Текст книги "Рассказы (-)"

Автор книги: Виталий Тренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Я те не дядя, а господин боцман! – обрезал его старик. – И непрошеными соваться нечего, как раз под беду попадешь.

– Да нет, видать, верно наши. Вон, гляди, с русленей21 рыбу удят. Бледных указал на корвет, где действительно несколько человек удили, ловко выхватывая из воды сверкающую, как солнечный зайчик, рыбу.

Всем четверым это мирное занятие показалось на столько неестественным для неприятеля, пришедшего штурмовать крепость, что они переглянулись с облегченной улыбкой.

– А что будет? – вкрадчиво сказал Удатов. – Пройдем кабельтовых в трех, если наши – подойдем, а если чего другое – мы завсегда под парусом убежим, пока они спустят шлюпки.

– Да нет, какой неприятель, наши это! – уверенно сказал Попов.

Усов, не глядя на товарищей, потянул румпель на себя, и суденышко легло на прежний курс. Все четверо молча смотрели на приближающиеся корабли.

Там, видно, заметили бот. На палубе брига и корвета, стоящего чуть поодаль, поднялось движение.

– Братцы, – упавшим голосом сказал Бледных, – матросы-то одеты не по-нашему!

– Ворочай обратно, дядя Усов! – крикнул Удалов, хватаясь за шкот.

Старик быстро переложил руль, парус зашумел, бот, перевалившись на другой борт, стал описывать дугу по гладкой воде. На бриге и корвете поспешно опускали шлюпки. У борта брига, поднимаясь к реям, всплыло белое облачко, гулкий гром прокатился по глади залива, и ядро, не долетев, взбросило в воздух зеленовато-белый столб воды.

– Садись по веслам, ребята! – Усов озабоченно взглянул на парус, заполаскивающий под неверными порывами утреннего ветра.

Матросы кинулись по банкам, длинные весла вспенили воду, но перегруженный бот почти не прибавил ходу. Между тем четыре шлюпки и баркас, полные вооруженных людей, отвалили от брига и корвета. Мерно и сильно взмахивали весла, легкие судна заметно приближались. Бледных, Удалов и Попов наваливались на весла, но неприятельские шлюпки настигали. Старый боцман бросил руль, поднялся на ноги, опустив широкие плечи, снял с себя бескозырку и низко наклонил седую голову.

– Простите, братцы! – хрипло сказал он. – Погубил я вас за ништо, старый дурак!

– Навались, навались, может, уйдем, – задыхаясь, сказал Удалов.

– Где там! – Попов бросил весла и махнул рукой.

Старый боцман перекрестился, надел бескозырку и молча стал прикидывать на руке кирпич.

– Господин боцман, – неверными губами пробормотал Попов, – сдаваться надо. Его ить сила, а мы безоружные... Подушит, как котят...

– А присягу ты принимал? – спросил с усмешкой чуть побледневший Удалов, беря в каждую руку по кирпичу.

– Встретим их, ребята, по-флотоки! – сказал Усов, становясь лицом к врагу и повернув к товарищам широкую спину в черном бушлате.

Неприятельские шлюпки шли, как на гонках.

Впереди летела шестерка с брига. На носу стоял с ружьем наперевес здоровенный смуглый парень с красной повязкой на черных кудрях и два матроса в бескозырках с алыми помпонами. Шлюпкой правил стоя сухопарый лейтенант с узким желтым лицом. Придерживая ногами румпель и пригнувшись вперед, покачиваясь в такт толчкам весел, он, подняв дулом кверху пистолет, кричал звонким голосом:

–Ne tirez pas, mes braves! Ne tirez pas! Il faut les prendre vivants!22.

– Ca va, mon lieutenant!23 – отвечал матрос с красной повязкой на голове.

Шлюпка, лихо разворачиваясь, подходила вдоль борта.

– Вот мы их и подшибем, – сквозь зубы сказал Усов, и с силой пущенный кирпич, загудев, полетел в голову черноволосому.

К счастью для него, кирпич только вскользь задел его по черепу. Но сила удара была такова, что моряк, выронив ружье, без звука кувырнулся в бот.

– A, vieux chameau!24 – закричал лейтенант и выстрелил в боцмана.

