Текст книги "Марс. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Виталий Астапенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Вы имеете в виду, что невозможно просчитать последствия?

– И не только, – сказал сзади кто-то из мужчин. Хрулёв, наверное. Судя по внешнему виду, типичный педант и зануда.

– Вот только не надо лекций, – сказала Даша.

Я промолчал, хотя с интересом бы послушал. Но одобрительный гул голосов дал понять, что с Дашей согласно абсолютное большинство.

– Всё-таки разительный контраст с поверхностью.

– Ещё бы, – ответил вместо Даши Леннарт. – Но вкладывать колоссальные средства в зачистку семи тысяч каньонов двадцатикилометровой ширины и стокилометровой длины не рентабельно. Слишком дорого.

– Разве наверху дешевле?

Леннарт на миг повернул голову в мою сторону и снова сосредоточился на дороге.

– Да, как ни странно. Процесс террамодулирования был запущен единожды, и с тех пор мы лишь корректируем его…

– Да ничего мы не корректируем! – снова вмешался Хрулёв. – Отслеживаем изменения и высаживаем марпонику. Изменить что-либо в процессе гео-образования мы не в силах!

– Успокойся, Сергей-сан, – мягко произнесла женщина – Садако, – всё идёт, всё меняется. Но и идёт как надо. Скоро будем под дождиком гулять.

– По крышам, – буркнул мужчина. – Как коты. Почему никто не хочет понять, что при малейшем сбое…

– Фу на тебя! – не выдержал Леннарт. – Ну, что ты вечно плохого ждёшь? Чего ты вообще хочешь?

– Я… – начал было Хрулёв.

– Нет-нет, это я так, риторически, – быстро проговорил Леннарт, и тут же перевёл разговор: – А как теперь? Нормальная дорога?

– Вполне. – Я кивнул. Конечно, не магнитные автобаны, но полотно твёрдое и ровное, кар не трясёт, освещения от целого леса завёрнутых в прозрачный диэлектрик псевдослюды высоченных энергоколонн, торчавших по всей площади каньона, достаточно.

– Вот видите, – проникновенно сказал Леннарт, косясь назад, на Хрулёва, наверное. – А у стен вечно то оползни, то обвалы. Чистим, помаленьку. К серпантину, правда, это не относится, иначе добираться сюда будем лишь по воздуху.

– Приехали, – довольно невежливо на мой взгляд перебила Даша. Леннарт замолчал. Обиделся.

Дорога упёрлась в прямоугольник восемь на шесть метров, проступающим серым пятном на более тёмной псевдокаменной поверхности – стене пятиэтажного здания-цирка с торчащей из центра вверх раскрывшейся розой проводника энергоуловителя. Воздух над «розой» слабо отсвечивал зелёным – от конденсирующихся килоджоулей. Насколько я помнил, собранная из пространства энергия перекачивалась по подземным энергомостам к террамодуляторам и частично на обогрев марпоники.

Снижая скорость, кар подъехал к серому пятну; по мере приближения горизонтальные створки ворот расходились шире и шире, пока машина не нырнула в открывшийся короткий тоннель, почти сразу сменившийся большим ярко освещённым залом. Леннарт свернул налево и припарковался на свободном месте среди таких же каров. Убрал блистер и выключил двигатель.

По пролётам узкой лестницы, зигзагами вделанной в стену, мы поднялись на третий уровень и прошли по огороженному с двух сторон прозрачному мостику над огромным залом с невидимым за светильниками потолком. Он был просто забит карами, бочонками автоматических погодных модулей, самой разнообразной кибертехникой для обработки марпоники, разобранными и потому безопасными зарядами к катапультам. Сами взрыв-заряды хранились в другом месте. Ну и разные штабеля с прочим имуществом и отдельно стоящие столы с аппаратурой, закрытые прозрачными пластиковыми колпаками. Что ж, аппаратурой ИКП-2 обеспечен по полной. Это радует.

Мостик закончился большой металопластиковой дверью во внутренней стене здания-цирка. Шедший первым Леннарт сунул в щель замка плоскую ключ-карту, и створки двери разошлись горизонтально – одна ушла в потолок, вторая утонула в полу – открыв уходящий в обе стороны широкий коридор с прямоугольниками многочисленных дверей. А прямо перед нами оказалась гостеприимно раскрывшая створки кабина лифта.

