Текст книги "Кубатура яйца"

Автор книги: Виталий Коротич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

«Вы странный человек и максималист, – сказал мне один из главных архитекторов сообщества Франка Ллойда Райта египтянин Камал Амин. – Я вот закончил архитектурную школу в Каире, в 1951 году приехал в Америку, женился и с тех пор живу здесь. Делаю проекты для разных стран, в том числе для Египта, много езжу, много работаю, но хоть бы раз у меня спросили о пирамидах или о том, как сегодня мой народ – не всегда успешно – пытается спастись от голода и беды. Ни разу. Я знаю, что вы вглядываетесь в Америку с интересом и симпатией, переводили многих американских поэтов на свой язык, – здесь же этих поэтов не знают. Здесь, в Талиесине, мы проектируем дома. Где-то еще, может быть, в десяти или в ста милях отсюда, изучают поэзию, но ничего не знают о Райте и всех прочих архитекторах на свете. Еще где-то – дальше на запад, в Калифорнии, – строят ракеты, чтобы разрушать дома, а в соседней Неваде испытывают под землей ядерные заряды. Уверяю вас, что там люди не знают о нас с вами и совсем не желают знать. Это страна одиноких профессионалов; помните, как в восточной притче – один слепой держал слона за хобот и говорил, что слон похож на трубу, другой трогал ногу слона и считал, что слон похож на большую тумбу, а третий держал слоновий хвостик и кричал, что слон похож на веревку. Здесь все считают, что мир похож на Америку, а где не похож, так это трагическое недоразумение. Смиритесь с этим…»

Камал Амин вытянул ноги вдоль тигровой шкуры, расстеленной у него на полу, и вздохнул. «Вот эта шкура из Индии, – сказал он. – Я купил ее там за большие деньги, потому что тигров становится все меньше – вот-вот добьют. Думаете, хоть один из моих коллег заинтересовался судьбой тигров? Все допытывались, почем шкура, и каждый хочет иметь такую же. Вот и все».

…Когда-то Франк Ллойд Райт составил проект дома высотой в одну милю. Этот 528-этажный дом так и назывался: «Высотой в милю». Вместо лифтов в здании должна была действовать вертикальная железная дорога, сочиненная архитектором, а ядерный реактор снабжал бы дом электроэнергией. В доме планировалось оборудовать гараж на пятнадцать тысяч автомобилей и посадочные площадки для ста пятидесяти вертолетов. Райт называл дом «высоким городом будущего» и пытался представить себе несколько десятков тысяч людей, работающих, живущих, рождающихся и умирающих в нем. Естественно, что дом не был выстроен – не только потому, что никто еще не умеет строить такие дома. Просто немало американцев живет сегодня в собственных домиках, и я, кстати, вовсе не считаю, что это плохо. Архитектура всегда капитулировала перед образом жизни; мне кажется опасным другое – что домики стоят очень далеко друг от друга, порой не докричишься. Люди как-то очень легко и быстро привыкли к мысли о безграничии своей планеты, о том, что ее континенты тоже безграничны, а жизнь на Земле вечна. Мы не всегда решаемся вплотную подпустить к себе мысль о том, что впервые за свою историю земной шар готов уже покончить с собой, нафаршированный ядерной и всякой другой взрывчаткой. Люди обязаны вплотную вглядываться друг в друга, видеть друг друга, слышать: это не от скуки уже, это – чтобы жить. И когда странные ночные птицы американской пустыни орали у меня под окном, как полоумные, я подумал, что, возможно, они непременно хотят передать что-то очень важное русским, украинским или грузинским пернатым, да я их не понимаю. Возможно, и столбообразный кактус хотел что-то передать моим каштанам и соснам, да я ведь тоже не понимаю – ни сосен, ни каштанов, ни кактусов.