Пуля оторвала кусок уха, седые бакенбарды старика залились кровью.

– Вот тебе за дядю! – И кирпич, брошенный Удаловым, угодил прямо в грудь лейтенанту.

Ноги его мелькнули в воздухе, раздался всплеск/ Двое гребцов сейчас же бросились за ним в воду, остальные прыгнули в закачавшийся бот. Там вспыхнула жаркая, неравная рукопашная схватка. Удалов, боцман и Бледных, выпустив свои "заряды", отчаянно дрались кулаками, но силы были слишком не равны. Одна за другой подваливали шлюпки, и скоро все четверо русских моряков были связаны, спеленаты, как младенцы, и положены на дно двух шлюпок с брига "Obligado". Бот взяли на буксир, и флотилия пошла к кораблям. Мокрый лейтенант, воинский пыл которого после купанья значительно остыл, правил шлюпкой, где лежали Удалов и Усов с залитым кровью лицом. Но и победители, однако, почти все были покрыты синяками, а двое прополаскивали разбитые зубы морской водой.

Удалов, лежа на дне, отдышавшись после схватки, сосредоточенно уставился на курчавого смуглого матроса, на красной повязке которого темными пятнами проступала кровь. Болезненно морща красивое лицо, он то и дело смачивал голову водой.

– Мусью, а мусью! – обратился к нему Удалов.

– Oui? – вежливо обернулся тот.

– Как угощенье-то, по вкусу ли? – озабоченно спросил Удалов, кивая подбородком на его голову. Тот недоумевающе поднял брови.

– Бламанже-то, бламанже рюс, са ва? Бьен? – усмехаясь, продолжал Удалов. – Закусон, значит, как оно, бьен?

– C'est ca?25 – догадался француз, указывая на свою рану. – Merci, vous etes bien aimable. Je me suis regale de votre bonne chere. Etes vous content pour votre part?26

И, добродушно смеясь, француз указал на затекший глаз Удалова.

Тот фыркнул.

– Дя, а дя! – давясь смехом, повернул Удалов голову к боцману. – А ведь понял! Здорово я могу по-ихнему? Понял ведь! Угостили, говорит, мерси, рыгале от вашего угощенья напало, а?.. Обходительный народ!

– Да побойсь ты бога, ирод! – прохрипел старик. – Везут его, как свинью связанную, а он смешки строит.

3

Русских моряков привезли на бриг и, развязав, отвели в каюту. Там их заперли и к дверям приставили часовых. В тесной каюте было темно, иллюминатор был закрыт по-штормовому.

– Чего с нами сделают, господин боцман? – робко, шепелявя, спросил Попов. В свалке ему выбили два зуба.

– Чего бог даст, заячья твоя душа, – отвечал старик.

Попов виновато опустил глаза и покраснел.

– Так ить его сила, а мы безоружные, – пробормотал он снова.

– Вот что, ребята! – внушительно сказал боцман. – Что бы там ни было, присягу не забывать! Ежели насчет крепости и прочего спрос начнут, отвечать всем в одно: служили, мол, на дальнем кордоне и знать ничего не знаем. Только-де знаем, что большой силы сикурс должен в Петропавловск подойти. Понятно?

– Понятно. Не подкачаем, дядя Усов, – за всех отвечал Удалов.

– То-то, понятно, шалопут! Счастье твое, что тебе неприятель рожу поуродовал, а то всыпал бы я тебе за "дядю".

– Я ведь шутейно, – сказал Удалов и фыркнул. – Оно и вас, господин боцман, бог счастьем не обошел, – не удержался он.

Боцман сердито нахмурил брови, но в это время дверь в каюту отворилась и вошли офицер и два матроса. Судя по бинтам, ящику с медикаментами, тазу и кувшину с водой, это был врач. Он перевязал Усова, дал примочек остальным.

После этого русских моряков возили на фрегат "La Force" для допроса к адмиралу, но никаких показаний, кроме тех, о которых они условились заранее, от них не получили.

Вечером пленным дали ужин и по кружке вина, а после вечерней зари им сделал поверку лейтенант, захвативший их в плен. Он вошел в каюту в сопровождении двух вооруженных матросов, которые, не помещаясь в каюте, стали в дверях. Один из них приподнял над головой фонарь. Лейтенант держался рукой за грудь и изредка сплевывал в белый платок.

