Текст книги "Вивальди"

Автор книги: Вирджилио Боккарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Но, отдавая должное высокому мастерству голландских типографов, Вивальди предпочёл не распространяться об истинной причине обращения к издателю Этьену Роже. Он лелеял надежду, что с его помощью сочинённая им музыка скорее обретёт известность на севере Европы. И он оказался прав. Издатель Роже обладал безошибочным чутьём отыскивать молодые таланты, хотя жил вдали от Венеции. Располагая широкой сетью информаторов, голландец проведал об удивительном даре и плодовитости молодого венецианского священника и с радостью взялся за издание полученной партитуры Estro Armonico, поразившей его богатством и разнообразием мелодий и ритмов, полётом воображения и фантазией.

Казалось, со временем дон Антонио вполне овладел «наукой жизни» и, не мудрствуя лукаво, посвятил новый op. IIIгостившему в те дни в лагунном городе меломану принцу Фердинанду, сыну великого тосканского герцога Козимо III. Вивальди давно подумывал оставить надоевшую Венецию с постоянно растущей конкуренцией среди музыкантов, чтобы проявить себя где-нибудь на стороне, возможно во Флоренции. Как и в предыдущем приношении, он начертал на титульном листе своё имя, на сей раз указав, что является художественным руководителем хора и оркестра венецианского богоугодного заведения Пьет а . Хотя он уже не занимал этот пост, но вряд ли, как ему казалось, кому-то взбредёт в голову в Амстердаме или в той же Флоренции проверять эти сведения. Наконец в 1711 году вышло издание L ’Estro,и влиятельная английская газета «The Post man» поместила объявление о поступлении партитуры в продажу. Таким образом, имя рыжего священника стало обретать известность и в Европе.

В бюджете многочисленного семейства Вивальди образовалась прореха после того, как дон Антонио лишился жалованья в Пьет а . Правда, порой он получал лестные приглашения на сольные выступления в театре Сант’Анджело. Это был один из самых посещаемых театров, построенный на Большом канале тридцать лет назад импресарио Франческо Сантурини, другом Джован Баттисты. Вот и недавно по случаю свадьбы дочери импресарио Лукреции в театре был дан большой концерт, на котором блеснули мастерством отец и сын Вивальди. Дон Антонио искренне радовался таким оказиям, поскольку пока был не у дел, а семья нуждалась в его помощи.

Однажды за ужином дочь Маргарита вручила отцу конверт:

– Папа, тут письмо из Брешии вам с братом Антонио.

В письме было приглашение от отцов конгрегации Святого Филиппа Нери выступить в концерте в местной церкви Санта-Мария делла Паче. В Брешии каждый год в начале февраля проводились торжества по случаю праздника Сретения, на которые приглашались уже заявившие о себе музыканты и начинающие таланты для исполнения новой оратории и иной духовной музыки.

Едва прочитав письмо, Джован Баттиста выскочил из-за стола.

– Побегу оповестить Антонио! – крикнул он, надевая на ходу тёплую куртку.

– А как же суп? – взмолилась Камилла. – Всё остынет…

Но он, не слушая её, устремился к соседней церкви.

Обычно Антонио засиживался там за органом. Отцу не терпелось поскорее сообщить сыну приятную новость. Беспокоило лишь одно: как бы дон Антонио не оказался связанным каким-нибудь другим взятым на себя обязательством. Насколько Джован Баттисте было известно, конгрегация Святого Филиппа Нери обладала большим весом, собирая на ежегодные музыкальные празднества в церкви Санта-Мария делла Паче множество слушателей и даже заезжих иностранцев. По дороге к дому он рассказал сыну, что в Брешии выступали многие известные музыканты, в том числе Лотти и Поллароло. Приглашение взбудоражило его. Что ни говори, а Брешия родной город, который он покинул ребёнком. Ему было одиннадцать, когда он оказался в Венеции вместе с родителями, братом Агостино, который был старше его на двенадцать лет, и сводным братом Антонио Казара. Отца вскоре не стало. Его звали, как и брата, Агостино. Как знать, может быть, в Брешии кто-то ещё и остался из Вивальди или из семейства Петтернелла, откуда была родом первая жена отца по имени Нэлла?