Главные на свете проблемы все более всеобщи. Но слишком уж часто люди, интересующиеся политикой, должны быть в Америке или профессионалами, или смириться с репутацией чужаков. Все же взаимопонимание народов – самая важная из возможных политик; я прислушиваюсь к тем американцам, которые напряженно интересуются нашей жизнью, и вспоминаю слова Эрнеста Хемингуэя, однажды посланные им в Советский Союз: «Простите, что я заговорил о политике: стоит только мне заговорить о политике, меня считают за дурака. Но я знаю, никто не препятствует дружбе наших двух стран…»

Этим и закончу главу.

Жизнь в пустыне (I)

Я решил разделить эту главу надвое. Путь через пустыни Невады и Аризоны был долог, а все увиденное в пути было неоднозначным. Черная лента шоссе, врезанная в пейзаж, очеловечивала его, напоминала о том, что прошли здесь многие люди – очень разные и в разные времена. Дорога раскручивалась у меня под колесами, как рулон кинопленки, – казалось, вложи ее в проектор и такое увидишь…

Глава эта разделена на две части, потому что даже на пути сквозь пустыню я встречал так много самых несхожих между собой проявлений тамошней жизни, что хочу написать хотя бы о нескольких из них. Я не люблю город Лас-Вегас и попробую объяснить, почему именно. Большинство американцев, которых я знаю, бывали в Лас-Вегасе, но тоже его не любят, хоть он неизменно популярен, такой звенящий и светящийся…

Когда я впервые подъезжал к Лас-Вегасу ночью на автомобиле, он запомнился мне прежде всего как сфокусированный пучок яркого света, от которого болят глаза; считается, что огни центра города видны, как небесное зарево, еще за тридцать миль, но об этом, впрочем, я узнал позже. Вначале же, когда приезжаешь из темноты Невадской пустыни – сквозь горы, сверху вниз, – поражаешься внезапно возникшему сиянию, в котором есть даже нечто мистическое. Можно вспомнить к случаю, что некоторые великие религии родились именно в пустыне, – при всей неожиданности такой ассоциации в дальнейшем она может оказаться не столь уж далекой от истины: происходящее в Лас-Вегасе смахивает порой на отправление религиозного культа. Город этот очень американский, и не надо, мне кажется, делать вид, что люди приходят туда тайком (а я читал у нас и такое), стесняясь этой обители порока и не разговаривая о ней в приличном обществе, на службе или в присутствии дам.

У Лас-Вегаса один из самых загруженных аэропортов – имени Маккарэна, одно время даже планировалось его резко расширить, в ущерб калифорнийским, – люди прибывают в город во множестве, больше, чем по пятнадцать миллионов визитеров ежегодно. Представляю, если б они начали стесняться своих посещений, что за конспирация бы в Америке развелась. Повторяю, город этот очень американский – по своей истории, своей психологии, по строительству, по мечте, из которой возник он. Что касается будущего – увидим, это ведь город сиюминутный, о грядущем и разговаривать не желающий; геологи уверяют, что за последние двадцать лет Лас-Вегас осел на целый метр – из-за опустошения водных резервуаров под ним. К радости моралистов, считается, что когда-нибудь Лас-Вегас провалится под землю и повторится история с великими городами древности, которые были погублены за грехи, – они зовутся Содом и Гоморра…

Впрочем, в трехсоттысячном Лас-Вегасе около ста пятидесяти церквей, больше на душу населения, чем где бы то ни было в США; они могли бы, пожалуй, отмолить любые грехи, если бы занимались делами богоугодными, а не хлопотали по делам венчальным и бракоразводным, усугубляющим и без того сомнительную репутацию города. Дело в том, что в большинстве американских штатов развод связан с огромными расходами на адвокатов, с издержками, выплачиваемыми по суду, и мучениями моральными – любопытством прессы, разинутыми ртами зевак. В Лас-Вегасе достаточно прожить несколько недель подряд, и ваш брак можно будет расторгнуть на веки вечные – было бы согласие сторон. Здесь же с великой легкостью благословляются новые браки – стало даже модным бесхлопотно жениться в Лас-Вегасе, где существуют, таким образом, все виды азартных игр, включая матримониальные.

