Текст книги "Спецназ. Любите нас, пока мы живы"

Автор книги: Виталий Носков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

«Дай бог, чтобы было завтра»

Каждое утро, когда БТР курганских собровцев выезжал из ворот грозненской четвертой комендатуры, на пути обязательно встречалась пожилая русская женщина. Бедно одетая, в линялом скорбном платке, она смотрела в лица сидящих на броне офицеров и крестила их украдкой, чтобы не увидали чеченцы. А вот 6 марта она на пути не встретилась. И БТР курганского СОБРа помчался по настороженным, притихшим улицам Грозного без материнского благословения – по городу, где каждое пустое окно через секунду могло превратиться в огневую точку, а любая группа вычурно-богато одетых молодых чеченцев ощетиниться гранатометами, автоматами.

Задом к нашему БТРу оправлялся упитанный, лениво-безразличный грозненский пес, из игрушечного оружия целились в нас пятилетние пацаны – жители недавно отремонтированного многоэтажного дома, где, по слухам, вперемежку жили семьи полевых дудаевских командиров и сотрудников МВД Чечни.

В этом городе, где кроваво столкнулись интересы мировой политики, закулисная возня Востока, Запада и России, человеку можно было легко потерять себя. В Чечне порядочному человеку, чтобы сохранить душу, не ожесточиться, оставалось одно: несмотря ни на что, любить этот город, любить чеченских детей, чаще других кричащих нам «Аллах Акбар», русских стариков и старух, приветствующих нас еле заметным кивком головы, любить горы, долины и холмы Чечни, осознавая при этом их опасность.

Так относился к Грозному командир курганского СОБРа подполковник милиции Евгений Родькин, ветеран Афганистана.

В то трагическое утро 6 марта 1996 года Родькин, как всегда, проснулся в половине шестого утра. Я видел, как он осторожно, чтобы не разбудить спящих рядом, встал, готовясь начать утро с зарядки. В прошлом подполковник Родькин был далеко не самым слабым легкоатлетом и боксером. Его рекорд по метанию диска в Курганской области держался десять лет. В каждом деле Родькин был уверенным, продумывающим свои слова и поступки человеком, живущим по давно определенному военному ритму. Может быть, нажитому в Афганистане, в округе Хост, где он был советником в Царандое? Может быть, чистоплотность в поступках, привычка держать душу и тело в тренированной строгости пришли к нему с молоком матери, родившей четырех сыновей? Все они потом стали офицерами российской милиции.

В комендатуре № 4 курганский СОБР стоял в бывшем танцевальном классе Дома культуры. Отряд жил в ритме и по законам, установленным командиром, имеющим огромный опыт войны и мира. Но всю жизнь официально и очень несправедливо подполковник милиции Родькин считался просто одним из многих. На самом же деле – и это знали все – он был одним из первых в любом деле, за которое брался.

Из Афганистана вернулся кавалером ордена Красной Звезды и афганского ордена «За храбрость». В первый домашний вечер в Кургане, стоя на балконе, куря, он смотрел на идущих по мостовой людей и думал о превратностях судьбы: никому, кроме близких, не было дела до того, что он вернулся. В этих его мыслях была тоска о братстве людей. Он, очень добрый человек, ненавидел войну.

В апреле прошлого года под станицей Червленной, в военном лагере, возле палатки собровцев мы проговорили с ним до трех утра – в первую голову о вооруженном конфликте в Чечне. Он с мучительными раздумьями постигал его, оставаясь верным Присяге. Говорил, что не исполнить приказ для офицера – величайший позор. И еще о том, что хочет вернуть всех своих офицеров домой здоровыми и живыми. Он так заботился о своих курганцах, как, наверное, могли заботиться отцы-командиры 1812 года. 6 марта Родькин мчался на БТРе, сидя, как всегда, впереди над командирским люком.

На голове подшлемник, черная, вязанная в городе Шадринске шапочка, традиционно «пятнистый», без броника, в разгрузке, начиненной боеприпасами.

Подполковник Родькин, отпустив бороду, густую, черную, был похож на чеченца, и это немного облегчало ему встречи с местными жителями. Мирным чеченцам он нравился достоинством, уважительной речью, знанием кавказских обычаев. В апреле на операциях по изъятию оружия именно ему доверялись переговоры со старейшинами чеченских сел, когда-то бывших казачьих станиц, от которых на Тереке остались только будоражащие историческую память названия.

