Текст книги "Вивальди"

Автор книги: Вирджилио Боккарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Продлив контракт, попечители Пьет а поставили перед Вивальди непременное условие – не покидать город, как это не раз случалось с ним в прошлом. Безусловно, ими двигало обычное чувство ревности, хотя вряд ли они верили, что подобное ограничение возымеет действие. Разве можно заставить вольную птицу не покидать гнездо? Не прошло и года, как Вивальди почувствовал внутренний зуд и стал посматривать по сторонам. В октябре он обратился с необычной просьбой к маркизу Гвидо Бентивольо, своему бывшему ученику, с которым не раз встречался в Риме. На этот шаг его подвигло не только то, что тот был венецианцем и страстным поклонником театра и музыки, влюблённым в мандолину, а то, что маркиз ранее с помощью своего отца, а теперь дяди кардинала Корнелио Бентивольо стал влиятельной фигурой в Ферраре, являющейся с 1598 года частью Папского государства. Там два патриция, Скроффа и Бонакосси, выступают в роли импресарио и, как говорят, процветают благодаря постоянным подачкам из ватиканской казны.

Пользуясь старой дружбой, Вивальди попросил Бентивольо оказать содействие в период зимнего сезона 1736/37 года. В Ферраре с триумфом были показаны оперы Бассани, Альбинони, Лотти, Гаспарини, а вот оперы Вивальди, несмотря на их известность, обойдены вниманием. С этим он никак не мог смириться.

Письмо не осталось без ответа, и недели две спустя в Венецию прибыл в качестве посланца маркиза Бентивольо аббат Боллани с целью подобрать хорошую труппу певцов и познакомиться через рыжего священника с Анной Жиро. Он был наслышан о её успешном выступлении в операх «Джиневра» и «Олимпиада» в театрах Флоренции и Венеции.

Перед Вивальди встала задача подобрать исполнителей уровня Анны. Через несколько дней он написал Бентивольо: «Мне удалось подобрать столь блестящую труппу, лучше которой ещё не видывала Феррара в дни карнавала. Большая часть исполнителей с успехом выступала на оперных сценах лучших театров, и у каждого свои неоспоримые достоинства». В том же письме он постарался обговорить условия компенсации своих усилий. В частности, он заявил, что недавно отказал театру Сан-Кассьяно в написании третьей оперы за 90 цехинов, поскольку его обычная ставка 100 цехинов. Но в конце концов театр был вынужден принять его условия. «А вот для Феррары, – писал он, – мною специально приготовлены две оперы, которые я предлагаю по шесть цехинов за каждую. Обычно такова ставка переписчика нот. Но я готов пойти на такую жертву ради вашего ко мне расположения и желания помочь».

По правде говоря, у Вивальди не было никаких дел с театром Сан-Кассьяно. Ему было доподлинно известно, что этот театр с его бедным сценическим оснащением никогда бы к нему не обратился. Разговор о «третьей» опере – это всего лишь предлог, чтобы намекнуть маркизу, какова цена (явно завышенная) любого его нового произведения для оперной сцены. Таким же лукавством была и его уловка с уступкой Ферраре оперы за шесть цехинов.

В переписку включился и импресарио Боллани. Его письмо из Феррары привело Вивальди в дикую ярость. Этот аббат осмелился отвергнуть две его оперы, о чём была достигнута с ним полная договорённость в Венеции. Он, видите ли, утверждает, что на этом настаивают высшие чины Феррары, которые предложили вместо «Джиневры» и «Олимпиады» дать две оперы саксонца Хассе «Деметрио» и «Александр, завоеватель Индии». Как же так? Ведь Вивальди заранее обо всём побеспокоился, значительно сократил речитативы в своих операх и подготовил ноты для оркестра и солистов. Теперь ему придётся возиться с партитурами саксонца, вносить правку, что-то дописывать и отдавать их переписчикам. Кроме того, отобраны шесть солистов, а у Хассе их пять. И всё это за какие-то жалкие шесть дукатов!

