Текст книги "Три яйца, или Пистолет в задницу"

Автор книги: Виталий Ханинаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Умер Бог! Как не рыдать?!..

У заоблачного гроба

тихо будет счастье спать.

13 декабря 1979

* * *

Я привык не делать ставки

и живу без сожаленья.

В общежитье "Менделавки"

приезжаю для общенья.

Для общенья с тем, кто,

кто мне мил и кто приятен.

Я хожу, как управдом,

по жильцам с мероприятьем.

Я не верю чудесам,

не ношу казенный китель.

И навряд ли кто-то сам

посетит мою обитель.

Дом от дум в тумане, как дым,

весь пропитан перегаром.

Ухожу я молодым,

возвращаюсь старым-старым.

И сидит на люстре горе,

горе бьет – хозяин пьет.

Знаю я, что пьющих море!

Пьющий, тот меня поймет.

Я привык не делать ставки

и живу без сожаленья.

В общежитье "Менделавки"

приезжаю для общенья.

декабрь 1979

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

Елене Л-ко

Каждый век, столетий сто,

всякому известно,

наступает рождество,

ночь любви и детства.

Для детей, смеясь, кружит

праздничная вьюга.

Санта-Клаус в дом спешит

к маленькому другу.

Но рождественская ночь

ночь двух юных судеб.

И ночи такой точь-в-точь

никогда не будет.

Улица белым бела

от лихой метели.

Святы пылкие тела

в елочной постели.

Хвоя трепетно дрожит,

девственностью вея.

Ночь блаженства ворожит

сказочная фея.

На столе хмельной зимы

догорают свечи,

выхватив из царства тьмы

головы и плечи.

Поцелуй, как-будто плот,

вниз плывет по телу,

девичью волнует плоть

робко и несмело.

Тихий голос. Слабый стон.

Плавное движенье...

Этой ночью – рождество,

Божие рожденье.

Чисто небо. В чистоте

белые ладони

осыпают снегом тех,

кто еще не дома.

Из небесных глаз текут

горькие слезинки,

превращаясь на лету

в сладкие снежинки.

В облаках из белых роз

херувимы пляшут.

Новорожденный Христос

им из люльки машет.

Ночь рождественская – сон

вышних наслаждений.

Тихий голос, Слабый стон.

Плавное движенье.

Крик смущенный, В тишине

звук, слегка невнятный.

Плач стыдливый, На окне

багровеют пятна.

Поцелуй, как-будто плот,

вверх плывет по телу,

женскую ласкает плоть

неумело смело.

На столе хмельной зимы

догорели свечи.

Потонули в царстве тьмы

головы и плечи.

Улица белым-бела

от лихой метели.

Спят застывшие тела

в елочной постели.

И рождественский покой

вряд ли кто разбудит.

И ночи точь-в-точь такой

никогда не будет.

15-17 января 1980

ПОЗДРАВЛЕНИЕ

Анне Т-ди

Во времена Наполеона

(величественней: Бонопарта)

еще не знали телефона

и, чтоб поздравить с Восьмым Марта,

Болконский, князь, в пыли и саже,

прям с поля боя был готов

бежать скорей к своей Наташе,

ей поднести букет цветов.

Но за отечество стоять

патриотично и гуманно,

хотя любимая желанна...

Увы, что стоило мечтать!

Да, были люди в веке прошлом!

Забыв о временном, о пошлом,

хранили свято честь мундира,

и шпаги блеск, и лоск картуза,

их часто посещала муза,

нередко им звучала лира.

Глуха к минувшему эпоха!

Что было, кануло, ушло.

Что встарь считалось хорошо,

теперь возможно счесть за плохо.

Перечитав слова с листа,

я был изрядно удивлен.

Цель моего письма проста:

поздравить Вас с прекрасным Днем!

За этот длинный фельетон

прошу я Вас великодушно

простить меня на этот раз.

Я в нерешенье, но во мне

есть что-то, что неравнодушно...

Не к Вам, К тому, что скрыто в Вас.

И в завершенье я рискну

открыть Вам истину одну

(прошу простить и в этот раз):

я счастлив тем, что знаю Вас.

8 марта 1980

МОНОЛОГ КРЕСТЬЯНИНА

Позвольте сообщить вам весть,

она волнует кровь.

Моя собака хочет есть,

ей мясо приготовь.

Моя кобыла ржет и ржет,

ей подавай овес.

А мой ишак который год

вкушает купорос.

Моя корова, свет кляня,

забыв про молоко,

сказала мне: "Не зли меня!"

Послала далеко.

Разволновался я до слез,

заплакал, зарыдал.

А после весь свой скот отвез

и государству сдал.

Теперь доволен я, друзья,

нет никакой возни.

Свободен я. Спокоен я.

