Текст книги "Искатель. 1976. Выпуск №4"

Автор книги: Виталий Бабенко

Соавторы: Владимир Рыбин,Хассо Грабнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ИСКАТЕЛЬ № 4 1976

Хассо ГРАБНЕР
МАКЕДОНСКАЯ ДУЭЛЬ

Немецкий писатель Хассо Грабнер принадлежит к старшему поколению литераторов Германской Демократической Республики. Он родился в 1911 году в Лейпциге в пролетарской семье, известной своими революционными традициями. В 1930 году вступает в ряды КПГ. С приходом к власти фашистов Хассо Грабнер переходит на нелегальную работу. Попав в руки гестапо, он девять лет томится в тюрьме в Вальдхайме и концлагере Бухенвальд. После освобождения Германии от ига фашизма X. Грабнер занимается активной общественной работой, становится одним из организаторов Союза свободной немецкой молодежи, автором молодежного гимна «Слушайте юность!».

С 1958 года переходит на творческую работу, издает сборники стихов, ставит свои пьесы на радио и телевидении. X. Грабнер всегда остается верен теме пролетарского интернационализма и антифашистского Сопротивления. Его важнейшие прозаические произведения посвящены активной борьбе против мракобесия и бесчеловечности, против попрания человеческого достоинства. Роман «Камера» повествует о его собратьях по подпольной борьбе в Германии, «Судебное убийство в Дезекаме» рассказывает о процессе над героями Сопротивления в Югославии, «Тайна «Норскгидро» – о борьбе подпольщиков Норвегии против использования тяжелой воды для производства атомной бомбы.

События, которым посвящен его последний роман «Македонская дуэль», еще свежи в памяти. Борьба греческих патриотов против фашистской хунты «черных полковников» – яркая страница в истории демократического движения страны. Богатый жизненный опыт коммуниста позволил Хассо Грабнеру создать яркие и достоверные образы борцов за новую Грецию.

Рисунки Г. СУНДАРЕВА

По расписанию скорый поезд выходил из Ларисы в тринадцать часов. Но было уже без малого четырнадцать, а экспресс все еще стоял. Пассажиры волновались. Поезд был набит деловыми людьми и торговцами, торопившимися на открытие ярмарки в Салоники. У окна купе второго класса сидел мужчина, который в отличие от своих спутников сохранял внешнее спокойствие. С напряженным вниманием следил он за происходящим на перроне и успел отметить про себя, что откуда-то появились двое в штатском. Они перемолвились несколькими словами с дежурным по вокзалу, и тот дал сигнал к отправлению. Пассажиры, прогуливавшиеся перед вагонами, заторопились на свои места. Двое в штатском пропустили мимо себя все вагоны и вскочили в последний.

Беспокойство начало понемногу овладевать и человеком, сидевшим у окна. Конечно, политическая полиция «черных полковников» далеко не каждый поезд задерживала на час, но разве для этого режима существуют вещи, на которые он не осмелился бы?

Словно торопясь догнать упущенное время, поезд мчался к долине Темпы. В это время года красота местной природы кажется чуть-чуть поблекшей. Бело-розовая кипень олеандров приглушена жарким солнцем. И все-таки долина была необыкновенно живописной. Со склонов гор низвергались бесчисленные водопады, а зелень, такая редкость в Греции летом, была здесь пышной, бархатной. Надо всем этим владычествовала святая гора, обитель богов, с которой в лучшие времена небожители-олимпийцы оглядывали свою страну. Справа, словно подчеркивая царственную красоту Олимпа, поднималась в голубое небо гора Осса. А чуть позже окнам поезда начинают улыбаться воды Эгейского моря.

Теперь поезд шел вдоль лазурного побережья. Один из пассажиров сказал: «Это всего-навсего Катерини, минут пять мы нагнали, не больше». Потом он вышел в коридор, наверное, для того, чтобы вдохнуть на прощанье олимпийского ветра, и, быстро возвратившись, сообщил: «Там… проверяют документы…»

Молчаливый пассажир никак не вмешался в начавшийся оживленный разговор. А другие не заметили, что его покрытое бронзовым загаром лицо слегка побледнело. Он сунул руку в карман, достал маленькую бумажку, очень внимательно прочел ее несколько раз, разорвал на мельчайшие клочки, открыл окно и выбросил.