Он долго ещё не мог успокоиться, расхаживая взад и вперёд по гостиной в доме Анны. После кончины отца его ничего уже больше не удерживало в доме близ Риальто, хотя Маргарита и Дзанетта лезли из кожи вон, чтобы ублажить старшего брата. Он себя чувствовал намного спокойнее у Анны и Паолины, где предпочитал проводить время после занятий в Пьет а . Здесь ему было удобнее заниматься вокалом со своей ученицей, нежели в домашнем кабинете, где сёстры ревностно следили за каждым его шагом. Анна отвечала ему признательностью и вместе с сестрой старалась угодить малейшему его желанию. Милая плутовка с пользой для себя использовала моменты, когда её наставник чувствовал себя полным отдохновения и покоя. Хотя ему было под шестьдесят, в нём не наблюдалось и тени старческой немощи. Вивальди были приятны флирт и ухаживание Анны. Отвечая на её ласки, он часто говорил: «Что же вы делаете со мной, обольстительница?!» Если раньше он любил говорить о своих делах с отцом, почти никогда не следуя его советам, то в доме своей ученицы он с удовольствием делился с Анной некоторыми сомнениями, а порой даже выплёскивал накопившуюся желчь, зная, что его здесь поймут.

– Почему я должен возиться с операми саксонца? В Венеции ныне шагу не ступишь, чтобы не натолкнуться на этого Хассе! Он уже и до Феррары добрался.

Анна видела, как рушатся все её планы выступить в Ферраре и получить хороший гонорар. Она понимала, что в чём-то её друг-учитель прав. Но надо дать ему высказаться, а когда он остынет, приласкаться к нему и вместе написать дипломатичное письмо маркизу Бентивольо, свалив вину на Боллани, доказав, что как импресарио он совершенно не понимает, на чём можно заработать и на чём потерять. Главное, нужно, чтобы маркиз понял, что только из чувства глубокого уважения маэстро к его светлости он берётся за аранжировку «Деметрио» и «Александра».

К сожалению, концерты в Пьет а и прочие дела не позволили Вивальди отправиться вместе с Анной в Феррару, где премьера «Деметрио» была намечена на 26 декабря. С ней он отправил письмо к Бентивольо, в котором просил маркиза распорядиться, чтобы неумеха Боллани позаботился о надлежащем оформлении спектакля.

Опера Хассе «Деметрио» в аранжировке Вивальди была дана при переполненном театре. Анна Жиро вновь блеснула своими яркими артистическими и вокальными данными. Но сама опера из-за чрезмерных длиннот не вызвала восторга у публики. Феррарцы с трудом высидели четыре часа. Вивальди заметил этот недостаток ещё во время репетиций в Венеции. Однако подосланный импресарио его помощник Ланцетти строго-настрого запретил делать какие-либо купюры.

Работая над второй оперой саксонца Хассе, он не столько думал об аранжировке, сколько об обещанных шести цехинах, которые должен вручить «все до последнего крейцера синьорине Жиро», как об этом было сказано в письме к Бентивольо.

Премьера «Александра» состоялась, как и было намечено. В отличие от «Деметрио» опера имела успех. Маркиза Бентивольо особенно поразила своей фацией Жиро, но огорчил дон Антонио, который в своих письмах и домогательствах предстал как интриган, и маркиз решил раз и навсегда порвать с рыжим священником всякие отношения. Последнее полученное от маркиза письмо как холодный душ остудило пыл маэстро, мечтавшего проникнуть в Феррару и утвердиться там на театральных подмостках.

Но Анна, счастливая и полная впечатлений, принялась по дороге рассказывать ему, каким вниманием была там окружена и что маркиз Бентивольо, этот благородный и обходительный человек, выразил надежду снова увидеть её в Ферраре.

– А почему меня он больше не хочет видеть? – грустно спросил Вивальди, сидя рядом с ней в кабинке гондолы.

Конечно, до Анны доходили кое-какие сплетни, распускаемые в театре. Она считала, что их распространял помощник импресарио Ланцетти. Однажды во время репетиции, на которой присутствовал маркиз Бентивольо, он стал распространяться о том, что дон Антонио, мол, человек мелочный, вечно всем недовольный и при любой возможности набивающий себе цену.