Шоссе № 15 влекло меня сквозь ночную пустыню с кактусами, дорожными указателями и кроликами по обе стороны полотна. Не знаю, занимались ли кролики азартными играми, – если нет, то они были единственными существами в окрестной пустыне, которых любопытство или желание мгновенно разбогатеть не вели к Лас-Вегасу. Причем я уверен, что появись этакий маленький рыжий невадский кролик за столом для рулетки, на него бы не обратили внимания и разрешили бы делать ставки, а крупье в смокинге изысканно-безразлично взглянул бы на длинноухого, объявляя выигравшие номера. В слот-машинах вращались бы нарисованные глянцевые морковки, недоступные пустынному обитателю, и…

Нет, давайте, начнем сначала.

Въезжая в Лас-Вегас, хотелось быть осторожным, потому что я ожидал от этого города атмосферы немыслимого купеческого разгула, с пьяными, сидящими посреди тротуара, и шулерами, выносящими деньги в плетеных булочницких корзинах. Ничего подобного; атмосфера в городе подчеркнуто деловая, здесь не валяют дурака, а играют на деньги – занятие это очень серьезное, и город посвящен ему двадцать четыре часа в сутки. Над городом повисла дымка торжественности и в то же время предчувствия разудалых празднеств.

Желание разбогатеть (кого посещают желания проиграться?) придет и к вам, независимо ни от каких других обстоятельств, уже в гостиничном вестибюле. Даже если внешне оно будет оформлено как желание попробовать, то где-то в недрах темперамента стыдно и подсознательно может взвизгнуть недорезанный пиратский пережиток: «Ух, и выиграю я кучу золота – в этих же песках и зарою, только на сундук израсходуюсь…» К администраторской стойке в гостинице проходишь сквозь ряды столов, где очень сосредоточенные люди с умными лицами испытывают фортуну, играя в явно неинтеллектуальную игру, в Америке называемую «блекджек», а у нас и того проще – «очко». Атмосфера конструкторского бюро электроников или кардинальского конклава в соборе святого Петра. Короткие реплики вполголоса, сдержанные поклоны, крупье с манерами членов британской палаты лордов. Я остановился в гостинице «Эль Марокко», и мне сразу же сказали, что, если мистер (то есть я) желает приняться за игру немедля, гостиничный служащий распакует мои чемоданы и разложит вещи по полкам в шкафу отныне принадлежащего мне номера 206. Я ничего не ответил и величественно проследовал на второй этаж, потому что люблю распаковывать свои чемоданы самостоятельно.

Кто только не распаковывал свои чемоданы в Лас-Вегасе! Испокон веков был здесь оазис на дороге с востока в Калифорнию, и переселенцы, загонявшие лошадей по пути к золоту, позволяли себе утолить жажду в этих местах и отмыть глаза от пыли. В 1854 году здесь обосновались мормоны – сектанты, которых в Америке недолюбливают, – и начали расширять существующий уже городок. (Мормоны до сих пор составляют большую часть служащих в казино: считается, что они не воруют, а многоженство, исповедуемое сектантами, карточной игре не помеха. Старейшие городские ломбарды, такие, как Стони, тоже мормонская собственность. На здании ломбарда можно увидеть какой-нибудь религиозный призыв вроде: «Склонись ко Мне, дитя Мое!», но слуховых аппаратов, искусственных глаз, очков и вставных челюстей в залог все равно не берут.) Когда в 1905 году железная дорога дотянулась до Лас-Вегаса, в оазисе уже бурлил городок средних размеров и довольно приличных манер, несмотря на то, что в пустыне находили уже не раз и серебро, и золото. Одно из решающих в своей истории потрясений Лас-Вегас пережил в тридцатые, кризисные годы, когда тридцать первый президент США Герберт Гувер решил построить неподалеку от города плотину на реке Колорадо, которая должна была создать энергетическую базу для развития большого района, оросить бесплодные территории, а заодно собрать в одном месте и занять многие тысячи безработных, возбужденно слоняющихся по большим городам. При всем том в тогдашней Америке было ведь уже около тридцати миллионов автомобилей, массовыми стали кино и радио с воспеваемым ими образом разбогатевшего красавчика в новом «форде»; красавчик вырвался из беды ценой необыкновенной ловкости и везения. Переизданные плакаты с красавчиком можно купить в магазинах «Гранд Отель МГМ» когда угодно, а по внутреннему гостиничному телевидению можно поглядеть и все старые фильмы о нем; молодец с пробором стал несколько старомоден, но призывность образа не иссякла. Короче говоря, в 1931 году после короткой дискуссии и мгновенного плебисцита в штате Невада, к которому с 1869 года принадлежит Лас-Вегас, были разрешены азартные игры. На ту пору это был единственный штат, где играли в открытую, и репутация Лас-Вегаса стала совершенно определенной. Казино росли, как грибы; мафия прикладывала к ним руку совершенно бесспорно, и лас-вегасский мэр Гринбаум однажды был обнаружен в постели с перерезанным горлом; гангстеры помельче получали свои свинцовые порции прямо на улице или в кафе за утренней трапезой – стрельба шла как во время кинобоя с индейцами, истребленными в этих местах много раньше.