Контроль шел быстро, он приближался к их купе. Пассажиру это показалось хорошим предзнаменованием: возможно, контроль был поверхностным. Когда резко распахнулась дверь, пассажир понял, что лучше бы ему не дожить до этой минуты. Будь он в коридоре, он рванулся бы в тамбур и выпрыгнул бы на ходу. Это наверняка стоило бы ему жизни. Но то, что его ожидало, было не лучше. Стоявшие в проеме двери явно были профессиональными охотниками за головами. За ними стояли униформированные полицейские, готовые выполнить любой приказ. Один из сотрудников политической полиции держал в руках фотографию, на которую он внимательно посмотрел, прежде чем оглядеть пассажиров. Все это длилось недолго, какие-то секунды, но для пассажира у окна это было целой вечностью.

Вдруг глаза проверяющего ожили, в них загорелся злой огонь. Он толкнул своего напарника локтем в бок и коротко кивнул в сторону замкнутого пассажира. Оба сделали шаг вперед.

– Предъявите, пожалуйста, документы.

Затем сотрудник полиции сунул пассажиру под нос фотографию и спросил:

– Вам знаком этот человек?

Пассажир знал эту фотографию. На ней был снят он сам в зловещей афинской тюрьме Авероф. Отрицать что-либо было бессмысленно.

– Пройдемте с нами, – с холодным спокойствием проговорил сыщик.

Они вытолкнули пассажира в коридор, где его схватили цепкие руки полицейских.

В Катерини все трое вышли из поезда, сели в черный «бьюик», который помчался к аэропорту.

Несколько дней спустя в экспресс, отправлявшийся из Афин на Салоники, сел пассажир. Ему не пришлась беспокоиться о билете, билет ему вручили в афинской полиции. Мужчина нашел свободное купе, поудобнее устроился и углубился в чтение машинописных листов, собранных в тоненькой папке. Позади было несколько дней интенсивной работы, и результат ее – в этой папке. Этот человек считал, что замучить другого до смерти, чтобы вырвать у него признание, тоже работа, как и любая другая. Сам он рук не пачкал, на то в аппарате полиции существуют низкооплачиваемые верзилы. А ему, высоко оплачиваемому агенту, который несколько лет обучался в Нью-Йоркском институте проблем коммунизма, было поручено только задавать вопросы человеку, арестованному в Катерини. Сначала это выглядело предприятием абсолютно безнадежным, но на другое выпускник нью-йоркского института и не рассчитывал. Ему и его сокурсникам постоянно повторяли, что пытки нужно тщательно дозировать и применять осторожно. Коммунисты, говорили им преподаватели, готовы скорее умереть под пытками, чем выдать своих. При помощи научных исследований было доказано, что можно избежать смерти «подопечных», делая одновременно пытки нестерпимыми. Таким образом, поучали преподаватели, одной из задач настоящего специалиста-следователя является соблюдение библейской заповеди «Не убий!». В этом ключ успеха, ибо не родился еще человек, который был бы способен выдерживать страшные пытки долгое время. Иногда узники прибегали к подлой выходке: чтобы не проговориться, они сходили с ума. Но этой опасности опять-таки можно избежать, если тщательно дозировать физическую и психическую обработку.

Именно в этом и заключалась работа человека, ехавшего теперь в поезде на Салоники, и она привела его к успеху. Тот упрямый коммунист начал понемногу говорить после сорока часов неприятных пыток. Выяснилось, что он инструктор Центрального Комитета Коммунистической партии Греции, ехал в Салоники, где небольшая, но активная группа собирала вокруг себя политических противников режима. Возглавлял группу человек по фамилии Карнеадес, не то художник, не то график, этого он точно не знал. С этим Карнеадесом он должен был выйти на связь в тот самый день, когда его сняли с поезда в Катерини. Местом встречи был выбран элегантный ресторан в начале улицы императора Константина, неподалеку от Белой башни. На первый взгляд не самое удобное место. Рядом ярмарка, и ресторан наверняка будет переполнен. Но именно это обстоятельство конспираторы сочли преимуществом. Опознавательный знак: из правого кармана Карнеадеса будет торчать двухдневной давности «Утренняя газета» с пятном от вина. Пароль «Немецкий павильон опять превосходен». Отзыв: «А я, уважаемый, нахожу французский куда интереснее».