– Видать, и на этого рыгале напало, – подмигнул Удалов.

Пленные засмеялись, а лейтенант сердито посмотрел на Удалова и, обернувшись к караулу, спросил:

– C'est lui qui m'a frappe?27

– Oui, mon lieutenant28, – сказал один из матросов.

– Mauvais sujet29, – сказал лейтенант, сердито пригрозив Удалову пальцем.

Пленные улеглись, но ночь прошла беспокойно. Хныкал и стонал Попов, и метался старик Усов. Рана начала сильно его беспокоить. В полузабытьи он попросил пить, и Удалов на своем удивительном французском языке сумел объяснить часовому, в чем дело. Тот по его просьбе принес целый анкерок холодной пресной воды.

Спать Удалову не хотелось. Он лежал в темноте, закинув за голову руки, и мысли его были на пятой батарее, которую он строил до своей несчастной поездки за кирпичом. "Не спят небось, сердешные, – думал он про товарищей по экипажу. – Начеку, завтра бой... А я уж отвоевался". Он представил себе, с каким тревожным чувством слушают его товарищи бой склянок на неприятельской эскадре.

Усов в темноте потянулся за водой и, видно, неловко повернувшись, глухо застонал.

– Стой, дядя Усов, я помогу, – шепотом сказал Удалов и, напоив боцмана, подсел рядом. – Мозжит ухо-то? – сочувственно спросил он.

– Не в ухе дело – в голову стреляет, аж в щеку да в плечо отдает, сердито сказал старик.

– А ты холодной водой. Вот постой...

Удалов снял с себя фланелевку, смочил ее из ковша и, отжав, стал прикладывать к незабинтованным местам на голове боцмана.

– Так будто облегчает, спасибо, – тихо оказал старик. – Да ты, парень, ложись. Ай не спится?

– Не спится... Смех смехом, а обидно, дуриком влетели, как кур во щи. Ребята завтра бой примут, на смерть пойдут...

– Не говори ты мне! Двадцать лет боцманом, тридцать пять лет во флоте, два раза кругом света ходил, а тут оплошал!

Старик заволновался, привстал, но боль резнула его через всю левую часть головы, и он глухо за стонал.

– Лежи, господин боцман, – ласково сказал Удалов. – Не бунтуйся. Твоей вины тут нету. Кто виноват, что ветер упал? Никто. А наши, я так считаю, что спуску неприятелю не дадут, а?

– Его превосходительство адмирал Завойко – он орел, он могет. А особливо господин капитан Изыльметов, – хрипло сказал старик, успокаиваясь. – А ребята, известно, при оружии и артиллерия.

– Будь у нас топоры, мы бы тоже зря не дались.

Разговор замолк. Боцман забылся и во сне глухо стонал. Угомонился Попов, и давно на всю жилую палубу храпел Бледных... На другое утро все четверо проснулись в подавленном настроении. На судне после утренней уборки была необычная суета. Около восьми часов послышалась орудийная стрельба, которая длилась несколько часов. Было ясно, что происходило сражение. Пленные мучились неизвестностью. Боцман молился "о даровании победы и посрамлении супостатов". К концу дня сражение, видно, утихло. Бриг не принимал в нем участия.

Вскоре по окончании стрельбы дверь открылась, и в каюту, улыбаясь, вошел черноволосый парень, голова которого на этот раз была не в красной повязке, а просто забинтована.

– Alors, comment ca va? – обратился он к Удалову. – Voila une petite chose pour vous. Tout de meme nous ne sommes pas des sauvages qui mangent leurs prisonniers30, – сказал он и протянул две пачки табаку.

– Бусурман, а совесть имеет, – снисходительно сказал старый боцман, узнав, что находится в пачках. – Спроси его, парень, чем кончилась баталия, – обратился он к Удалову, с полным доверием относясь к его лингвистическим способностям.

Это поручение не затруднило матроса.

– Эй, мусью, – сказал он, – пальба-то, пальба – бум! бум! Преферанс чей, а? Наша взяла ай нет! Преферанс виктория, значит, чья?