– Такое сказать в присутствии самого маркиза! – возмутился Вивальди, не в силах поверить очевидному. Он долго не мог прийти в себя.

Дома, пока Паолина с матерью возились на кухне, готовя ужин, Анна предложила Вивальди прилечь на диван и успокоиться, протянув ему любимую табакерку, и сама взяла из неё щепотку. Присев рядом с ним, держа в руке бокал вина, она принялась мило щебетать о своём успехе в опере и аплодисментах, заявив, что если и примет приглашение маркиза, то поедет в Феррару только с Вивальди.

После ужина он рассказал о своей новой работе. Веронский театр Филармония заказал ему оперу на либретто Метастазио «Катон Утический», в которой повествуется, как народный трибун Катон выступил на стороне Помпея против Цезаря.

– А будет ли там женская партия? – спросила Анна, положив голову на плечо Вивальди.

– Там большая роль Марции, дочери народного трибуна и тайной любовницы Цезаря.

Он был увлечён работой над новым заказом, тем более что на последнем карнавале в Вероне с большим успехом прошла «Служанка-госпожа» Перголези,и чужой успех ещё больше его подзадоривал. Но перед ним возникли немалые трудности с цензурой, и придётся вновь обивать пороги Дворца дожей, чтобы добиться разрешения на постановку. Стало известно, что Совет Десяти <sup>[35]35
  Руководящий орган Венецианской республики, зависящий непосредственно от дожа.


[Закрыть]</sup> уже наложил запрет на трагедию Метастазио, узрев в ней опасную политическую подоплёку в связи с самоубийством Катона. В художественных кругах Венеции, в том числе в салоне Розальбы Каррьера, судачили, что, берясь за написание музыки к этой трагедии, рыжий священник играет с огнём, поскольку в текстах у Метастазио звучит явный призыв к моральному обновлению и политическим переменам.

– Живя в Вене, – рассуждали некоторые, – поэт может себе позволить роскошь писать о славе, свободе и патриотизме, а у нас в Венеции немыслимо, чтобы подобные призывы открыто звучали, да ещё со сцены.

Говорят, в Ватикане с радостью восприняли весть о том, что полиция, нагрянув в один из венецианских театров, запретила постановку трагедии Метастазио. Но Вивальди не был столь опрометчив, чтобы ринуться в огонь и сжечь себя заживо, как этого, возможно, кое-кому хотелось бы. Взявшись за переделку либретто, он про себя рассуждал примерно так: «Пусть Катон потерпел поражение в Венеции. Зато в Вероне он у нас добьётся реванша».

– Мы не будем доводить Катона до самоубийства, – пояснил он Анне свою идею. – Победивший Цезарь великодушно простит побеждённого Катона, ведь публика, сопереживая развернувшейся на сцене драме, любит уходить домой со спектакля в хорошем настроении.

Вскоре из Дворца дожей было получено разрешение на постановку. Музыкальная палитра новой оперы изобиловала богатством тем, раскрывающих трагедию героев, противоречивость их чувств и поступков. В день премьеры 26 марта в программке для зрителей можно было прочесть: «Чтобы укоротить продолжительность оперы и сделать её более приятной для восприятия, в нынешнем весеннем сезоне опушена сцена смерти Катона». На премьере присутствовала августейшая пара, принц Карл Альберт и принцесса Амалия Баварская, посетившая Верону инкогнито под именем графов Камб. У них, как и у всего зала, особый восторг вызвала ария Марции «Бедное сердце моё». Анна Жиро сумела с блеском передать страдания девушки, разрывающейся между любовью к отцу и его врагу Цезарю.