Родькин обращался к чеченским старейшинам со словами: «Уважаемые отцы!», зная, что внуки и дети этих старцев годами грабили российские товарные и пассажирские поезда, разбойничали на дорогах, «снайперили» в отрядах Дудаева.

В апреле на милицейском «Уазике» мы вчетвером крутились по Старощедринской, сопровождаемые враждебным свистом чеченских пацанов, которые как бы вели нас от улицы к улице.

Мы знали, что в селе на отдыхе несколько десятков боевиков. Их глаза и уши – эти самые пацаны – бдительно следили за перемещениями нашей машины. Такие же десяти-двенадцатилетние ребята через год, 6 марта 1996 года, в Грозном «вынюхивали» за Сунжей раненых, не способных двигаться собровцев, сдавая их «серым волкам».

БТР в Чечне – не самая грозная техника российских войск.

Мартовская журналистская поездка в Грозный поразила меня отсутствием новой боевой техники, немыслимой изношенностью старой.

В начале марта по улицам столицы Чечни сновали никак не БМП-3 или БТРы свежей заводской покраски, а БРДМы выпуска 60-х годов, присланные на Северный Кавказ после консервации или капремонта. Сразу окрещенные в Грозном «мыльницами», они вызывали усмешки боевиков. Появление БРДМок на тесных улицах Грозного было не в зачет военной мощи России.

С утра 6 марта курганцы успели «слетать» в аэропорт «Северный»: отвезти туда дембеля-сапера из Вологды, тепло попрощаться с ним, шутливо окая. Еще они повстречались с уфимскими собровцами, которые вторые сутки не могли улететь на родину. 4 марта в шесть тридцать утра их БТР подорвался на противотанковой мине в пятидесяти метрах от здания Временного управления МВД России. Уфимцы везли домой тело боевого друга лейтенанта милиции Андрея Симахина и попросили подполковника Родькина сообщить руководству сводного отряда собровцев, что они еще в «Северном».

На момент этой встречи, шел восьмой час утра, на южных окраинах Грозного уже шли бои, подвергались интенсивным обстрелам КПП-6, КПП-2, КПП-11, КПП-14, комендатура в Черноречье, был захвачен и горел РОВД Заводского района. Мы же мчались по Грозному, не ведая, что за Сунжей в неравных боях, прося помощи, умирают наши товарищи.

Город в тот день был снулый, словно вымерший. В Чечне взгляд военного человека, подчиняясь инстинкту самосохранения, бдительно следит за тем, сколько людей на улицах, много ли детей играют возле домов. 6 марта, торопясь во Временное управление МВД России, мы пронеслись по чеченским улицам, не вдаваясь в бытовые подробности. Просто каждый по привычке отсматривал свой сектор.

Потом было недолгое ожидание вместе с другими БТРами, собровцами на броне. Вот вышел командир сводного СОБРа подполковник В., обратился к Родькину:

– Евгений Викторович, вы дорогу на 6-й блокпост знаете? Надо поехать, забрать двух раненых. – Неужели вся вводная на задание?

Коротки команды в Чечне, как та кольчужка из фильма «Александр Невский».

Предыдущие две недели в Грозном отличались неким умиротворением, которое относили за счет успешной работы подразделений МВД России. Обстановка характеризовалась только ростом уголовных преступлений. Боевики напоминали о себе лишь спорадическими ночными обстрелами.

В городе много было провокационных разговоров о том, что российские войска сами стреляют друг в друга…

Впереди меня, закрывая от ветра, маячила широкая спина капитана Сергея М., в прошлом известного самбиста, чемпиона ВДВ и Советского Союза. Я знал его еще мальчишкой, не раз упоминал в своих статьях его имя.

Подполковник Родькин да командир отделения капитан Сергей М. – вот наши впередсмотрящие. За рулем БТРа в тот день сидел лейтенант Александр Е., наводчиком был лейтенант милиции Константин Максимов, с пулеметом на броне наши спины прикрывал майор Звонарев Владимир.

Мы мчались по Грозному, чтобы вывезти раненых с блокпоста № 6, в абсолютном неведении, что разведка криминальной милиции, другие спецслужбы еще задолго до этого дня предупреждали ответственных лиц о возможности чеченской боевой операции «Возмездие», что для ее выполнения боевики в большом количестве вошли в город, рассредоточились и с пяти двадцати утра приступили к плановым операциям по захвату блокпостов и комендатур. Их сверхзадачей было занять Грозный, чтобы навязать свою волю Президенту и Правительству России, которые на тот момент готовили основные документы по урегулированию вооруженного конфликта в Чечне.