Француз напряженно вглядывался, стараясь понять, затем вдруг улыбнулся и закивал головой.

– Се combat, voyons. Sans resultat. C'est un assault preliminaire. Ce n'est pas une attaque generale31.

– Ага, понял, – сказал Удалов, внимательно следивший за губами француза. – Артиллерийский, говорит, был бой, без результата. Генерал хотел в атаку идтить, да не вышло.

Не очень удовлетворенный своим переводом, Удалов помолчал и добавил:

– А какой такой генерал, хрен его знает.

Узнав, что атака неприятеля на этот раз не удалась, пленные повеселели.

Прошло еще два дня.

Усов был тяжело болен, рана его воспалилась. Остальные стали привыкать к своему положению. Попов, по целым дням не слезавший с койки, томился опасениями за свою судьбу и дурными предчувствиями. Бледных раздобыл при помощи Удалова свайку и кусок каната, распустил его на пряди и плел веревочные туфли. Они имели большой успех у команды брига и приносили доход, а когда Удалов предложил товарищу вплетать узором разноцветные ленты, туфли приобрели совсем щегольской вид, и спрос на них появился даже со стороны офицеров.

Жалея старого боцмана, Удалов часто присаживался возле него и отвлекал его внимание от боли разными историями, сказками и матросскими прибаутками, которых он знал неисчислимое количество. Порою он болтал на своем "французском" языке с матросами из команды брига, приходившими в качестве заказчиков к Бледных. Особенно частым посетителем был курчавый матрос тот, кто принес табак. Его звали Жозеф. Удалов делал во французском языке большие успехи. Природная сообразительность и музыкальный слух сослужили ему в этом деле хорошую службу.

Вечером 23 августа пленные узнали от Жозефа, что назавтра назначен штурм Петропавловска.

Еще было темно, когда на судах всей эскадры заиграли горнисты и послышалось пыхтение парохода "Вираго", гулко разносящееся по воде.

Усов завозился на своей койке.

– Дать чего, дядя? – спросил Удалов.

– Нет... – хрипло отвечал старик. – Молитесь, ребята, видно, штурм начинается.

С рассветом началась сильная канонада, и можно было расслышать всплески русских ядер, падавших в воду неподалеку от брига.

Час шел за часом, жаркая пальба не прекращалась, и пленные томились в неведении – что же происходит?

Озабоченные часовые ничего не отвечали на вопросы Удалова, да и знали-то они, впрочем, немного. Чем дальше, тем больше нарастало волнение Усова и Удалова. Попов заснул на своей койке, а трудолюбивый Бледных принялся за свое плетение. Удалов стоял у закрытого иллюминатора и, припав к нему ухом, старался по звукам стрельбы определить положение.

– Вот наши бьют, а это погромче – видать, с ихних фрегатов... А это с "Авроры", уж это я точно знаю, этот звук я знаю! – говорил он.

Выходило, что "Аврора", "Двина" и русские батареи успешно обороняются. Новые часовые, сменившие прежних, сказали, что готовится десант, и скоро артиллерийская пальба еще больше разгорелась и в грохоты и раскаты артиллерийских залпов вплелась дробная россыпь ружейной перестрелки. Удалов, не в силах сдержать волнение, заметался по тесной, полутемной каюте и наконец, бросившись на свою койку, замолк. Боцман приподнялся на локте, стараясь вслушаться в звуки стрельбы. Бледных оставил свою работу и поднял на товарищей встревоженное лицо.

Пушки умолкли. Около часу, то нарастая, то затихая, продолжалась ружейная трескотня. Но вот наступила тишина.

– Кончилось будто, – сказал Бледных и вздохнул тяжело. – Ужели одолели наших, а, ребята?

– Не может этого быть! – сердито буркнул боцман.

Удалов молчал, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся извне.

– Да ведь и то, у него – сила! – продолжал Бледных. – Два фрегата, три корвета, бриг, пароход... Небось больше двухсот пушек, а у нас "Аврора" – и все... "Двина" – транспорт, о чем говорить?

– Ребята, на берегу "ура" кричат и музыка!.. Ей-богу! – крикнул вдруг Удалов и, сорвавшись с места, бросился к иллюминатору и припал к нему ухом.