Даже на шестом показе оперы все билеты были проданы, хотя театр Филармония в Вероне считался более вместительным, нежели венецианский Сант’Анджело. Вивальди был счастлив. Успех «Катона Утического» превзошёл его ожидания. Все оказались на высоте, а Жиро особенно. Анна настояла, чтобы он послал письмо маркизу Бентивольо с сообщением о веронском триумфе. «Моя новая опера, – писал он, – вознесена до небес. Ничего лучшего здесь пока не звучало… Уже дано шесть представлений. Уверен, что дело выигрышное и принесёт мне прибыль. Полагаю, что подобная опера могла бы быть с успехом исполнена в Ферраре. Но она не годится для карнавала, когда цены резко взлетают вверх, и постановка может мне обойтись в 700 луидоров. А я всего лишь скромный предприниматель». Была у рыжего священника достаточная доля хвастовства выставить себя эдаким удачливым дельцом, которому удаётся покрывать расходы собственными средствами, не прося взаймы. Будь жив Джован Баттиста, он бы укорил сына в самонадеянности, потому что многие его начинания, увы, нередко приносили только убытки. В конце письма Вивальди попросил Бентивольо пригласить его осенью в Феррару с оперой «Катон Утический».

– На сей раз и я поеду с тобой в Феррару, – объявил он Анне, отправив письмо. – Мне не нужен будет Боллани и его помощник, баста! Обо всём позабочусь сам и устрою там грандиозный праздник музыки.

Но праздника не вышло. Спустя несколько дней, когда он вернулся домой из Пьет а , Маргарита подала ему письмо из Феррары. В своём ответе на обращение маэстро маркиз Бентивольо просил переждать осень. «Катона» лучше бы показать, как он считал, в дни карнавала. Но Вивальди такой ответ не устроил, и, взяв в руки перо, он быстро настрочил послание, заявив, что ангажировал уже певцов и кордебалет и «если Богу будет угодно», то в следующий понедельник готов выехать в Феррару.

Но 16 ноября разорвалась бомба. Выйдя из дома, Вивальди по привычке направился было к набережной, где его дожидался Меми с гондолой, чтобы повезти в Пьет а , как был остановлен человеком в форме, который вежливо, но почти в приказном порядке попросил его немедленно проследовать с ним в канцелярию папского нунция. Вивальди подумал, что дело касается обычных цензурных придирок или просьбы поддержать кого-либо из певцов. Но он никак не мог предположить, какая волна бед готова его захлестнуть.

Приняв его без всяких церемоний и не предложив сесть, нунций сообщил ему, а вернее от имени архиепископа Феррары кардинала Руффо приказал:

– Вам в этот город категорически запрещено ступать ногой, а тем паче ставить там свои оперы. Архиепископ Руффо не желает видеть в Ферраре священника, который вместо того, чтобы служить мессы, связался с певичкой.

Дон Антонио открыл было рот, чтобы объяснить, насколько его чистые отношения с девушкой далеки от распускаемых сплетен и что по причине врожденного сужения грудной клетки он физически не в состоянии служить мессы, но папский нунций сказал как отрезал и, не попрощавшись, оставил его одного в приёмной.

Это была катастрофа, и он побежал к дому Анны, чтобы сообщить о случившемся и крахе всех планов. Анна и Паолина были напуганы его видом. Таким растерянным и удручённым им ещё не приходилось видеть своего друга, который всегда находил выход из любой неприятности.

Рассказав им о приказе кардинала Руффо, он впал в прострацию.

– Может быть, маркиз Бентивольо сможет помочь? – спросила Анна, верившая во всесилие и великодушие своего нового феррарского покровителя.

Откуда ей было знать, что в Ферраре всё зависит от архиепископа кардинала Руффо, который несколько лет назад обнародовал перечень запретов, касающихся не только священнослужителей, но и мирян, коим предписывалось, как вести себя в дни карнавала и от чего воздерживаться.

– Коль Руффо вмешался, всё кончено! – горестно ответил Вивальди, не видя выхода из беды. – У меня же подписаны контракты с певцами, балеринами и декораторами на шесть тысяч дукатов. Я уже выложил из кармана более ста цехинов. Так оставлять дело нельзя! Поставлю-ка я в известность Бентивольо.

