Текст книги "Искатель. 1983. Выпуск №2"

Автор книги: Виталий Гладкий

Соавторы: Юрий Медведев,Дмитрий Де-Спиллер,Олег Воронин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Чтобы ее успокоить, я налил рюмки до краев и сказал:

– Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!

Она жалко улыбнулась.

– Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. – Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: – Антонелла белла, это случилось семь лет назад?

Я рассмеялся.

– Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер…

– Разница немалая, – ответил я как можно тише. – В апреле взрыв на базе, летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?

– Признаться, не докатывается.

– Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.

– Но в таком случае надо немедленно…

– Не повышай голос, Антонелла! – одернул я ее. – Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства. Тут я подумал, что уподобляюсь Эоне, и замолчал. Молчала, и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные…

– Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?

– Что ты хочешь этим сказать? – мертвым голосом сказала Антонелла.

– Не сказать, а спросить. У работавших на ракетной базе рождались когда-либо уроды?

По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.

– Только не это! Нет! – выдохнула она. – Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком в чужие души не смей! Ройся в своих черепках, в трухлявых свалках, но нас, живых, не трогай! – Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.

А я еще долго сидел за столом, под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов… Вал надвигающегося кошмара… Медленно раскручивающийся вал.

8. ПОЮЩАЯ ЧЕШУЯ

– Антонелла, пожалуйста, выслушай меня!

Частые гудки. Она бросала трубку при первых звуках моего голоса. Попытаться найти ее дома и объясниться? Сицилия не то место, где наносят визиты без приглашения.

На третий день после ее слепого бегства по набережной я обнаружил в баре «Золотой раковины» Марио. Он дожидался меня еще с обеда, успев справиться с бутылкой виски. Черная щетина на впалых щеках. Невидящий взгляд исподлобья. «Вот и узнал про смерть Катерины», – сразу подумал я и повел его к себе.

– Ты что натворил с Антонеллой? Почему она плачет с утра до вечера? – угрюмо спросил. – Ты, орел залетный, забыл кое-что. У нее есть муж. И брат. Как поступают у нас с невежливыми кавалерами, знаешь? Без учета прошлых заслуг, спаситель.

Стоило большого труда усадить его в кресло и успокоить.

– Марио, я сам ничего не понимаю. Единственное, что я Натворил с Антонеллой, – это поинтересовался, не рождались ли уроды в семьях вольнонаемных, на американской базе. Не предполагал, что примет так близко к сердцу. Извини.

Он попросил еще выпить. Я налил полфужера клюквенной водки, он залпом опрокинул, закашлялся. После сказал, уже не так зло:

– Допустим, не моя, а твоя сестра дважды рожала бы увечных. Ты как бы себя чувствовал, спаситель?

Уроды от Антонеллы? Ее красота, выпестованная в колыбели времени красотою неба, моря, гор и лесов, ее красота, сама, как мне казалось, подчиняющая законам прекрасного облик земных просторов, разве может ее красота соскользнуть в бесформенное, безобразное? Если природа начинает самоистязанье, то почему? Или: за что? Ее красота… И тут я опомнился, ощутив, что начинаю думать об Антонелле как о Снежнолицей.

– Твоя сестра не говорила мне о детях, поверь, – сказал я.

– Кто захочет хвастаться сросшимися мертвыми близнецами? Или младенцем, круглым как шар, с лапами бегемота. Он родился четыре года назад… Антонелле сказали, будто тоже мертвый. Но он жив! Он в интернате на Монте Пеллегрино. Я туда заглядываю иногда. Вожу леденцы. Его зовут Колосс, он начал говорить в полгода и своими вопросами хоть кого поставит в тупик. Но как он ужасен, святая мадонна! Ты бы заплакал, посмотрев на него.

– Хочу посмотреть на него, – сказал я.

– Когда?

– Допустим, сегодня же. Возможно?

Он задумался, потом сказал:

– Время удобное. Начальство интернатское уже отбыло. Но зачем тебе это, спаситель?