Пусть думают они.

Вдобавок, если б предложить

сумел бы кто-то мне,

что пить, что есть, как дальше жить,

я б счастлив был вдвойне.

1980

Улица ГОРЬКОГО

На Тверской, как всегда, лихорадка,

в "Елисеевском" скопище толп,

в кафе "Лира" смертельная схватка,

и милиционер, точно столб.

А в отеле "Москва", да и в прочих,

гость столицы и чья-то там дочь

под покровами ночи порочной

тленность жизни потешить не прочь.

С Красной Площади черные "Волги"

вверх по Горького катят, а вниз

с "Белорусской", с вокзала, в путь долгий

люди молча идти собрались.

Что ж ты, улица, делаешь с теми,

кто не может иметь миллион...

Говорят, по Тверской в свое время

Пушкин делать любил моцион.

16 сентября 1980

МИР ОДНОЙ ЛЮБВИ

На кровати, на софе,

на диване, на тахте,

в полумраке, в полутьме,

в полуночной темноте

слышен шепот, слышен крик,

слышен плач, и слышен смех,

для ДВОИХ,

а не для всех,

не для фраз, не для проказ...

Для двоих. Для них. Для их

рук и губ. Сердец и глаз.

В знойном ворохе перин,

в буйном море простыней,

в мерном шорохе часов

на полу. Столе. Стене...

В цвете весен, лет и зим,

в свете красочных витрин,

в твердости в продаже вин,

в гордости немых картин,

и полотен, и холстов,

в тайном шелесте кустов,

в доме ветхом и пустом,

в строчках письменных листов,

в дыме сумрачных надежд,

в сонме пуговиц златых,

в груде тряпок и одежд,

в людях, в храмах, в мостовых,

в солнце, в туче за окном,

в сорной куче за углом,

и в терпимом, и в плохом,

в злой усмешке подлеца,

в смерти матери, отца,

во всевластии дворца...

И во всем, что бренно, тленно,

нет начала и конца.

И не вырваться из плена...

Двое, чистые сердца,

спят в покое и тепле.

Люди роются в золе.

Руки пачкают в крови.

Мир наш – мир одной любви!

30 октября 1980

ПРАЗДНИК НОВОГОДНИЙ

Праздник новогодний, а на даче

не зима, а лето у друзей.

Много женщин. Значит, быть удаче.

Но о даче. Дача как музей.

Мебель стиля Франции старинной,

на комоде – бронзовый Орфей,

на веранде – склад ликеро-винный,

сам хозяин – местный корифей.

Резво хрусталем играет люстра,

резво в полночь выпита "Шампань".

Захмелев от ощущенья бюста,

я прилег с тем бюстом на диван.

Моему последовав примеру,

пары разбрелись по углам.

Ну а те, кто выпили не в меру,

разлеглись попарно по коврам.

................................................

А к рассвету приумолкла дача,

комнаты заманчиво тихи.

А о том, что были и удачи,

вам расскажут новые стихи.

3 января 1981

СПУСТЯ ПОЛ-ГОДА

(быль-фантазия)

Получивши приглашенье

от знакомой в Элисту,

я, почти без промедленья,

к ней умчался в грозном "ТУ".

Была ясная погода,

была ясная луна.

Для чего, спустя полгода,

позвала меня она?

Может, ей так одиноко,

может, тяжкая судьба...

Тот же домик, те же окна,

те же крыша и труба.

"Здравствуй, гость, заезжий, редкий,

плотью женскою любим..."

Как-то сразу, без разведки,

мы вступили с ней в интим.

В теневых набросках чести

я узрел знакомый штрих:

и кровать на том же месте,

и перины те же – три.

Мы вино хлебнули залпом

и безлистую любовь

при 100-ваттном свете лампы

облекли мы в плоть и кровь.

Ветка – к ветке. Тело – к телу.

Слон залез в дремучий лес,

и в дупло вселился смело

хобот, словно плут и бес.

Шар бильярдный катит в угол,

на полу эксцесс сидит.

Моя нежная подруга

потеряла прежний вид.

Ночь расплющилась и сжалась,

в воздухе экстаз повис.

Плод запретный, мне казалось,

потерял свой вкус и скис...

Я умчался в путь обратный,

до свиданья, Элиста...

Да, опасно. Нет, приятно...

в жизни роль играть с листа.

Москва, Сокол. 13 февраля 1981

КАК ЭТО ТЯЖКО СОЗНАВАТЬ

Как это тяжко сознавать,

что в сорок скоро помирать,

что обнаружен в легких рак,

что шепчут за спиной: дурак.

Как это тяжко сознавать:

дочь по ночам идет гулять;

сын – алкоголик и бандит;

жена с другим мужчиной спит.