– Жилые помещения расположены на верхних ярусах, – пояснила Даша. – Там и окна есть. Внизу никакой пластик не выдерживает работы террамодуляторов – входит в резонанс с модулированным сигналом и крошится. А жить без окон совсем не комильфо. Мы, всё-таки, дома. Идём, – она потянула меня за рукав.

Женщина и не сказавший и двух слов парень, Пауль, попрощались и направились куда-то по коридору, видимо, были свои дела.

Верхний ярус разительно отличался от предыдущих. Он был намного уже и по левой от нас, наружной стороне здания в стене метров через двенадцать-пятнадцать тянулись глубокие, метров по десять, ниши, заканчивавшиеся панорамными окнами. Вдоль стен и у окон были установлены мягкие диваны и небольшие столики с изящными вазочками с цветами. Искусственными, скорее всего. В самой стене, как и на нижнем ярусе, располагались двери в жилые блоки. Возле каждой мягко светился номер и слабо помигивала щель для ключ-карты. Людей в коридоре не было. Ночь как-никак.

Леннарт повозился у вделанного в стену подле лифта сенсорного окошка информ-связи, приложил свою ключ-карту и быстро набрал какой-то запрос на панели. Удовлетворённо кивнул и достал из открывшегося отделения близнеца своей ключ-карты. Протянул мне.

– Владей. Только имей в виду, это карта гостя, и в некоторые места ты не попадёшь. Кстати… – Он посмотрел на Дашу. Та с независимым видом разглядывала что-то важное в стене. – Ты мне нужна.

– Прямо сейчас? – осведомилась девушка, переводя взгляд на начальство. – До утра не потерпит?

– Прямо сейчас! – подтвердил Леннарт. – Связи с тобой под конец не было, и нужно нанести отметки зондирования атмосферы по глиссаде, иначе недельную работу всего института придётся в космос выкидывать.

Даша фыркнула.

– Да я ведь не садилась и специальные замеры не делала, автомат работал, если успел, конечно. Покопайтесь в МОУ, он в…

– Вот всё это и расскажешь, – оборвал её Леннарт, брови у него на лице недовольно вздёрнулись вверх и вниз, будто вставшие на дыбы две мохнатые гусеницы, – потом отдохнёшь. Лично тебе гарантирую три дня отдыха от своих щедрот.

– Свежо предание, – проворчала Дарья, глядя на меня.

– Да не бросим мы его, – перехватил её взгляд Леннарт, и обратился ко мне: – Сейчас пройдешь немного направо, увидишь сектор двенадцать «А», это гостиничный блок. Предъявишь карту, поселишься. А завтра милости прошу ко мне на третий уровень в первый отдел, решим, как жить дальше.

Он подтолкнул девушку к лифту, шагнул туда сам и прижал указательный палец к кнопке нижнего яруса. Я сказал ему спасибо и кивнул Даше.

– До встречи.

– До встречи, – ответила она тихо, и вошла в кабину.

Двери закрылись.

– Пойдёмте, провожу, – предложил Хрулёв.

– Да, спасибо.

Мы миновали пять-шесть ниш-углублений с тёмными прямоугольниками окон и остановились у следующих дверей лифта с закрытыми створками. Действительно, в таком огромном здании, лифтов должно быть несколько десятков. И пассажирских и грузовых.

Прямо напротив на стене над очередной дверью неярко светилась надпись «Гостиничный комплекс». Почему-то по-русски. И эмблема марсианского Хилтона – английская «М» плавно перетекающая в «H» посредине округлой завитушки.

Хрулёв провёл ключ-картой по светящейся щели у двери и сделал мне приглашающий жест.

– Прошу.

Я шагнул в открывшийся проход. Крохотная комнатка с монолитными стенами и конторка с высоким крутящимся стулом у стены напротив входа. Над конторкой засветилась панель информ-устройства. Ресепшен по-марсиански. На Земле, с её избытком населения, подобными вещами занимаются живые люди, но для Марса это непозволительная роскошь.