Бледных и Усов, приоткрыв от напряжения рты, молча смотрели друг на друга, прислушиваясь. Слабо доносились раскаты "ура" и звуки музыки.

– Ура! Отбили штурм! Ура, ребята! – закричал Удалов так громко, что Попов, проснувшись, испуганно сел на койке, а часовые сердито застучали в дверь. Боцман и Бледщых истово перекрестились.

Скоро к бригу подошли шлюпки, раздались стоны раненых. По расстроенному и сердитому виду часовых пленные убедились, что Удалов был прав.

Штурм Петропавловска был блистательно отбит немногочисленным русским гарнизоном.

Неприятельская эскадра простояла в Авачинской губе еще два дня, хороня убитых и исправляя повреждения на судах. Не делая больше попыток овладеть крепостью, соединенная эскадра утром 27 августа подняла якоря и вышла в море.

4

На походе режим для русских моряков был смягчен, и большую половину дня им разрешили проводить на палубе, для чего было отведено специальное место между двумя пушками. Усов начал поправляться, но был еще слаб, а кроме того, он как-то необыкновенно упал духом. Плен, болезнь, все несчастья, свалившиеся на него и его товарищей, тяжело повлияли на душевное состояние старого моряка. Во всем случившемся он винил одного себя, очень страдал от этого, и в ослабевшем и обмякшем молчаливом старике трудно было узнать прежнего лихого боцмана и "командёра".

Вместо него в маленьком мирке русских моряков самым влиятельным стал теперь Семен Удалов. После поражения эскадры под Петропавловском прежнее неукротимое, веселое, жизнерадостное состояние духа вернулось к нему. К старому боцману он относился бережно и внимательно, не поддразнивая его, как раньше, и называя не иначе, как господин боцман. Первые дни, когда ослабевшему от болезни Усову трудно было взбираться по крутому трапу на палубу, он втаскивал его туда на "горбе", несмотря на негодование и гнев почтенного старика, не привыкшего к таким нежностям. На палубе обычно было ветрено и сыро, но за пушкой можно было укрыться. Усов сидел всегда молча, насупив седые брови, и курил свою неугасимую трубку, изредка тяжело вздыхая. Попов или спал, свернувшись, как кот, или, опершись о высокий борт и поплевывая, поглядывал то на низкое серое небо, то на темные крутые волны, быстро бегущие наперегонки с бригом.

Бледных прилежно и неутомимо работал, а Удалов или мастерил что-нибудь при помощи матросского ножа, вроде кузнеца и медведя, бьющих по наковальне, или же, собрав вокруг себя кружок подвахтенных матросов, упражнялся в познании языка, заставляя покатываться со смеху и веселых французов и своих более серьезных соотечественников. Он быстро приобрел популярность и общую симпатию, начиная от капитана брига, купившего у него кузнеца и медведя за пачку табаку, и кончая коком-марсельцем. Особенность говора этого провансальца он быстро уловил своим музыкальным слухом и ловко копировал его, ко всеобщему удовольствию.

Только старший офицер, лейтенант, не обращал на него внимания, холодно глядя поверх головы, если Удалов попадался ему на глаза. Он не мог позабыть своего купанья в студеных водах Авачинской губы.

Однажды в довольно свежую погоду бриг ходко шел в полветра, кренясь и осыпая брызгами с бака прикорнувших у русленей матросов. Вдруг вахтенный начальник отдал команду, боцман засвистал в дудку, вызывая подвахтенных на палубу. Вахтенные бросились к брасам, чтобы уменьшить площадь парусов. С севера заходил шквал с дождем.

При звуках аврала Усов поднял голову. Загоревшимися глазами глядел он на работу матросов и так насасывал трубку, что от нее искры летели, как от паровоза.

Удалов, Бледных и Попов тоже встрепенулись. Курчавый Жозеф, вылетевший из люка на палубу, на ходу обернулся и крикнул, улыбаясь:

– II faut se rechauffer un peu!32 – и, как-то поскользнувшись (бриг качнуло на зашумевшей большой волне), он плечом со всего маху стукнулся о высокий борт; лицо его искривилось, но он устоял на ногах и ринулся вверх по вантам, крикнув: – Са va, mon vieux!33

– Всыпал бы я тебе с дюжину, чтобы не зевал во время аврала! – буркнул Усов.

