Текст книги "Рассвет"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Почему ты никогда раньше не говорил мне о Рейбене?

– Ну, он так часто оказывался вовлечен во всякие неприятности, что я просто выкинул его из головы, – объяснил папа.

«Это был самый мрачный день за последнее время», – подумалось мне. Небо было тускло-серым, с обрывками облаков, ветер стал холоднее и пронзительнее.

– Похоже, собирается дождь, – сказал папа. Он завел мотор машины. – Не могу дождаться весны.

– А когда ты узнал про своего брата Рейбена, папа? – спросила я, когда мы отъехали.

– О, около двух лет назад.

«Два года назад? – размышляла я. – Но каким образом? Мы находились тогда далеко от семьи.

– У них есть телефон на ферме? – недоверчиво спросила я.

Я знала, что фермеры в Джорджии слишком бедны, чтобы иметь телефоны, особенно наши родственники.

– Телефон? – Он засмеялся. – Едва ли. Они не могут провести воду и электричество. В их усадьбе, если ее можно так назвать, ручная помпа. По вечерам они зажигают масляные лампы. Некоторые из этих крэкеров[11]11
  Прозвище белых бедняков в южных штатах.


[Закрыть] думают, что телефон – это изобретение дьявола, и никогда в жизни не поднесут трубку к своему уху, и уж тем более не захотят иметь его.

– Тогда как же ты узнал о своем брате? Или ты получил письмо?

– Письмо. Едва ли один из них сумеет написать свое собственное имя, а уж письмо – это слишком много.

– Тогда как же ты узнал о Рейбене? – Снова спросила я. Он не откликнулся. Подумав, что он и не собирается ответить, я добавила: – Ведь ты же не ездил туда один, без нас, папа?

Он так взглянул на меня, что я поняла, что попала в точку.

– Ты становишься слишком сообразительной, Дон. Не так-то просто спрятать что-то под одеяло, когда ты рядом. Не говори ничего об этом маме. Я действительно однажды заезжал туда на несколько часов. Я работал достаточно близко, чтобы сделать крюк и вернуться в тот же вечер.

– Ладно, но если мы были тогда так близко, то почему мы не съездили туда все вместе, папа?

– Я сказал, что я был близко. Но мне бы потребовалось несколько часов, чтобы съездить за вами, затем несколько часов, чтобы добраться до фермы, – объяснил он.

– Кого же ты видел на ферме?

– Я видел мою маму. Отец уже умер к тому времени. Однажды просто упал на поле, схватившись за сердце. – На глазах папы выступили слезы, но он быстро смахнул их. – Мама выглядела такой постаревшей, – он покачал головой. – Я уже сожалел, что пришел. Это разбило мое сердце – видеть как она сидит там в своем кресле-качалке. Смерть папы, Рейбен попал в тюрьму, проблемы с другими моими братьями и сестрами… Она поседела из-за этого и даже не узнала меня. А когда я сказал, кто я, она проговорила: «Орман в домашней маслобойке сбивает для меня немного масла». Я обычно делал это для нее все время.

– Ты видел свою сестру Лиззи?

– Да, она замужем, у нее четверо детей, двое – погодки. Это она рассказала мне о Рейбене. Я не оставался там слишком долго и никогда ничего не говорил твоей маме, потому что это плохие новости, так что ты не проболтайся теперь.

– Не проболтаюсь, обещаю тебе. Я очень сожалею, что не сумела повидать дедушку, – печально сказала я.

– Да, тебе бы он понравился. Возможно, он достал бы свою губную гармошку и наиграл что-нибудь для тебя, а потом вы бы вдвоем сыграли и спели что-нибудь вместе, – папа мечтал вслух.

– Ты, должно быть, говорил мне раньше, что он играет на гармошке, папа, потому что это запомнилось мне.

– Может быть, – согласился он. Он стал мурлыкать себе под нос что-то, наверное, мелодию, которую играл его отец. Мы молча доехали до дома. Я все размышляла о папе и секретах, которые он хранил.

Джимми еще не было дома, потому мама ничего не знала о наших неприятностях в школе. Мы с папой переглянулись и решили оставить все это при себе.

– Где Джимми? – спросила мама.

– Он со своими новыми друзьями, – сказал папа. Мама взглянула на меня и поняла, что это ложь, но ничего не спросила.

