Текст книги "Одни сутки войны (сборник)"

Автор книги: Виталий Мелентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4

Автомобильные фары погасли. Слышались сдержанный говор солдат, негромкие команды, грохот сапог о борта машин, звон оружия. Потом вспыхнули тусклые подфарники, и почти сразу заскрежетали стартеры и фыркнули моторы. Машины медленно выстраивались в колонну. Вскоре они двинулись через непаханное поле.

После того как шум колонны утих, слух обострился, и Матюхин услышал неизбежные в каждом лесу шорохи: может быть, прополз уж или проковылял ежик, может, землеройка вынырнула на поверхность. Но посторонних, человеческих звуков в дубраве уже не было. Матюхин сказал:

– Пронесло.

Сутоцкий промолчал. Он все еще стоял на ветвях дуба, прижавшись большим, плотным телом к стволу. Матюхин не то предложил, не то приказал:

– Будем спускаться, – и, спрыгнув на землю, залег, огляделся.

Сутоцкий прилег рядом, внятно произнес:

– А все-таки ты – сволочь.

Матюхин вздрогнул, быстро взглянул на товарища:

– Выясним позже. Сейчас будем выполнять задачу. – Он помолчал и стал шепотом раздумывать вслух: – Мне не верится, что они не оставили засаду… Раз они встречали нас так торжественно и если они, забрав трупы, сразу уехали, даже не прочесав второй раз лес и округу, значит, они приблизительно знали, сколько нас. Видимо, нас где-то пересчитали. Правда, на двух можно ошибиться – все-таки сумерки… А вдруг кто-то из наших не убит, а только ранен? Тогда он может сказать, сколько нас было на самом деле.

– Что ж они такие сволочи, как ты?..

– Лейтенант приказал в бой не вступать…

– Смотря в какой…

– Сказал, выясним позже. Я, к твоему сведению, по опыту знаю, что раненным, да еще у немцев, да еще первый раз… можешь и заговорить. Не хочешь, а заговоришь. Особенно в отчаянии. Ведь каждый сейчас уверен, что погибли все. В этом они убедят. Покажут трупы и убедят. Затем, наверное, и брали трупы. Вот и скажешь, чтобы освободиться от пыток и приблизиться к смерти. Там, дорогой, смерть не несчастье, а избавление!.. Значит, не сейчас, так позже нас начнут искать. Да и народ они аккуратный – засаду наверняка оставили. Потому считаю: нам нужно двигаться влево, вдоль передовой, а уж потом, километров через пять, сворачивать на маршрут. Свернем, а там поглядим. Согласен?

– Пошли…

– Поначалу не пошли, а поползли.

И они поползли от дуба к дубу, от куста к кусту. Уже занялась заря, запели птицы, а они все ползли и ползли. Горели колени, ладони, очень болела шея. Как ее ни поворачивай, а она все время в напряжении.

Дубрава постепенно перешла в разнолесок. Все чаще стали попадаться заросли жимолости, орешника, волчьей ягоды и папоротника. Матюхин привстал, огляделся. Было уже совсем светло, лес тихонько пошумливал. Ветер доносил болотную прель.

– Двинули.

Теперь они свернули прямо на запад, в тыл врага. Пройдя метров триста, оба вздрогнули: неподалеку хрустко выстрелила ветка и забились сильные птичьи крылья.

– Черт! Тетерку, видимо, вспугнули. Это хорошо, – проворчал Матюхин. Подумал и предложил: – Но двигаться давай все-таки перекатами. Обоим гибнуть не с руки.

Он быстро пошел вперед, петляя между стволами, и встал за первой сосной, встреченной в лесу. Теперь двинулся Сутоцкий. Он минул Матюхина и тоже затаился за деревом.

Так они и шли перекатами, прислушиваясь, принюхиваясь и приглядываясь. Лес был тревожно затаен: тянул ровный ветер, с деревьев падали посорки, иногда вспархивали птицы. Странно, но они не слышали птичьего пения. Его как бы не существовало, хотя лес звенел птичьими голосами. Когда неподалеку от просеки внезапно раздался противный крик сороки, Матюхин сразу присел. Проклятая птица предупреждала лес, что в него вошли посторонние.

Разведчики притаились, прислушались, потом осторожно двинулись через просеку с телефонной линией: бурые, кое-где накренившиеся столбы, два тонких, жалобно позванивающих провода.