Как это тяжко сознавать,

что жена снова будет лгать,

придет домой где-то в полночь,

невнятно скажет: "Сверхуроч..."

Как это тяжко сознавать,

что, позвонив, дочь будет врать:

"Сломался начисто каблук,

так что останусь у подруг".

Как это тяжко сознавать,

что сын опять будет молчать,

молча придет, что-то возьмет,

в карман положит и уйдет.

Как это тяжко сознавать,

шеф скажет: "Нужно уступать

дорогу молодой волне".

И усмехнется в спину мне.

Как это тяжко сознавать,

что ничего не мог создать,

что зря года мои прошли,

что нету сил, и все болит.

Как это тяжко сознавать,

что в сорок скоро помирать,

что обнаружен в легких рак,

что жизнь заканчиваю так.

апрель 1981

Я ТАК УСТАЛ

Я так устал, я так устал, я так устал

любить, но без любви.

Я перестал, я перестал, я перестал

смотреть в глаза твои.

А где-то там, а где-то там, а где-то там,

во глубине души,

заложен храм, чудесный храм,

прекрасный храм,

но нам в нем не жить.

Потерян ключ, потерян ключ, потерян ключ,

закрыта кем-то дверь.

Печать-сургуч, печать-сургуч,

печать-сургуч,

цепь и замок поверх.

Стоит тот дом, постылый дом, ветшалый дом,

даже не дом, сарай.

Когда-то в нем, когда-то в нем, когда-то в нем

для нас был рай.

И каждый день, и каждый день,

и каждый день,

и каждый божий час,

и от снегов, и от врагов, и от дождей

хранил с тобой он нас.

Влезал в окно, влезал в окно, влезал в окно

нахальный солнца луч.

Забыто все, забито все, вокруг темно,

печать лишь да сургуч.

Вот так живу, вот так живу, вот так живу

уже который год.

Пью наяву, ведь наяву, ведь наяву

в любви мне не везет.

Но если мне, но если мне, но если мне

удастся полюбить,

я перестану искать истину в вине,

я перестану пить.

Ну а пока, ну а пока, ну а пока

смотрю не в те глаза.

И в облаках, и в облаках, и в облаках

не солнце, а гроза.

апрель 1981

ПЕСНЯ ГАНГСТЕРА ДЖОНА ИЛИ ПО ТУ СТОРОНУ МИРА ИЛИ ТАМ, ГДЕ ПРАВИТ КАПИТАЛ

Я – автогонщик, самый высший класс,

я – автоасс, гоняю взад, вперед.

От шефа получивши раз приказ,

поехал на заказ в город Ньюпорт.

Шутить с огнем, пить за рулем, я – пасс,

но вы скажите, кто сейчас не пьет.

Ведь я недаром водочки припас,

хлебнул, и не вписался в поворот.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.

Рубцы и раны залечу, вновь получу

права и прокачу. Дорогу лихачу!

По стрит канает клевая мадам,

я подъезжаю, говорю: "Садись!"

Мне говорит мадам: "Ты, парень, хам!

Исчезни, падло, быдло, отвяжись!"

От злости жму ногой на полный газ,

и мчусь, как-будто в небе самолет.

Но увидав вновь пару бабьих глаз,

зевнул, и не вписался в поворот.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я хохочу в глаза врачу, я так хочу.

Рубцы и раны залечу, вновь получу

права и прокачу. Дорогу лихачу!

Вот по Бродвею чешет эскимос.

Я не расист, но все ж не по себе.

Куда ты, падаль, прешь, дворовый пес?!

Нет, чтоб сидеть в своей трущобе.

Мне наплевать на ваш дорожный знак,

я повернул свой "кар" на тротуар,

и засадил нигеру "каром" так,

что не избегнуть мне всех божьих кар.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я за машиной труп нигера волочу.

Сдам полисмену, и в награду получу

что захочу, и потому я хохочу.

Мой шеф замешан в мафии, а я,

я – пешка в мире денег и интриг,

и, видно, спета песенка моя,

мне шеф сказал: "Выходишь из игры".

Рефрижератор спереди меня,

еще рефрижератор позади.

Нажал на тормоз, кто был спереди меня,

нажал на скорость, кто был позади.

Нога к ноге, рука к руке, плечо к плечу.

Я не хочу, я не хочу, я не кричу.

Не хохочу, молчу, лечу я в мир иной,

и слышу, как вампир хохочет надо мной.

май 1981

МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

(монолог историка без степени)

Вите Соколову

Вы мне не поверите, но в бочке Диогена

с женщиной продажной общался Диоген.

Он в экстазе бешеном сосал ее колено,

а она водила языком по его ноге.

И вы навряд ли знаете, что не напрасно

камень

на гору тащил Сизиф, он не был дураком.