– Затем же, что и тебе, – ответил я.

Мы спустились вниз. Я взял в баре две коробки шоколадных конфет. Усадил Марио в машину. Завернул к бензоколонке. Тени кактусов и пиний частоколом подпирали дорогу к Лебединому мысу. Острия теней целились в темно-синий залив с пышными кружевами волн. Открылась рощица низкорослых дубов, мы завернули в нее, съехав с асфальта. Вскоре петляющий проселок взбежал на крутой холм, откуда я увидел железную высокую ограду, всю увитую виноградными лозами, а за оградой – двухэтажное серое строение с зарешеченными окнами.

По совету Марио я остановился на холме и дальше пошел пешком. Марио остался в машине. Он не хотел показываться пьяным на глаза старшей сестре, которая, по его словам, отличалась свирепостью.

Возле ворот я трижды нажал фарфоровую кнопку звонка. Через некоторое время из интерната показалась величественная дама в белом с высоко взбитыми рыжими волосами и прошествовала ко мне.

Да, среди ее питомцев есть ребенок супругов Маццанти. Да, свидания возможны, но не чаще одного раза в месяц, и только с близкими бывшими родственниками. Я заметил, как она подчеркнула: бывшими. Да, она передаст эту замечательную коробку конфет Колоссу и сердечно поблагодарит синьора за другую коробку, предназначенную ей, однако принять столь ценный подарок не может, если синьор не возражает, она разделит конфеты поровну, между питомцами, которых любит всех одинаково, независимо от внешнего вида. В чем особенности их внешнего вида? О, синьору ничего не скажут, к примеру, такие слова, как стернопаги, краниопаги, ишиопаги или торокопаги. Все они означают сросшихся близнецов: черепами, тазобедренными суставами, грудью, животом. Но что из того, что у кого-то вместо носа хобот или вместо ног хвост? Господь в каждого вложил душу, каждый достоин милосердия, сострадания, любви и, синьор прав, сожаленья. Хотя относительно сожаленья у нее свой взгляд. Знаменитые сиамские близнецы жили до 63 лет, причем у каждого были вполне нормальные дети. Двор короля Якова в Шотландии потешал человек с двумя головами и четырьмя руками: обе половины прекрасно музицировали, говорили на многих языках, что не мешало им иногда ссориться. Или американка Милли-Христина, ишиопаг, она прославилась на весь мир под именем двухголосого соловья, обладая волшебным контральто и не менее волшебным сопрано… Каков из этого вывод? Еще неизвестно, кого следует больше жалеть: ее питомцев или нынешних молодых – нор-маль-ных – хлыщей, предающихся пьянству, наркотикам, разврату. Лично она жалеет об одном: ее питомцы редко доживают до совершеннолетия. Впрочем, синьор, преподнесший столь дорогие конфеты и столь живо интересующийся вопросами… э-э… отклонения от норм, мог все узнать и у себя в Неаполе, он, судя по выговору, родом оттуда. В Неаполе тоже существует подобный интернат. Раньше там была богадельня, но после эпидемии семьдесят третьего года – о, синьор, верно, помнит эту эпидемию, она разразилась из-за употребления в пищу моллюсков, отравленных сточными водами, – власти вынуждены были открыть подобный интернат. Поди уйми этих промышленных воротил, проныр, акул, думающих лишь о наживе, хотя бы тот же концерн Монтэдисон. Просто безумие: сбрасывает в море ежегодно три тысячи тонн ядовитой дряни… Читал ли синьор в прошлом номере «Панорамы» статью знаменитого океанографа Кусто? Да, да, за всем в мире не уследишь… Этот Жак-Ив Кусто заявляет, что Средиземное море уже наполовину мертвое. Через несколько десятилетий в нем останутся одни бактерии, как в грязной вонючей луже. И он, видимо, прав, синьор. Недаром даже здесь, на Сицилии, после шторма на берегу столько дохлых рыб… Откуда ее питомцы? Большинство из Сигоны. Несчастный городишко, синьор, конечно, знает и про тамошнюю эпидемию. Только господу богу ведомо, кто наложил проклятье на Сигону… Но она слишком увлеклась разговором, через сорок семь минут ужин, и она желает синьору приятного возвращения… Где сейчас питомцы? Их вывели перед ужином подышать свежим воздухом, их за ограду никогда не выводят, они в детском городке, вон под тем развесистым дубом… Храни вас провиденье, синьор…

Она удалилась, неся коробки перед собою торжественно, почти на вытянутых руках.