Антонио с радостью отозвался на предложение отца. У него уже были закончены несколько сочинений духовной музыки, в том числе Оратория, посвящённая Деве Марии.Поэтому ничего его не удерживало, чтобы отправиться в путь. Ранним утром 1 февраля, когда город ещё спал, отец с сыном отплыли на гондоле на материк в Местре, откуда прямая дорога в почтовом дилижансе до Брешии. Несмотря на зимнюю стужу. Камилла, укутавшись в толстую зимнюю шаль, во что бы то ни стало вызвалась идти с ними до причала. Она впервые провожала их в дальний путь.

– Небось, в этой вашей Брешии и поесть-то нечего, – проворчала она, вытащив из-под шали корзинку со всякой снедью: домашней колбасой, кругом сыра, краюхой хлеба и фьяской вина. Когда гондола отплыла, Камилла не смогла сдержать слёз, но тут же утёрла их рукой.

В пути Джован Баттиста прочитал краем глаза в газете, которую держал в руках один из пассажиров напротив, заметку. В ней сообщалось, что работающий на Медичи во Флоренции некто Бартоломео Кристофори изобрёл новый музыкальный инструмент, названный им клавесином с регистрами пьяно и форте.

– Это тот самый мастер Кристофори, – пояснил отцу Антонио, – который прославился в Падуе своими превосходными спинетами <sup>[19]19
  Спинет – клавишно-струнный инструмент. (прим. перев.).


[Закрыть]</sup> . Согласно газетной заметке в новом инструменте появились молоточки, ударяющие по струнам, придавая особую окраску и силу звучанию.

– Как знать, возможно, этому инструменту уготовано большое будущее, – заметил Джован Баттиста, и вскоре оба задремали под мерный стук колёс.

Под вечер путники прибыли в Брешию. Джован Баттиста испытывал нескрываемое волнение. После стольких лет вновь оказаться в родных местах! Удастся ли найти дом, где он родился и вырос? За время его отсутствия многое изменилось вокруг. Появились незнакомые улицы, выросли новые дома. В гостинице, где они остановились, он расспрашивал о Вивальди и Петтернелла, но ничего узнать не удалось. С тех пор много воды утекло. Зато с какой радостью на следующее утро он прошёлся по широкой людной площади Лоджиа, на которой возвышается башня с курантами. Здесь когда-то он бегал с мальчишками и слышал их бой. Вот и знаменитый дворец Бролетто, где испокон веку размещается муниципалитет. В церкви Санта-Мария делла Паче их уже ждали, и всё было готово для праздничного концерта. Там к ним подошёл органист Паоло Поллароло, который и предложил отцам конгрегации пригласить обоих Вивальди, особенно сына. Город жил ожиданием этого события. Ближе к закату храм стал заполняться публикой. Прежде всего местной знатью, священнослужителями, монахами и прочим людом. Концерт прошёл с огромным успехом, и под конец прозвучала оратория «Сретение», сочинённая по случаю праздника доном Антонио, позаботившимся ещё в Венеции о размножении партитуры для солистов и хора. Видимо, волнение отца передалось сыну, и он играл в тот вечер с особым воодушевлением и блеском, что не могло не быть оценено собравшейся публикой, устроившей рыжему священнику бурную овацию.