Матюхин посмотрел на просеку, прикинул, что старая линия идет к заболоченной пойме, а другим концом, видимо, к ближнему, занятому противником районному центру Радово, и понял: километра через два должна быть дорога. Поэтому он сказал:

– Айда к дороге.

Сутоцкий молча шел следом. Минут через двадцать вдалеке послышался шум автомобильного мотора, и они, переглянувшись, опять двинулись перекатами. Впереди за поредевшими стволами блеснула гравийная дорога. Солнце только что встало, и невидимые осколки стекла на шоссе вспыхивали ослепительно и весело.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Матюхин, – вышли. Теперь нужно брать «языка».

Сутоцкий молча кивнул и посмотрел на напарника уже не так ненавидяще, как раньше. Матюхин грустно усмехнулся:

– Остыл? Теперь давай выясним, почему я сволочь.

– Потому, что не разрешил стрелять…

– А что бы это дало?

– Что бы ни дало, а… свои гибли.

– Верно. Гибли. Но ты, что думаешь, такой командир, как Зюзин, случайно приказал нам отделиться? Он ждал засады. И страховался нами.

– Понятно… И все-таки… Что-то тут есть… такое…

– Есть. Нарушение правила: сам погибай, а товарища выручай.

– Вот!

– Ну а если нам повезет и мы хоть что-нибудь узнаем? Тогда как?

– Что мы должны узнать?

– Ты примерно знаешь: проверить наличие новых частей.

– Больше ничего?

– Большего я не знаю. Может, и было, да лейтенант не сказал.

– Как проверить? Бродить и искать?

– Много не набродишь. Будем брать «языка».

– А как потащишь через линию фронта?

– Тащить не придется. Потащим сведения.

Сутоцкий поморщился:

– Не люблю мокрых дел.

– Я тоже, но придется. – Матюхин помолчал. Лицо у него сделалось жестким: глаза сузились, губы поджались. Резче выпятились скулы. – Думаю, сделаем так: я буду выходить на дорогу, останавливать и беседовать. Если подходящий – дам знак, подойдешь ты и вместе прикончим.

– Общий разговор!

– Принцип действия. В каждом отдельном случае будем вырабатывать свой план.

Они приблизились к дороге и спрятались в кустарнике. Мимо промчалась легковая машина, потом, выбрасывая черные клубы дыма, прогудел дизель.

– Старый мотор, не из пополнения, – пробормотал Матюхин.

И тут его подтолкнул Сутоцкий. Матюхин понял его сразу. На другой стороне гравийки шла шестовая линия связи. Они перебежали шоссе и выбрали место, где линия несколько провисала над заброшенной лесной дорогой. Они надрезали, а потом разорвали кабель, отошли и замаскировались в подлеске.

По дороге прошел неторопливый обоз, проезжали мотоциклы и машины, лязгая гусеницами, проследовал бронетранспортер. Матюхин отметил:

– Этот новенький. Или мотор новый.

Прошло не менее часа, прежде чем появился связист. Он быстро нашел обрыв, но стал так, что нападать на него было неудобно, и, как назло, по дороге неторопливо трусили две пустые немецкие колымаги, запряженные огромными мохноногими тяжеловозами. Кони были сытые, лоснились и изредка пофыркивали, словно рвались перейти на рысь.

Связист прозвонил линию, получил ответ от обоих конечных абонентов и пошел, но не назад, а вперед, к той просеке, по которой тянулась старая линия. Он осмотрел ее в обе стороны и повернулся, чтобы идти в часть. И тут на него молча вышел Сутоцкий. Связист побледнел, сделал было шаг назад, потом потянулся за винтовкой, но не успел ее снять: Сутоцкий спокойно, размеренно шагнул и молча ударил его под вздох. Связист охнул и перегнулся в поясе.

Сутоцкий все так же спокойно подхватил его за шиворот, оттащил в кусты, забил в рот кляп и перекинул через плечо. Андрей Матюхин заботливо подобрал немецкую пилотку, новенький телефонный аппарат, винтовку и пошел следом.

Метрах в ста от дороги Сутоцкий положил связиста на землю. Матюхин обыскал его. Солдатская книжка не обрадовала: связист был из старой, хорошо знакомой дивизии, которая уже несколько месяцев стояла в этих местах. Потом Андрей внимательно прочел письма, рассмотрел фотографии. И книжку и письма он вложил в карманы связиста, а сигареты и зажигалку взял себе. Потом крепко потер связисту уши и подул на него – солдат очнулся.