Камень – повод, а причиной

сексуальный пламень

к женщине, на той горе стоявшей нагишом.

И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,

и как бы не хотели вы найти себе жену,

все в России женщины выходят на панели,

и тоску в постели глушат, как в морях треску.

Это не известно вам, но я-то знаю точно,

что всесильный римлян царь

Кай Юлий Цезарь

утром пил, сношался днем и извращался

ночью...

Но не думайте, что так бывало только встарь.

И вы, возможно, слышали, как жил

Распутин Гришка,

и вы, возможно, видели "Осень",

русский фильм.

Но, как жил австриец Фрейд, вы не прочтете

в книжках,

и вам не покажут фильм швейцарский

"Селяви".

И как бы вы не плакали, и как бы не ревели,

и как бы не хотели вы кого-то взять в мужья,

все мужчины на Руси кобели с колыбели,

и приятным исключеньем не являюсь я.

На кровати после нас, как на поле боя,

чем же отличаемся мы от татар-монгол?

Слепо следуем во всем "комиксам",

"плейбоям",

и кощунственно плюем на святых богов.

Вот если вы отыщете мне чистую невинность,

за которой в дым, в огонь, хоть в веревку

лезть,

я в себе доистреблю банальную зверинность,

и отдам той девушке все, что только есть.

А пока известно всем, в Москве, да где,

неважно:

в Нальчике, Алма-Ате, Могилеве и Баку...

Все мужчины – подлецы, а женщины

продажны!

Все они – животные с хвостами на боку!

май 1981

ОНА УШЛА

Мне вспоминать про это скверно,

но время скверность изжило.

Она была мне биксой верной,

и без нее мне тяжело.

Ее любил я, как мадонну,

как Мону Лизу. Видит Бог,

любовь хранил я, как икону.

Хранил, и все ж не уберег.

Она была, как первоклассник,

во всем послушная всегда.

Я ей про жизнь свою плел басни,

она ж не лгала никогда.

Она ко мне в постели жалась,

что было сил, что было сил.

И в магазин сама бежала

за водкой, хоть я не просил.

Она была нескладной вроде,

но как княжна, была нежна.

И в обществе, и при народе

она была мне, как жена.

Ее носил я на ладонях,

не клял за прошлое, не бил.

Но вот, однажды, я не понял,

не разобрал и оскорбил.

И на душе моей противно,

и гнусно так, жизнь не мила.

Она ушла. Как примитивно

звучат слова: она ушла.

Мне вспоминать про это больно,

и время боль не изжило.

Она вновь стала биксой вольной,

но без нее мне тяжело.

июнь 1981

МИМЫ

Мы – мимы!

Живем по канонам пантомимы!

И наши законы непоколебимы,

и наши обязанности ощутимы,

но наши права едва уловимы,

и наши дороги непроходимы,

и красноречивые жесты бьют мимо,

и слово толковое необходимо!

Мы – мимы!

Горланим У Р А,

хоть в кармане дыра,

со светом смешав темноту.

Мы бьем комара

острием топора

и молотом бьем в пустоту!

Мы – мимы!

По миру шагаем, как пилигримы!

И лица под толстыми слоями грима,

нам трудно дышать, здесь безжалостный

климат,

но знаем, пока есть средь нас подхалимы,

мы, как налимы, и немы, и мнимы,

гнем спины, и вольности недопустимы,

но верим мы, наши мечты исполнимы!

Мы знаем, пора

убить комара

и светом залить темноту!

Но мы, как вчера

горланим У Р А

и молотом бьем в пустоту!

Мы – мимы...

Краснодарский край, ст. Приазовская. 17 июля 1981

ТЮРЕМНАЯ

Холода, метели завывают,

и на нарах невозможно спать.

"Мусора" в мороз нас выгонят,

твари,

на карьерах уголь добывать.

Без отца жизнь жил я с малолетства,

не курил, не пил, не воровал.

Но сказал брат: "Выходи из детства,

парень!"

И меня с собой на дело взял.

Много в жизни я видал плохого,

богачей, рвачей терпеть не мог.

Шишкаря бомбили областного

значенья,

но меня поймали, дали срок.

Старший брат бежал, но мы-то знали,

что "менты" не дремлют на посту.

На четвертый день нашли, связали

брата,

и товарным сразу в Воркуту.

Третий год я уголь добываю,

третий год грызу зубами пласт.

По ночам свободу вспоминаю,

маму,

слезы так и падают из глаз.

Мама, мать, несчастная, скончалась.

Двое сыновей, и те – в тюрьме.

А невеста, дрянь, с другим связалась,

сука!

Выйду, она вспомнит обо мне.

Холода, метели завывают,

и на нарах невозможно спать.

Целый день мы уголь добываем,

молча,

чтоб свободу ночью вспоминать.