На рассвете 8 февраля отец с сыном покинули гостеприимную Брешию, увозя с собой добрые воспоминания и неплохой гонорар за выступления. Затея с поездкой в родные края явно удалась, чему Джован Баттиста был несказанно рад. По возвращении они нашли дома Камиллу всю в слезах. Дочери Маргарита и Дзанетта напрасно старались её утешить. Оказывается, в то самое утро Бонавентура, собрав в мешок кое-какие пожитки, покинул Венецию, где так и не нашёл для себя занятие. К двадцати шести годам ему не удалось овладеть никаким ремеслом. По натуре он был слабым, безвольным и нерешительным. Ему недоставало твёрдости характера Франческо, не говоря уже об одержимости и таланте Антонио. Отчаявшись найти себе в Венеции какое-нибудь применение, он не пожелал быть обузой для семьи. Возможно, кто-то из закадычных дружков, с которыми он вечно шатался без толку по городу, посоветовал ему поискать счастье на стороне.

– Видать, эти шалопаи надоумили его уехать, – причитала Камилла, не в силах сдержать рыдания. – Что с ним станет? Где его теперь искать, ума не приложу.

– Виной всему его зазноба, блондинка из Бири <sup>[20]20
  Один из окраинных кварталов Венеции, населённый в основном беднотой и пользовавшийся дурной славой. (прим. перев.).


[Закрыть]</sup> , – заметила Маргарита, – девица отчаянная. Он давно завёл с нею шашни и, наверное, там и обосновался.

Как бы там ни было, сегодня на рассвете, несмотря на густой туман, Бонавентура разбудил сестру, объявив:

– Ухожу насовсем. Передай привет маме и остальным. Я вам отпишу, как только устроюсь.

С того злосчастного утра он как в воду канул.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Антонио! – позвала сына Камилла, вернувшись с рынка. – Тебя разыскивают из богадельни. Пришёл хромой посыльный.

Что и говорить, попечители приюта Пьет а не могли не заметить, насколько в последнее время снизились исполнительский уровень хора воспитанниц и звучание оркестра. Такое положение стало сказываться и на посещаемости концертов. Публика начала отдавать предпочтение другим богоугодным заведениям, а это привело к резкому сокращению доходов. Волей-неволей вновь пришлось вспомнить о палочке-выручалочке, рыжем священнике. Признавая его заслуги, попечительский совет одиннадцатью голосами «за» решил пригласить Вивальди на службу с прежним жалованьем в 60 дукатов. По правде говоря, сумма незначительная, ибо один золотой дукат соответствовал одному цехину, содержащему 3,52 грамма золота. Хотя на 60 дукатов дон Антонио мог бы скромно прожить один. Согласно тогдашним оптовым ценам, которые регулировал сенат, на один цехин можно было приобрести одиннадцать цыплят или 100 килограммов пшеничной муки для выпечки хлеба, или же 26 килограммов свинины. Но дон Антонио считал своим христианским долгом заботиться о ближних и прежде всего о стареющих родителях, младших сёстрах и братьях.

Как раз в те дни на театральных подмостках давалось представление с привычными для Comedia dell’arteперсонажами-масками. В одной из сцен пронырливый Бригелла, слуга Панталоне, рассказывая о некоем преуспевающем торгаше, чей доход составлял 200 цехинов, заявлял:

– Да на такие деньги любой может жить на широкую ногу как истинный вельможа!

К счастью, запросы у дона Антонио были куда скромнее, чем у завистливого Бригеллы. К тому же он продолжал жить с родителями и каждый день мог столоваться вместе с воспитанницами приюта. Его возвращение в Пьет а было радостно встречено ученицами. Они окружили учителя, принимая у него плащ, треуголку и помогая освободиться от кипы нот, с которой он никогда не расставался.

Но вместе с радостью на их лицах можно было прочесть и явную озабоченность, которую им не удалось скрыть от учителя. На его вопрос, в чём дело, одна из учениц шёпотом пояснила, что в приюте разразился скандал, о чём велено строго-настрого молчать. Оказывается, в течение ряда вечеров послушница Пьерина после отбоя тайком покидала приют. Стало известно, что убегала она к своему ухажёру Винченцо Лоредану, которого ублажала игрой на скрипке в компании его дружков на ночных пирушках. На рассвете беглянка крадучись пробиралась в спальню. Однажды ночной сторож увидел её вместе с тенором Джузеппе Чаки в одном из переулков, пользовавшихся дурной славой. Но пример Пьерины оказался заразительным, и вскоре группу девушек вместе с их наставницей обнаружили на вечеринке во дворце французского посла Де Помпоне, где собравшиеся гости, в основном мужчины, допускали вольности в отношении приглашённых девиц и рассказывали скабрезные анекдоты. Всё это закончилось тем, что Пьерина была с позором изгнана из приюта, а другие провинившиеся ученицы вместе с их наставницей сурово наказаны.