Я назвал себя и вложил полученную от Леннарта ключ-карту в считывающее устройство. На экране высветилась надпись, подтверждающая мою личность, и предложение внести плату в размере 30 условно-денежных единиц за проживание в комплексе.

Цена, конечно, высокая, но не запредельная. Только вот удостоверения личности – вживленного в ладонь чипа с кодом-доступом к банковскому счёту и прочим прелестям земного социума у меня не было. У членов команд космических судов они заменялись электронными картами с обычными счетами, на которые переводились заработанные средства. По возвращению на Землю чипы личности восстанавливались. Связано это было с тем, что вживляемый нейрочип связи с компьютерной сетью корабля вступал в конфликт с уже вживлённым чипом личности, поскольку одни и те же нейромедиаторы носителя использовались для разных целей.

Разумеется, мои средства – Условно-Денежные Единицы – conventional monetary unit, никуда не делись и через день-два я смогу ими пользоваться. Но что делать сейчас?

Я растерянно огляделся и встретил сочувствующий взгляд Хрулёва.

– Вы введите в графу оплаты своё имя и должность.

Я машинально послушался.

Надпись «оплатить» исчезла, сменившись надписью «оплачено».

– Всем эвакуированным с «Дайны М» начислен минимальный для проживания размер УДЕ, пока не восстановят собственные средства экипажа и пассажиров, – объяснил Хрулёв. – У вас они сейчас на ключ-карте, потом, если уедете от нас раньше, переведём, куда скажете.

– Спасибо, – сказал я, проверяя начисления. 270 условно-денежных единиц. Что ж, вполне.

– Не за что, – сказал Хрулёв. – Я-то здесь при чём? – Он шагнул во внезапно протаявшую в монолитной стене дверь.

– И всё равно – спасибо!

Я, в свою очередь, вошёл в другую открывшуюся дверь.

Стандартный гостиничный номер: комната с широкой кроватью, затемнённый пластик окна. Столик с консолью компьютера и жёсткий вращаюшийся стул. Встроенная дверь в душевую. Вот и всё. Стандарт. И причём здесь Хилтон?

Стянув комбинезон, я убрал его во встроенный шкаф.

Хотелось есть. Можно было бы поискать в компьютере ближайшее ночное кафе, наверняка здесь есть какое-нибудь дежурное, а то последний раз мы с Дашей перекусывали в вахтовом посёлке утром. Даша...

Чем я вообще занимаюсь? Следовало бы обдумать всё, случившееся за последние два дня, начиная с катастрофы, но в голову упорно лезли воспоминания о Дашиной улыбке, больших, иногда сердито прищуренных, синих глазах, напоминающем весеннюю капель смехе.

На консоли прозвучал гудок вызова. Хрулёв. Интересно, что ему нужно?

Я открыл дверь.

– Я прошу прощения, – чопорно произнёс Хрулёв, – но мне, кажется, что вас оставили голодным?

– Ну…да, – сказал я. – Только не «оставили»: кормить меня никто не обязан…

– Бросьте! – перебил Хрулёв. – Обязаны – не обязаны. – Он поставил на стол длинный пластиковый контейнер и открыл. – Угощайтесь.

– Благодарю. – Я достал из контейнера завёрнутую в салфетку ложку. – Пахло одуряюще вкусно.

– А хотите выпить? – вдруг предложил Хрулёв, глядя, как я расправляюсь с порцией гуляша. – Не подумайте ничего, но после крушения «Дайны М» мы все на взводе.

– Даша говорила – сердечники к преобразователям.

Я провёл рукой по стене над консолью, открыл встроенный бар. Он был пуст, если не считать бутылки с водой и колбочки с соком. Рюмки, правда, имелись.

– Доставайте-доставайте. – Хрулёв вытащил непонятно откуда небольшую плоскую фляжку.

Он свинтил крышку и разлил светло-коричневую жидкость.

Коньяк и очень неплохой.

Я вытер салфеткой ложку и протянул Хрулёву, но тот лишь покачал головой.

– Спасибо, не нужно. Коньяк вообще не закусывают, да и пить его следует из специальных бокалов. Это я уж так – чисто по-русски. Вы ведь русский?