Никогда ещё ему не приходилось писать столь длинных писем. Он подробно изложил, на каких условиях им заключены контракты вплоть до последнего дуката и сколько проведено репетиций. Что касается Анны и её сестры, Вивальди решил объяснить раз и навсегда: «Более всего меня огорчило то, что Его Преосвященство бросил тень на этих бедных девушек. Вот уже почти пятнадцать лет как мы вместе разъезжаем по разным городам, где многие люди могли восхищаться их честностью, добропорядочностью и набожностью. Действительно, двадцать пять лет как я не служу мессы из-за врождённого недуга, а посему прикован к дому, где вынужден проводить почти всё время. Если и выхожу, то могу передвигаться только на гондоле, так как мне трудно ходить. Всё, на что я способен, делаю за письменным столом».

Прочитав из-за его плеча написанное, Анна посоветовала:

– Мой друг, напишите же наконец, как спасти оперу и что нужно сделать!

Подбирая убедительные слова, Вивальди принялся умолять Бентивольо предпринять всё возможное, лишь бы найти нужное решение. «Если запрет будет снят, – писал он, – то без Жиро оперу поставить невозможно, так как другого такого голоса для этой партии нет. Оперу невозможно поставить в Ферраре без моего участия, поскольку я лично готовлю каждую постановку. Если Его Преосвященство не изменит своего решения, то пусть по крайней мере я буду освобождён от уплаты неустойки по контрактам».

Несмотря на искренний тон письма и мольбу о помощи, ответа от маркиза не последовало и архиепископ Руффо не изменил своего решения. Вивальди оказался, как он сам выразился, в пропасти. Сколько раз он посылал на почту Маргариту, Дзанетту и даже Паолину в надежде получить хоть какую-то весточку из Феррары. Ответ всякий раз был один: «Для вас ничего нет». Это слово «ничего» звучало для него как удар хлыста.

Его подавленное состояние заметили ученицы, едва он появился во внутреннем дворике Пьет а . Согнувшись, с низко опущенной головой Вивальди медленно поднялся по лестнице и вошёл в репетиционный зал. Его нельзя было узнать. Где былая увлечённость и живость взгляда во время репетиций?! Он то и дело останавливался на полуслове и отрешённо смотрел в сторону.

– Что с вами, маэстро, что-нибудь не так?

Но он не отвечал и продолжал занятия, прислушиваясь к извлекаемым ученицами звукам, которые перестали приносить ему радость.

Возвращаясь из Пьет а домой, он, ни слова не говоря сёстрам, уединялся в своём кабинете, брал в руки молитвенник или перебирал чётки. Но от молитвы его отвлекали роившиеся в голове мысли. Почему Господь Бог отвернулся от него? В чём он пред ним провинился? Какой великий грех совершил? Ведь ещё совсем недавно ему удалось сочинить Magnificat– лучшее своё творение. Не находя ответа, он снова погружался в чтение молитвенника.

Однажды вечером в доме Анны он заявил о своей готовности уехать отсюда насовсем.

– Поеду в Вену, Дрезден или в Прагу.

Он был подавлен, и желание бегства было обусловлено горечью непонимания и волной домыслов и сплетен, обдавших грязью самые чистые его чувства.

Наконец дал о себе знать Бентивольо, посоветовавший ради спасения положения поручить постановку феррарскому импресарио Пикки. Тот не замедлил объявиться в Венеции и вступил с Вивальди в переговоры. Начались споры, так как приезжий импресарио счёл тарифы гонораров и другие расходы явно завышенными.

– Да поймите же вы наконец! Если бы я смог найти артистов и балерин дешевле, – ответил ему Вивальди, – то поверьте мне, нанял бы их для своего театра Сант’Анджело.

Он был настолько подавлен всем происходящим, что в сердцах сказал Анне:

– Пусть там в Ферраре делают всё что хотят с моей оперой! А я умываю руки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Не дождавшись появления Вивальди у себя и не найдя его ни в театре, ни в Пьет а , Анна направилась к нему домой, где нашла маэстро целиком погружённым в партитуру нового произведения. Он обрёл наконец полное душевное равновесие. Именно музыка помогала ему преодолевать встававшие на пути трудности. Но с ними не шло ни в какое сравнение то, что ему пришлось пережить в последние дни.

– Никогда не забуду этот злосчастный 1737-й! – признался он Анне. – К счастью, год завершается.