Но когда Джимми не пришел домой к ужину, мы вынуждены были рассказать маме о драке и его неприятностях. Она слушала и кивала головой.

– Я знала об этом, – сказала мама. – Никто из вас не стоит и поросячьей ножки, когда лжет. – Она вздохнула. – Наш мальчик просто несчастлив и, может быть, никогда другим не будет.

– О, нет, мама, Джимми еще добьется больших успехов. Я просто знаю это. Он очень умный. Вот увидишь, – уверяла ее я.

– Надеюсь, – она снова начала кашлять. Ее кашель изменился, стал более глубоким, сотрясал все ее тело. Мама говорила, что это означает, что ей становится лучше. Но я не верила, что ей лучше, и по-прежнему очень хотела, чтобы она пошла к настоящему врачу в больницу.

Я вымыла посуду, все убрала и решила поупражняться в пении. Папа и Ферн были моей аудиторией, причем Ферн очень внимательно слушала. Она хлопала своими маленькими ладошками вместе с папой. Мама слушала меня из своей спальни. Потом позвала меня и похвалила мой голос.

Становилось темно, начался, как и предсказывал папа, холодный дождь. Капли застучали в окна барабанной дробью. Потом были гром и молнии, ветер свистел повсюду, проникая во все щели. Я накрыла еще одним одеялом маму, потому что ее знобило. Мы решили, что положим малышку Ферн спать в эту ночь в одежде. Я так волновалась за Джимми, потому что он все еще где-то бродил в эту темную, штормовую ночь. Я думала, что у меня сердце разорвется. У него не было денег, значит, он голодный. Я приготовила ему тарелку с едой. Ее нужно было только подогреть, когда он придет.

Но вечер проходил, а он все не возвращался. Я долго не ложилась спать, глядя на дверь и прислушиваясь к шагам в подъезде, но они или подымались по лестнице, или направлялись в другую квартиру. Раз или два я подходила к запотевшему окну и вглядывалась в темноту.

Наконец я тоже пошла спать, но в середине ночи проснулась от звука открывающейся двери.

– Где ты был? – прошептала я. Я не могла видеть его глаза.

– Я собирался убежать, – сказал он. – Я даже оказался в пятидесяти милях от Ричмонда.

– Джеймс Гэри Лонгчэмп, ты не мог этого сделать.

– Я сделал. Я ехал автостопом, одна машина подбросила меня до какого-то дорожного ресторанчика. У меня оставалась какая-то мелочь, так что я смог взять себе чашку кофе. Официантка сжалилась надо мной и принесла мне булочку с маслом. Потом стала расспрашивать. У нее сын моего возраста. Она должна много работать, потому что ее муж погиб в автомобильной катастрофе пять лет назад. Я собирался выйти и продолжать ловить попутные машины, но начался очень сильный дождь, так что я не мог выйти. Официантка была знакома с одним водителем грузовика, который возвращался в Ричмонд, и она попросила захватить меня, поэтому я и вернулся. Но я не останусь, я не буду возвращаться в эту школу для снобов, и тебе тоже не следовало бы, Дон, – многозначительно заключил он.

– О, Джимми, у тебя были все основания выйти из себя. Богатые ребята не лучше бедных, которых мы знаем, с нами обращаются несправедливо, потому что мы не богатые, как другие, но папа не хотел обижать нас, послав в «Эмерсон Пибоди». Он пытается делать для нас только хорошее, – говорила я. – Ты должен признать, что это прекрасная школа и там много интересного. Ты сам говорил мне, что некоторые твои учителя очень хорошие люди. Ты уже начал делать школьные работы лучше, разве не так, и тебе нравится играть в команде, верно?

– Мы по-прежнему похожи на рыб, вытащенных из воды. Ребята никогда не примут нас и не будут с нами дружить, Дон. Лучше я буду ходить в обычную общественную школу.

– Сейчас, Джимми, ты не можешь рассуждать спокойно, – прошептала я и взяла его за руку, она была очень холодной. – Ты совсем замерз, Джеймс Гэри, а твои волосы мокрые. И вся твоя одежда. Ты можешь подхватить воспаление легких!

– Кого это трогает?