– Марсианин, – пробурчал я с набитым ртом, – теперь.

– Теперь мы все марсиане. – Хрулёв налил ещё. – Предлагаю перейти на «ты».

– Поддерживаю. – Я сунул ему руку. – Илай.

– Сергей.

Мы чокнулись и выпили. Сергей налил ещё по одной, но пить не торопился. Дождался, пока я закончу трапезу и, положив ложку внутрь пластикового бокса, закрою крышку, лишь тогда пригубил напиток. Я блаженно откинулся на стуле и последовал его примеру, хотя и пить уже не хотелось.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал Хрулёв. – Если честно, просто никто из наших больше в гостинице не живёт, у всех свои апартаменты. А я на срыве. Сердечники – моя епархия, и сегодня в Администрации на них официально поставили крест.

– Сочувствую. – Мы помолчали. – А почему ты живёшь в гостинице?

Сергей скривился.

– У меня коттедж в Северном, мы там с женой живём. Работаю большей частью на зондах. Зачем мне ещё комнаты?

– Действительно, – согласился я. – А что, с сердечниками так серьёзно? Извини, вопрос дурацкий.

Сергей пожал плечами.

– Без атмосферы, конечно, не останемся. Но мы и так от графика отстаём, а без сердечников к зондам…

– А Дарья говорила, что вы наоборот – опережаете график, – припомнил я.

Хрулёв хмыкнул.

– Смотря какой. Если утверждённый Землёй для всеобщего пользования, то да, идём с опережением. А если наш внутренний, на который мы ориентируемся, то отстаём и сильно. Да ещё выбрыки марпоники!

– Ты о чём? – не понял я.

Сергей отхлебнул из рюмки, я скопировал, и он улыбнулся.

– Процесс терраформирвания, иначе геообразования, на самом деле тайна за семью печатями. Это как с рождением человека, всё по полочкам разложили: и как происходит зачатие и почему, и как растёт плод, и как происходит рождение – всё. Но откуда, грубо выражаясь, дети берутся, не знаем. Так и здесь. Взять хотя бы каньоны. Принято считать их лёгкими Марса. Ещё бы, тут и террамодуляторы, и фиксированные на орбите климатические преобразователи, и окружающие поля марпоники. А если для планеты это не лёгкие, а раны?

Хм, интересное замечание.

– Вот мы запустили процесс и смотрим. Магнитное поле – да! Это хорошо! Атмосфера – вообще замечательно! А вот куда подевалась вода? Планировалось, что при терраформировании произойдёт возгонка, после чего пар осядет на поверхности, вернее, его впитает марпоника и начнёт первичную переработку на водород и кислород. Ещё и подпитываться будет водородом. А водород исчез. Нет его! Куда, спрашивается, исчез? В космос? Обязательно бы отследили. Вот картина: кислород есть, водорода нет.

– Сомневаюсь.

– Да нет, есть-то-он-есть. Мало, очень мало. Кстати, штолен-проходчики занимаются отнюдь не поисками воды. Вернее, не только поисками. Терраформирование Марса привело к тому, что залежи всех полезных ископаемых – всех, без исключения! – оказались перемешаны между собой в единую массу, покрыв этаким «блином»-слоем поверхность планеты. Бригады штолен-проходчиков корректируют уже имеющуюся систему штолен терраформирования в узор для модулированного излучения м-реакторов. По уверениям Администрации и большей части научного истеблишмента – способного послужить катализатором для выпадения из общей массы трансурановых элементов и концентрации их для начала.

– Сильно! Сделать из целой планеты лабораторию! А не страшно?

– Поначалу было, теперь привык. И я всё-таки больше с марпоникой связан, чем с терраформированием. Ты, кстати, в курсе, что изначально экспериментировали с хлореллой?

Я кинул.

– Видишь, в курсе. А большая часть народу не в курсе и не хотят быть в курсе. Даже здесь, на Марсе. В любом случае, марпоника – это растение. Она и задумывалась и выращивалась, как растение.

Он замолчал.