г. Шахты, июль 1981

РОДАКОВО

(монолог рецидивиста)

Здесь коптят житенку одинаково,

с красноротым каши не сварить.

С теми, кто не слышал про Родаково,

не о чем мне даже говорить.

Доверять привык я по натуре,

всех желающих на дело брал.

Но, однажды, раз меня надули,

и впервые я в тюрьму попал.

Нет, не только дачами, природой

славятся владенья под Москвой.

Есть места, не пахнет там свободой,

за колючей проволокой – конвой.

Химия – эт-дело не простое,

я пять лет здоровье отравлял.

Били сапогами за простои,

и не брали даже в слесаря.

Понял я, что мне одна дорога,

на законы стало наплевать.

Но клянусь, как на духу, ей-богу,

не хотел его я убивать.

Я вначале был вполне спокоен,

хоть меня он, гнида, обозвал.

А потом он мне сказал такое,

если бы знали вы, что он сказал.

Да, я срок тянул и пайку хабал,

но и в зоне даже ни один

мне в глаза такого не сказал бы,

что сказал мне этот гражданин.

Но могло все выйти похужее,

дали б вышку, я б сейчас не жил.

Но пятнадцать дали, и уже я

здесь в Родаково, как старожил.

Пусть коптят здесь жизнь все

одинаково,

с красноротым каши не сварить.

С теми, кто не слышал про Родаково,

не о чем мне даже говорить.

г. Шахты, июль 1981

МОЙ ДРУГ

Никите Стрельцову

Мой друг заброшен в Подмосковье,

да не нуждой, судьбой продажной.

Он пьет там воду вместо кофе,

и вместо плова ест там кашу.

Мой друг любил пожить красиво,

и был не прочь в делах забавных

сорвать себе куш с кружку пива,

и был охоч до женщин славных.

Китайской кухни был любитель,

едал трепанг с суан-х$FТрепанг с суан-х – дели китайс кухни.

любил чего покрепче выпить,

и, говорят, был планоманом.

Любил в футбол играть до боли,

до помутнения сознанья.

Мы вместе с ним учились в школе,

и так нелепо расставанье.

Был мир его – большая пропасть,

он в этом мире раз напился

и совершил большую глупость,

от водки разум притупился.

И, обмарав ладони мразью,

попался он в клещи закона.

И там его смешали с грязью,

товарным повезли вагоном.

Быть может, он жалеет, пав ниц,

что зря с работою не ладил,

что зря в кабак водил лимитчиц

и не на то все деньги тратил.

Мой друг уехал в Подмосковье,

оставив мне свинцовый череп...

Я ем плов и пью черный кофе,

и жду, когда придет мой черед.

июнь-август 1981

В ГОСТИНИЦЕ

В гостинице, в гостинице, в гостинице одной

эту девушку встретил я случайно.

Был теплый день, был теплый день, был

выходной.

Тепло, как видно, девушка эта излучала.

Я к ней подсел, я к ней подсел, я к ней

подсел в фойе.

Она мне улыбнулась так печально.

И понял я, и понял я, я понял, что у ней,

грустная у девушки есть тайна.

И я спросил, ее спросил, спросил я невзначай:

"Я вам помочь могу, могу, быть может?

Откройтесь мне, скажите мне, какая

такая печаль

вас мучает, вас гложет и тревожит?"

Я пригласил, я пригласил, я пригласил ее,

пройти, пожалуйста, в мой номер.

И девушка на приглашенье откликнулась

мое,

и улыбнулась мне улыбкой новой.

А в номере, а в номере, а в номере коньяк,

достал я два бокала и колбаски.

И девушка, та девушка сказала мне: "Чудак!

Ты видно, никогда не ведал ласки.

Конечно, я, конечно, я устала от всего,

устала я от мрази и от грязи.

Но ты, я вижу, парень, парень ничего.

Не откажу (за так) в интимной связи".

..............................................................

На утро я, проснулся я, нет девушки моей.

И голова болела непрестанно.

И понял я, и понял я, я понял, какая у ней,

у девушки была какая тайна.

В гостинице, в гостинице, в гостинице в фойе

ее я увидал издалека.

Она улыбалась мужчине, что сидел с ней

и звал ее на рюмку коньяка.

Ростов-Москва. 8 августа 1981

ДОРОЖНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Еду, еду поездом, а напротив – девочка,

маленькая девочка, лет пяти-шести.

То ли от безделия, то ль от делать нечего,

разговор решил с ней завести:

"Маленькая девочка, девочка, девочка,

маленькая девочка, у-тю-тю-тю-тю.

Ты смеешься, деточка, радуешься, деточка,

а позволь тебя спросить, чему?

Я – поэт, я – взрослый. Мне

невеста – лира!