Сигона! Стрелка вселенского компаса, поколебавшись, в очередной раз уперлась в город, сжимаемый стальным удавом, и еще одно виденье начало проступать на стенах чаши терпения.

Чтобы не вызвать лишних подозрений, я зашагал по дорожке обратно, затем резко свернул и начал пробираться сквозь заросли по направлению к детскому городку. Случайно угодил в ручей – по самую щиколотку. Вот и решетка, почти невидимая под виноградными листьями.

… Они облепили качели, копошились в песочнице, прыгали через веревочку, смеялись и ссорились, жевали травинки, разглядывали цветы и жуков. Стернопаги. Одноглазые циклопы. Хвостатые сирены. Ишиопаги. Будто бы на картинах Брейгеля или Босха, я увидел существ с плотью скрюченной, искореженной, обезображенной в незримых кривых зеркалах, и, если впрямь ужасное отличается от безобразного на величину сострадания, я не почувствовал отличия. Я ужаснулся безобразию и отвел в сторону глаза.

Рядом со мною, на начинающей ржаветь решетке, застыла зеленовато-желтая ящерица с голубым горлом. Одноголовая. Никем и ничем не изуродованная. С четырьмя лапками, оканчивающимися пятью пальцами. С двумя продольными бороздами вдоль тела, сплошь покрытого округлыми чешуйками. Как ослепленный Одиссеем великан Полифем тщательно ощупывает овец, прежде чем выпустить их из пещеры, так и слепая природа миллионы лет плодит живых тварей, соблюдая строгое подобие в каждом виде и роде, в каждой экологической нише: и эта ящерица ничем не отличалась от той, чей отпечаток я обнаружил близ Бекбалыка, средь отложений мезозойской эры. Время от времени она выстреливала тонким язычком в еле заметных мошек, и тогда я слышал нежные шелестящие звуки, как будто пел под ветром тростник… Но нет, звуки издавала не ящерица, они просачивались оттуда.

Я снова посмотрел сквозь виноградные листья. Ко мне медленно приближался шар на вздутых трехпалых лапах, увенчанный шаром поменьше – головой без ушей и волос. Оба шара сплошь были унизаны роговой переливающейся чешуей. Из коричневого балахона торчали ручки – такие же короткие и трехпалые. При каждом его шаге чешуя издавала звуки, которые я и принял за пение ящерицы или тростника.

Он остановился возле ствола молодой агавы, в трех шагах от меня, и тихо сказал:

– Я вижу тебя сквозь виноградные листья. От меня никто не спрячется. У тебя тоже одна голова. Что ты здесь делаешь?

И сразу припомнилась мне Сигона, и та ночь, и красный огонь на Поющей горе, и тень, собирающая в корзиночку страшные дары Земли, И ответил я – тоже негромко:

– Я жду.

– Кого ждешь?

– Того, кто задает трудные вопросы.

– Как его зовут?

– Колосс.

– Я, я Колосс! – обрадовался он и похлопал себя лапкой по балахону.

– Знаю. И готов тебе отвечать.

– Говори еще тише. Чтобы не слышала тетка Франческа, видишь, она дремлет под зонтиком. Не то прогонит меня отсюда. Да еще накажет: задернет занавеску на окне и не разрешит смотреть ночью на звезды. Ответь: зачем смотрят на звезды?

– Они красивые. Они летают в небе как светляки. Только очень высоко. Их очень много, не счесть.