– Меня трогает. А теперь сними мокрую одежду, поживее, – велела я и отправилась за полотенцем. Когда я вернулась, он уже завернулся в одеяло, бросив свою одежду на пол. Я села рядом с ним и начала вытирать его волосы. Мне показалось, что он улыбается.

– Я никогда не встречал такую девочку, как ты, Дон, – сказал Джимми. – И я говорю это не только потому, что ты моя сестра. Думаю, я вернулся обратно только потому, что не хотел оставлять тебя совсем одну во всей этой кутерьме. Если будешь ходить в эту школу, некому будет защитить тебя.

– О, Джимми, я не нуждаюсь в защите, кроме того, там же папа, разве не так?

– Конечно, как будто он защитил нас сегодня. Я пытался сказать ему, что не виноват, но он даже не слушал меня. Все, на что он был способен, так это орать на меня, что я не ценю добра и подвожу его. А потом ударил меня.

Он опустил голову на подушку.

– Он не должен был бить тебя, Джимми, ты напомнил ему его брата Рейбена, который сейчас в тюрьме.

– Рейбен?

– Да, – сказала я и улеглась рядом с ним. – Он рассказал мне о нем все. Он так напугался, когда ты попал в эту передрягу. Папа говорит, что ты похож на Рейбена и даже ведешь себя иногда, как он.

– Я не припоминаю, чтобы папа упоминал кого-нибудь по имени Рейбен.

– Я тоже. Он ездил к себе домой, – прошептала я еще тише и рассказала ему все, о чем просил меня молчать папа.

– Я сам собирался податься в Джорджию, когда ушел отсюда, – задумчиво произнес Джимми.

– Куда? О, Джимми, можешь ты попробовать еще раз, еще один только раз, ну для меня? Не обращай внимания на этих противных ребят, занимайся только своим делом.

– Трудно не обращать на них внимания, когда они ведут себя так нагло и отвратительно, – он отвел взгляд.

– Что они тебе сказали, Джимми? Это имеет отношение ко мне и Филипу, да?

Джимми молчал.

– Да, – наконец выдавил он.

– Они знали, что могут разозлить себя таким образом, Джимми.

«Это все из-за Клэр Сю Катлер, – подумала я, – из-за ее ревности». Я ее невзлюбила, как никого на свете.

– Они умышленно провоцировали тебя, Джимми.

– Я знаю, но… Я не могу удержаться от гнева, когда кто-нибудь говорит гадости о тебе, Дон, – признался брат, глядя на меня с такой болью, что у меня защемило сердце. – Я очень сожалею, если это рассердило тебя.

– Я не сержусь на тебя. Мне нравится, как ты заботишься обо мне, только я не хочу, чтобы ты из-за этого попадал в какие-либо неприятности.

– Ты тут не при чем, – тяжело вздохнул он, – это не твоя вина. Ладно, я отсижу свое отстранение и вернусь, попытаюсь снова, но я не думаю, что из этого что-то получится. Мы просто чужие в этой среде. По крайней мере, я.

– Уверена, что у тебя все получится, Джимми. Ты такой же умный и сильный, как любой из них.

– Я не имею в виду, что я не так хорош, как они. Просто я другого сорта. Уверен, что ты можешь заставить раскаяться самого дьявола.

Я засмеялась.

– Я так рада, что ты вернулся, Джимми. Это разбило бы сердце маме, если бы ты не вернулся, и папино тоже. И малышка Ферн плакала бы по тебе каждый день.

– А ты? – спросил он.

– Я уже плакала, – призналась я.

Он ничего не сказал, но спустя некоторое время взял мою руку и нежно сжал ее. Похоже, он уже давно хотел коснуться меня. Я откинула с его лба прядь волос и хотела поцеловать его в щеку, но не знала, как он отреагирует на это.

Мы лежали так близко, моя грудь коснулась его руки, но на этот раз он не отпрянул как от укола иголкой. Я почувствовала, что он дрожит.

– Тебе тепло, Джимми?

– Со мной все в порядке.

Но все же я обняла его и удержала, потирая его обнаженное плечо.

– Лучше бы и тебе забраться под одеяло и заснуть, Дон, – сказал он хриплым голосом.

– Ладно, Джимми. Все будет в порядке. Спокойной ночи, – прошептала я и рискнула поцеловать его в щеку.