Вот и все, что сказал инструктор в камере пыток тюрьмы Авероф, и как будто нет причин усомниться в том, что это правда. Они сделали из него отбивную, ему было не до выдумок. К сожалению, он начал говорить лишь на исходе вторых суток. Так что незачем было ради него посылать в Катерини специальный самолет. Если бы он сознался после первого натиска на допросе, можно было бы успеть вечерним самолетом в Салоники на встречу с читателем залитой вином «Утренней газеты», А сейчас, четыре дня спустя, будет нелегко добраться до этого Карнеадеса, ни настоящего имени которого, ни тем более адреса инструктор не знал. Тут ему тоже можно было поверить. Старый опыт доказывает, что, единожды проронив слово, человек не остановится, пока не выложит всего, что ему известно. Так и этот инструктор под занавес раскрыл главную цель своей поездки. У группы в Салониках была, очевидно, возможность издавать подпольную газету. Инструктору – подпольное имя Галинос – поручили помочь товарищам. Для этой цели у него были при себе десять тысяч драхм, сумма сама по себе не ошеломляющая, но для таких целей немаловажная. Сейчас в кармане специалиста по антикоммунизму лежала сумма, в несколько раз превышающая первоначальную, и он ехал в Салоники, чтобы некоторое время играть там роль инструктора ЦК.

* * *

Карнеадес давно уже отвык пить вино или кофе в дорогих ресторанах между Элефтерией и Элефкитирку. На это не было средств. Прежде он, художник и график, зарабатывал неплохо. Но в последние годы с заказами как отрезало. Режим полковников не благоволил к деятелям искусств, если только они не соглашались прославлять его. Чтобы содержать дорогое ателье неподалеку от арки Галереи, Дафне пришлось поступить секретаршей в управление ярмаркой. Супругов часто охватывали сомнения: а правильно ли, что они содержат столь дорогую квартиру? В рабочем предместье Тумбе жилось бы дешевле. И для конспиративной работы такой образ жизни становился все неудобнее: хунта ненавидела интеллектуалов. И все-таки они никак не могли отказаться от этого своего жилища. Оно находилось рядом с университетом, с преподавателями и профессорами которого у супругов сложились самые теплые отношения. Бывая в их доме, эти ученые и не догадывались, что они в гостях у Карнеадеса, руководителя Компартии Греции в Салониках. Они навещали супругов Ксенофопта и Карину Герекосов, знали их как людей умных, рассудительных и тем самым решительных противников режима.

Карнеадес ходил в кафе у Белой башни три дня подряд. Газету с пятном от вина он носил с собой лишь в первые два дня. Так ему подсказывала осторожность, ставшая как бы вторым сознанием. На третий день он уже потерял надежду встретить инструктора из Афин. К чему же обращать на себя внимание тайных агентов, день за днем таская в кармане старую газету?. Но как узнают друг друга в этой толпе два совершенно незнакомых человека? Это если вопреки всем доводам разума гость все же появится в кафе у Белой башни…

– Попробую еще раз, – сказал он Дафне. Жена вздохнула и, порывшись в кошельке, достала грязно-зеленую пятидесятидрахмовую купюру, чтобы он мог, по крайней мере, заплатить за скромный ужин. Она рада была бы пойти с ним вместе, но тогда и платить пришлось бы вдвое больше.

Он поцеловал ее в лоб и сказал:

– В последний раз.