– Пожалуйста, не шути со мною. Я не глупая сирена Юдифь и не придурковатый циклоп Бруно. Я – Колосс. Я знаю, что звезды – это шары плазмы, гравитационный конденсат из водорода и гелия. Они рождаются, живут, и умирают, как все во Вселенной. К старости они становятся или нейтронными звездами, или белыми карликами, или «черными дырами». Существуют понятия: звездная эволюция, звездные подсистемы, звездные каталоги – древнейший составил Гиппарх, шкала звездных температур и так далее. «Очень много», «не счесть» – это не ответ. Невооруженным глазом на Земле различают около двух с половиной тысяч звезд до шестой звездной величины, главным образом вблизи обода Млечного Пути. Ответь: на скольких из них может существовать жизнь?

– Я слышал, что в нашей Галактике около миллиона цивилизаций, – не слишком уверенно сказал я. – Жизнь вездесуща. Как семена земных растений разносятся ветром на тысячи километров, так и микроорганизмы – с планеты на планету, от звезды к звезде.

– Допустим, ты прав. Они действительно переносятся. Кометами, метеоритами, давлением звездного света. Но знаешь ли ты, какую дозу рентгеновского и ультрафиолетового облучении получают они в таких путешествиях? В десятой тысяч раз больше смертельной. Поэтому вероятность подобной панспермии равна нулю… Даже если предположить, что жизнь самозарождается, то и тогда шанс для появления разума ничтожен.

– Однако на Земле разум появился, – слабо отозвался я.

– В условиях исключительных. Жизнь возникла в океане, впрочем, океан вполне представим на любой другой планете. Технологическая же эволюция возможна лишь па твердой почве, и потому морские животные выползли на сушу. Но до этого лунные приливы научили их дышать! Согласись: подобная планетарная ситуация исключительна. Кто поручится, что мы не одиноки в Галактике? Почему молчишь?

– Мы не одиноки, Колосс, – сказал я.

– Ты имеешь в виду загадочные сигналы пульсаров? Всплески радиоизлучения Юпитера на декаметровых волнах? Упорядоченные пики рентгеновского излучения из космоса при временной развертке? Будем придерживаться презумпции естественности, пока не докажем обратное. Но ответь, если больше не у кого спросить в целой Галактике: кто я, тебе?

– Ты мой брат, – сказал я. – Брат по разуму.

– Скажи, я красив?

– Ты красив. Все живое красиво. Красивы облака, ящерицы, собаки, агава, под которой ты стоишь, листья и кисти винограда, перевившего решетку.

– Тогда почему я не кисть винограда? Не агава? Не облако и не собака?

Я молчал.

– Почему я хочу стать таким, как ты или как тетка Франческа? Почему ты не хочешь уподобиться мне?

– Видишь ли, все мертвое и нерожденное пребывает в небытии, а живое изначально классифицировано на… – заговорил было я, но осекся, когда понял страшную глубину его вопросов.

– Потому что я урод! Я и проклинаю твою волю и твою Землю за то, что я урод… Хочешь, скажу, какого вопроса ты больше всего боишься?

– Я ничего не боюсь, Колосс.

– Боишься! Боишься, что я мог бы оказаться твоим сыном! Но я не твой сын. Я брат твой, уродливый твой брат. Ты сам это признал! Зачем ты позволил явиться мне из небытия в столь непригожем обличье, брат мой? Ты открываешь на планете все больше интернатов для существ, подобных мне, а ведь большинство подобных мне калеки еще и умственно. Зачем ты скрываешь правду о нас от себя самого?

– Я ничего не скрываю, брат мой Колосс, – сказал я.

– Жаль, что тебя не могут наказать братья из других галактик, – сказал он. – За то, что ты губишь прекрасное. За то, что труслив, жесток, сластолюбив. За то, что бросаешься фразами о мертвых и нерожденных, не вникая в их смысл.

– Коло-о-осс! – раздался голос тетки Франчески. – Опять ты сам с собой разговорился. Иди, малыш, сюда.