– И что она? – поторопил я его. – Сделалась разумной в тяжёлых условиях Марса? Теория развития и сюда добралась? Так давай высадим её на спутниках Юпитера, там условия ещё тяжелее. И будет нам взращённый собрат по разуму.

– А ты не смейся! – неожиданно зло выдохнул Хрулёв. Он с размаху поставил рюмку на стол, жидкость выплеснулась и растеклась маленькой лужицей. – Не знаю, разумная она или нет, но ведёт себя уж точно не как растение, и не как животное, кстати. Я даже прибрасывал давнюю теорию о коллективном псевдоразуме, осознающим себя при перерастании количества в качество из собранных фрагментов-зёрен, чуть ли не до колоний разумных микробах додумался. Но нет, не сходится!

– И откуда такие мысли? – Я удивился. – У тебя есть факты? Достоверные.

Сергей скорчил подобие улыбки и потянулся бутылкой к моей рюмке, но я прикрыл её ладонью.

– Мне хватит. Спасибо за коньяк, но хватит. Так что с доказательствами?

Хрулёв немного поколебался, но потом закрыл крышку и поставил бутылку на стол.

– Достоверных нет, – сказал он как-то тоскливо. – Так догадки и предчувствия. Хотя кое-что я видел, и другие тоже. Вот пару дней назад, то есть, ночей, стебли начали волноваться. Ну, как волны на море, потом успокоились.

– И всё? – Даже на Земле трава шевелится на лугах.

– Да нет, не всё. Представь необъятное поле, насколько хватает глаз, и вдруг оно вспучивается бесконечными гигантскими фонтанами шевелящихся стеблей. Они брызжут во все стороны порванной на куски марпоникой, выдранными обломками скалистой почвы, и не приведи Господь угодить под такой обстрел! Некоторые обломки и стебли выбросило на орбиту. А потом эти фонтаны проваливаются внутрь, вглубь планеты, оставляя настоящие кратеры, которые в свою очередь смываются, разглаживаются катящимися вздутиями-волнами. Словно вздох великана.

«Вот так сравнение», – подумал я, но промолчал. Рассказывать о теле на КППМ явно не стоило. Это дело Герда.

– Скажи, Илай, – уже более воодушевлённо продолжал Хрулёв, – тебе не кажется странным, что в нашей системе жизнь возникла только на Земле?

– Не задумывался, – ответил я.

– А я задумывался! Марс старше Земли, ему больше четырех с половиной миллиардов лет, четыре миллиарда 650 миллионов, если уж быть точным. Но наклон к оси вращения практически одинаков, до Земли свет Солнца доходит за восемь минут, до Марса за двенадцать. И поначалу жизнь развивалась и здесь, почему не развилась? Почему только на Земле? Обе планеты – родные сёстры, отчего ж одна взлелеяла жизнь, а другая нет?

– Ну и вопросы! – сказал я. – Не знаю.

– И я не знаю! Но если предположить, что планеты живые, то…

– То можно сказать, что Марс не хочет носить на себе белковую жизнь.

Мне стало скучно. Новые космогонические теории множились в геометрической прогрессии с каждым годом, да и старые уже некуда девать. И все были недоказуемы.

– Только ты учти, Сергей, что и из родных сестёр, если уж пользоваться твоими сравнениями, одна может родить, а другая нет.

– Хочет.

– Что, прости?

– Не «может» или «не может», а хочет или не хочет. Ты, видимо, не в курсе последних меднаработок?

Я кивнул.

– Я так думал, – продолжал Хрулёв. – Доказано, что при нынешнем уровне духовного развития человек – женщина – может подготовить и подстегнуть свой организм к зачатию, если захочет. В процентном отношении это где-то 70*30.

У меня стали слипаться глаза. Это было невежливо по отношению к Хрулёву, но практически вторая бессонная ночь давала о себе знать.

Я с усилием выпрямился.

– Утомил я вас. – Хрулёв поднялся. – Вы уж извините, но хочется иногда выговориться. Спокойной ночи.

– Всего доброго, – я махнул рукой и тоже встал. Места сразу стало очень мало. – И, кажется, мы на «ты».

Сергей негромко рассмеялся и вышел.