Выслушав грустную историю, дон Антонио быстро поднялся по овальной лестнице и крикнул взгрустнувшим девушкам:

– Довольно о дурном! Идёмте-ка заниматься делом.

Прошло шесть лет с того дня, как Вивальди покинули своё прежнее жилище, переселившись в соседний приход. Но обитатели площади Брагора и прилегающих переулков их не забывали, так как Джован Баттиста продолжал держать там свою лавку цирюльника. Дело было прибыльным и пользовалось спросом в Венеции. Правда, он относился к нему без прежнего рвения, да и годы сказывались. Как-никак, а скоро шестьдесят стукнет. Но пока только дон Антонио приносил кое-что в дом. Бонавентура, отрезанный ломоть, устроился где-то в Вероне или в Болонье. Все остальные чада сидели на отцовской шее. Но в семье ждали, что Чечилия, опередив старшую Маргариту, вот-вот выйдет замуж. Женихом её был некто Антонио, дальний родственник преуспевающего семейства венецианских сценографов Мауро. О нём в округе поговаривали как о славном, но незадачливом малом: хотя не вертопрах, но без ремесла в руках. Однажды под вечер он явился в дом к невесте, подарив ей, как это было принято, золотое колечко с двумя крохотными алмазами. Чечилия с радостью приняла дар. Но мудрая Камилла узрела в этом жесте некий намёк на затяжку с женитьбой. Джован Баттиста не стал разубеждать жену, но заметил, вспомнив старую пословицу:

– В любви любое промедленье способно погасить влеченье.

Ничего не поделаешь. Видать, дочь на выданье не скоро покинет родительский дом. Зато верным подспорьем отцу оказался третий сын Франческо Гаэтано, из которого со временем должен получиться хороший цирюльник. Дела в лавке шли неплохо, и клиенты-завсегдатаи часто спрашивали Джован Баттисту о его старшем сыне-священнике и дочерях. А женщины у колодца, поглядывая на бывшее жилище Вивальди, вспоминали весёлый праздник на площади по случаю возведения в сан дона Антонио и его игру на скрипке, звуки которой тогда разносились по всей Брагоре.

Как-то Джован Баттиста припозднился в лавке, и когда принялся закрывать ставни на окнах, из темноты перед ним выросла фигура дона Лоренцо, освещённая фонарём, который держал в руке служка, точно codega(так в Венеции называли театральных слуг, в обязанность которых входило освещать зрителям путь после спектакля). Священник сообщил печальную весть о кончине старой зеленщицы Кате. Несмотря на годы, тетушка Кате изрядно пила. Он предложил помянуть добрую прихожанку, которую любили в округе за весёлый нрав.

Они пошли в соседний переулок, где светилось окошко в таверне «Старая мальвазия». Там посетители засиживались допоздна. Заказав по стаканчику вина, цирюльник и священник помянули добрую зеленщицу. Вскоре разговор зашёл об Антонио Вивальди. Дон Лоренцо поинтересовался, пришло ли от патриарха предписание, освобождающее его от обязанности служить литургию по состоянию здоровья. Он даже припомнил, что такой льготой в своё время пользовались известные святые Джакомо и Лаврентий после их возведения в священнический сан, но позднее за сугубое молитвенное усердие оба были канонизированы.