– Пожалуйста, навещай меня почаще, брат, – сказал Колосс.

Он повернулся на лапах-коротышках и затопал прочь. И нежно зашелестел тростник.

Я кинулся было бежать, но пальцы вцепились в решетку, закостенели. И тогда от бессилья, от боли в сердце, раздувающейся, будто футбольный мяч, я принялся трясти решетку. Я представлялся себе исполином, вознамерившимся расшатать корабль земной, сбить с привычного пути.

– Де-е-ти! Пора на ужин, уже смеркается, – услышал я снова Франческу. – Кто мне не верил, что по вечерам па охоту выходит дракон? Слышите, как он трясет решетку…

9. НОЧНЫЕ ОБОРОТНИ

Древние индусы верили, что Вселенная дышит как живое существо. При вдохе – а он длится свыше сорока миллионов лет – мир переживает четыре состояния, каждое со своей мерой добра и зла, – так называемые юги. Критаюга – золотой век: торжество гармонии, блаженство, невыеыхаемые родники и деревья, изобилие земных плодов. Во время Третаюги четверть добра умаляется, людям приходится браться за ремесла, возделывать пашню, отражать набеги хищных зверей, в том числе и двуногих. С наступлением Двапараюги чаша справедливости освобождается наполовину: все вынуждены бороться с болезнями, наводнениями, междоусобицами. Наконец, чаша пуста: грядет Калиюга, несущая голод, печали, жестокость, страх.

Да, дышит Вселенная, скажем и мы, она вечно жива, но ее жизнь, как и жизнь ее крохотной родинки Земли, скорее напоминает развитие младенца – от беспомощного сосунка до Одиссея, многоопытного мужа. И даже самые закоренелые оптимисты не рискуют уже ссылаться на златокудрое прошлое нашей цивилизации, как на обитель молочных рек и кисельных берегов. Кому ж неясно, что первожители скорлупки земной были стиснуты похлестче сил гравитации трудностью примитивного существования, борьбою с кознями природы?

Не было его, золотого, увы… Хотя и доныне жизнь каждого из нас разделена светлыми и темными кругами. Но то, что здесь, на Сицилии, мы попали в Калиюгу – сомневаться не приходилось. Загадочно одаренный урод Колосс лишь одно из печальных тому свидетельств. О, страшно уродство! Но еще страшней уродующие, хотя, как ни странно, зло не всегда таится лишь в них.

В той же Индии Учитель побывал на уличном представлении «паука» – юноши со скрюченными тонкими руками и ногами, иссохшим крохотным туловищем и огромной головой. Слепой дервиш рассказал Учителю: «пауков» уродуют еще младенцами, чтобы в дальнейшем родные могли на подаяние от представлений хоть как-то сводить концы с концами. «Паук» кувыркался, лазил по канату, пугал детей голосами пантеры, тигра, дракона. Но то было лишь началом чудес. «Паук» взобрался на пальму и оттуда до поздней ночи читал наизусть «Рамаяну». Говорили, он мог прочесть без сна за две недели все семь книг древнего эпоса – 24 тысячи строф. Но и это что! Безобразный юноша, сидящий на дереве, знал дословно и «Бхагавату», которая немногим меньше «Рамаяны», и «Махабхарату» – сто тысяч строф!

Кто же виноват, что его так изуродовали? Родители? Обливаясь слезами, они пошли на преступление, чтобы спасти от голодной смерти многочисленных сестер и братьев «паука». Виновата социальная система, общество. Но и оно все еще не может оправиться от последствий колониального разбоя английских джентльменов удачи. В конечном счете юноша – «паук» – это их детище, так же как и существо Колосс – детище спрута заокеанских и местных монополий, убивающих, уродующих все живое на некогда благословенных берегах Средиземноморья.

Когда это началось? С незапамятной древности, когда ссылали рабов подыхать на серные рудники. И во времена Возрождения в Неаполе умирали кожевенники и красильщики, не дожив до тридцати. И в начале нашего века большинство печатников уносила чахотка – бич всех, кто дышит свинцовой пылью. Но чтобы огромная страна вознамерилась отравить другую страну, а потом, когда аппетит разыгрался, другой континент, – такое в истории цивилизации случилось лишь в наше время.