– Хорошо, да не по-нашему, – сказал Удалов, глядя на работу матросов.

Усов только иронически ухмыльнулся.

В это время у Жозефа, не на шутку зашибшего руку, порывом ветра вырвало угол марселя. Парус, грозя разорваться на клочки, гулко захлопал. Капитан, вцепившись в поручни, заорал на матросов, французский боцман кинулся с полубака к мачте, но его опередил Удалов, кошкой взлетевший по вантам и побежавший по рее. В несколько секунд марсель был усмирен. Усов, не отрывавший глаз от товарища, удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика – знай, мол, наших, а Удалов, кончив дело, так же лихо спустился на палубу и присел к товарищам как ни в чем не бывало, лишь слегка запыхавшись. Капитан в рупор крикнул что-то французскому боцману, и тот, козырнув, кинулся к пленным.

– Семен, к капитану! – крикнул он Удалову.

– Эх! Небось чарку поднесут! – с завистью сказал Попов.

– И стоит того! – оборвал его Усов. – А ты бы вот больше жиры належивал, лежебока!

Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.

После недолгой стоянки в Калифорнии бриг пошел зимовать на Сандвичевы острова. Переход длился семнадцать дней. После холодных осенних шквалов в северной части Тихого океана здесь была благодать, но тем не менее и тут бриг поштормовал. Пять дней люди ни разу не ложились сухими, не спали больше двух часов подряд и не имели горячей пищи. Ветер стих внезапно, к вечеру, однако бриг всю ночь мотало на могучей океанской волне. В кубрике было сыро, но люди спали, как сурки, не обращая на это внимания. За день судно вышло из штормовой полосы и, окрылившись всеми парусами, ходко шло, чуть кренясь под ветер и с шумом разваливая на две волны гладкую, как жидкое зеленое стекло, воду. Солнце склонялось на запад. Высохшие за день паруса порозовели, и вдали, над жемчужным простором, встали на небе розовые облака. Удалов, стоя у бушприта, смотрел вперед. Жозеф, вахтенный на баке, указал ему на облака:

– La terre! Les iles de Sandwich!34

Поздно ночью раздалась команда, загремела якорная цепь, и бриг остановился, как казалось, у самого подножья темной, нависшей над судном горы. Над горою дрожали и переливались крупные, яркие звезды. Веяло сладкими, пряными ароматами. С берега доносились пение и томный, ноющий звон какого-то струнного инструмента.

– Пахнет, как в церкви: ладаном и горячим воском, – тихо сказал Удалов. – А звезды – как свечи... Хорошо на свете жить, дядя Усов!

Оживившийся и как бы помолодевший, боцман широкими ноздрями перешибленного носа жадно вдыхал в себя ароматы.

– А на берегу, брат, – восхищенно сказал он, – этой самой пальмовой араки пей – не хочу. Ну конечно, и джин английский соответствует. Всякой этой фрухты – и не поймешь, откуда она родится. Иная вся, как еж, в иголках, а расколешь – внутри половина лед, половина мед. Народ тут канаки называемый. Между прочим, по пояс нагие ходят, а ничего, народ хороший, смирный.

– Не пустют нас на берег, – тоскливым голосом сказал Попов. – Не пустют. А уж тошнехонько на судне!

Опасения его оправдались. Утром, в то время как вахту, к которой приписаны были русские моряки, отпустили на берег, пленные остались на борту. Старший офицер, желчный и злопамятный человек, заставил всех четверых отбивать ржавчину с якорной цепи.

Расположившись в тени поднятого кливера, они неистово стучали молотками.

Днем к бригу подошла шлюпка с береговыми офицерами. Поднявшись на мостик, офицер объяснил, что прислан с просьбой дать имеющихся на борту военнопленных для работ на берегу: там, ввиду возможного неожиданного нападения русской эскадры, строится форт и нужны рабочие руки.

– С удовольствием, – отвечал старший офицер, – возьмите их, сделайте одолжение. Я сам не знал, чем их занять на борту, а они народ ненадежный, того и гляди сбегут, предупреждаю вас. Особенно один – Семен, отчаянная голова. Позвать сюда русских! – крикнул он вниз.