Следовало забраться в душ, но я слишком вымотался. Растянулся на кровати и провалился в глубокий сон.

И вторую ночь не смог нормально выспаться.

Мерещились тёмные шахты лифта, расширяющиеся трещины в переборках, встающий горбом пол, ослепительный аварийный свет…

Я перевернулся на спину. Спать уже не хотелось. До здешнего рассвета оставалось около часа. Можно, конечно, встать, но было откровенно лень.

«Полежу пока», – решил я, прикрыв глаза. Мысли кружили вокруг недавнего кошмара, постепенно соскальзывая к воспоминаниям о крушении «Дайны М». К началу. Хотя нет, началось, пожалуй, раньше, когда демоны космоса погнали меня в приборно-агрегатный зал отсека ходовых служб, визуально проверить двигатели причаливания и ориентации и антенны аппаратуры сближения. Под демонами я подразумеваю старшего дежурного по корабельной смене Олега Андреева. Зачем это нужно и почему должен присутствовать кто-нибудь из навигационной группы корабля, как требовалось по инструкции, по-моему, никто не помнил. О любых неполадках компьютерная сеть и так мгновенно известила бы рубку управления. Да и специалисты группы управления двигателями проделали бы всё это лучше и быстрей.

Как бы там ни было, инструкцию следовало выполнять. А поскольку вся пилотажная группа, да, собственно, и вся команда, была занята по уши перед расстыковкой с грузовым тором, то отправили меня – всё же виртуал-прогнозисты астронавигации заняты при посадке не в пример меньше, чем пилоты. И какого было моё удивление, когда выбравшись из торпеды лифта, я не встретил ни одной живой души. Хотя по той же инструкции производить осмотр-приёмку следовало в сопровождении представителя инженерного отдела.

– Добрый день, – проблеял я робко, оглядываясь по сторонам в поисках местных аборигенов.

На внутренней переборке возле лифта засветился большой экран видеосвязи, явив широкое темнокожее лицо с толстым носом и глазами навыкате. Ангус Пайпер, член комсостава корабля и глава инженерных служб. Тут было его царство.

– Приветствую. – сказал он, мельком взглянув на меня и сразу отведя взгляд в сторону. – Помощь, надеюсь, тебе не нужна?

Он наполовину развернулся и принялся подавать кому-то непонятные мне знаки.

Какое гостеприимство.

– Нет.

– Вот и хорошо, – обрадовался Пайпер. Улыбка забавно скривила его толстые губы – словно он жевал что-то. – Там всё проверено. Мы сейчас грузовой корпус готовим, рук не хватает, хоть разорвись.

Понятно..

– Всё в порядке, – сказал я. – Осмотрюсь и уйду.

– Лучше давай к нам на седьмую палубу, дел невпроворот. А у тебя сейчас…сам понимаешь.

– Да я согласен. – В самом деле: лучше помогать в интереснейшем деле, тем паче, что помощь требовалась, чем сидеть сиднем в рубке и глазеть на экран. – Только моих предупредите.

– Обязательно. – Пайпер что-то проделал у себя на пульте. – Уже. Заодно и допуск тебе оформил. Ты теперь временно прикреплён к нашей секции.

И, прежде чем я успел ответить, махнул на прощание рукой, и экран погас.

У инженерных служб сейчас аврал: готовят к снятию с оси наружный – грузовой – корпус – тороид, как бы нанизанный на веретено самого корабля. А это ни много, ни мало больше двух третьих массы «Дайны М». В полёте он вращается, создавая центробежную силу тяжести, и по внутреннему ободу тянется спецгалерея, которую монтируют и раскручивают лёгкими электромагнитными импульсами М-генератора после старта и убирают перед финишем. Остановив вращение, разумеется. Все пассажиры и члены команды проводили, точнее, прошагивали здесь определённое количество часов, радуясь возможности почувствовать власть над собственным телом,, чего в принципе не позволяли магнитные прослойки башмаков на ферропластике палуб. Но для навигационной группы любая коррекция курса с такой колоссальной вращающейся массой, становилась кошмаром наяву.