– Курить будешь? – мягко спросил Матюхин.

Связист открыл глаза и долго смотрел на разведчиков. Сутоцкий нахмурился. Немецкий солдат казался жалким – худощавый, с провалившимися щеками и жилистой, кадыкастой шеей. Из уголков маленьких светлых глаз медленно скатились мутные слезинки, должно быть от боли. На его потрепанном мундире были знаки за ранение и за участие в зимней кампании сорок первого года. Старый солдат, он знал, что его ждет, и Сутоцкий понял его.

В бою он, не задумываясь, убил бы любого такого, как этот немец, а вот здесь, в летнем, еще входящем в силу лесу, пахучем и теплом, сделать это трудно…

Матюхин вынул кляп и протянул немцу его пилотку. Тот машинально надел ее, проверил, правильно ли она сидит.

– Вот какое дело получилось, Курт Штильмайер, – сочувственно произнес Матюхин и вынул сигареты. – Ни тебе, ни нам такие встречи, конечно, ни к чему, но что поделаешь. – Связист оторопело посмотрел на Андрея, а тот добавил: – Мы тебя понимаем – жена, трое детей… Да хоть бы немец, а то австриец, и не известно, за что пропадать… Карла давно убили?

– М-м… В апреле…

– Жаль… Он был хорошим мастером. Мальчишка его мастерскую не поднимет. И если так пойдут дела, то, пожалуй, его заберут в армию.

Штильмайер как будто и приходил в себя и в то же время обалдевал все сильнее. Он не мог понять, откуда этот парень, в непонятной форме, говорящий по-немецки с легким силезским или еще каким-то северным акцентом, знает о нем такие подробности. Матюхин, казалось, не замечал его растерянности.

– Не знаю, как вы решили с Мартой, но я бы на твоем месте забрал его семью к себе: в деревне легче прокормиться. Да и девчонки помогут Марте. Поросята требуют ухода.

– Марта не любит Ани…

– Она ее не любила раньше – городская. Сейчас сравняются. У женщин слабые сердца, а горе общее.

Штильмайер кивнул и потупился. Должно быть, его по привычке охватили домашние заботы. Андрей протянул ему сигарету, чиркнул зажигалкой, дал закурить, потом закурил сам и с удовольствием затянулся – давно не курил.

– Знаешь, Курт, давай напрямую. Что нам, что тебе умирать желания нет. Ты не дурак, понимаешь, что ты не шваб и от этой войны, даже если фюреру кое-что и удастся, лично ты ничего не выгадаешь. Разве что сможешь опять покупать удобрения, которые вам сейчас не дают, да, может быть, снизят налоги. Так я говорю?

– Та-ак, – протянул связист.

– Ты не удивляйся, откуда я все знаю. Год болтался в ваших местах. Даже твой Мариендорф знаю. И Гюнтера знаю. И то, что сына он все-таки пристроил в «Адлерверке». Значит, на фронт он не попадет. И то, что…

– Это еще не известно… – перебил австриец.

– Тебе не известно. А нам известно. Гюнтер не ты. Он, как теперь говорят, не каждое яичко метит.

– То так, – кивнул Курт. Эта подробность словно примирила его с допрашивающим, утвердила правильность его слов.

Сутоцкий смотрел на Матюхина, как на колдуна. Он и не предполагал, что во время войны каждое крестьянское хозяйство обязано было с чисто немецкой аккуратностью своевременно сдать на заготовительный пункт каждое снесенное курицей яйцо, предварительно проставив на нем дату и порядковый номер. Никто не имел права даже яйцо продать по собственной инициативе. Но тот, кто пользовался властью, метил не каждое яйцо, спекулировал и наживался.

Андрей Матюхин никогда не бывал в Австрии, но считал, раз так заведено в Восточной Пруссии и Шлезвиге, через которые он проходил, бежав из плена, то в Австрии, второсортной провинции великой Германии, порядки должны быть еще строже.