Ты же взрослой станешь через десять лет.

Еще одной б... явишься ты миру,

хоть сейчас и так забит ими белый свет!

Ну а, может, будешь редким исключеньем,

может, будешь верной ты, как лира мне.

Несмотря на трудности и на все мученья,

может быть, ты будешь не как все..."

А в ответ мне девочка, маленькая девочка,

ухмыляясь, девочка отвечает так:

"Ох, достал ты, дядечка, заколебал

ты, дядечка.

Лучше помолчи, заткнись, дурак!

У меня есть мамочка, мамочка, мамочка,

она сейчас с дядечкой в соседнем спит купе.

А дядечка тот – не папочка, не папочка,

не папочка,

так чего ж ты мне поешь про верность и т.п.?

Я хочу, как мамочка, мамочка, мамочка,

вырасту и буду, буду как она.

Буду спать я с дядечками, с дядечками,

с дядечками,

гулять буду с ними допоздна..."

Еду, еду поездом, поездом, поездом,

а напротив – девочка лет пяти-шести.

Видно, от бессилия я воскликнул: "Господи!

Господи! Грешных – прости!"

Будем симпатичными, алчными, зычными,

будем справедливыми, лживыми мы...

Поезд с опозданием мчит, по-обычному,

и никак не выедет из тьмы.

ноябрь 1981

СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПОСЛАНЬЕ– СЕНТИМЕНТАЛЬНОМУ СОЗДАНЬЮ

Простите, мисс. Поймите, мисс.

Увы, не нам, не нам, не нам...

Вошедши бурно в Вашу жизнь,

я из нее ушел, как Хам.

Не хам, а Хам. И корень зла

не в букве, а в гармонии.

Когда горячие тела

делами заполонили.

Когда желание извне

за чувство приняли. И что ж?

Вновь быть вдвоем? Смешно вдвойне.

А ложь как нож. Цена ей – грош.

Когда забыв на миг про то,

про что на жизнь забыть нельзя,

в безвыигрышное лото

играли, душами скользя.

Когда запас души иссяк,

а плоть еще светила нам,

ушел я, ничего не взяв,

все (без себя) оставив Вам.

Любовь – не снег, не дождь. На всех

ее не хватит. А успех

пришел, прошел... После утех

осталась боль... И смех, и грех.

Когда застал, настиг предел,

застиг на миг, настал на жизнь,

соединением двух тел

сердца их не соединишь.

Когда не выплачен аванс,

к чему идти на компромисс?

Увы, не нам и не для нас...

Поймите, мисс. Простите, мисс.

Москва, Ленинский проспект, 13 ноября 1981

МОЛЕБЕН

Час за часом,

день за днем,

год от году

раз за разом

молча пьем

ржавую воду.

Как не глупо,

ясно всем,

как не странно,

люд наш тупо,

глух и нем,

ходит пьяный.

Чувство страха

потеряв

на мгновенье

он к аллаху

все послав,

пьет портвейны.

И холопом

по утрам

в каплях пота

он галопом,

как тарпан,

на работу.

Сивый мерин

песнь поет

о декрете.

Кто не верит,

водку пьет

в культпросвете.

Тихий завтрак

и обед,

скромный ужин.

Может, завтра

будет свет,

тот, что нужен.

Только вера,

только Бог,

только святость

дарят в меру,

кто что смог,

дарят радость...

Дарят в меру,

кто что смог,

дарят радость

только вера,

только Бог,

только святость.

декабрь 1981

ПОСЛЕДНЕЕ

Елене С.

Кучка разных людей,

самых близких, родных и знакомых,

и детей, и б...

вниз бросают землистые комы.

Поскорбят... Наскребут...

И уйдут. И сметут атрибуты...

И всплакнут. И глотнут.

И ввернут: "Он издох от скорбута".

Будут женщины там,

не одна, и не две, и не десять:

"Он был вовсе не хам,

он был просто беспечен и весел".

Будут там и друзья,

и, возможно, враги тоже будут:

"Он любил донельзя

набивать алкоголем желудок".

И родные мои...

Вот беда, вот действительно страшно!

Вот беда! Вот пойми!

А я сыном был очень неважным...

Врач, известный вполне

(у него личный домик есть в Гаграх),

рот всполощет в вине:

"Не подагра. Скорее – пеллагра".

И случайный мужик

с провалившимся начисто носом

усмехнется и вмиг

оглядит молодых женщин косо.

А один промолчит,

ему сущность ясна человека.

Он себя излечил

от болезни невнятного века.

Не оставлю следа...

Кто покажет, расскажет об этом?

Может, вскрытие (да...)

установит: он умер поэтом!

Пусть другая простит,

что не ей этот стих посвящаю.

Пусть никто не грустит.