Далее немногие выписки из журналов и газет, бывших под рукой Учителя за время его болезни, кого угодно должны навести на тревожные размышления. И прежде чем ознакомить меня с одной гипотезой по поводу кошмара в Сигоне, надобно, чтобы я ознакомился с выписками.

– Учитель, вы ничего не упомянули про войны, – сказал я. – Больше всего уродует война.

– Полегче с такими афоризмами, Олег, – нахмурился Учитель. – Даже лишившийся рук и ног в битве с захватчиками никакой не урод. Он герой, под стать героям древнерусского эпоса… А эпос моей войны не пересказать до конца жизни.

«Около 60 тысяч американцев – ветеранов войны во Вьетнаме уже не сомневаются, почему они ушли на фронт здоровыми, а вернулись больными. Каждый из них стал жертвой «оранжевого реактива» – «эйджент орандж». И у большинства впоследствии родились дети-калеки…

«Более полутора миллионов жителей Вьетнама оказались жертвами химической агрессии США. Американцы варварски уничтожили 44 % тропических лесов и 40 % посевных площадей…»

«14 марта 1968 года в Скалл-Велли (штат Юта) от нервно-паралитического вещества ви-экс пало 6 тысяч овец. В 30 милях от Скалл-Велли расположен армейский полигон Дагуэй – центр испытаний химического и бактериологического оружия…»

«Мы располагаем достоверной информацией из Лахора, что там американские биологи, нанятые ЦРУ, испытывают под видом борьбы с малярией наркотический препарат «антибе». Обработанные им 11 подопытных пакистанцев лишились рассудка…»

«Объединенный комитет начальников штабов хотел бы иметь в своем распоряжении 5 миллионов единиц химических боеприпасов. Если всеми имеющимися отравляющими веществами начинить боеприпасы, их общий вес составит около 300 тысяч тонн. Для сравнения: нынешние запасы обычных боеприпасов вооруженных сил Соединенных Штатов в Западной Европе достигают примерно 500 тысяч тонн…»

…Заметив, что я дочитал последний листок, Учитель попросил меня подсесть поближе к карте…

– Легко представить, насколько все серьезно, – сказал он.

– Вы правы, Учитель, представить легко. Да нелегко понять: покушаясь на старушку Европу, они что же, надеются отсидеться за океаном?

– У этих господ иная логика. Им что Вьетнам, что Европа, что Америка – наплевать. Для них всегда найдется уютный островок близ экватора или ранчо в неприступных горах, где они будут почивать от забот мирских, купаясь в чистенькой водице и вдыхая неотравленный воздух. Тому, кто не побывал в Америке, страусиную тупость толстосумов не уразуметь. На моих глазах эвакуировали целый поселок на канале Лав, рядом с Ниагарой. Оказалось, в знаменитый водопад десятки лет спускали ядовитую погань. Естественно, рождались уроды. Как вы думаете, Олег, сколько в Америке мест, где хранятся опасные для жизни ядовитые отбросы?

– Хотел бы взглянуть на каждую такую свалку, – сказал я.

– Жизни не хватит. Свыше, тридцати тысяч! Теперь понимаете, как нужен этим монстрам городишко Сигона?..

…Да, пока Учитель болел, он не терял времени даром. Он проанализировал все случаи появления «летающих тарелок» – и выявились закономерности пугающие.

Во-первых: когда места их появления были соединены прямыми линиями, образовался причудливый лепесток с осью симметрии, проходящей вблизи – Поющей горы.

Во-вторых: визиты наносились в интервале от двух до четырех часов ночи, по средам, субботам или воскресеньям.

В-третьих: после объявления в газетах о прибытии на Сицилию военных патрульных катеров незваные гости перестали появляться в этой зоне (за исключением случая с сожженной будкой на причале в Сигоне).