Почувствовав некоторый подвох в вопросе старого прелата, Джован Баттиста заверил его, что сын не расстаётся с молитвенником, да вот только болезнь постоянно даёт о себе знать. Частые приступы проклятой астмы столь мучительны, что дону Антонио иногда трудно подняться к себе в комнату наверх, а тем паче совершать прогулки по городу. Он теперь вынужден частенько пользоваться услугами гондольера, чему на днях немало подивился наш приходский священник. Но сын успокоил его, заявив, что торопится на премьеру оперы «Агриппина» Генделя в театре Гримани в приходе Святого Иоанна Златоуста, до которого ему трудно дойти пешком.

Обрадовавшись смене темы разговора, Джован Баттиста принялся рассказывать о впечатлении, произведённом музыкой молодого немецкого композитора на сына. Вернувшись тогда из театра в сильном возбуждении, дон Антонио тут же взялся за скрипку, наигрывая особенно поразившие его мелодии. До полуночи он не мог успокоиться, передавая домашним свой восторг от услышанного и увиденного. Либретто оперы написал кардинал Винченцо Гримани, один из владельцев театра, известный своими либеральными взглядами, которые он мог себе позволить как представитель влиятельного рода. Не только музыка, но и содержание оперы, насыщенное политической сатирой, вызвало интерес публики. Героиня оперы, римская императрица Агриппина, во что бы то ни стало желала посадить на трон своего сына Нерона, не брезгуя ничем. В дело шло всё: интриги, подкуп и насилие.

– Как и в нашем сенате, – тихо молвил дон Лоренцо, слушая цирюльника.

– Когда опустился занавес, – продолжал свой рассказ увлекшийся Джован Баттиста, – раздались возгласы: «Браво! Да будет благословенна мать, родившая такого сына!»

Он долго ещё рассказывал об успехе «Агриппины» и о том, как восторженные зрители из партера подхватили смущённого Генделя и понесли на руках до гондолы.

– Подумать только, что этому немцу всего двадцать четыре года! – заключил Джован Баттиста свой рассказ.

Их застолье затянулось. Было выпито немало, в том числе и за здоровье дона Антонио, чей op. I из двенадцати сонатдон Лоренцо недавно увидел на витрине одного музыкального магазина и тут же объявил с гордостью хозяину, что давно дружен с автором.

Слава рыжего священника-музыканта росла и распространялась далеко за пределами лагунного города. Его имя стало известно не только в Ровиго и Брешии, но и в Падуе, откуда поступил заказ на сочинение концерта во славу почитаемого там святого Антония. О сочинениях Вивальди уже знали вне Апеннинского полуострова благодаря зарубежным музыкантам, часто посещавшим Венецию. С гордостью за сына Джован Баттиста поведал собеседнику, что на днях посланник Майнцевского княжества в Венеции Матиас Фердинанд фон (имя длинное и не упомнишь) попросил подобрать для курфюрста Вюрцберга, известного меломана, ноты некоторых сочинений дона Антонио и назначил ему встречу в кафе на Сан-Марко.

– Но сын многих вещей не понимает, – посетовал отец, – и от встречи с немецким дипломатом отказался, заявив, что у него, видите ли, нет времени на досужие разговоры.

Между тем это была не единственная просьба. Поступил запрос из Готы от придворного капельмейстера, известного флейтиста и композитора Иоганна Иоахима Кванца, и в нём та же просьба – выслать ноты Антонио Вивальди.

– Говорят, что у этого флейтиста волшебные пальцы, – заметил Джован Баттиста, – и сочинения Антонио послужат ему образцом при создании собственных композиций для флейты.

Заальпийских музыкантов поражали грандиозность композиций Вивальди, свойственная им кристально чистая гармония, изысканная красота звучания, ритмическое разнообразие и редкостная возможность для любого исполнителя проявить свою виртуозность. При всём при этом рыжий священник придерживается традиций, используя темное Allegro, Andante, Largo,варьируя их с помощью целого набора дополнительных определений, как то: allegro assai, molto spiritoso, con moto, cantabile, molto amabileи т. д.