– Ну вот… Поэтому я открываю карты: мы разведчики. Нам нужно знать, что делается в ваших тылах. Времени у нас немного. Мы тебя на обратном пути прихватили. Так вот… Расскажешь все по-честному – отпустим. Нет – сам понимаешь… Уйдешь и обманешь, выдашь – наши люди найдут способ сообщить СД о нашей встрече. И тогда твоя семья… Сам понимаешь…

Штильмайер постепенно приходил в себя. В его голове улеглось еще не все, но главное он понял: есть надежда выжить. А раз так, надо сначала выжить, а потом на свободе подумать, как поступить. И он покорно, нелишне покорно покивал:

– Та-ак… Что… что вас интересует?

– Все. Начнем с самого простого. Прибывшие танкисты – эсэсовцы?

– Эсэсовцы.

– Откуда? Наименование или номер части?

– Не знаю. Но, видно, с юга – загорелые и веселые.

– Ну а те, что стали дальше, тоже эсэсовцы?

– Не знаю… Знаю, что из Франции пришли мотострелки – наши шоферы выменивали у них сало на коньяк. Штаб у них в Радове, а части в лесах вокруг. Я тянул связь…

– Правильно… эсэсовцы левее.

– Наоборот.

– Ну да… Это если смотреть из тыла. Если же отсюда, то эсэсовцы правее и впереди Радова, а мотострелки в центре.

– Так.

– А танкисты левее и чуть сзади. Колонные пути пробивали?

– Не знаю…

– А знаешь, что было сегодня ночью?

– Говорили, что опять попалась русская разведка. Я спал…

– К сожалению, попалась… Впрочем, так дуракам и нужно: нельзя трижды лазить в одно и то же место. – Курт недоверчиво посмотрел на Андрея. Матюхин усмехнулся: – Неужели ты настолько глуп, чтобы не понять: у нас, как и у вас, разведкой занимаются не только войска… – Андрей презрительно покривился: – Эти, ночные, из войсковой разведки. Как их засекают, не слышал?

– Нет… Там, за дубравой, часто проезжают легковые машины…

– К болоту?

– Да. Наши сейчас собирают имущество, будут передвигаться правее…

– Как правее? Если смотреть отсюда?

– Да. К югу. Батальон с болота снимают. Наверное, туда выйдут мотострелки. Они там все время шныряют. Ребята говорили, что эсэсовцы тоже околачиваются там.

Матюхин на мгновение задумался, нарушив непринужденный тон и темп допроса. Потом совладал с собой, но отметил озабоченно:

– Ты прав… Удар они нанесут именно через заболоченную пойму – она подсохла. Все сходится. Не ясно одно… У нас есть сведения, что кроме эсэсовцев и мотострелков сюда подошли еще какие-то не то танкисты, не то самоходчики – сведения поступили от партизан, а они не рассмотрели. Мы же их не нашли… Ты ничего не знаешь?

– Точно – нет. Но, по-моему, к нам в дивизию пришли средства усиления – отдельный самоходный полк. И танкистам, которые нас поддерживали, пришло пополнение.

– Ага… Вот теперь все ясно. Где они стали?

– Самоходчики – не знаю. А танки, как и всегда, – в Горячей Буде.

– Спасибо. Ты нам здорово помог. Можно не тащиться в Горячую Буду. Это точно?

– Точно! Я сам там бывал и видел.

– Хорошо. Последнее… – Сзади Штильмайера, из глубины леса, донесся подвывающий звук автомобильного мотора. Сутоцкий обернулся на звук. Матюхин продолжил: – Последнее. Ты не знаешь номера мотострелковой дивизии?

– Нет… Впрочем… кажется, седьмая…

Шум мотора нарастал, и Матюхин коротко бросил Сутоцкому:

– Прикрой.

Штильмайер прислушался и вопросительно взглянул на Матюхина.

– Ну и что? – пожал тот плечами. – Подъедут – поговорим. Если потребуется, прикончим.

– Да, но…

– Послушай, Курт, подошел настоящий экзамен. Выйди, останови, спроси откуда и куда. А я постою послушаю. – Штильмайер сглотнул слюну и умоляюще посмотрел на Матюхина. – Не трусь! Объясни, что ты здесь потому, что все время рвут линию, и тебе это надоело. Вот и все.

Курт покорно кивнул и поднялся. Матюхин на четвереньках продвинулся за ствол березы и изготовил автомат. Открытая машина-тягач, которыми обычно противник таскал противотанковые орудия, с двумя ведущими осями, подминая деревца и ныряя на старых колдобинах, поравнялась со Штильмайером. Он вышел из-за кустов и поднял руку. Два сидящих позади автоматчика вскинули оружие.