Через несколько минут все четверо стояли на палубе перед мостиком.

– Вот они, – сказал лейтенант.

– Здоровые ребята, – одобрительно отозвался офицер.

– Пойдете на берег с господином офицером и будете работать на постройке форта! – крикнул им вниз лейтенант. – И чтобы работали на совесть! Построже с ними, – обернулся он к офицеру.

Освоившийся с языком Удалов понял смысл фразы, а слова "форт" и "работать" были понятны и остальным. Удалов нахмурился и глянул на товарищей.

– Не годится дело, – вполголоса сказал он. – Форт строить велят. Ведь это против наших.

Старый боцман сдвинул седые брови.

– Не годится! – подтвердил он. – Так и скажи ему, собаке: мол, крепость строить не хотим.

– Так, ребята? – спросил Удалов.

Бледных молча кивнул головой.

Удалов шагнул вперед и сказал, подняв голову и глядя на мостик:

– Форт работать нет! Не хотим!

– Что?! – изумился лейтенант, оглядываясь на офицера.

– Не хотим! – повторил Удалов и, обернувшись к товарищам, сказал: Садись, ребята, на палубу, нехай видит, что мы всурьез! – И он сел, по-турецки скрестив ноги.

Остальные последовали его примеру.

– Ах, канальи! – рассвирепел лейтенант. – Взять их сейчас, поставить на ноги!

С десяток матросов кинулись поднимать с палубы пленных. Поднялась возня, раздалось фырканье, добродушный сдержанный смех. Смеялись и французы и наши. Поднять русских матросов никак не удавалось. Те, как параличные, подгибали ноги, валились на палубу.

– Это заговор, господин лейтенант, – с чуть заметкой улыбкой сказал приезжий офицер.

– Ах, канальи! Я их проучу! – Лейтенант закусил тонкие губы. Принести железа – и кузнеца сюда!

Русские моряки были закованы в цепи и посажены в карцер на хлеб и воду.

Пленных продержали в кандалах два дня.

После этого случая пленные все время оставались на корабле, и старший офицер еще суше и неприязненней относился к ним.

5

Зима в этом благодатном климате прошла быстро, и в конце марта союзная эскадра стала готовиться ко второму походу на Камчатку. Общественное мнение союзных держав было оскорблено поражением, понесенным сильною эскадрой союзников при попытке овладеть Петропавловском, гарнизон которого был немногочислен и плохо вооружен.

На этот раз силы неприятеля были значительно увеличены. На Камчатку шло пятнадцать боевых кораблей с общим количеством артиллерии до четырехсот пушек. Два вооруженных парохода были отправлены вперед, чтобы нести дозорную службу у берегов Камчатки.

Однажды по всей эскадре засвистали боцмана, люди пошли ходить вокруг кабестанов35, корабли оделись парусами и, кренясь, принимая крепкой скулой крупную океанскую зыбь, пошли на север.

С этого дня Удалов резко переменился. Он не отвечал на шутки приятелей-моряков, по старой памяти ожидавших от него острых и метких ответов. По вечерам, вместо того чтобы, собрав вокруг себя кружок слушателей в уютном уголке, между двумя пушками, восхищать их длинными сказками и историями, он сторонился людей. Теперь, прикорнув у бушприта, он проводил долгие молчаливые часы, тоскливо глядя на север, туда, куда неуклонно шли вражеские корабли. Это настроение Удалова французские матросы быстро заметили и решили, что причиной его было опасение – не заставят ли пленных сражаться против своих. Жозеф и другие матросы успокаивали его на этот счет, но он только безмолвно махал рукой и, не слушая, с тоскливым видом отходил в сторону.

Однажды, когда он стоял у борта, глядя вдаль, к нему подошел Усов. Облокотясь рядом, выколотив трубку, старик помялся, покряхтел, видно затрудняясь начать разговор, и наконец решился.

– Ты тово... парень... – сказал он, – замечаю я, ты малость не в себе. Матрос ты боевой, а будто заскучал, а?

Непривычная ласка зазвучала в хриплом голосе старого моряка.

