитвы по привычке – пустая болтовня, а одни и те же слова не помогают вовсе стол накрыть». Так сказал он и, помню, було неловко всем. Отец не осмелился перечить богатому путнику и остальные за столом тоже молчали. Только его дочка, шо сидела с ними рядом, спросила у свого отца: неужели мне не нужно теперь приходить к тебе, як я проснусь, и по привычке говорить: «Доброе утро, папа!»?

Бабуля перестала говорить, а Рамсес с минуту думал над сказанным.

В полном молчании они продолжили не спеша кушать. Рамсес каждый раз набирал половину ложки, отправлял содержимое в рот и, тщательно пережевывая, далее еще какое-то время чувствовал божественный вкус еды. Наряду с этим, к сказанному у Рамсеса проснулся интерес, впрочем, и потому, что в голове не было других мыслей.