– Простите, господин обер-лейтенант, это не ваши машины рвут линию? – спросил Курт.

– А что, разве у вас здесь линия? Что-то не видел…

– Нет, она не здесь, а у выхода на дорогу. Мне надоело чинить и получать замечания.

– Значит, нужно подвесить провод повыше, – ответил офицер, которого Матюхин так и не увидел, и скомандовал: – Поехали. – Мотор прибавил оборотов. Офицер раздраженно бросил: – Порядки! Берегут старую цивильную линию, как будто она кому-нибудь нужна, а боевые тянут черт те где…

Машина скрылась и, судя по короткому взрыву-перегазовке, взобралась на шоссе. Курт вернулся и вытер испарину со лба.

– Кто?

– Саперы. Если судить по свеженьким мундирам – из мотострелковой.

Матюхин вынул сигареты и зажигалку, подумал, предложил закурить и извинился:

– Прости, у тебя позаимствовал. Зажигалку возвращаю. Сигареты оставлю… Вот какая просьба: ты можешь отдать мне телефонный аппарат?

– Как же я?..

– Сам говоришь, будете передвигаться. В неразберихе всегда сопрешь другой. Да у вас наверняка есть запасные. А нам пригодится.

– Не думаю…

– Напрасно. Новые части не навели своих линий и не пользуются радио. Значит, они пользуются вашими линиями. Вот мы послушаем по дороге. И еще. Постарайся сдаться в плен. Сразу доложи, что работал на лейтенанта разведки Зюзина и Матюхина. Запомнил?

Курт с мягким, картавым австрийским акцентом повторил фамилии.

– Если будут придираться, стой на своем, требуй, чтобы доставили в разведку. Там расскажешь о нашей встрече. Если с пленом не получится, живи, как жил. Да, если придет кто-нибудь из наших и передаст привет от Зюзина или Матюхина, ничего не спрашивай, только выполняй. И не тревожься: часто беспокоить не будут. Да, вот еще что. У тебя есть бумага?

– Должна быть…

– Доставай.

Курт стал шарить по карманам, вынул солдатскую книжку, письма, бумажник… Достал листок чистой бумаги, самописку и вопросительно посмотрел на Андрея.

– Пиши: «Расписка. Я, Курт-Мария Штильмайер, обязуюсь свято выполнять все приказы и распоряжения советского командования, направленные на благо моей порабощенной родины. И да поможет мне в этом бог!» Подпись.

Штильмайер написал, расписался и протянул бумагу Матюхину. Андрей покачал головой:

– Ты неправильно расписался.

Курт побледнел:

– Я не понимаю.

– Посмотри сам… – Курт долго рассматривал свою подпись, потом едва заметно покраснел и поставил в конце фамилии точку. – Вот теперь все верно, – усмехнулся Андрей. – Кстати, точка в конце подписи, как свидетельствуют графологи, указывает на твердость характера, на умение доводить начатое дело до конца. Верно?

– Возможно.

– Все, – закончил Андрей, пряча расписку в карман. – Можешь идти.

Штильмайер вытянулся, козырнул, но Матюхин протянул ему руку, и Курт с опаской, почтительно пожал ее. Сделав несколько шагов, обернулся. Матюхин уже скрылся за стволом березы. Курт прошел несколько шагов и опять обернулся – он все еще ждал выстрела в спину. Но было тихо. Пели птицы, и поднимающееся солнце ощутимо припекало.

Штильмайер поправил пилотку, вышел на дорогу и с облегчением перекрестился, в душе оправдывая себя, смиряясь с происшедшим и радуясь, что остался жив. Потом подумал, вспомнил о Карле, о семье и решил: «В конце концов, я сделал это не столько ради себя, сколько ради родины. Если ее мог продать Шикельгрубер [1]1
  Настоящая фамилия Гитлера, родившегося в Австрии.


[Закрыть], то я должен сделать для нее добро».

Он почувствовал себя крепким и умным, выпрямился, осмотрелся. Дорогу перечеркивали следы машин. Курт вспомнил обер-лейтенанта-сапера, все, что с ним произошло, и представил, что произойдет, если русские разведчики будут убиты или, еще хуже, попадутся живыми. У него перехватило дыхание: ведь он теперь связан с ними, связан жизнью и смертью. Он остановился, молитвенно, как истый католик, сложил ладони на груди и склонил сухую, лысеющую голову.