Я согласился с Учителем, что никакой инопланетной логикой здесь и не пахнет. Закономерности были вполне земные. Ясно, что «тарелки» свили себе гнездышко под крышей американцев, И горючее в их двигателях не звездная плазма, а что-то попроще: причастность Поющей к оси симметрии, вероятней всего, объяснялась, ресурсом горючего…

– Если гипотеза подтвердится, Олег, надо, чтобы об этих оборотнях узнала вся Сицилия, – сказал Учитель.

– Узнает весь мир, – ответил я. – Что касается Сицилии, то здесь не любят, когда оскверняют святыни. При мне зарезали пьяного скандинава, отпустившего непристойную шутку по адресу статуи святой Розалии…

По пути к Марио я заехал в небольшой магазин оптики, попросил показать бинокль ночного видения и особо чувствительную фотопленку. Владелец магазина заулыбался, засуетился: он превосходно понимает, что именно мне нужно, поскольку с подобными просьбами к нему частенько обращаются клиенты, те, которым обычно за шестьдесят. Но, разумеется, бывает, что и молодые мужья хотят заполучить достоверные свидетельства своих опасений по части времяпрепровождения жен… Нет, нет, он далек от каких-либо намеков в данном случае и охотно предложит требуемые товары даже с пятипроцентной скидкой из-за симпатий к молодому синьору из Неаполя. Проявлять пленку следует в особом реактиве, разумеется, он тоже положит его в этот прекрасный фирменный пакет. Арриведерчи, синьор, до свидания…

Прохаживаясь с Марио по волнолому, я посвятил его в свой план относительно незваных гостей.

– Ну, сволочи! – Он погрозил кулаком. – Олег, зачем им такой маскарад?.. Скажи, почему мир разваливается на глазах? Откуда эти «тарелки», смерти, уродства? Почему они сыплются как из рога изобилия именно на меня, на мою семью?

– Не только на твою семью, Марио…

– Ты прав. Знаешь, я еще вчера понял, в интернате: останься в живых моя Катерина, она тоже могла бы родить мне… – Не договорив, он заскрипел зубами.

– Марио, ты не хуже меня понимаешь, где этот ядовитый рог изобилия. В Поющей горе,

– Мы их выведем на чистую воду, этих ублюдков! Ребята-портовики из местного отделения компартии уже ведут расследование. Хоть неделю буду сидеть с фотоаппаратом, все равно подстерегу. Не бойся, не засну. После ее смерти вообще не сплю по ночам.

Я сказал после молчания:

– Не забудь: как можно ближе к Поющей.

– А если засесть прямо на базе?

– Разве ты альбатрос или голубь?

– Помнишь, говорил тебе, там прошло мое детство. Не все пещеры утрамбовали или залили бетоном. Кое-какие остались. Я знаю потайной ход на базе. Мы лазили раньше туда и добывали разные диковины: старые колеса от вертолетов, разноцветные стекла от сигнальных фонарей, иногда недоеденную банку тушенки. Как-то приволокли целый парашют. Вся ребятня Сигоны ходила в рубахах из парашютного шелка.

– Спасибо, Марио. Ты один можешь помочь многим. Очень на тебя надеюсь, – сказал я.

– Можно не в одиночку? – спросил он. – С Винченцо. Совсем замаялся парень. Стал как загнанный конь.

– Вдвоем так вдвоем, – сказал я. – Тебе видней.

– Учти, он служил там на аэродроме, знает все ходы и выходы.

– Только не говори Антонелле, пожалуйста. Жду вас с охоты в гостинице или в Чивите. Но – предельная осторожность. Желаю удачи!

«Минувшей ночью один из дежурных карабинеров полицейского участка на окраине Палермо вышел подышать свежим воздухом. Было без четверти три. Спокойный ветерок качал ветви жасмина. Взглянув на низко висящую над заливом бледноватую луну, карабинер вспомнил, что забыл в автомашине термос с кофе и бутерброды.