Сейчас он остановлен, но его снова закрутит после снятия с оси корабля, но тут в дело вступит срощенная с главным корпусом дистанционная нейросеть, запуская четыре закреплённых на тороиде сближающе-корректирующих двигателя. После чего сам он, состоящий из спаянных друг с другом магнито-плазменной сцепкой контейнеров разделится послойно на части. Меньшую, где находилась аппаратура для космических исследований, состыкуют с грузовым терминалом «Марс-3» для последующей разгрузки. А бомльшую, используя управляемые орбитальные модули, посадят на планету в районе одного из двух космопортов. Оба они оборудованы магнитными катапультами – разработанными на Марсе и специально для Марса эруптивными установками для вывода на низкие орбиты неживых грузов. Здесь, в отличие от Земли, это оказалось вполне возможно, благодаря меньшей силе тяжести, первая космическая скорость для выхода в космос здесь всё же меньше 8 километров в секунду. И хотя сам Марс и движется по орбите довольно прытко – 24 км в секунду, всё-таки это не Земля с её 30 км/с.

На орбите останутся только упрятанные под внешней обшивкой жилые палубы, рубка управления и двигательный отсек.

Другое дело, что ждать полной загрузки контейнеров для обратного рейса можно будет до морковкина заговенья. Марс пока не производил ничего, что требовалось Земле, если не считать научных изысканий. Потому-то пустые контейнеры снова соберут в тор, «наденут» на корпус, и «Дайна М» отправится домой за новой партией переселенцев и припасов. И дорого, и рискованно, но куда денешься: на родной планете и так уже кое-кто начинал поговаривать о нехватке жизненного пространства для особо избранного народа некоего сильно демократичного государства. Вернее – демократизаторского: стоило какой-либо стране начать проводить политику, отличную от политики этого самого государства, как правители последнего, бряцая оружием, поднимали истеричный ор о нарушениях демократии. И всё бы ничего, если б они не начинали устанавливать эту самую демократию там, где их никто не просил. Подкупом, угрозами, взрывами бомб. Авиабомб, точнее.

Просто поразительно, как можно рыдать всей страной над липовыми злоключениями какого-нибудь пингвина или бурундука, одновременно обрушивая шквал огня на людей, которые им ничего плохого не делали. Поразительная штука совесть человеческая!

Под такие невесёлые мысли я пошёл по палубе.

В отличие от почти пустого пространства рубки управления, где стояли семь кресел, оборудованных виртуал-шлемами нейросвязи с компьютерной сетью, здесь торчали группами ферропластиковые кожухи, укрывающие внутренние части двигателей и входы антенн. Помещение сильно смахивало на зал с турбинами какой-нибудь энергостанции, и от этого чудилось, будто царящую тишину прорезает сильный гул. Как в трансформаторной будке. Я бывал здесь несколько раз за время полёта, помогая иной раз, когда это требовалось. Редко, правда, Инженерная служба отлично справлялась со своими обязанностями, в отличие от Службы стюардов. Вот уж кому постоянно требовалась поддержка при обслуживании мучающихся от безделья пассажиров. Я имею в виду не учёных, быстро разбившихся на группы по интересам и оккупировавших лабораторные помещения корабля. Не очень большие, к сожалению: «Дайна М» грузо-пассажирский пакетбот, а не исследовательская станция. Круизные космолайнеры вообще пока не строят, слишком накладно. Вот и получается, что все развлечения во время перелёта для бомльшей части пассажиров, в основном агрорабочих и штолен-проходчиков, это прогулки по спецгалерее, причём строго по расписанию, да небольшой спортзал. И хоть народ этот вполне достойный и как люди, и как специалисты, они не тренированные космонавты, потому-то во время восьмимесячного перелёта возникают трения, ругань, драки. Ещё на борту имелись криокапсулы, целая дюжина. В перспективе они должны сохранить чью-то жизнь, случись какое несчастье, но просто простаивали. В конце концов, после усмирения очередной дебоша приняли решение погружать в криосон особо буйных на неделю-другую с последующей ротацией.

К первой большой волне эмиграции готовят разовые контейнеровозы с анабиозными криокапсулами. Подразумевается, что после посадки корпуса будут разбираться на сырьё и запчасти. Вот там будет не в пример легче…наверное.