Они оба знали, как много зависит от этой встречи. Близилось осуществление их плана – издание подпольной газеты. Никитас Заимис, наборщик «Утренней газеты», в течение нескольких месяцев выносил из типографии наборный материал. А это была, по сути дела, основная трудность. Доцент университета Георгиос Монастериотис познакомил Карнеадеса со Стратисом Андреадисом, проректором университета по хозчасти, человеком необыкновенно сдержанным даже для их города, где живут самые молчаливые греки. Он очень интересный человек, сказал Монастериотис, поговаривают, будто он играл важную роль в отделе безопасности главного штаба ЭЛАС в сорок третьем и сорок четвертом. Сам Андреадис об этом не распространялся; На вопрос, откуда он все достает, ответил улыбнувшись: «Я как-никак работал по снабжению у генерала Метаксаса».

Карнеадесу и Дафне до сих пор непонятно, почему Андреадис во время одного из визитов к ним как бы случайно заговорил о том, что намечается переоборудование университетской типографии и что в виду этого освободится старый печатный станок. Университет, дескать, готов его продать. Спустя несколько дней Карнеадес, тоже якобы невзначай, сказал, что на станок нашелся покупатель. Андреадис не стал задавать вопросов, кивнул только, когда Карнеадес упомянул о какой-то вымышленной типографии, и запросил до смешного ничтожную цену. С тех пор станок стоит в одном из старых домов под крепостью, и наборщик Заимис вместе со своим товарищем, тоже коммунистом, печатником Софоклесом Маркесом, только и ждет, часа, когда сможет приступить к выпуску первого номера.

Единственное, чего не хватало, – это бумаги. Карнеадес долго колебался: а не попросить ли об этом проректора? Но… То, что он приобрел печатный станок для издателя, чьей фамилии не было в цеховой книге, еще куда ни шло. Если же он заведет речь о бумаге, это все равно что играть с Андреадисом в открытую.

С другой стороны, достать необходимое количество бумаги он не в силах. На один номер еще туда-сюда. Но, выпуская первый, нужно думать о последующих. Для полиции пара пустяков проверить, куда идет бумага с местных фабрик. Значит, бумагу следует закупить в другом городе, а лучше всего в Афинах, где подобного рода сделку все-таки легче скрыть от глаз полиции. С этим Карнеадес и обратился в Центральный Комитет. Призыв о помощи был услышан. Им обещали прислать человека. Как будто предусмотрели все, вплоть до встречи в ярмарочной сутолоке, и вот на тебе, все рухнуло.

«Вечер только начался, и уже сюрпризы», – подумал Карнеадес, когда на улице Эгпатиа столкнулся с Костасом Ставросом и его женой Ильвой. Ставрос был членом бюро организаций и единственным, кто знал, что товарищ Карнеадес не Карнеадес, а Герекос; бывал он и на квартире у арки Галереи. Карнеадес предпочел бы пройти не поздоровавшись. Ставрос, опытный подпольщик, все понял бы. Но Ставрос заговорил с ним сам. Ему не терпелось рассказать другу об одной из побед, таких нечастых в эти дни. Портовым рабочим удалось разоблачить шпика, проникшего к ним под личиной профсоюзного работника. Карнеадес понимал, что трудно не поделиться такой новостью. «Будь у нас газета, – подумал он, – об этом узнало бы гораздо больше людей. Да, будь у нас газета!..»

Карнеадес то и дело поглядывал на жену Ставроса, словно вопрошая: правильно ли ты поступаешь, рассказывая об этом в присутствии третьего лица? В нынешнем положении даже жена – третье лицо. Ставрос улыбнулся и тихо, с гордостью проговорил:

– Ты за Ильву не тревожься. Спроси у женщин с табачной, кто для них авторитет.

Это новость! До сих пор никак не удавалось подступиться к работницам с табачной фабрики, а ведь положение их было еще безрадостней, чем у рабочих-мужчин. С ними никто не считался, и негде было им искать защиты и совета. И вот оказалось, что там действует жена опытного подпольщика. Ставрос ни разу об этом не упоминал. Что ж, таковы законы конспирации. Но теперь придется поговорить с Ильвой…

Пора идти. Карнеадес торопливо попрощался.