Но оставайся Лас-Вегас именно таким – скопищем притонов с разнокалиберной стрельбой, – судьба его была бы недолговечной и специфической. Хозяева города прекрасно понимали это, и, особенно в послевоенные годы, гостиницы и казино начали одеваться в плюш, бархат и шелк; начали строиться залы для весьма солидных конференций и съездов; концерты и представления в Лас-Вегасе традиционно самого высокого уровня: когда я там был, к примеру, выступал очень известный и хороший (что не одно и то же) музыкант Бахарах, пел Дин Мартин, гастролировал балет. На церемониях открытия отелей поют звезды рангом никак не ниже Барбы Стрейсанд или Фрэнка Синатры; многие официальные спортивные мероприятия – кстати, и встречи боксеров СССР – США – по традиции проводятся здесь. Лас-Вегас, где преступность невероятно высока, стесняется говорить об этом вслух – не то что Чикаго или Нью-Йорк, – зато когда шеф местной полиции изловил в городе двух торговцев марихуаной, он демонстративно вывез их подальше в пустыню, развернул лицами в сторону Калифорнии, до которой не так уж близко, и дал каждому по широко разрекламированному тычку под зад.

…Игорные залы обтянуты разноцветными драпировками мягких и благородных тонов, столы, как положено, зеленого цвета; ни в одном казино нет окон и настенных часов – время остановилось, а все в Лас-Вегасе – включая учреждения по разводам и свадьбам, рестораны, большинство магазинов – работает двадцать четыре часа в сутки. Для очень занятых людей даже церковные службы по воскресеньям проводятся прямо в казино, и высшая сила с ужасом витает над богопротивными столами, где люди склонились у рулеточных колес почти в религиозном экстазе. Я же говорил вам, что не одно из массовых верований стартовало в пустыне, – здесь царит атмосфера сосредоточенного радения. Очень засасывающая и, надо сказать, прекрасно организованная атмосфера. Еще на подъезде к Лас-Вегасу я обнаружил на бензоколонке пачку красивых листов бумаги, каждый из которых был разделен на разноцветные отрывные полоски. За одну полоску вам сулили разменных монет на два доллара, за другую – бокал шампанского, за третью – еще что-то. Конечно же при том условии, что вы посетите казино, где полоски подлежат реализации. Я посетил и, мгновенно проиграв два дармовых доллара, потянулся за собственными, кровно заработанными, – а вдруг… И шампанское тоже было выдано, – правда, калифорнийское, розовое, в маленьком бокальчике, но все же…