Но, оказывается, надо обладать большим чувством ответственности, чтобы верить разведке… 6 марта 1996 года все сотрудники МВД России, солдаты и офицеры внутренних войск в Грозном оказались заложниками большой политики, нестыковок систем, ведомств, личных амбиций руководителей.

Еще в конце 1995 года в одном из официальных документов подчеркивалось: «…несмотря на разработанный и утвержденный всеми заинтересованными руководителями силовых структур комплексный план борьбы с преступностью и бандформированиями на территории Грозного и республики, в их деятельности отсутствует должное взаимодействие. Разрозненность в ведении статистического учета, неполноценность обмена информацией: оперативно-розыскной и криминалистической, отсутствие единого банка данных приводят к серьезным издержкам в организации управления силами правопорядка…». Эти слова, наполненные смыслом и правдой жизни, сегодня как бы эпитафия для многих офицеров и солдат МВД России, сложивших свои головы в Грозном в начале марта.

Мы «подлетели» к блокпосту № 22, что за мостом через Сунжу, и встали как вкопанные. Вдоль бетонных блоков, почти прижимаясь к ним, бежал собровец с непокрытой головой, махая окровавленными руками, и кричал нам: «Стой! Стой!».

Потом я перевел взгляд на разрушенную войной многоэтажку, что мертвой громадой высилась впереди. На ее предпоследнем этаже с волчьим спокойствием блеснул прицел снайперской винтовки дудаевца.

И сразу – спасибо им! – в один голос команда подполковника Родькина и капитана Сергея М.:

– С брони!

Мы скатились с БТРа, как с ледяной горки, и сразу по броне замолотили дудаевские снайперские винтовки и автоматическое оружие.

Я укрылся за БТРом, кто-то у спасительного входа в блокпост. А подполковник Родькин занял свое командирское место в бронетранспортере. И через короткое время заработал КПВТ лейтенанта Константина Максимова, вступили в действие курганские собровцы, их поддержал огнем блокпост № 22 – солдаты внутренних войск и четыре омоновца из Перми.

Капитан Сергей М. хотел заскочить в открытый правый боковой люк БТРа, но тут же получил ранение в ногу.

С солдатом внутренних войск мы волоком затащили его в блокпост. Сергей, этот богатырь, еще и помогал нам, отталкиваясь от земли здоровой ногой.

В тесноватом пенале прохода ногами к входу лежал убитый собровец в закрывающем все лицо окровавленном подшлемнике.

Снова заработал КПВТ курганского БТРа, и где-то в глубине блокпоста упало и звонко разбилось стекло.

– На счастье! – крикнул один из солдат внутренних войск. Сергея перевязывал пермский омоновец Рудольф, которому помогал солдат. Моим ножом они распороли Сергею штанину и «колдовали» над раной.

Неслышно, как тень, но как-то сразу все заполнив собой, хотя сам худощавый, жилистый, среднего роста, вошел в блокпост подполковник Родькин, спросил у Сергея, что у него с ногой. А узнав, что кость не задета, так же неслышно вышел…

Стрельба не прекращалась ни на минуту. В грохоте я не мог слышать, о чем говорил с подчиненными Родькин. Я только увидел через бойницу, как его БТР тронулся с места и, набирая скорость, помчался вдоль правого берега Сунжи выполнять задачу, поставленную командиром сводного отряда собровцев – вывезти с блокпоста № 6 раненых, а еще раненых и убитых пермского СОБРа, которые попали в засаду на проспекте Ленина, потеряв БРДМ и БТР.

Бронетранспортеры с собровцами, которые поодиночке вырывались на проспект Ленина со стороны 7-го российского блокпоста, что стоял в сорока метрах от разрушенного «дворца Дудаева» и от 22-го блокпоста, боевики подбивали из РПГ и одноразовых гранатометов «Муха». В тот день они вели из них огонь почти со скорострельностью автоматов, стреляя по тем, кто шел выручать раненых, кто рвался забрать из-под огня тела павших товарищей-собровцев.

На перетянутой жгутом ноге капитана Сергея М. пермский омоновец Рудольф закрепил записку «8.50 утра».

На проспект Ленина БТР курганских собровцев ушел десятью минутами раньше, почти сразу пропав в эфире.