Всем идти и итти завещаю...

Вот и все! Все... Все – тлен!..

Этот стих, как гранитную груду,

посвящаю Элен.

Той последней, с которой не буду.

Москва, м. "Молодежная" 20 января 1982

Я НИКОГДА НЕ ЖЕНЮСЬ...

(монолог любителя острых ощущений)

Я никогда не женюсь... на официантке.

Пусть за день крупный куш,

что ни клиент, то муж,

что ни клиент, то пьянки.

Я никогда не женюсь... на продавщице.

Пускай товар – навар,

зато ведь грузчик – тварь,

тут очень трудно положиться.

Я никогда не женюсь... на горничной.

Когда дежурит в ночь,

готова всем помочь,

в отеле гости энергичны.

Я никогда не женюсь... на проводнице.

Что ни купе – грузин,

грузин всегда один,

ему всегда не спится.

Я никогда не женюсь... на стюардессе.

Один партнер – борт.инж.,

второй партнер – Париж,

а третий всем известен.

Я никогда не женюсь... на музыкантше.

Средь них полно пройдох,

я буду нотой "до"

в системе черных клавиш.

Я никогда не женюсь... на поэтессе.

Ей не хватает тем,

она идет за тем,

и композитор хочет... песен.

Я никогда не женюсь... на актрисе.

Любая роль – эксцесс,

любой герой – процесс,

все это я видел в "телевизер".

Я никогда не женюсь... на контролере.

По службе ведь она

за мной следить должна,

все двери будут на запоре.

А у меня:

"маяк" на Курском с проводницей,

затем в ГУМе с продавщицей,

затем в Быково к стюардессе,

затем в Кусково к поэтессе,

в зал Чайковского к пианистке,

в театр Маяковского к артистке,

забежать в "Узбекистан",

ведь по четным Нинка там,

да в отеле ЦДТ

Зинку встретить и т.д.

Я никогда не женюсь...

3 февраля 1982

ПИСЬМО В ЛИПЕЦК

Забыв о тайном соучастье,

я в письмах свято лгу о счастье.

Обман – прекрасное лекарство,

бесценнейший медикамент.

Любовь, на деле же коварство,

ложится строчками в конверт.

Забыв о мрачных переменах,

я в письмах свято лгу о генах.

Ткань разрушая нервной клетки

своей, Вам не разрушу ткань.

Пусть письма редки – фразы метки,

но в самом деле все – обман?

Забыв о прошлом увлеченье,

я в жизни придаю значенье

невидимой общенья нити,

порыву, празднику страстей.

И оставляю право выйти

из игр, без ведома властей.

Забыв о благородной грязи,

я говорю о розе в вазе,

которая давно разбита,

но розе той, видать, с руки

хрустальной вазе (не забыта)

не дать распасться на куски.

Забыв о благородной цели,

лежу до полудня в постели.

Конец мышиного хвоста

мне чудится в дощатой щели.

Разгадка виденья проста:

конец хвоста – обрубок цели.

Забыв все взлеты и паденья,

я помню чудное мгновенье.

17 февраля 1982

ЗАТОВАРЕННАЯ БОЧКОТАРА

Василию Аксенову

Третий десяток – скорбут и пеллагра,

третий десяток – больной и усталый.

Вся наша жизнь – поиски жанра,

прав был Василий Палыч.

Правда, в физическом плане неплохо,

главный мой орган – не орган, а столб.

В том-то и хохма. Такая эпоха

круглые сутки "НОН-СТОП".

Выйдя на свет из начального пункта,

плачу во сне, а плачу наяву.

Включаю все лампы, Свети, катапульта!

Любовь к электричеству!

Мы с Вами коллеги, со звездным билетом

по блату уеду в конечный наш пункт

на старой телеге. Латы на леты

сменив, я уеду и вырвусь из пут.

Третий десяток. Баб – пять десятков.

Порукой пороки. Такая морока.

Покорно по кругу вкусные взятки:

апельсины из Марокко.

Мы, предвкушая скорую встречу,

голь нашу скрыв и Вашу скрыв боль,

слышим и дышим российскою речью.

Дышим метро. Слышим: метрополь.

3 марта 1982

ШАГ НАЗАД

Старыми, как песня, голосами,

воет радиола: "Ай-лазат"

То ли "Самоцветы", то ли "Пламя"...

Встреча с Вами – это шаг назад.

Я Вас пригласил на чашку пива.

Согласилась, выпила, легла,

и серъезна в меру, и красива,

но... смогла.

Пресными, как девы день, словами,

вымостил поэт свой постулат

про страну с полями и лесами...

Встреча с Вами – это шаг назад.

Вы ко мне пришли просто по делу,

а по телу молния прошла.

Вроде не хотела и не смела,

но... смогла.