Но Анна пришла сообщить ему, что при смерти её отец, который недавно переселился из Мантуи в Венецию, чтобы быть ближе к жене и дочерям и подальше от бессердечных сыновей. Забыв о своих бедах, Вивальди живо откликнулся на несчастье своей Аннины и тут же распорядился позвать к умирающему доктора Санторини. Однако было поздно, и помощь доктора не понадобилась. Тому пришлось лишь констатировать смерть от двустороннего воспаления лёгких. Похороны прошли скромно в «половину капитула» по желанию вдовы и дочерей. Присутствовал и Вивальди, старавшийся в тяжелую минуту морально поддержать Анну, которую эта потеря опечалила больше, чем Паолину. Правда, отношения дочерей с отцом были далеко не идеальные.

Как раз в те дни Вивальди заканчивал работу над оперой «Оракул в Мессении» на либретто Дзено. Премьера назначена на конец декабря. Для Анны специально написана партия царицы Меропы, женщины судьбы трагической, убившей мужа и двух из троих своих детей. Зная темперамент своей ученицы, Вивальди был уверен, что с такой ролью она справится.

Премьера, как и было объявлено, состоялась 30 декабря в театре Сант’Анджело. За последние три года здесь не было дано ни одной оперы Вивальди, а потому наплыв публики был большой. В зале присутствовал чрезвычайный посол Неаполитанского королевства, изъявивший желание после спектакля познакомиться с певицей Жиро. Поздравив с успехом, он пригласил её и маэстро Вивальди на приём в своём дворце. На следующий день в одной из мальвазий некто Каимо, платный агент сыскной службы, рассказывал собутыльникам, что застолье с пением и танцами закончилось на рассвете, и кое-кто из гостей еле держался на ногах.

Тем временем занятия в Пьет а шли своим чередом. Однажды Вивальди был вынужден прервать репетицию, будучи вызванным в дирекцию по срочному делу. Один из попечителей Морозини сообщил, что в Венеции находится принц Фердинанд Мария, брат Карла Альберта Баварского. Он много слышал о концертах в Пьет а и хотел бы побывать на одном из них. Поэтому необходимо, чтобы Вивальди сочинил что-то новое и необычное по такому случаю. Известно, что молодой принц – человек образованный, поклонник музыки и слывёт щедрым меценатом.

– Должно и нам перепадёт кое-что! – заключил Морозини.

Под этим «кое-что» явно подразумевалось денежное пожертвование, которое могло бы стать первым вкладом в осуществление проекта строительства новой церкви Пьет а . Попечитель развернул перед Вивальди чертежи архитектора Массари. Согласно проекту новая церковь будет значительно расширена и сможет вместить больше публики.

– А стало быть, получим больше цехинов!

Расставаясь с Вивальди, он вручил ему полученный на его имя конверт из Амстердама. Это было официальное приглашение города на празднование столетия местного театра. Приглашения, как было сказано в письме, направлены и другим композиторам с просьбой подготовить к юбилею что-нибудь новое. Устроители не скупились на затраты. В дни торжеств будет показана трагедия «Катон и Цезарь» местного драматурга Лангендика, а на открытии прозвучит музыка Вивальди.

Приятная новость, и он был польщён полученным приглашением. Теперь ему представится возможность познакомиться наконец со своим издателем Этьеном Роже, благодаря которому его имя известно всему Амстердаму. Начиная с 1712 года этот издатель опубликовал все его произведения, рассылая их по Европе. Из Амстердама с годами на его имя стали поступать значительные денежные средства. Но может ли он покинуть Венецию, когда срочно надо выполнить ответственный заказ, связанный с принцем? Его пугала сама мысль одному пускаться в далёкий путь. Отыскав в атласе венецианского картографа Коронелли Амстердам, Анна решительно заявила:

– Хотя он гораздо севернее Вены и путь туда длиннее, я готова поехать с вами!

– Подумаем, мой друг, подумаем…

Как ни больно ему было принимать такое решение, но от поездки в Амстердам пришлось отказаться, отослав туда concerto grosso в трёх частях для солирующей скрипки, двух гобоев, двух английских рожков, струнных и литавр.