Он не отстранился.

– Спокойной ночи, – пожелал он, и я легла на спину. Я долгое время глядела в потолок, поглощенная своими чувствами. Я закрыла глаза, но передо мной все еще были обнаженные плечи Джимми, я чувствовала его щеку на моих губах.

Глава 6
Вечер открытия

Утро началось с того, что папа стал кричать на Джимми. – Почему ты вообще уехал куда-то? – Ты сам всегда так делаешь, – парировал Джимми. Они уставились друг на друга, но когда вышла мама, она была так счастлива, что Джимми вернулся, и папа сразу замолчал.

– Я узнаю все школьные задания у твоих учителей, Джимми, а ты тем временем сможешь помочь маме с Ферн, – сказала я.

– Это как раз то, чего я больше всего хотел, быть нянькой при младенце, – простонал он.

– Сам виноват в этом, – буркнул папа. Джимми впал в угрюмое молчание. Я была рада, когда подошло время мне и папе отправиться в школу.

– Джимми сделает еще одну попытку, папа, – сообщила я ему, когда мы отъехали от дома. – Вчера ночью он обещал мне это.

– Хорошо, – кивнул папа. Он повернулся ко мне и как-то странно посмотрел. – Приятно, что ты так заботишься о своем брате.

– А разве в твоей семье не заботились друг о друге, папа?

– Ничего похожего на вас с Джимми. – Его глаза сузились и я поняла, что ему не хочется говорить об этом.

А я не могла и представить, как можно не заботиться о Джимми.

Могла ли я быть счастлива, если Джимми не был счастлив? Нет. Так много произошло с нами в «Эмерсон Пибоди» и так быстро, что у меня голова шла кругом. Я решила сосредоточиться на школьных занятиях и на музыке, а все плохое оставить позади. Джимми, действительно, тоже попытался заниматься усерднее. Когда он вернулся в школу, стал больше внимания уделять спорту, и даже делал успехи на уроках. Мне показалось, что все у нас еще может быть в порядке.

Однако время от времени, проходя коридорами, я замечала, что миссис Торнбелл наблюдает за мной. Джимми сказал, что у него такое чувство, словно она охотится за ним, он очень часто видел, как она следит за ним.

Я улыбалась и вежливо приветствовала ее, и она кивала мне в ответ, но, казалось, она выжидала чего-то, что подтвердило бы ее убеждение, что мы не соответствуем требованиям, которые «Эмерсон Пибоди» предъявляет своим учащимся.

Разумеется, Филип все еще был расстроен, что я не могу ходить на свидания с ним и что я не хочу делать это украдкой. Он продолжал уговаривать меня, чтобы я попросила папу или стала встречаться с ним тайно. В глубине души я надеялась, что все улучшится, когда наступит весна. Но зима длилась долго, полы в помещениях были холодными, небо серым, деревья и кустарники обнаженными. И вот наконец воздух начал прогреваться на деревьях начали набухать почки. Меня переполняло чувство обновления, надежды и счастья. Я вбирала силу и радость от всего, что расцветало вокруг меня. Яркий солнечные свет и яркие цвета скрашивали нашу жизнь. Папа больше не говорил о том, чтобы уйти со своей работы. Джимми ходил в школу, а я наконец занялась музыкой, о чем всегда мечтала.

Только непрекращающаяся болезнь мамы угнетала нас, но я думала, что с приходом весны, когда можно будет в солнечные дни выходить из дому и держать окна открытыми, чтобы был свежий воздух, она определенно пойдет на поправку. Весна приносит с собой надежду. Так всегда было со мной, и теперь более, чем когда-либо, я молилась, чтобы на нас снова снизошло чудо.

Однажды в яркий солнечный послеполуденный час, когда я закончила свой урок по фортепьяно, Филип ждал меня за дверями музыкальной студии. Сначала я не заметила его и почти столкнулась с ним, потому что шла, опустив глаза. Я вся еще была наполнена музыкой. Звуки продолжали звучать в голове. Когда я играла на фортепьяно, мои пальцы, казалось, мечтали сами по себе. И даже после урока я все еще ощущала, как они прикасаются к клавишам. Кончики пальцев хранили память от этого прикосновения, они хотели вновь бежать по клавиатуре и сплетать звуки в мелодии.