С нервными от транспорта глазами

я сошел на станции "Детсад".

А в детсаде Вы хозяйкой сами...

Встреча с Вами – это шаг назад.

В выходной детишкам сад не светит,

"Марочное" на краю стола.

Разве не кощунство: там, где дети;

но... смогла.

Дерзкими, как связь с урлой, речами,

кто-то бросил вызов небесам.

Небо напоило нас слезами...

Встреча с Вами – это шаг назад.

Я Вас угощал в купе вагона

поезда "Москва-Махачкала".

Стук колес устало-монотонный,

но... смогла.

С пышными, как батьковы, усами,

кот залез в соседний палисад.

В палисаде – кошечка с котами...

Встреча с Вами – это шаг назад.

Я залез с друзьями к Вам в общагу,

в ванную троих нас завела.

От напряга мы назад ни шагу,

но... смогла.

С мутными, как шлюхи взгляд, мечтами,

я ищу обратный адресат.

А пока, но только между нами,

встреча с Вами – это шаг назад.

Я Устал искать, бродить ночами,

я себя уже не берегу.

Я опять не с тою, между нами,

но... смогу.

Я все перепутал на распутье.

Мой кумир, Распутин, был таков.

Все распутно, и я стал распутен,

назад сделав несколько шагов.

Я шагаю в гору шагом мерным.

Над обрывом. Солнце – мне в глаза...

Что мне стоит сделать шаг неверный,

шаг ... назад.

23-25 марта 1982

КОНАКОВО

Собирались поздно,

добирались долго.

Вот какие сосны,

вот какая Волга!

Здравствуй, Конаково!

Здравствуй, Солнце мая!

У меня сякого

девочка такая!

Водочки порядком,

чтоб залить желудок.

На двоих палатка.

Времени пять суток.

Ловят рыбу парни,

девушки готовят.

Ночью дух угарней,

кто-то сквернословит.

И пускай мешают

нам, шутя, ребята.

Мы любовь решаем

под аккорды мата.

На палатке сверху

со всего размаху

кто-то скок для смеху...

Чуть не сдох со страху.

Это уже слишком,

ну а ты довольна.

В тряпочном домишке

нам с тобой привольно.

Вечно рай не длится,

рюкзаки уложим.

И в Москве-столице

мы любовь продолжим.

Захмелев от клева

сосны обнимаем.

Знаешь, Конаково,

жди опять нас в мае.

Собирались поздно,

убирались долго.

До свиданья, сосны!

До свиданья, Волга!

Конаково, 4 мая 1982

ПЕСНЯ ГЕРОЯ ИЗ ШКОЛЬНОЙ ТЕТРАДКИ

Жил я на последней странице тетради,

на ней играли дети скуки ради,

в морской бой, в морской бой играли они.

Были на последней странице

крестики-нолики,

в крестики-нолики играли школьники,

так проводили они свои школьные дни.

Но кончена школа, спереди пропасть,

такая напасть,

теперь мне в тетрадке так легко пропасть,

исчезнуть в ней, исчезнуть в ней, исчезнуть

насовсем.

Хозяин тетради уже поступил в институт,

тетрадку со мной на костре мальчишки жгут,

и весело, весело, весело, весело всем.

С последней страницы тетради по физике

на землю я спустился по листику,

по клеточкам, по крестикам, по ноликам

пошел.

Я думал, люди не нули, нет на земле креста,

и клеток нет, выходит – есть, но нет на ней

Христа,

и все на ней, на ней нехорошо.

Люди бегут, машины летят, сейчас задавят.

Я сам виноват, я спускаться на землю

не вправе,

герою из тетрадки нет места на ней.

Рожденный на бумаге на земле жить

не может,

меня раздавили в пыли придорожной.

Но школьник другой рисует меня на стене...

май 1982

ЗАСТОЙНАЯ

Я напьюсь на буйной пьянке

на родимой на Таганке

у друзей да у подруг

под веселый песен звук.

У московского у франта

за душою нет ни франка,

но в душе его большой

вы найдете грусть и боль.

К черту шмотки, выпьем водки,

выпьем водки, дни коротки.

Но еще короче ночь!

Ты со мною спать не прочь?

Лунной ночью, лунной ночью

с ученицею порочной

у друзей да на виду

заглушу свою беду.

Был, не правда ль, чудный вечер?

Обними меня покрепче.

Ты меня ласкай, ласкай.

Исчезай тоска, тоска.

А наутро тих будто.

Что так муторно и мутно?

Ухожу я от друзей

к жизни будничной своей.

Ждут меня дела, заботы,

сослуживцы по работе,

ждут бумаги, ждут счета,

лишь не ждут мои лета...

Я напьюсь на буйной пьянке

на родимой на Таганке

у друзей да у подруг