– Господи! – проникновенно произнес он. – Господи! Спаси их и сохрани!

5

Старший по смене виновато ответил:

– Молчат.

Майор Лебедев горестно, уже не играя, а искренне вздохнул и сказал свое обычное «Плохо…»

Полковник тоже вздохнул:

– Надо идти докладывать.

– Хорошо, – кивнул майор, повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и сдавленно произнес: – Товарищ полковник… в случае чего… чтобы семья…

– Прекратить! – резко взорвался полковник, и от этого жесткого командирского взрыва майору стало легче. – Получим, что заслужили… Только ведь и мы люди. Разберутся. – Голос полковника сник. – В конце концов, не первый год без страха и упрека… И вообще… не беспокойся.

Командующий, оказывается, уже не спал. У него были начальник «Смерша» и член Военного совета – худощавый генерал-майор, невысокий, в отлично сшитом кителе и мягких сапогах. Когда Лебедев вошел в горницу командующего, он прежде всего отметил неслышные шаги члена Военного совета.

– Засада? – не ожидая доклада, спросил командующий и, словно ему невмоготу стало держать на венском хилом стуле большое, рыхлеющее тело, оперся о стол кулаками.

– Так точно!

– Но ведь время сеанса только что окончилось?

– Разрешите доложить по порядку.

Начальник «Смерша» придвинул к себе папку и устроился поудобнее. Член Военного совета сменил маршрут и шагал теперь за спиной майора. Лебедев точно, коротко, сам удивляясь этой точности и ясности изложения – ему казалось, что мысли у него спутаны, – доложил все, что видел.

– Та-ак. Четвертая потеря, – протянул командующий и, обратившись к контрразведчику, едко отметил: – А вы тут толковали, что проверили все возможное.

Светловолосый, коротко стриженный, с полным круглым лицом и неуловимым взглядом глубоко сидящих глаз полковник каменно молчал.

– Вы, конечно, понимаете, майор, чем все это пахнет? Для вас, меня, всей армии…

– Так точно, – опять не своим, сдавленным голосом ответил Лебедев.

– Вот так… – наливаясь кровью, сердито бросил командующий. – У разведчиков – так точно. У контрразведчиков – так точно. Меня командующий фронтом каждые три часа греет, и я – так точно, а… – Генерал плохо знал немецкий и потому сказал по-польски: – Вшистко в пожонтку [2]2
  Все в порядке (польск.).


[Закрыть].

В горнице стало неприятно тихо, и как раз в эту минуту в нее заглянул первый ласковый золотисто-алый луч солнца. Он высветлил дорожку-дерюжку у ног майора, потом передвинулся и окреп. Член Военного совета обогнул майора и спросил у него:

– У вас какой пистолет?

– Вальтер.

– Мода? Или бьет лучше?

Командующий и полковник уставились на майора, ожидая ответа на вопрос, вероятно ненужный в этой обстановке, но решающий что-то очень важное, касающееся и майора, и всех, причастных к этой печальной истории.

– Пожалуй, мода.

– После того как увидели свет фар и поняли, что к чему, пистолет вынимали?

Лебедев побледнел. Это увидели все, потому что луч солнца стал ослепительнее. Но все увидели еще и то, что майор строен и красив. Красив мужественной, не слишком броской красотой. И еще, что он чуть-чуть пижон. Даже не пижон, а отличается тем особым шиком, который приобретают кадровые офицеры, служащие в крупных штабах. Все на нем сидело как влитое, в то же время так свободно, что не мешало движению его худощавого сильного тела. Даже фуражка, надетая самую малость набекрень, и та казалась особенно красивой, ни на какую другую фуражку не похожей.

– Была… мысль, – выдохнул Лебедев.

– Ну что ж… Все правильно… – Член Военного совета вздохнул и опять вышел на свой маршрут.

– Товарищ командующий, – не шевелясь произнес контрразведчик, – разрешите задать несколько вопросов майору Лебедеву?

– Вопросы, вопросы… Что в них толку?! Зюзин погиб – вот что обидно!.. Задавайте.

– Товарищ майор, вы женаты?

– Так точно!

– Детей у вас двое – мальчик и девочка?

– Так точно.

– Семья в эвакуации, в Абакане?

– Так точно.

– Скажите, а связей здесь – я имею в виду интимные связи – вы не заводили?