Ильва Ставрос спросила мужа:

– Что это за человек? Не понимаю, зачем ты откровенничаешь с ним?

– Ничего, – ответил Костас. – С ним можно.

Карнеадес шел быстро, но так, чтобы в потоке людей, спускавшихся к Белой башне, не обращать на себя внимания. Он ненавидел эту стрельчатую башню на бывшем крепостном валу. В народе ее называли «кровавой башней». Сотни лет в башне пытали людей, она внушала жителям города страх и ужас. Воспоминания о мрачных днях турецкого ига и греческой реакции снова ожили в нем. Пусть толпы туристов с удивлением фотографируют эту крытую блестящим цинком башню, ему, Карнеадесу, она всегда будет напоминать о варварах прошлого и об их нынешних наследниках.

Толпы посетителей выставки понемногу расходились. Карнеадес без труда нашел в ресторане свободный столик. Заказал крепкий кофе, холодной воды, молока и смешал все это. Внимательно оглядел сидящих за столиками гостей. Каждый из них мог оказаться инструктором ЦК. Карнеадес не знал, как быть. Если даже он и здесь, как его узнаешь? Не встать же ему, в самом деле, с залитой вином «Утренней газетой» я начать размахивать ею как флагом: я, мол, здесь, товарищ! Он встал и по длинному ресторанному залу направился к телефону-автомату, желая повнимательнее разглядеть сидящих. И тут он заметил мужчину, который, словно забывшись, пролил несколько капель красного вина из рюмки на газету. Подойдя поближе, Карнеадес убедился: это была «Утренняя». Сделав еще шаг, увидел, что номер позавчерашний. Словно остолбенев, смотрел он, как на тонкой газетной бумаге расплывается красное пятно.

С былых, лучших времен Карнеадес знал одного официанта, работавшего здесь. Подозвав его, он словно случайно спросил что-то о господине, сидящем в отдалении. Официант понял, о ком речь, улыбнулся и, прикрыв рот ладонью, зашептал:

– У него, наверное, не все дома: пришел, сел, подозвал меня и спрашивает, нет ли позавчерашней «Утренней». Ну, я по думал, что он ищет какую-то статью. Нашел я, значит, газету, приношу, и что же? Он берет и заливает ее красным вином.

Карнеадес задумался ненадолго, потом сказал:

– Прошу вас, окажите мне услугу. Пройдите со мной до столика этого господина, не удивляйтесь и не задавайте вопросов, если не поймете, что я скажу. Ответьте только: «Ах вот как! Что ж, возможно…» И можете заняться своим делом.

Официант подумал: «Ну и странные нынче желания у гостей. Э-э, да не все ли равно?»

Они пошли к столу незнакомца. Карнеадес, проходя мимо стола, сказал:

– Я, уважаемый, нахожу французский павильон куда интереснее.

Сидевший за столом господин немедленно вступил в игру, проговорив вслед уходящим мужчинам:

– Ну что вы, этот немецкий павильон опять превосходен!

Карнеадес повернулся подчеркнуто медленно и спросил:

– Не понимаю, уважаемый, почему вы так считаете?

Незнакомец пригласил его присесть, указав на свободный стул.

– Галинос, – представился он. Карнеадесу показалось, будто он нарочито понизил голос. И хотя он был совершенно убежден, что видит перед собой того, кого надо, он счел за лучшее назваться именем Апостолоса Хайдиностоса.

– Вы здешний? – спросил незнакомец.

– А вы?

– Я из Афин.

Незнакомец снова, словно шутя, взял в руку графинчик и пролил несколько капель вина на газету.

– Красиво растекается, правда? И краска приятная, а? Ничего, не беспокойтесь, это позавчерашняя«Утренняя».

– Вас, наверное, здесь встретили?

Незнакомец помолчал недолго, затем кивнул:.

– Конечно. Точнее говоря, меня встречали. Но было это четыре дня назад. Знаете ли, иной раз неожиданные трудности не дают приехать к сроку, который обусловлен заранее. Чертовски обидно, чертовски! Ну да, может быть, все еще устроится.