Новый, 1713 год принёс весть, которая глубоко опечалила Вивальди. Венецианская «Гадзеттино» сообщила, что 8 января в Риме в возрасте шестидесяти лет скончался Корелли, давно отошедший от концертной деятельности. Газета сообщила, что тело покойного творца было забальзамировано и захоронено в Пантеоне. Узнав об этом, Вивальди, видимо, не мог не задуматься над тем, какое влияние на него оказало творчество Корелли. Молодому композитору трудно было удержаться от соблазна, и он повторил ряд тем и блистательных находок этого признанного скрипача-виртуоза. Так, один свой цикл из двенадцати сонат он завершил, по примеру Корелли, пьесой «Folie d’Espagne». Эта пьеса послужила поводом для пересудов в венецианских салонах, поскольку налицо было сходство с подобным сочинением Корелли.

* * *

Наступивший год принёс в дом Вивальди долгожданную радостную весть. Однажды утром Чечилия объявила родителям:

– Мы с Антонио Мауро решили пожениться.

Несмотря на сомнения Джован Баттисты и Камиллы, потерявших надежду на замужество хотя бы одной из дочерей, свадьба вскоре состоялась, а мужу дочери Антонио Мауро удалось наконец найти место переписчика в нотной лавке. Премудростям ремесла своего нынешнего деверя обучил рыжий священник, и парень неплохо справлялся с делом, обладая чётким, разборчивым почерком. В последние годы эта профессия получила широкое распространение в Венеции, став делом довольно выгодным. Перепиской нот занимались специально обученные люди. В странах Северной Европы это было уделом самих музыкантов. А вот в Венеции с её бурной музыкальной жизнью и множеством театров, где публика требовала постоянного обновления репертуара и всё новых опер, появилась особая профессия – нотный переписчик. Вскоре даже Джован Баттиста, помимо работы в цирюльне и игре в оркестре Сан-Марко, стал заниматься перепиской нот, особенно сочинений сына. Как правило, перо Вивальди, охваченного творческим порывом и подхлёстываемого воображением, лихорадочно перескакивало с одной нотной линейки на другую. И в этой кажущейся путанице и калейдоскопе нотных знаков вряд ли кто-либо из посторонних смог бы разобраться, кроме Джован Баттисты, который когда-то и обучил сына нотной грамоте.

Итак, 3 марта в церкви Сан-Проволо состоялось венчание Чечилии и Антонио Мауро, на котором присутствовали все Вивальди, их друзья и знакомые, в том числе дон Лоренцо. Из церкви новобрачные, сопровождаемые участниками торжества, зашли в соседнюю таверну «Под глицинией» выпить за здоровье молодых шипучего вина, а затем дружной толпой направились к дому, где по такому случаю Камилла приготовила своё коронное блюдо – тушёную телятину со специями в белом вине. Радужные надежды родителей, что с замужеством дочери в доме освободится занимаемая ею комната, к сожалению, не оправдались. Молодым не удалось найти поблизости небольшую квартиру даже на первом этаже, и они решили остаться в доме Вивальди, как и около сорока лет назад поступил молодожён Цирюльник Джован Баттиста, поселившись в доме покойных родителей жены на площади Брагора.

Но в том 1713 году произошло ещё одно немаловажное событие, сыгравшее значительную роль в судьбе Вивальди, особенно в его становлении как композитора. Престарелый капельмейстер Франческо Гаспарини часто отсутствовал по болезни, а недавно и вовсе попросил для себя полугодовой отпуск и спешно покинул Венецию, даже не попрощавшись с коллегами и ученицами.

– Дело не в болезни, а в его дочери, – поделилась однажды догадкой в разговоре с дон Антонио одна из учениц. Джованна, так звали дочь уехавшего маэстро, была девицей с причудами и, как считали, весьма лёгкого поведения, что и явилось причиной затяжной «болезни» отца. Поначалу попечители приюта Пьет а были недовольны частыми отлучками маэстро Гаспарини из-за болезни, но видя, с каким рвением вновь приглашённый учитель взялся за дело, успокоились.