– Пенни за твои мысли, – услышала я и, подняв голову, увидела нежные, смеющиеся глаза Филипа. Он беззаботно прислонился к стене, скрестив руки на груди. Его золотые волосы были зачесаны назад и блестели. Они были немного влажные после душа, который он только что принял после бейсбольной тренировки. Филип был одним из ведущих питчеров школьной спортивной команды.

– Ой, привет, – я остановилась в удивлении.

– Надеюсь, ты думала обо мне, – сказал он.

Я засмеялась.

– Я думала всего лишь о музыке, о своих уроках.

– Что ж, я разочарован, ну и как они у тебя идут? – Мистер Мур доволен, – скромно ответила я, – он поручил мне петь соло на весеннем концерте.

– Да?! Ура! Мои поздравления!

– Спасибо!

– У нас сегодня была сокращенная тренировка. Я знал, что ты еще здесь.

Коридоры были практически пусты. Время от времени кто-нибудь выходил из классов, но фактически мы впервые за долгое время были наедине.

Он придвинулся ближе, притиснул меня к стене и уперся в нее руками, как бы заключив меня в клетку.

– Мне бы хотелось отвезти тебя домой, – сказал он.

– Я бы тоже хотела, но…

– Что если я приеду вечером к твоему дому, и мы даже не поедем никуда, а просто посидим в машине?

– Не знаю, Филип.

– Тогда тебе не придется лгать, а?

– Я должна сказать им, куда я иду, и…

– Ты им все говоришь? Всегда? – Он покачал головой. – Родители знают, что иногда ты делаешь что-то по секрету. Они-то делают. Так как?

– Я не знаю. Посмотрим, – сказала я. В его глазах было столько огорчения. – Может быть, как-нибудь вечером.

– Хорошо, – он огляделся вокруг и придвинулся ближе.

– Филип, нас может кто-нибудь увидеть, – прошептала я, когда он приблизил свои губы совсем близко.

– Просто быстрый поздравительный поцелуй. – Он даже поднял свою руку к моей груди.

– Филип! – запротестовала я.

– Ладно, все в порядке, засмеялся он, отодвигаясь. – Ты нервничаешь перед концертом?

– Конечно. Это будет мое первое выступление перед множеством людей, а ведь они видели и слышали действительно талантливых исполнителей. Луиз говорила мне, что твоя сестра разгневается и будет ревновать к этому. Она надеялась сама петь соло.

– Она пела в прошлом году. Кроме того, у нее голос, как сирена.

– О, нет, вовсе не так. Но я хотела бы, чтобы она перестала рассказывать всякие отвратительные вещи обо мне. Если я хорошо делаю контрольную, она говорит всем, что я жульничаю. Она не оставляет меня в покое с того момента, как я поступила сюда. Я хочу объясниться с ней. – Филип засмеялся. – Это не смешно.

– Какими яркими становятся твои глаза, когда ты гневаешься. Ты не умеешь скрывать свои подлинные чувства.

– Я знаю. Папа говорит, что из меня был бы никудышный игрок в покер.

– Я бы хотел с тобой как-нибудь сыграть в покер на раздевание, – развязно сказал он.

– Филип!

– Что!

– Не смей так говорить! – потребовала я, но не могла удержаться, чтобы не вообразить этого.

Он пожал плечами.

– Иногда не могу удержаться. Особенно, когда нахожусь рядом с тобой.

Услышал ли он, как колотится мое сердце? Из-за угла появились ученики.

– Я должна спуститься в кабинет папы. Они с Джимми, должно быть, уже ждут меня.

Я побежала вниз.

– Подожди, Дон.

Он догнал меня на лестнице.

– Как ты думаешь… Я имею в виду, но это такой особый случай и… Можешь ты попросить своих родителей, чтобы они позволили мне подвезти тебя на концерт хотя бы? – спросил он с надеждой.

– Я спрошу, – ответила я.

– Отлично. Я рад, что дождался тебя здесь. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня. Я подумала, что он намеревается быстро чмокнуть меня в щеку, но вместо этого он поцеловал меня в шею. Он отпрянул раньше, чем я успела отреагировать. Ученики, спускавшиеся в коридор, увидели его и загоготали. Мое сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Оно билось слишком часто. Я боялась, что папа и Джимми увидят красные пятна на моих щеках и поймут, что меня целовали.