В другом казино я попытал счастья у слот-машины – это средних размеров шкаф, похожий на инкрустированный автомат для продажи газированной воды: такая же щель для монеты и такое же окошечко внизу, откуда в случае выигрыша выскакивает положенная тебе сумма. Но есть две технические детали – длинная ручка сбоку (за нее надо дернуть, когда опустишь монету, отчего автоматы и зовутся в быту не своим официальным именем «слот-мэшинс», а «уан хендид бэндитс» – «однорукие бандиты»); на передней стенке автомата – окошечко, за которым вращаются цифры, буквы или нарисованные апельсинчики, морковки, вишенки (играть может даже неграмотный) – каждое сочетание символов чего-нибудь да стоит. Если ты выиграл (иногда случается и такое), автомат исторгает из своей инкрустированной груди долгий и довольно приятный звон, продолжающийся, пока сыплются деньги. Один раз, к примеру, я сунул «бандиту» в прорезь пятицентовик, дернул за ручку, и морковки с вишенками остановились в позиции, сулящий мне пять долларов. Сто никелевых монет сыпались под неумолчный автоматический благовест очень медленно и торжественно; проиграл я их тут же и куда быстрей, чем получил.

Когда я попробовал отойти от автомата, ко мне приблизился некто в черном и с галстуком бабочкой. «Сигареты», – буркнул я; сигареты были поданы через считанные секунды, и именно мой сорт. Когда я попросил выпить, мне принесли вино, воду – все, чего хотелось, – к машине и немедленно; пока я намерен был играть, казино за меня держалось железными руками всех своих игральных машин и белыми перчатками всех крупье.

Стрип, центральная улица Лас-Вегаса, озарена немеркнущим светом, потоками льющимся с вывесок, – около миллиарда долларов оседает ежегодно в бездонных сейфах этого города, можно и не экономить на освещении… Здесь преступность повыше чикагской и самоубийств больше всего в мире, но в залах казино никто не говорит об этом, там запрещается даже фотографировать, и охранники с автоматическими винтовками недремны за своими амбразурами у потолка – Лас-Вегас последовательно блюдет тайность, скрывает свои черные дворы и слепит вас такими потоками разнообразных призывов к игре и веселью, что невмоготу противостоять им. Придание городу благообразного вида – целая наука, очень современная и очень серьезная; это не Нью-Йорк – о разбойничках здесь почти не пишут, зато все знают, что прошлой осенью в Лас-Вегасе была начата реставрация популярной гостиницы «Аладдин», расширяемой до тысячи тридцати комнат (уже сейчас в здешних гостиницах только самого высокого класса есть тридцать пять тысяч номеров). При реконструируемой гостинице «Аладдин» за десять миллионов долларов строится театр на семь с половиной тысяч мест и лучшие в Америке помещения для конференций и съездов. К гостинице «Стардаст» пристраивается новое казино за три с половиной миллиона. О таких событиях рассказывают без удержу. Куда меньше пишут (но все же пишут) о том, что «Дезерт Инн», гостиница, рекламируемая на всех перекрестках, первая из купленных здесь полулегендарным Говардом Хьюзом, возводилась на деньги далекой отсюда банды кливлендских мафиозо – в свое время об этом писали побольше, да вскорости замолкли, перейдя на привычный трёп. Удивительно красивы фонтаны и розово-белые колоннады нового «Цезар пэлэса» (оказалось, что и к этому дворцу прикладывал лапу один из шефов чикагской мафии – Сэм Джианкано; у нас не так давно печатали американские сообщения о том, что Джианкано вступал в сговор в ЦРУ, взявшись за убийство Фиделя Кастро, – создавался союз стукачей с бандитами…).