– Позвольте узнать вашу профессию?

– Газетчик.

– А где вы у нас остановились?

– Пока что я ничего подходящего не подыскал. Это не обязательно должна быть первоклассная гостиница, но и ни в коем случае не дешевая ночлежка. Семья дала мне на дорогу немного денег, так что мне незачем останавливаться в приюте для молодых христиан.

Теперь Карнеадес был вполне убежден, что встретил того, кого ждал: ни один грек, обладающий хотя бы средним достатком, не станет говорить с незнакомым человеком о том, что в кармане у него и не пусто, и не густо. Вдобавок все коммунисты-подпольщики в мире называют руководство партии «семьей».

Лже-Галиноса научили этой тонкости в Нью-Йорке. По выражению лица своего визави он понял, что учителя подсказали ему важную вещь.

– Я думаю, мы понимаем друг друга, – сказал он Карнеадесу, оторвал залитый вином кусок бумаги, скомкал его и бросил в пепельницу. В Нью-Йорке он научился не спугивать людей, уже попавшихся на крючок. С ними нужно вести себя спокойно, размеренно. И когда Карнеадес решил перейти от невинного обмена репликами к конкретным темам, он только махнул рукой: для этого, мол, есть время завтра, а сейчас будет разумнее расстаться – кто знает, не вызвала ли столь необычная форма их знакомства внимание нежелательных свидетелей?

Они попрощались, условившись встретиться завтра после полудня на почтамте.

Карнеадес пошел домой. В нем снова проснулась осторожность подпольщика: он выбрал дорогу через полгорода, по шикарным главным улицам и по узким переулкам, пока не убедился окончательно, что за ним не следят. Только после этого направился к своему дому.

Дафна еще не спала. Она разделяла судьбу всех жен подпольщиков: не могла уснуть до прихода мужа. Сердце ее сжалось от радости, когда она увидела сияющие глаза Карнеадеса. Ей уже давно не приходилось видеть его улыбающимся.

* * *

Сообщение Х211 начальнику политической полиции (ГДЕА), копия господину министру внутренних дел:

Я – Галинос, связь с Карнеадесом установлена. Из соображений осторожности я не сообщил ему о своей «функции». В свою очередь, Карнеадес не назвал своего имени. О «деле» пока не говорили.

К. – типичный фракиец, высокого роста, седые, коротко стриженные волосы. Густые черные брови, сросшиеся у переносицы. Глаза темные, обращенные словно бы внутрь, время от времени вспыхивают. На три-пять сантиметров выше меня, следовательно, около ста восьмидесяти сантиметров. Интеллигентные, нервные руки. Первые фотографии будут завтра. Встречаюсь с ним в четырнадцать часов на главпочтамте, заранее договорюсь с начальником местной полиции, чтобы в уголовных домах на улицах Аристотеля и Александра были размещены сотрудники с телекамерами. Осторожно намекнул Карнеадесу на стесненность в средствах, не без оснований надеюсь, что через день-два мне предложат квартиру.

Важно:Прошу вас дать указание дирекции центральномакедонской полиции: ее поспешное вмешательство может свести на нет успех операции.

Х211 вытащил листок бумаги и копию из машинки. В отчете он умолчал о существовании копии, у него вообще не было намерения сообщать о ней начальству. Когда он в свое время уезжал из Нью-Йорка, профессор Уэтсон просил его регулярно присылать отчеты о проделанной работе – для усовершенствования практических занятий в институте. Разумеется, тут чисто научный интерес, в Нью-Йорке отнюдь не желают вмешиваться в дела греческой полиции или государства. Увы, у института нет филиалов за границей, и поэтому господа из ЦРУ, пребывающие в Греции, любезно изъявили согласие передать такую документацию в США. Господин выпускник получил кодовый номер – конечно, только для систематического ведения картотеки! – назвав который, он может обратиться за помощью в американское посольство. Там же ему возместят и произведенные расходы. Сразу после визита в дирекцию центральномакедонской полиции X211 решил отправиться в консульство Соединенных Штатов и обсудить там свое дело.