В тот самый миг, когда он открывал дверцу «джипа», над полицейским участком появилась «летающая тарелка». Она издавала явственно ощутимый гул. Карабинер различил ее контуры и запомнил, что па ней (или в ней) не светилось ни огонька.

Дальнейшее разворачивалось по давно известному всем сценарию. Узкий фиолетовый луч уперся в крышу управления, скользнул по окнам. Вспыхнули занавески, обои и синтетические ковры.

– Паолино, мы горим! – услышал карабинер крик перепуганного напарника.

Между тем на глазах ошеломленного Паолино «тарелка» стала удаляться к центру города. Неизвестно почему Паолино пришла в голову мысль, что она собирается спалить главное полицейское управление острова, он незамедлительно доложил об этом по телефону оперативному дежурному и получил выговор за пьянство на дежурстве.

Однако летучая стервятница не добралась до полицейского управления. Она зависла неподалеку над площадью Свободы.

Когда бронированный фургон с карабинерами ворвался на площадь, «тарелка» спокойно опустилась вобле статуи. Из «тарелки» показались три фигуры, вооруженные подобием минометов или даже лазерных пушек. В создавшейся критической ситуации истинным героем выказал себя лейтенант Корделли. После его прицельной автоматной очереди один из трех налетчиков рухнул наземь, а два других сцепились друг с другом и начали кататься по асфальту с невнятными выкриками. Скрученные карабинерами, они незамедлительно были доставлены в главное полицейское управление острова. Вокруг «тарелки» выставлено охранение. На случай лепредвиденного развития событий неопознанный летающий объект прикован цепями к двум тяжелым грузовикам.

Чем кончатся эти невероятнейшие события? Кто они, ночные налетчики?

Прямой телевизионный репортаж с площади Свободы начнется примерно в полдень. Группа наших специальных корреспондентов собирает материалы для вечернего выпуска».

Я через три ступеньки взлетел по лестнице к Учителю, сунул ему газету с мутным снимком чего-то округлого рядом со статуей Свобода и, прохрипев: «Читайте, читайте!» – скатился в низ, к телефону-автомату.

– Паолино нет, – сказал усталый женский голос.

– Антонелла, не вешай трубку, – зачастил я. – Читала утренние газеты? Сейчас же посмотри! Мне позарез нужен твой брат.

– Он еще не вернулся с ночной рыбалки. Вместе с моим мужем, – ледяным тоном ответила она.

– Передай Марио, когда возвратится: пусть никуда не уходит. Я буду звонить каждый час.

– Хоть каждую минуту, мне все равно.

Площадь Свободы была забита людьми, и народ все прибывал, рабочие, гимназисты, моряки, крестьяне из близлежащих деревень, в праздничных костюмах из синего сукна и островерхих шапочках, крепко держащие под руку жен в домотканых платьях из козьей шерсти и накинутых на плечи пестрых платках. Скорее всего они приехали рано утром на свой праздник и теперь явно не понимали, что происходит: молча стояли и смотрели в сторону статуи, где что-то блестело на солнце.

Наступил полдень. Марио не возвращался. Уже и прилегающие к площади улицы и переулки были забиты народом. Несколько раз через громкоговорители всех просили разойтись по домам и включить телевизоры: начинается предварительный допрос преступников следователем по особо важным делам синьором Конти.

– Дайте их нам! Без следствия разорвем! – прокричал высокий юношеский голос. Гул возмущения заходил волнами по толпе. Никто не сдвинулся с места. Рядом со мною из кафе вытащили телевизор и водрузили перед витриной на тумбочку, предварительно поставленную на овальный стол.

…Он действительно походил на шляпу, этот странный пришелец, покоящийся на трех консолях с пузатыми самолетными колесиками. От консолей тянулись толстые цепи к грузовикам. Плотное кольцо карабинеров мешало разглядеть детали конструкции. Диктор добросовестно пересказывал подробности загадочных ночных событий, но про лазерные пушки в руках небесных гостей на сей раз не говорилось.