Я прикоснулся к подробностям историй, весьма запутанных и неизвестных до конца ни мне, ни моим знакомым, – лучше такого не вспоминать на ночь глядя, давайте-ка утром, проснувшись после недолгой здешней ночи, выйдем на пустынную улицу, чтобы удивиться, до чего же она пыльная и некрасивая, как выжжены ее цветники и раскалены стены, сколь замусорены ее мостовые; по утрам город пустынен, словно выстроен в «Марсианских хрониках» живущего неподалеку отсюда Рея Бредбери. Завтрак можно получить когда угодно – во множестве кафе кормят расторопно и дешево, здесь не зарабатывают на яичницах и яблочных пирогах, поэтому стандартные рационы в массовых кафетериях аккуратны, питательны, хотя и не очень вкусны; но вы же приехали в Лас-Вегас не для того, чтобы дивиться здешней кулинарии? Официанты дают сдачу мелочью; даже серебряные доллары с профилем Эйзенхауэра, которых не увидишь в Нью-Йорке, – радость нумизматов, – здесь выдаются неограниченно. Рядом с кассой у входа – игральный автомат, можешь всю мелочь просадить прямо здесь, не отходя от кассы.

Люди быстро жуют и выходят на улицу. Атмосфера золотой лихорадки кружится над этим городом – здесь спят когда придется, но больше по утрам, а играют все остальное время; в моей «Марокко Инн» даже плавательный бассейн открывается только в одиннадцать утра – все равно никто не приходит раньше… «Как вам сидится здесь, в денежном лязге? Не надоело?» – вежливо спросил я у дежурной внизу, отдавая ей ключ. «А почему мне это должно надоесть? – ответила сердитая и невыспавшаяся женщина. – Это жизнь, только в нашей лас-вегасской жизни все открыто – люди играют на деньги, одни получают их, а другие проигрывают. Это и есть жизнь, уважаемый джентльмен. Вы не согласны?» Нет, я не был согласен, но запомнил слова дежурной, потому что вчера, когда, окончательно разуверившись в своих шансах на пиратское золото, шел к себе в номер, остановился в гостиничном вестибюле у стола для игры в «очко» и разговорился с банкометами. Я сразу же успокоил их, сказав, что потерял интерес к карточным играм еще в раннем детстве и поэтому не буду выспрашивать у них профессиональные тайны или умолять выбросить мне три выигрышные карты – тройку, семерку и туз, составляющие в сумме желанное двадцать одно очко. Банкометы не очень верили, но кофе они все равно пили чашку за чашкой, так что, сидя у стола с кофейником, я каждые пятнадцать минут получал в собеседники то одного, то другого – они менялись раз в четверть часа. Наконец банкомет по имени Вилт, блондин лет тридцати с безукоризненными манерами, уверовал в мою карточную пассивность и доверительно сказал: «И правильно. Не играйте. Все равно не выиграете. Вот я – не играю и не пью». – «И счастливы?» – не вытерпел я. «Счастлив!» – ответил мне банкомет с некоторым вызовом и перестал откровенничать. Его напарница Дженни оказалась общительней. «Вы не играете потому, что вам нет еще двадцати одного года? – игриво спросила она. – У нас до двадцати одного года играть нельзя». Я ответил, что явно впадаю в детство и временами чувствую себя юным до неприличия. Банкомет Дженни заулыбалась, а потом сказала, что мы, пожалуй, сверстники – она из Нью-Йорка, училась там в школе, там же брала уроки музыки, а с конца пятидесятых годов начала там петь в ночных барах. Карьеры не сделала и несколько лет назад переехала в Лас-Вегас вместе с мужем. «Вот я не играю – нам, кто работает в казино, это настрого запрещается, – не играю и не хочу. Просто обуял меня дух азарта, это у каждого из нас есть, правда? Предчувствие удачи, которая вот-вот и твоя, – словно нота, которой никогда не мог взять, и вдруг она прорезалась в голосе. Нельзя жить в Америке и не верить в удачу. Я пришла работать в „Марокко“, во все здешние алые драпировки и кровати под балдахинами, – вы знаете, здесь все настолько увлечены игрой, что ко мне никто не приставал, даже когда я была моложе, – мы все равно не имеем права сближаться с клиентами, но ко мне никто не приставал – играют. Кое-кто выигрывает, редко, но случается, а в основном плачут, проигрываются, вы себе представить не можете. Очень трудно жить наоборот – я ведь работаю по ночам, с полуночи до восьми утра. Когда мы с мужем едем в отпуск, я долго привыкаю к тому, что можно спать ночью, а днем жить как все люди. Хорошо, что у меня нет маленьких детей, – вы представляете, каково в здешней школе? На уроки, с уроков дети ходят сквозь денежный дождь и привыкают, что все основано не на труде, а на везении. Я вот не играю, так особенно это чувствую. Мы с мужем держим дочь у его родителей в Нью-Йорке. Муж сейчас не работает; он иногда слетает к дочери на недельку-другую. Она в Колумбийском университете. Здесь тоже, знаете, есть университет – Южный Невадский, так там никаких почти заварух не случается – все здесь как под наркозом. Даже негры – это, конечно, хорошо, что они никаких скандалов не устраивают и демонстраций – живут в западной части города и играют, наверное, там тоже многие под наркозом. Это я в Нью-Йорке привыкла, что там все что-то случается, кто-то шумит, кто-то скандалит. А здесь играют, играют, играют… Всем выигрыш снится, но так же не бывает, чтоб всем…»