Когда бразды правления всей музыкальной жизнью приюта были в руках хворого маэстро, Вивальди не мог даже помышлять о серьёзных заказах, за исключением неожиданно подвернувшегося случая написать ораторию в честь Девы Марии для Брешии, где её исполнение прошло с большим успехом. А пока ему приходилось лишь довольствоваться сочинением произведений малых форм. С отъездом Гаспарини перед ним открывалась счастливая возможность полнее проявить себя, да и был уже накоплен немалый опыт написания как вокальной, так и инструментальной музыки. Но одна мысль не давала ему покоя. С той поры как он побывал на премьере «Агриппины» Генделя, в нём время от времени пробуждалось неодолимое желание написать оперу, пока оно всецело им не овладело и он не мог думать ни о чём другом. Его уже не устраивала роль преподавателя и руководителя оркестра в Пьет а с более чем скромным жалованьем. Вивальди манил мир театра, и он задался целью сочинить музыку к собственной опере.

Маэстро стали часто видеть в театрах, где давались оперы Поллароло, Гаспарини, Лотти, Альбинони. Он впитывал в себя всё то новое, что музыке дала сцена. Антонио исполнилось тридцать четыре года, и он решил встать на новый путь, теша себя надеждой, что обращение к опере может стать для него серьёзным источником дохода, так как венецианцы были помешаны на музыкальной драме. С тех пор как в Венеции в 1637 году владелец театра Сан-Кассьяно патриций Трон первым в Европе сделал театральное представление общедоступным, введя платные входные билеты, венецианцы повалили в театр: патриции, состоятельные горожане и простолюдины. Раньше оперные спектакли ставились только в венецианских дворцах для узкого круга привилегированных лиц.

С того памятного события начался подлинный расцвет театров, больших и малых. В строительство их вкладывали немалые средства богатые венецианцы, поскольку само это дело оказалось весьма прибыльным. В те годы театры росли как грибы после дождя. В столице Адриатики насчитывалось семь крупных оперных театров, кроме пяти поменьше, где каждый вечер в течение всего театрального сезона до наступления изнуряющей жары шли представления с аншлагами. Спрос на новые спектакли был велик, так что либреттистам и композиторам приходилось работать не покладая рук, лишь бы в кратчайшие сроки создать тексты и партитуры, отвечающие запросам и вкусам любителей оперного искусства. Между театрами шла упорная борьба за зрителя, но уж если на премьере публика позёвывала от скуки, а после закрытия занавеса свистела, о провале знал весь город и трудно было чем-либо исправить положение.

Так почему же не воспользоваться столь благоприятной обстановкой и не окунуться с головой в этот волшебный мир, который потряс Антонио ещё в детстве? Но такой путь был куда труднее и опаснее, чем тот, по которому он следовал до сих пор и, надо признать, не безуспешно, создавая произведения, в которых отдавалось предпочтение звуку. В опере же первостепенная роль отводилась вокалу. Правда, Вивальди и прежде доводилось сочинять кантаты с солирующими партиями, например серенаду для двух голосов и скрипок,написанную по заказу градоначальника Ровиго. Но теперь представился особый случай. Недавно он получил заказ из Виченцы на написание оперы для театра с довольно странным названием «Гардзерие». Заказчиком оказался тот самый патриций и бывший губернатор Фарсетти, который несколько лет назад сопровождал норвежско-датского короля Фридриха IV на концерт в Пьет а и там представил монарху маэстро. Теперь Вивальди не мог ни о чём другом думать и вскоре после отъезда Гаспарини попросил у попечительского совета месячный отпуск, так как концертный сезон с наступлением жары был на исходе и в занятиях с ученицами наступил перерыв.