Я честно и трудолюбиво осматривал все встреченные кожухи. Друг от друга они отличались только размерами, и даже буде какой сломан, определить снаружи было невозможно. И на кой космос меня сюда послали, было непонятно.

Осмотр я закончил у небольшой прямоугольной дверцы – люка в наружную обшивку. При работающем М-реакторе и двигателях, соваться туда категорически запрещалось, о чём свидетельствовали угрожающе красные надписи. Даже сейчас, хоть корабль летел по инерции, лишь изредка корректирую курс краткими выхлопами, входить в кессон наружного осмотра основного двигателя без скафандра не следовало.

Чертыхаясь про себя, откатил стеновую секцию и достал один из десятка скафандров. Кое-как натянул на себя, мрачно размышляя, что случись что с двигателем, он поможет, как мёртвому припарка. Мне показалось, что скафандр вообще неисправен: в наушниках негромко вибрировал низкий гудящий звук. Не тот, который я скорее чувствовал, а не слышал в отсеке. Будто колеблющаяся, бесконечно растягивающаяся резина. Довольно болезненно отдавался в голове.

Я отключил внутренние рекейверы, потом вообще отстегнул шлем. Звук не исчезал. Я поколебался. Вызывать занятого Пайпера, причём, даже не зная, мерещится мне или нет, не стоило. Записывающее устройство в скафандре имелось, и можно было бы подключить его к транслятору и внешним динамикам, но… Но ничего угрожающего я пока не видел.

Я снова надел шлем, только не стал опускать стекло и открыл дверцу. Внутри была небольшая прозрачная кабинка из ферропластика на одного человека, прикреплённая к наружному корпусу. Отсюда хорошо просматривались раструбы дюз главного, маршевого двигателя, заглушенного сейчас, и близкая поверхность Марса. То есть, казавшаяся близкой, сделай только шаг. Но расстояния в космосе обманчивы. На самом деле до планеты даже в моём скафандре не долетишь. Живым. Не хватит воздушной смеси для дыхания, и это только во-первых.

Вибрирующая резина лопнула с глухим звуком. Звук оказался настолько сильным, что меня швырнуло на дверцу, в ушах болезненно заныло, и на какое-то время слышать я перестал. Ферропластик кабины смяло с трёх сторон в рваный комок скрученных пластин, а снаружи сорвало с корпуса невидимым ударом дюзы маршевого двигателя. По кораблю прокатилась дрожь, ломая переборки, пока лишь в ходовой части, и сквозь многочисленные пробоины наружу стал вырываться воздух.

Доля секунды оставалось до того, как «Дайну М» начнёт разворачивать, и скользящий уже грузовой корпус размажет остатки дюз и всю ходовую часть, и меня заодно.

Я судорожно вцепился в шлем – проклятое стекло никак не опускалось.

И тогда до меня дошло.

Я дышал, несмотря на то, что практически находился за бортом, в открытом космосе. Давление не менялось, разрывая глаза, и вообще…

Я на мгновение закрыл глаза и помотал головой, успокаивая дыхание.

Снова открыл.

Всё в норме. Я по-прежнему стоял в кабине и смотрел на обгорелые сопла дюз. Ничего не изменилось. Хотя нет. Исчез вибрирующий звук.

М-да…И что это было? С ума потихоньку сходим? Не хотелось бы!

Я передёрнул плечами. Несмотря на успокаивающую картину вокруг, меня трясло от беспокойного предчувствия. И, окинув напоследок взглядом зал – осмотр я провёл согласно инструкции, – я приложил свою электронную карту допуска отдела навигации к считывающему интерфейсу в переборке и чётко выговорил протокол приёма приборно-агрегатного отсека рубкой управления на время стыковки. Больше никто не будет иметь доступа к двигателям без особого разрешения капитана или первого навигатора. После чего с облегчением забрался в лифт.

Скафандр я так и не снял, торопясь убраться подальше. И заметил это в лифте, миновав несколько палуб. Возвращаться смысла не было: без допуска лифт теперь не откроется в агрегатном зале. Да и не нужен там сейчас скафандр никому.