Его дорога была среди многоэтажек, которые высились над Сунжей и над всем простреливаемым с них пространством, как желтые волчьи клыки.

Плотность и прицельность огня противника были высокими. Пули не раз залетали в наш блокпост, одна из них помяла заряд РПГ. Потом мы узнали, что на высотках вдоль Сунжи и до Минутки были сосредоточены боевики Басаева и Закаева. БТР с четырьмя офицерами курганского СОБРа и пермяком-собровцем был подбит из гранатомета в 150–200 метрах за церковью Михаила Архангела. Бронетранспортер на скорости уткнулся в дерево недалеко от частного чеченского дома, в котором, помогая раненым подполковнику Родькину и майору Звонареву, были вынуждены укрыться собровцы.

Потом был бой. Российских офицеров закидывали ручными гранатами, били по ним из подствольников. Дом горел. Умирая, майор Звонарев отдал офицеру пермского СОБРа свой офицерский жетон. Пермяк спрятал тело боевого друга в подвале – под двумя матрацами и дверью, которые там валялись.

Родькин еще нашел в себе силы написать несколько предсмертных слов. Этот листок бумаги, личные документы подполковника Родькина и майора Звонарева спрятал у себя на груди лейтенант курганского СОБРа Константин Максимов. Вместе с водителем БТРа лейтенантом Александром Е. они ушли в одну сторону, а пермский собровец нашел своё спасение, зарывшись в кучу строительного мусора и обломков, и только потом судьба вывела его, израненного, к своим. Костю и Александра, уходивших в сторону 22-го блокпоста, заметили и выдали боевикам чеченские дети. Началось активное преследование.

Лейтенанта курганского СОБРа Константина Максимова застрелил дудаевский снайпер. По отработанной схеме – сначала поразил в левое бедро и только потом убил.

6 марта 1996 года я стал свидетелем массового героизма российских собровцев и омоновцев. Этот день для них был очередным испытанием и очередным провалом грозненского военного руководства. Было ли хоть какое-нибудь управление в этот день, то реальное единоначалие, которого ждали, да так и не дождались в Чечне наши силы?

Я знаю одно, что 6 марта собровцы из Нижнего Новгорода, Перми, Липецка, Кургана под вражеским огнем врывались на проспект Ленина, окруженный оскаленными огнем высотками да пятиэтажками – без прикрытия артиллерии, минометов, без дымов, в едином порыве не отдать на поругание дудаевцам раненых товарищей по оружию, мертвые тела тех, кто погиб в неравном бою.

Эфир был наполнен мольбами о помощи, которые неслись со многих блокпостов и комендатур, атакуемых боевиками.

Специальные подразделения МВД России и внутренние войска ждали поддержки от федеральных сил, думали, вот-вот по улицам Грозного загрохочут танки, САУ, жалящие огнем спасительницы «Шилки». И с их помощью можно будет преодолеть превосходство боевиков за Сунжей – где посреди подбитой собровской техники еще шевелились раненые офицеры: они поднимали головы, слабо взмахивали руками, зовя: «Придите за нами, братья». Среди них, мертвые, лежали те, кто спешил к ним, чтобы освободить от мук, вынести на блокпост № 7.

Весь день 6 марта возле блокпостов № 22 и № 7, по всему Грозному, в его окрестностях, в отдаленном Черноречье шли бои. В минуты затишья было слышно вечное, безразличное к нашим страданиям журчание Сунжи.

Я стоял возле бойницы, глядя в сторону проспекта Ленина. Приказом Временного управления МВД России с блокпоста № 22 были отведены собровцы Кургана – те, кого подполковник Родькин оставил на усиление, и пришедшие к нам днем на помощь челябинцы. Все мои мысли были о пропавших без вести четырех курганцах, обреченных на смерть и раненых собровцах, что ждали своего конца на проспекте.

Мы ждали армейских танков и вертолетов. Без них всех, кто пытался достать раненых собровцев, находила смерть.

На блокпосту к наступлению сумерек нас оставалось меньше двадцати человек.

Справа от бойницы, также напряженно вглядываясь в теснящие нас развалины, встал сержант пермского ОМОНа Андрей Т. Весь день он стрелял из КПВТ. БТР внутренних войск, без аккумулятора, со спущенными шинами стоял «на приколе» возле блокпоста. Из него Андрей Т. простреливал улицу, выходящую прямо на нас.