«Определенно, – подумала я, – есть что-то особенное между мною и Филипом, если простой поцелуй или нежный разговор могут бросить меня в жар, заставляют всю меня дрожать, а голову кружиться». Я сделала глубокий вдох и выдох. «Папа и мама должны позволить ему взять меня на концерт, просто должны!» – думала я. Я поступила так, как они хотели, и не раздражала их, не ходила на свидания, хотя всем девочкам моего возраста вокруг это разрешалось. Это было бы несправедливо, они должны это понять.

Конечно, они немного опасались за меня, когда я впервые пошла в «Эмерсон Пибоди». Но за последние несколько месяцев я значительно повзрослела. Мои успехи в музыке и в школьных занятиях дали мне новое ощущение уверенности. Я чувствовала себя старше и сильнее. Мама и папа не могли не видеть этого.

Уверенная, что они дадут мне разрешение, я поспешила вниз, в цокольный этаж, чтобы встретить папу и Джимми и сообщить им новость о моем выступлении. Я никогда не видела папу таким возбужденным и гордым.

– Ты слышишь, Джимми? Сынок! – воскликнул он, хлопнул в ладоши. – Твоя сестра становится звездой.

– Я еще не звезда, папа. До этого мне еще надо много стараться.

– Ты добьешься этого. Очень хорошие новости, – радовался папа. – Наконец-то, мы можем сообщить маме что-то хорошее.

– Папа, – начала я. – Как ты думаешь, это не тот особенный случай, когда Филип Катлер может подвезти меня на концерт?

Папа замер на месте. Его улыбка на лице стала медленно затухать, глаза потемнели и стали маленькими. Я смотрела на него с надеждой, постепенно тепло снова вернулось в его взгляд.

– Ну… Я не знаю, дорогая. Посмотрим.

Когда мы приехали домой, мама лежала в постели, наблюдая за Ферн, которая сидела на полу на одеяле и играла со своими игрушками. Вечерний солнечный свет играл в лениво ползущих облаках, но мама так задернула шторы, что даже когда его лучи проникали внутрь, они не приносили тепла и радости. Когда я вошла, мама медленно, с большим трудом села в кровати.

Она явно не причесывала свои волосы весь день. Пряди свисали по обе стороны лица и завивались на макушке. Она мыла волосы почти каждый день, поэтому они блестели, словно черный шелк.

– Для женщины волосы – ее драгоценная корона, – много раз говорила она мне. И даже когда она чувствовала себя очень усталой, чтобы причесать их, всегда просила меня сделать это.

Мама не нуждалась в макияже. У нее всегда было гладкое лицо с розовыми губами. Глаза сверкали, словно полированный черный оникс. Я так хотела быть похожей на нее и считала, что природа была несправедлива ко мне.

До болезни мама всегда держалась прямо и ходила развернув плечи, величаво и грациозно, словно индейская принцесса, как говорил папа. Сейчас она сидела сгорбившись, опустив голову, ее руки бессильно лежали на коленях, она глядела на меня печальными, стеклянными глазами, оникс потускнел, шелковые волосы превратились в паклю, лицо поблекло и побледнело, губы стали почти бесцветными. Скулы выдавались, а ключицы, казалось, вот-вот проткнут истонченную кожу.

Я захотела рассказать о Филипе, но Ферн потянулась ко мне и стала лепетать мое имя.

– А где папа и Джимми? – спросила мама.

– Они пошли купить кое-что из продуктов в бакалею. Папа решил, что я должна сразу идти домой, чтобы помочь тебе с Ферн.

– Я рада, – мама глубоко вдохнула. – Малышка так утомила меня сегодня.

– Не только в ней дело, – осторожно проговорила я.

– Можешь дать мне стакан воды, дорогая? У меня пересохли губы, – попросила мама.

Я принесла ей воды и смотрела, как она пьет. Ее адамово яблоко выступало, словно поплавок на леске удочки.

– Ты давно обещаешь, что пойдешь к доктору, если тебе не станет лучше от настоев трав. И что же, тебе не стало лучше и ты не собираешься выполнять свое обещание. – Мне было неприятно говорить с ней об этом, но я полагала, что теперь это необходимо.