Фортуна улыбнулась рыжему священнику – он получил официальное разрешение, в котором говорилось: «За виртуозное мастерство дону Антонио предоставляется отпуск с твёрдой уверенностью, что по возвращении он приступит с тем же рвением и ответственностью к своим прямым обязанностям». Вне себя от радости он приказал подвернувшемуся гондольеру отвезти себя на Сан-Марко, где отец проводил репетиции оркестра. По дороге к дому они решили зайти в таверну, чтобы спокойно обсудить создавшееся положение, поскольку у Джован Баттисты возникли некоторые сомнения относительно планов сына и ему не хотелось о них говорить в присутствии Камиллы. Он напомнил сыну, что генделевская «Агриппина» ставилась в театре двадцать семь раз подряд при неизменном аншлаге. К тому же это было не первое произведение Генделя. Как рассказывали коллеги из оркестра Сан-Марко, молодой немец успел создать другие оперы и прежде всего десяток кантат, в которых постарался выразить свои впечатления от посещения Рима, Флоренции и Неаполя, где он побывал до Венеции. Ему посчастливилось найти в лице Гримани прекрасного либреттиста, что для Венеции было большой редкостью. Местные литераторы, идя на поводу у импресарио, вставляли в либретто рифмованные строки невысокого пошиба. Лишь с большой натяжкой их вирши можно было назвать поэзией.

– Это рифмоплёты, – заметил Джован Баттиста. – Они рабски зависят от запросов композиторов и капризных певцов-солистов, а у самих ничего нет за душой.

Что и говорить, для первого шага было необходимо прежде всего обзавестись добротно написанным либретто и заручиться поддержкой хороших певцов, чем Антонио пока явно не располагал. И Джован Баттиста ещё долго распространялся на эту тему.

– У меня есть готовое либретто, – прервал рассуждения отца Антонио и вытащил из-под сутаны пухлую рукопись. – Его сочинил Лалли, называется «Отгон в деревне». А имя Лалли с некоторых пор у многих почитателей оперы на слуху.

Действительно, молодой либреттист Доменико Лалли в те годы считался одним из лучших, плодотворно работая с Альбинони, Алессандро Скарлатти и другими известными композиторами. Неаполитанец по происхождению, он начинал банковским служащим, но после обвинения в мошенничестве и подделке документов покинул родной город и сменил профессию, занявшись сочинением оперных либретто. Это оказалось его истинным призванием. Антонио побывал недавно на опере Скарлатти «Элиза», сочинённой на стихи Лалли, которая была тепло принята публикой.

– Да публика дура, – возразил Джован Баттиста. – Можно ли на неё полагаться? Она часто не в состоянии отличить хорошее от плохого.

К тому же Джован Баттиста заметил, что в оперном театре композитору платят намного меньше, чем либреттисту. Чтобы как-то компенсировать творческие усилия первого, иногда по контракту ему даётся право несколько раз продирижировать исполнением своей оперы. Но такую нечастую возможность может предоставить только импресарио, если он проникся расположением к автору музыки.

Однако, зная упрямство сына, Джован Баттиста понимал, что все его советы и предостережения отлетали от того как от стенки горох. Антонио уже принял предложение написать оперу для театра Гардзерие и даже взял на себя обязательство поставить её на сцене как импресарио. Отец открыл рот от изумления, но ему ничего не оставалось, как развести руками и дать согласие сыну отправиться вместе в Виченцу, чтобы заняться нелёгким делом, связанным с постановкой и оформлением будущего спектакля. Хотя в душе он осуждал Антонио за опрометчивость, но отказать ему в помощи никак не мог.

На пути из таверны им повстречался перепуганный хромой посыльный Тони, сообщивший, что прошлой ночью был жестоко избит на набережной Дзаттере поэт Бартоломео Дотти, пользовавшийся дурной славой за свои злобные стихи. Нападавшие ещё не найдены, но на месте преступления обнаружена записка анонимного автора:

 
О Дотти, рифмоплёт-подлюга,
Клевещешь даже на Скарлатти.
В отместку шлю тебе проклятья,
А сдохнешь – в том моя заслуга.