Вскоре была готова серенада «Рыбачья эклога», получившая название «Мопс». На первое её исполнение в Пьет а были приглашены иностранные послы, сенаторы и видные представители местной знати. Попечительский совет был представлен в полном составе. По окончании концерта принц Фердинанд Баварский, выразив восхищение музыкой и игрой Вивальди, вручил ему кожаный мешочек, в котором позвякивало золото. Как и предполагалось, принцем был сделан значительный вклад богоугодному заведению Пьет а , заслужившему, по его словам, повсеместно громкую славу своими концертами.

Направляясь в гондоле к дому своей подруги и ощупывая в кармане кожаный мешочек, Вивальди подумал: «Подарю-ка я его Анне. Мне эти побрякушки ни к чему». Его появление было встречено радостными возгласами сестёр. Синьора Бартоломея молча ретировалась в свою комнату. Высыпав на стол содержимое мешочка, Анна пришла в неописуемый восторг при виде двух золотых ожерелий с медальонами и тут же попросила сестру подать ей зеркало. Довольный Вивальди наблюдал, как она по нескольку раз примеряла ожерелья перед зеркалом. Увидев в нём отражение его лица, Анна обернулась и нежно обняла рыжего священника, а Паолина по заведённой привычке оставила их наедине. Но и Вивальди обычно в такие щекотливые моменты принимался торопливо собираться, ссылаясь на ждущие его дома неотложные дела.

– Вечно у вас на уме только работа! – надув губки, сказала Анна, провожая его до двери.

Прощаясь, он успокоил её, заверив, что для неё есть хорошая роль в новой опере.

Действительно, в нём не угасал созидательный пыл, не дававший ему покоя и удовлетворения. На этот раз он готовил для театра Сант’Анджело очередную компиляцию или «pasticcio» из популярных опер Генделя, Хассе и Перголези с вкраплениями кое-каких своих арий. В качестве либретто он взял сочинение известного поэта Стампилья «Розмира». В новом спектакле Жиро отведена роль примадонны в образе кипрской королевы Розмиры.

– На вас будет роскошное платье, которое я специально приобрёл у армянских монахов с острова Сан-Ладзаро <sup>[36]36
  Когда-то на этом небольшом острове располагался лепрозорий. Когда в 1717 году умер последний прокажённый, власти Венеции продали его богатой армянской общине, основавшей там монастырь, который возглавил бежавший из Турции монах Мехитар. (прим. перев.).


[Закрыть]</sup> , – пояснил Вивальди, стараясь заинтересовать Анну новой ролью.

– Но оно мне велико.

– Ничего, долго ли укоротить.

Новую работу Вивальди посвятил прусскому герцогу Фридриху Бранденбургскому, а потому ангажировал на одну из ролей тамошнего певца. Он не упускал ни одного случая, чтобы по тогдашней моде посвящать свои произведения влиятельным лицам, как это было когда-то с датско-норвежским королём, которому молодой автор посвятил свой ор. II.

После рождественских и новогодних праздников попечительский совет Пьет а вновь отказался продлить контракт, что не могло не вызвать бурю гнева в душе Вивальди, который обвинял руководство приюта в чёрной неблагодарности.

– Не отчаивайтесь, – успокаивала его Анна. – Как всегда, это связано с временными финансовыми трудностями. Скоро снова все вернётся на круги своя.

– Будем надеяться. Но сейчас мне гораздо больше неприятностей доставляет Феррара.

Хотя кардинал Руффо уже оставил пост архиепископа Феррары, оттуда продолжали поступать вести, выводившие Вивальди из себя. Один из друзей, побывавший в дни карнавала на его опере «Сирое, царь Персии» на либретто Метастазио, сообщил, что спектакль был принят зевотой, кашлем и свистом. По мнению друга, недовольство публики было вызвано прежде всего бездарным аккомпанементом клавесина, сопровождающим речитативы.

– Да кто же не знает, – возмущался Вивальди, – что Берретта никудышный клавесинист! Это известно всему миру.