– Это всего лишь затянувшийся кашель. У меня была кузина в Джорджии, у которой простуда держалась почти год, пока отпустила.

– Что ж, она, как и ты, страдала целый год напрасно.

– Ладно, ладно. Ты становишься хуже, чем бабушка Лонгчэмп. Когда я была беременна Джимми, она не оставляла меня в покое ни на минуту. Все, что я делала, было неправильно. Когда я родила, почувствовала настоящее облегчение, словно скинула ее со своей спины.

– Бабушка Лонгчэмп? А я думала, что ты родила Джимми в дороге, у фермерского дома.

– Что? Ах, да. Так и было. Я имела в виду, пока я не покинула ферму.

– Но разве вы с папой не уехали сразу после того, как поженились?

– Не сразу. Вскоре после этого. Хватит допрашивать меня так настырно, Дон. Я не способна сейчас думать, – отрезала она. Это было не похоже на нее, но я вообразила, что это из-за ее болезни.

Я подумала, что следует сменить тему. Я не хотела делать ее несчастной, пока она все еще так сильно страдает.

– Ты только представь, мама! – сказала я, качая Ферн. – Я собираюсь петь соло на концерте! – с гордостью заявила я.

– Правда? Господи, как же хорошо, как хорошо! Она прижала руки к груди. Даже когда она не кашляла, она выглядела так, словно ей было трудно дышать, особенно, если что-то вызывало ее удивление или она делала какое-то движение слишком быстро.

– Ну, разве это не чудесно! Я знала, что ты еще покажешь всем этим богатым людям, что они ничуть не лучше тебя. Подойди ко мне, я обниму тебя.

Я опустила малышку Ферн на кровать, и мы с мамой обнялись. Ее тонкие руки обхватили меня так сильно, как только они могли, я почувствовала ее ребра сквозь сбившуюся рубашку.

– Мама, – глаза мои наполнились слезами, – ты так сильно похудела.

– Не так уж и сильно, и мне надо было сбросить несколько фунтов. Я поправлюсь опять очень скоро, вот увидишь. Знаешь, когда женщина в моем возрасте хочет набрать вес, ей достаточно только нюхать пищу, – пошутила она и поцеловала меня в щеку. – Прими мои поздравления, Дон, дорогая. Ты уже сказала об этом папе?

– Да.

– Я уверена, что он уже надулся от этого.

– Мама, я хочу попросить тебя об одной вещи, в связи с концертом.

– Да?

– Поскольку это совсем особый случай и все такое, как ты думаешь, можно будет Филипу Катлеру заехать за мной и отвезти меня? Он обещает вести машину осторожно и…

– Ты спросила об этом папу? – спросила она.

– Угу, он сказал: «Посмотрим». Но я думаю, что если ты разрешишь, он тоже согласится.

Она вдруг встревоженно взглянула на меня.

– Это недолгая поездка, мама, и мне действительно так хочется поехать с Филипом. Другие девочки моего возраста ездят кататься и ходят на свидания, но я не жалуюсь…

Она кивнула.

– Я не могу запретить тебе взрослеть, Дон, да и не хочу. Но я не хочу, чтобы у тебя было что-то серьезное с этим мальчиком… вообще с любым мальчиком. Не будь похожей на меня и не губи свою юность.

– О, мама, я же не собираюсь выходить замуж. Я всего лишь собираюсь на весенний концерт. Ну что в этом плохого? – умоляла я.

Мама кивнула в знак согласия. Она выглядела обессиленной и постаревшей.

– О, мама, спасибо тебе! – Я снова обняла ее.

– Дон, возьми меня, – ревниво позвала Ферн. – Дон, возьми!

– Ее Высочество зовет, – сказала мама и тут же снова откинулась на свою подушку.

Я была в смятении от счастья, что пойду на свидание, и от печали и боли за маму.

Мистер Мур решил удвоить мои уроки на остаток этой недели. Наконец наступил день концерта. В перерыве на ланч мистер Мур играл на фортепьяно, а я пела. Дважды у меня дрогнул голос. Он прекратил игру и посмотрел на меня.

– А теперь, Дон, – сказал он, – я хочу, чтобы ты сделала глубокий вдох и успокоилась, прежде чем мы пойдем.