Позади меня между игральными автоматами бегал старичок. Внешне он был похож на золотоискателя-алкоголика: я встречал таких на Севере – лицо фанатика и жилистые, серые руки. Старичок двигался с ловкостью опытной ткачихи-многостаночницы, дергая то за ту, то за другую ручку в большом своем машинном хозяйстве. Время от времени раздавался выигрышный благовест, и монетки сыпались из автомата в цинковое корытце. Совершенно машинально я взял со стола пятицентовик и приблизился к одной из обслуживаемых старикашкой машин. Тот почти ударил меня по пальцам, отпихивая от своего хозяйства. «Идет», – сказал старичок, даже не глядя в мою сторону. Сыпались никелевые монетки, и я не мог своей невезучей лапой срывать полосу золотоискательских удач – дедушке привалило…

У ночной газетной стойки рядом, где продавались плакатики на все случаи жизни, наибольшим спросом пользовался такой: «В случае ядерного нападения на Лас-Вегас прячьтесь под эту игральную машину: в нее можно бросать все что угодно – и все без толку». Мрачный старичок мирно сосуществовал с мрачным юмором плакатика.

Каждый игрок обладает одной или несколькими системами, сулящими сплошные выигрыши. Из всех систем, что я узнал в Лас-Вегасе, применить мне не удалось ни одной. Первая была основана на самообладании и трезвости умысла, а посему относилась к самым непопулярным – согласно ей надо в один карман положить сумму, выделенную тобой для игры, а в другой складывать выигрыш; время от времени содержимое карманов надо сверять и по результатам сверки делать самостоятельные выводы. Второй способ более научен – следует все время удваивать ставки: проиграл – удвоил, еще раз проиграл – снова удвоил. Согласно всем законам математики, в который-то раз к тебе по крайней мере возвратятся все поставленные на кон деньги. Но чтобы так играть, надо их иметь очень много и терпеливо дожидаться выигрыша, сулимого теорией вероятностей.

В Лас-Вегасе играют в кости и в покер, в разновидность лото, именуемую «бинго», и знакомый вам «блек-джек» (в «очко», кстати, можно сыграть и с автоматом, этот автомат обставил меня, как вокзальный шулер) – здесь играют все и на все. Есть игра, в которой можно поставить один цент, а в казино на двадцать шестом этаже «Гранд Отеля МГМ» начальные ставки дозволены с пятидесяти долларов до двух с половиной тысяч – за членство в Метро-клубе на двадцать шестом этаже надо уплатить тысячедолларовый вступительный взнос. И все-таки, хоть есть в Лас-Вегасе привилегированные клубы и гостиничные номера, за которые надо платить полторы тысячи в день (пентхаузы «Клеопатра» и «Шахразада» в гостинице «Аладдин»), это прежде всего город для рядовых американцев, тех вот самых статистических, средних, пьющих по шестнадцать чашек кофе в неделю и потребляющих по двести восемьдесят семь яиц в год. Бесспорно, что Лас-Вегас – карикатура на Америку, но почему же так любит Америка это кривое зеркало? Почему она сбегается на сияющую улицу Стрип и люди годами рассказывают друг другу о том, как довелось быть в Лас-Вегасе и счастье просвистело мимо, словно пуля из индейского ружья, а еще был случай…