Удалов молча указал рукой вперед. Кильватерной колонной шли могучие корабли (бриг шел во второй колонне, параллельным курсом). То вздымаясь на крупной волне, то припадая в разломы, корабли пенили океан. Высились, вздуваясь, многоярусные башни парусов, темнели квадраты бесчисленных пушечных портов, и от корабля к кораблю бежал белый пенистый след.

– Нда-а! – крякнув, промычал старый боцман.

– Чать, мы русские люди. Душа болит... – глухо сказал Удалов.

Боцман опустил на глаза седые брови и понурил голову.

Заметил настроение Удалова и старший офицер. Однажды во время учебной тревоги он остановил пробегавшего мимо Удалова и крикнул, щуря глаза в холодной улыбке:

– Семен!

– Яу! – по привычке отвечал Удалов, останавливаясь.

– Во время артиллерийской тревоги ты и твои товарищи назначаетесь к орудиям подавать снаряды.

Удалов побледнел и молча смотрел в ехидно улыбающееся лицо лейтенанта.

– Невозможно! – сказал он, тряхнув головой.

– Но, но! – прикрикнул старший офицер и, отойдя к другой стороне мостика, заорал на марсовых, у которых заела снасть.

Удалов медленно пошел к своим, кучкой стоявшим у орудия.

– Что он сказал? – мрачно спросил Усов.

Удалов перевел слова старшего офицера. Ребята переглянулись.

– Экие дела, господи прости! – тяжело вздохнул Попов.

– Не будет этого, хоть шкуру сдери! – сквозь зубы пробурчал Бледных.

– Что делать, господин боцман? – обернулся к старику Попов.

Усов задумался, почесывая затылок. Удалов молчал. Лицо его было сурово, голубые глаза сосредоточенно глядели в палубу. Он тряхнул головою и глянул на товарищей.

– Вот оно как... Вроде на мертвом якоре... Я так считаю – себя не жалеть, перед врагом не страмиться, против своих не идти, лучше в петлю. Так?

Ребята молчали, но молчание это красноречивей всяких слов говорило об их решимости. Удалов трудно перевел дух, облизнул губы и сказал тихо и застенчиво:

– Ежели помирать надо, я желаю первый пример дать...

В одно сумрачное утро, как только развеялся туман, с борта увидели еще далекие, чуть отделяющиеся от моря очертания камчатских гор.

На судне пробили пробную боевую тревогу и тут же дали отбой; люди были отпущены и столпились на баке, глядя на далекие снежные вершины.

Удалов, привалившись к борту, долго смотрел на родную землю, тяжело вздохнул, снял бескозырку, перекрестился и стал проталкиваться от борта. Его пропускали, не обращая на него внимания. Все жадно смотрели вперед. Удалов, никем не замеченный, поднялся по вантам на несколько веревочных ступенек и кинулся за борт.

– Человек за бортом! – закричал вахтенный офицер и, подбежав к краю мостика, бросил в море спасательный круг.

Раздалась команда к повороту и к спуску шлюпки. Вахтенные побежали по местам, свободные от вахты – к подветренному борту. Боцман Усов первым очутился у борта и вцепился в деревянный брус своими корявыми просмоленными пальцами. Тревожно глядел он в стальные волны, отстающие от брига. Вот саженях в двадцати вынырнула белокурая, потемневшая от воды голова Удалова с чубом, прилипшим ко лбу. Все видели, как он перекрестился, поднял руки и ушел под воду, под рассыпавшийся гребень набежавшей волны.

Кто-то толкнул Усова. Старик обернулся – это был Жозеф. Сбросив куртку, он схватился за ванты, собираясь прыгнуть за борт, но боцман положил ему на плечо тяжелую руку и покачал головой.

– Конец... не надо, – тихо сказал он. – Царство тебе небесное, праведная душа! – добавил он и отвернулся, на самые глаза опустив седые брови.

При входе в Авачинскую губу французская команда, заметно подавленная гибелью Удалова, стала по орудиям, а Усов, Попов и Бледных ушли в кубрик. Старший офицер сделал вид, что не замечает нарушения своего приказа.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОРЯКОВ С БРИГАНТИНЫ "ПРИНЦЕССА АННА"

(Повесть на основе подлинного происшествия)