В такое время года Салоники кишат американскими туристами. Город им осматривать некогда, зато затворами фотоаппаратов они щелкают вовсю. Куда ни глянь – от Акрополя до Белой башни – они повсюду. Когда они с Карнеадесом будут прогуливаться по городу, например, у площади Вардариу, человеку с типичной американской внешностью будет легче легкого сфотографировать их у памятника Константину.

* * *

Они еще долго лежали без сна. Есть так много вопросов, так много нужно друг другу сказать… В последние годы супруги установили твердые правила совместной политической работы. Революционная целесообразность заставила их изменить первому закону всех конспираторов, который гласит, что никто не должен знать больше, чем ему необходимо. И нарушили они этот закон не только потому, что были близки друг другу: то, что знал Карнеадес, нужно было скопировать в другом мозгу. Из осторожности в группе не велись никакие записи, протоколы, переписка. Единственный возможный архив – память. И вот Карнеадес в каждом отдельном случае решал, что именно должна знать Дафна. Если его арестуют, Дафна сообщит все необходимое товарищам. В бюро группы только двое знали об этой стороне жизни Дафны – портовый рабочий Костас Ставрос и преподаватель университета Спиридон Цацос. Другие – знакомые и друзья – думали, что Дафна устранилась от борьбы, что она с головой ушла в хозяйство…

На другое утро Карнеадес вышел из дому, когда Дафна еще спала. Он направился в порт, надеясь встретить там Ставроса, что, несмотря на сутолоку и суету в порту, было нетрудно сделать. Ставрос почти всегда находился в бараке, где грузчики ждали, когда их поставят на работу. Раньше этим занимались люди, назначенные профсоюзными боссами и получавшие за это с рабочих определенный процент. А сейчас на их месте сидели полицейские шпики. Ставрос ни прежде, ни тем более теперь не относился к числу рабочих, которым хозяева симпатизировали. Если ему и давали работу, то самую грязную или такую, для которой требовались люди, способные таскать шестипудовые мешки. Несмотря на свои сорок пять лет, Ставрос считался в порту одним из первых силачей.

Ставрос увидел Карнеадеса в барачное оконце, вышел и незаметно последовал за ним. Они встретились в угловом кафе у ворот порта. Толчея и шум здесь были такие, что собственных слов не услышишь – самое подходящее место для разговора.

– Ты все продумал, все проверил? – спросил Ставрос, когда Карнеадес закончил свой рассказ.

– Все сходится – или это совершенно невероятное совпадение. Но это выяснится еще сегодня.

– А я вообще не стал бы говорить с ним о политике. Ты ведь знаешь столько распрекрасных историй о всех церквах города, о святой Софии, святом Пантелеймоне и всякой всячине. Расскажи ему об этом.

– У всего есть свои границы. У него тоже могут появиться сомнения, с тем ли он имеет дело. Как-никак он прибыл на четыре дня позже срока. Он, как и я, тоже может подумать о случайном совпадении. Тогда он исчезнет, и мы останемся на бобах.

– Чушь! Его послал ЦК, и он должен найти связь с нами. Если он тот, за кого мы его принимаем, он выдержит все, о чем ты расскажешь, а сам свернет на другую дорожку. И пусть он выскажется. После этого тебе надо прервать беседу и назначить новый день встречи. Я тоже хочу взглянуть на этого человека. Буду у почты в назначенное время. Ты понял?

– Знаешь, я пришел, чтобы просить тебя именно об этом.

* * *

Карнеадес ждал уже восемь минут, нарушив правило, по которому нелегальная встреча после пяти минут опоздания считается «провалившейся», когда из-за угла вышел Галинос. Он был в очень светлом костюме и в белой шляпе. «Слишком уж он элегантен», – подумал Карнеадес. Улицы в этот час были почти пусты – обеденный перерыв еще не закончился. Галинос не стал входить в здание почты, а подождал, пока Карнеадес спустится к нему. Они дружески поздоровались и несколько замешкались, обсуждая, куда пойти. Наконец двинулись: Карнеадес предоставил гостю право выбрать маршрут.