Это город, принявший пустыню в себя; и так же, как слежавшиеся в дюне песчинки не становятся монолитом, так и люди, проходящие сквозь эту опустошенную землю, стабилизируются в собственных разобщенностях, бывают даже счастливы в них: ведь каждый здесь – миллионер без пяти минут; вот повернутся морковки, апельсинчики и вишенки во внезапно расщедрившейся красивой машине, и денежный ливень окатит тебя с головы до пят. Крупье вежливы и встречают тебя как давнего друга, даже поговорят: кто знает, может быть, ты новый Говард Хьюз – захочешь и купишь их со всеми рулетками, карточными колодами и прочими потрохами. Здесь красиво – играет музыка, ходят и танцуют роскошные женщины, – здесь праздник, по которому так изболелась раздерганная в суетах и потерявшая надежды душа.

Не буду пересказывать вам всех легенд о ласвегасце Говарде Хьюзе, одно время у нас перепечатывали их во множестве; но жив и этот миф – о загадочном человеке, бывшем летчике-испытателе, потерпевшем в 1947 году катастрофу на самолете «ФХ-11» и с тех пор не бравшемся за штурвал. Хьюз приехал инкогнито и поселился на последнем этаже отеля «Дезерт Инн». В кармане у него лежал чек, полученный после ликвидации дел с компанией ТВА, – самый большой чек, лежавший когда-либо в кармане мужских брюк, – на пятьсот сорок шесть миллионов пятьсот сорок девять тысяч семьсот одиннадцать долларов. Деньги надо было вложить в новое дело, дабы избежать огромных подоходных налогов. Никогда не прикасавшийся к азартным играм Хьюз начал с покупки гостиницы, в которой остановился, а затем приобрел одну седьмую часть Лас-Вегаса – с казино, аэропортом, телецентром и многими тысячами людей, занятых во всех купленных им предприятиях. История сражений Хьюза с техасским магнатом Керкоряном, история того, как автоконцерны и голливудские кинодеятели вкладывали деньги в Лас-Вегас, теряя их или умножая, – история еще одной игры, еще одного азарта, но тоже очень американского, лютого, возле костров которого с удовольствием греются маленькие клерки из невеселых контор Атлантического побережья и бесконечно соблазнительные калифорнийские секретарши, ищущие в Лас-Вегасе женихов.

А игра вокруг подземных ядерных взрывов, первый из которых состоялся 14 сентября 1957 года возле Лас-Вегаса? Взрывы удалось отодвинуть аж на Алеутские острова, а перед этим вся невадская мафия с такой энергией развернула борьбу против ядерных испытаний, что впору было принять ее за организацию сторонников разоружения. Очень много всего и разного заплелось вокруг сияющих казино в пустыне; игры человеческие многообразны. Но так хочется радости…

Праздники необходимы; на Новой Гвинее аборигены закалывают свинью и веселятся вокруг нее по месяцу; существуют праздники рыбы, снопа, благодарения, елки и много чего еще; в Лас-Вегасе бесконечен праздник надежды на большую удачу, на внезапное счастье, которым изменится вся жизнь. Все здесь твердо убеждены, что не бывает счастья всеобщего. А значит, каждый сам осчастливливает себя, как может; осчастливливает надеждой и мелким выигрышем – золотая птица удачи свила здесь гнездо и вполне может прикоснуться к тебе радужным перышком.

Праздник, который всегда с тобой, – это Париж; Хемингуэй имел основания придумывать такое определение. Лас-Вегас остается Праздником без тебя – уезжаешь отсюда и понимаешь, что нечего взять с собой. Даже в случае выигрыша.