– Никак нет.

– Верю. Но, может быть, вы все-таки знаете Евдокию Петровну Рожкову?

Майор покачал головой:

– Никак нет.

– А телефонистку на армейском тыловом обменном пункте?

– А разве там есть телефонистки?

– Вам как разведчику это нужно бы знать. Не знаете?

– Никак нет. Виноват.

– Пока что вины не вижу.

Голос полковника – тусклый, ровный – заставлял напрягаться, и Лебедев не сводил глаз с той папки, которая лежала под рукой полковника. А он, как назло, медленно открыл ее, не торопясь вытащил лист бумаги, проглядел его, да еще и потряс, словно пробуя на вес. Потом протянул Лебедеву и предложил:

– Читайте вслух.

Лебедев шагнул вперед, принял этот листок осторожно, с опаской и в то же время с готовностью, и уже открыл было рот, чтобы произнести первое слово, но запнулся и посмотрел на полковника.

– Читайте, читайте. Это может оказаться и чепухой.

Лебедев пожал плечами и, откашлявшись, начал читать:

– «Приветик, Маша. Дождик прошел?» – «Какой там дождь – попрыскало, и все! А у тебя как? Сказала ему?» – «Ему скажешь! Примчался, машину бросил и убежал. Прибежал, веришь, на нем лица нет. Мне даже страшно стало». – «Наверное, опять неприятности». – «Да, у них служба такая…» – «Так и уехал?» – «Ага». – «И все равно довольно тебе мучиться – он не идет, сама намекни». – «Не знаю, веришь, как увижу, так ноги подкашиваются». – «Вот дура! Неужели рядом других нету?» – «Мало ли других… Слушай, Маша, пришли еще огурчиков. Такие огурчики! И еще, может, капустки». – «Чтой-то тебя, девка, на кисленькое потянуло. Одного любишь, а с другим…» – «Перестань, Машка. Я ж влюбленная». – «Когда ж теперь опять появится?» – «А он как ясный месяц: если у них операция – покажется, а нет – скроется. А я сохну». – «Ох и дура ж ты». – «А ты б на моем месте?» – «Так и я ж, наверное… Присылай своего Ванечку, я у хозяйки и огурцов и капусты выпрошу. А если пришлешь старухе полотенцев – она и на соленые помидорчики раскошелится». – Майор растерянно огляделся и доложил: – Все.

– Знаю. Скажите, майор, как часто вы бывали на армейском обменном пункте?

– Обычно… дважды в день… последнее время.

– Почему?

– Там у нас рации.

– А не в последнее?

– Мы снабжались там. Так что… по потребности.

– Ясно. Где ставили машину?

– За углом школы, в которой размещался штаб.

– К радистам ходили пешком?

– Так точно. И каждый раз старался разными дорогами.

– Но все равно огибая здание школы?

– Так точно. Иначе нельзя.

– У меня все. У вас, товарищ командующий, к майору Лебедеву вопросы есть? Нет? У вас, товарищ генерал? Нет? Тогда, товарищ майор, я вас попрошу отправиться к моему заместителю и вместе с ним заново проанализировать все операции. Не спеша. Обстоятельно и, я бы сказал, отрешенно. Времени у вас теперь хватит.

Лебедев ушел, а командующий спросил у полковника:

– Думаете, в этой девичьей болтовне и есть разгадка?

– Пока не думаю. Пока только нащупываю. Дело в том, товарищ командующий, что майор ставил машину как раз против здания почты и, следовательно, районного коммутатора. Если учесть, что разговор двух подружек – честно скажу, мы уж куда только не совались со своими подозрениями и контролем – был записан нами минувшим утром, то тут кое-что есть. Именно поэтому я так рано явился к вам. Как вы заметили, без вызова.

– Выходит, эта Дуся или Маша – шпионки?

– Нет, еще ничего не выходит. Пока что ясно, что эта самая Дуся влюбилась в майора и делится об этом с подружкой. Причем, как видите, очень аккуратно, как истая влюбленная, следит за каждым его шагом, за настроением. Если сопоставить все по времени, то…

– В этом есть рациональное зерно, – сказал член Военного совета. – Что собираетесь предпринять?

– Пока будем анализировать провалы, попробуем разработать эту линию.

Командующий помолчал, потом устало махнул рукой:

– Хорошо. В девять – доклад комфронтом. Попробую поспать.