– Мне поручено передать вам братский привет. В Афинах очень довольны, что здесь действует такая активная группа, – сказал Галинос.

Следуя совету Ставроса, Карнеадес не стал сразу хвататься за эту нить. Он ответил:

– Салоники всегда были оживленным городом, и причина тут не только в ярмарках. Очень развит туризм. В конце концов, у нас есть на что посмотреть. Правда, иностранцы не слишком-то разбираются в искусстве, но их поражает, что здесь представлены все периоды развития христианской архитектуры и скульптуры, что здесь столько памятников. От эпохи раннего христианства до расцвета Византии и времени ее падения. Вы можете любоваться запечатленной вечностью сколько пожелаете. Я уже не говорю об античности. Наш город по праву носит имя сестры Александра Великого…

Галинос посмотрел на собеседника не без ухмылки и заметил:

– Это в высшей степени интересно. Но я не турист в шортах, увешанный фото– и кинокамерами. Меня даже не интересует, какой павильон интереснее, немецкий или французский. С этим вопросом связаны совсем другие вещи.

«Он выруливает прямо на опасное место, – подумал Карнеадес, – долго его историческими анекдотами не прокормишь».

– Возможно, возможно, но раз уж вы попали в Салоники, нужно увезти отсюда как можно больше впечатлений.

– Одни увозят, а другие привозят. Я считаю, что второе более важно.

Карнеадес промолчал. Некоторое время они шли рядом, не произнося ни слова. Полуденная жара утомляла их, и Галинос предложил зайти в кафе. Не спрашивая согласия Карнеадеса, он заказал две рюмки узо, крепкого кофе с сахаром и два пирожных «катайфи». Карнеадес смотрел на него с удивлением: они сидели не в дешевом пригородном ресторанчике, здесь, в центре, цены кусались.

Галинос улыбнулся и сказал:

– Деньги все равно скоро кончатся, лучше заказывать один крепкий, чем два слабых кофе. Карнеадес смутился. Снова он говорит о деньгах.

– Может быть, я смогу помочь вам устроиться в Салониках подешевле. К сожалению, в настоящий момент мне ничего дельного не приходит в голову…

Галинос ответил:

– Спасибо… Я понимаю ваши трудности. В нынешние времена быть гостеприимным весьма сложно.

Карнеадес согласно кивнул. Он думал о Георгиосе Монастериотисе: доцент университета был отнюдь не коммунистом, панацею от всех бед он видел в Андреасе Папаандреу, сыне умершего вождя партии центра, чью победу на выборах предупредил путч хунты. Он либерал, этот Георгиос Монастериотис, и то затаившийся. Если новые хозяева страны узнают хоть что-нибудь о его настроениях, они вышвырнут его из университета.

Галинос маленькими глотками, смакуя, отпивал горячий кофе. Потом поставил чашечку и сказал:

– К превеликому сожалению, в этот час безвременья в Греции мы остались единственными, кто не может ждать сложа руки. Положение обостряется, и похлебка, которую заварили господа из Страсбурга, обожжет языки кое-кому из афинских господ. [1]1
  Речь идет о выходе Греции из Европейского союза, фарсе, предпринятом «черными полковниками» для организации пропагандистской шумихи.


[Закрыть]И это заставляет нас особое внимание уделить информации, чтобы наш дезориентированный народ не сделал ошибочных выводов.

«Ставрос все предсказал верно», – подумал Карнеадес. Наморщив лоб, сказал:

– Все это нелегко понять. Разве могут полковники из Афин так разбрасываться своими друзьями и партнерами?

– Не могут? Как видите, они могут все, что угодно.

Карнеадес насторожился… «Могут все, что угодно»? В организации к этому повороту в политике отнеслись по-другому. Фашисты называют себя революционерами, они не могут обойтись без театральных декораций и громыханья литавр, чтобы оглушить зрителей. Неужто партийное руководство в Афинах расценивает эти события иначе? Но это невероятно, невозможно! Партия потерпела страшное поражение, но она никогда не сдавалась!