Именно Андрей Т. с наступлением вечера взял командование блокпостом № 22 на себя: перераспределил по позициям людей, поставил растяжки, дал целеуказания…

Зная, как нам будет трудно, если дудаевцы предпримут ночные атаки, он сказал мне:

– Дай Бог, чтобы было завтра.

Этот сержант своим поведением, умной распорядительностью в который раз подтвердил истину: с началом боя командование часто переходит в руки тех, кому судьбой предназначено быть командиром.

Час назад мы с Андреем и Николаем У., тоже пермским омоновцем, говорили с двумя чеченскими девушками, которые под обстрелом, невредимые, как святые, вышли к нашему блокпосту, чтобы сказать, что собровец из Кургана находится недалеко от блокпоста, в развалинах. Они боялись на глазах у сотен дудаевцев рукой показать направление, где находится мой земляк-офицер. Мы поодиночке впустили чеченок в блокпост, расспросили в подробностях. Оказалось, раненый окликнул их, когда они шли рядом с разрушенной одноэтажкой. Почему чеченские девушки согласились, рискуя жизнью, передать нам информацию от бойца СОБРа, мы не нашли ответа. Одна из девчонок просто тряслась от страха, и ей сказали, что я журналист из Москвы и с ними не случится ничего плохого.

Они ушли так же, как и пришли: словно растаяли. Когда большим черным облаком темнота опустилась над Сунжей, из нее, слева от блокпоста, откуда днем нам кричали «Аллах Акбар», вдруг донеслось:

– Эй, мужики!

– Ты кто? – прокричал кто-то из блокпоста.

– СОБР из Кургана.

– Давай сюда.

– Я не вижу, в какую сторону двигаться.

И тогда в кромешную тьму на голос бросился пермский омоновец Николай У.

Потом был взрыв гранаты – это курганский собровец бросил ее в чеченцев, чтобы отвлечь от себя внимание. Автоматным и пулеметным огнем блокпост прикрывал бегущих в нашу сторону двух людей.

– Саня! Ты? – закричал я водителю курганского БТРа – лейтенанту милиции. Он единственный из ушедших от нас утром курганцев вернулся к нам ночью, посеченный осколками.

Первый вопрос по рации, когда солдат внутренних войск доложил, что на блокпост № 22 вышел собровец из Кургана, был: «Опознан ли он?».

– Да, – доложил солдат, – журналист опознал.

Всю ночь мы с сержантом пермского ОМОНа Андреем Т. ходили по блокпосту, говоря друг с другом и с солдатами: Володей, Олегом, Андреем, Расимом, Рафаэлем и другими, призванными во внутренние войска в основном из Уфы. А потом стоило ненадолго закрыть глаза, как возник передо мной подполковник Родькин – такой, каким я видел его в последний раз: одетый, как принято говорить среди собровцев, «по-тяжелому» – в разгрузке, с автоматом, в белом подшлемнике, в черной вязаной шапочке – немыслимо спокойный в жизни и на пороге своей смерти.

Всю ночь мы ждали атаки дудаевцев. Но боевики не рискнули идти в центр через Сунжу, правильно посчитав, что возле блокпостов многие из них найдут смерть.

«Завтра» для блокпоста № 22 наступило в третьем часу ночи, когда на усиление к нам пришел БТР Зеленокумского полка внутренних войск с девятью бойцами под командованием майора Сергея Т. – грамотного, распорядительного командира, который доукрепил блокпост, перестроил его внутри.

Он говорил солдатам:

– В вашем геройстве лично я не нуждаюсь. Ходить – только пригибаясь, у амбразур без толку не маячить.

В шестом часу утра по слабенькому радиоприемничку, принесенному с собой вновь прибывшими, мы услышали успокаивающие Россию сообщения, что в Грозном в прошедшие день и ночь тяжелая артиллерия и техника не применялись.

Мы встретили это молчанием. Ни в Москве, ни в Ханкале, ни в аэропорту «Северный» никто не был способен услышать наши проклятья.

Кого, по указке сверху, пытался успокоить диктор Всероссийского радио? Жену погибшего подполковника Евгения Родькина, его восьмилетнего сына? Родителей, жен и детей майора Владимира Звонарева, лейтенанта Константина Максимова, матерей добитых ночью боевиками российских собровцев, которые так и не дождались помощи? Для всего контингента МВД России в Грозном «завтра» наступило только утром 8 марта с заходом в город армейских танков и другой боевой техники федеральных сил.

Март 1996 г.