– О, мистер Мур, я не смогу сделать это! Я вообще не понимаю, почему я решила, что смогу! Но петь соло перед всеми этими людьми, большинство из которых ходит в оперу и бывает на Бродвее в Нью-Йорке, и знает, что такое настоящий талант…

– Вы и есть настоящий талант! – сказал мистер Мур. – Вы полагаете, что я бы вытащил вас одну на эту сцену, если бы так не думал? Не забывайте, Дон, что, когда вы выходите на нее, я тоже выхожу. Ну, сейчас вы не намерены подвести меня, не так ли?

– Нет, сэр, – сказала я дрогнувшим голосом.

– Помните, как однажды вы говорили мне, что хотели бы быть похожей на птицу, которая сидит высоко на дереве и поет, не заботясь, слушают ее или нет?

– Да, я и сейчас хочу этого.

– Вот и хорошо, тогда закройте глаза и представьте, что это вы сидите на ветке и поете на ветру. Пройдет немного времени, и вы, как птенец, обретете крылья и полетите. Вы взлетите высоко, Дон. Я просто уверен в этом.

И вдруг исчезла его херувимская улыбка, исчезла его проказливая ухмылка, исчезло веселое сверкание его глаз. Теперь его лицо было каменно серьезным, его слова и глаза наполнили меня уверенностью.

– О'кей, – кивнула я, и мы начали снова. На этот раз я пела, отстранившись от своих переживаний, и когда мы закончили, его лицо светилось удовлетворением. Он поднялся и поцеловал меня в щеку.

– Вы готовы, – провозгласил он.

Мое сердце колотилось от возбуждения и радости, когда я выскочила из музыкальной студии.

Как только прозвенел последний звонок, я побежала искать папу и Джимми. Я очень нервничала и хотела сразу направиться домой готовиться к концерту, назначенному на восемь часов вечера.

Когда мы прибыли домой, мама лежала в постели, ее лицо горело сильнее, чем обычно, и она ужасно дрожала. Ферн гремела какой-то кухонной утварью, мама даже не заметила этого. Мы все собрались вокруг ее постели, и я потрогала се лоб.

– Она дрожит, папа, – сказала я, – ее лихорадит. Зубы мамы стучали, повернувшись ко мне, она с усилием улыбнулась.

– Это… всего лишь… простуда, – произнесла она.

– Нет, это не так, мама. Тебе становится хуже.

– Все будет в порядке.

– Будет, если ты обратишься к врачу.

– Дон права, Салли Джин. Мы больше не можем пускать на самотек. Мы укутаем тебя, как следует, и отвезем в больницу, чтобы тебя осмотрели и дали какие-нибудь эффективные лекарства, – сказал папа.

– Не-е-ет! – закричала мама. Я попыталась устроить ее поудобнее, пока папа собирал ее самые теплые вещи. Потом я помогла ему одеть ее. Когда я увидела маму без одежды, я была потрясена, какой худой она стала. Ее ребра проступали сквозь кожу, и косточки, казалось, сейчас выйдут наружу. Все тело было покрыто пятнами. Я едва сдерживала себя, чтобы не заплакать, и торопилась скорее все сделать. Когда наступила пора выводить ее на улицу, мы обнаружили, что она не может идти самостоятельно. Ее ноги слишком болели.

– Я понесу ее, – проговорил папа, едва сдерживая слезы. Я быстро одевала Ферн. Мама не хотела этого, но мы должны были отправиться все вместе… Ни Джимми, ни я не хотели оставаться в доме в одиночестве и ждать.

Я вошла в больницу первой и рассказала медицинской сестре о маме. Сестра позвала санитара, и мы быстро вкатили маму внутрь в кресле-каталке. Нам помог охранник больницы. Он странно посмотрел на папу, будто пытаясь вспомнить кого-то, кого знал много лет назад. Но папа не замечал ничего, кроме мамы.

Пока мы ждали, Джимми подошел к киоску и купил для Ферн леденец на палочке. Это заняло ее на время, правда, лицо ее испачкалось. Она по-детски лепетала, заглядывалась на других людей, ожидающих в лобби, чем вызывала улыбку некоторых из них. Большинство посетителей, озабоченные болезнью близких, отрешенно смотрели перед собой.