И он взялся за письмо к Бентивольо с категорическим требованием снять с репертуара «Фарначе», поскольку он не уверен, что оперу не постигнет плачевная судьба предыдущей постановки. Но было поздно. Все декорации к опере «Фарначе» были уже выполнены сценографом Мауро.

Анна напомнила, что, требуя снятия с репертуара этой оперы, следует учесть, что солисты и оркестр совершенно справедливо потребуют выплаты им гонорара.

– Я написал лишь музыку, – ответил Вивальди. – Остальное меня не касается. Постановка и прочее – это дело рук Мауро!

Началась нудная тяжба. Мауро решительно заявил, что выступал как подставное лицо, а истинным импресарио был Вивальди. Неделю спустя, накрывая на стол, Маргарита вместе с тарелкой супа подала брату исковое письмо от Мауро из Феррары, в котором содержалось требование заплатить солистам и оркестрантам по контракту.

– Эта Феррара меня в могилу сведёт! – не удержался он, комкая письмо.

– Сорная трава живуча, – улыбаясь, молвила Дзанетта.

Вивальди пришлось отправить в ответ своё исковое письмо, составленное адвокатом и заверенное нотариусом, в котором Мауро уличался в клевете и подтасовке фактов. Но тот решительно отверг голословные обвинения, настаивая на том, что контракты были заключены рыжим священником. Как-то Анне на её вопрос, чем же кончится вся эта канитель, Вивальди со вздохом ответил:

– По-видимому, придётся всё же платить…

Однажды Вивальди зашёл в Пьет а , чтобы получить причитающиеся 50 дукатов за свои пять мотетов и девять скрипичных концертов и сонат.

– В Брешии умер Марчелло, – сказал ему один из попечителей.

– Кто? Бенедетто?

Для Вивальди это было печальное известие, пополнившее череду бед и неприятностей этого 1739 года. Оказывается, Марчелло был отправлен в Брешию казначеем от счетной канцелярии дожа. Это назначение было не повышением по служебной лестнице, а скорее ссылкой за принадлежность к масонству.

– Музыкант должен иметь дело с музыкой, и всё тут!

С таким категоричным мнением попечителя трудно было не согласиться. Покинув Пьет а , рыжий священник оказался на набережной, где повстречался с прогуливающимся патрицием Каппелло, совладельцем вместе с Марчелло театра Сант’Анджело. У Вивальди не было привычки затевать на улице разговор с каждым встречным знакомым. Но это был тот случай, когда ему хотелось что-то узнать о смерти замечательного музыканта, а тем паче узнать от друга покойного.

Как поведал ему Каппелло, один его хороший знакомый из Удине граф Флорио получил пространное письмо из Брешии от Марчелло, написанное им незадолго до кончины. Оно было полно горечи человека, вынужденного жить вдали от родного дома. Но горечь была вызвана ещё и тем, что музыкант видел, как всё ниже опускается его страна, где ныне процветает порок, заглушающий в человеке благородные помыслы, любовь к наукам и к искусству.

Расставшись с Каппелло, он отправился на гондоле к дому Анны, думая по дороге о судьбе Марчелло. Конечно, великий музыкант заслуживал к себе иного отношения со стороны властей. Оказавшись в Брешии, как в ссылке, он наверняка мог утешиться, живя с молодой любимой женщиной, на которой он тайно женился. Из всего того, что удалось узнать, следовало, насколько точно Марчелло несколькими словами определил то бедственное состояние, в котором долго пребывает Венеция. Подрыву её экономики способствует застойная политика Совета Десяти и сената. В стране налицо всеобщее падение нравов как следствие паралича административного аппарата. Закоснелость во взглядах и неспособность власти что-то изменить к лучшему – вот главное препятствие распространению новых идей и веяний, привнесенных из Франции ветрами Просвещения. Над ними задумывается теперь любой здравомыслящий венецианец, и они эхом отозвались и в Вене. Даже гондольер Меми понимает, как деградировала Святейшая республика. Работая веслом, он ворчал по поводу нынешней политики, видя, как пребывают в простое доки Арсенала, со стапелей которого спускались на воду первоклассные суда. Подавая руку Вивальди и помогая ему выйти из гондолы, Меми горько вопрошал: