Текст книги "Юрка Гусь"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ЗЕЛЕНАЯ РАКЕТА

Юрка с бабкой Василисой пили чай, когда в дверь раздался стук.

– Приятного аппетита, – вежливо сказал Стасик, вытирая ноги о жесткий половичок.

Бабка подняла глаза от блюдечка. Взглянула на мальчика, а потом перевела взгляд на зеленый жестяной ящик, что Стасик держал под мышкой.

– А-а… у Серафимы живешь? – вспомнила бабка. – Она тебя приголубила. Слыхала.

Юрка выскочил из-за стола, накинул фуфайку.

– Айда во двор!..

Из леса на станцию ползли по снегу голубоватые длинные тени. Мимо вокзала простучал товарняк. На платформах промелькнули танки с зачехленными пушками. С заснеженных крыш вагонов настороженно глядели в небо спаренными стволами зенитные пулеметы.

Стасик уселся на обледенелую ступеньку и, щелкнув задвижкой, открыл ящичек.

– Сколько их! – обрадовался Юрка. – Постреляем!

В узком металлическом ящичке плотно, одна к другой лежали новенькие ракеты.

– Где достал?

– Достал…

Стасик защелкнул крышку и спрятал ящик за пазуху.

– У Хотяевского моста, в лесу.

Юрку даже пот прошиб, так сильно захотелось ему заполучить этот зеленый ящичек. Но, судя по всему, Стасик не собирался с ним расставаться.

– Давай дружить, – с воодушевлением сказал Юрка.

Стасик недоверчиво покосился на него.

– Пожалуйста… Только ракеты я тебе не отдам.

– Думаешь, я из-за ракет?

Стасик посмотрел Юрке в глаза и ничего не сказал. Юрка покусал нижнюю губу и сказал:

– Зачем тебе столько?

– Пускай лежат.

– Так всю жизнь и будут лежать? – насмешливо спросил Юрка. – Сгниют.

– Я пойду, – сказал Стасик.

Юрка нахмурился и замолчал. Долго сидели они рядом, глядя в разные стороны.

– Знаешь, где я их нашел? – заговорил Стасик. – В муравьиной куче. Гляжу, муравьи мечутся как угорелые, ну, я взял сук да и давай ковырять… – Стасик умолк, прислушался. – Юр! Фашисты летят!

– Наши это! – дернул Юрка плечом. – Я по голосу узнаю… Ну а дальше?

– Ковырнул, а там вот этот ящик. Я бы и ракетницу нашел, да тут подскочил Жорка, оттолкнул меня и давай сам копаться. Сграбастал ракетницу, гад рыжий… А я ее первый увидел. Говорю ему: «Пускай у нас все будет пополам – и ракеты, и ракетница…» А он говорит: «Нашел дурака! Ракеты твои перестреляешь, а ракетница останется…» Он и ракеты хотел отнять. Не вышло!

Из глубины леса, с той стороны, где клуб, вылетела зеленая ракета. Она красиво изогнулась в небе наподобие огромного знака вопроса и медленно растаяла.

– Летят! – вцепился в Юркину фуфайку Стасик. – И ракета!

Юрка открыл было рот, но колкий страх приморозил язык к нёбу: на большой высоте, раздирая сумрачную пелену вечернего неба, двигалась стая «юнкерсов». Черные капли отделились от самолетов и с металлическим воем понеслись на притихший поселок. Капли увеличивались, росли, и от них трудно было оторвать взгляд. Капли падали прямо на голову. Ребята не помнили, как оказались лежащими на земле у поленницы дров. Все вдруг провалилось в какую-то яму. Сколько времени продолжалась бомбежка? Минуту? Час? Они не знали. Какая-то сила придавила их к земле и не давала поднять голову. А земля вздрагивала и тряслась, будто от страха.

Словно злой великан на ходулях прошагал по поселку. «Ух! Ух! Ух!..» Ушел, а следы остались – глубокие черные ямы, и долго еще в них курился ядовитый зеленый дымок.

Вставать с земли не хотелось.

Не хотелось ни о чем думать, даже радоваться, что черные стальные капли пронесло мимо. Тишина, звенящая, похоронная тишина.

И вдруг где-то за домами, вблизи – прерывистый дикий вопль.

Стасик сел на землю, дотронулся до Юрки.

– Кричат.

– На Кооперативной, – сказал Юрка, поднимаясь. – Поглядим.

В переулке уже толпился народ.

Крупная фугаска угодила в угол бревенчатого пятистенка. Дом так и сел на корточки, словно собирался перепрыгнуть через дорогу. В пролом в стене свободно могла бы въехать машина. Юрка и Стасик, держась друг за друга, пытаются заглянуть в эту огромную прореху. Но взрослые все загородили. Только видно, как на исчерканной осколками стене, чуть покосившись, висят ходики с тремя богатырями на циферблате.

Что-то страшное там, за неподвижными спинами людей. Юрке хочется убежать отсюда подальше. И не может. Ноги словно примерзли к земле. Будто сквозь вату, слышится разговор:

– Всю семью под корень вырубил… Даже младенца не пощадил!

– Господи! Что на белом свете деется?

– Лютует, сволочь!..

– У-у-у, звери! – скрипнул кто-то зубами.

– Вон фершал идет!

– А что толку? Мертвых не воскресишь.

Юрка, увлекая за собой Стасика, выбрался из толпы.

– Они чай пили, когда их убило, – сказал Стасик. – Всех пятерых.

Юрка молчал. Больше не сказав друг другу ни слова, они разошлись.

Гусь, оступаясь, взобрался на свое крыльцо. Горьковатый тревожный запах взрывчатки преследовал по пятам. В обледенелую ступеньку крыльца глубоко вонзился длинный зазубренный осколок. Снег вокруг него растаял. В избе было холодно. Пахло штукатуркой и улицей. Стекла мрачно поблескивали на полу. Из печи осколок выломил красный кирпич. Дверь в другую комнату, раньше заколоченная, распахнулась настежь и держалась на одной петле. Большое зеркало над кроватью треснуло посередине. Рамка с фотографиями покосилась. Только медный самовар с короной-конфоркой на голове по-прежнему весело сиял в углу на чурбаке, гордясь своими медалями, выбитыми на желтой выпуклой груди.

Бабка рукавом смахнула со стола на пол штукатурку, стекла и стала собирать ужин. В углу на табуретке маячила чья-то сгорбленная фигура.

– В черковь перештали люди ходить, – услышал Юрка знакомый шепелявый голос, – вот гошподь бог и накажал жа грехи тяжкие. Егор-то на штарости лет, чарство ему небешное, штал бежбожником… Жабыл и дорогу в черковь… А гошподь, он все видит… Гошподь, он ничего не жабывает!

Юрке противно было слушать этот шепелявый голос, он сбоку посмотрел Ширихе в лицо и спросил:

– С чего это у тебя такая здоровая бородавка выросла?

Шириха так и подскочила.

– Глажищами-то жыркает, чишто шыч, – проворчала она, отворачиваясь от Юрки.

– Не хошь щец похлебать, Марфа? Постные… А то все говоришь.

– Пойду я… Надыть еще кожу подоить.

Марфа Ширина ткнула клюкой в дверь.

– Меня-то гошподь бог помиловал. Ни единого штеклышка не вылетело. Он, гошподь, жнает, кого накажывает… У Губиных курятник в щепки ражнешло. Прощевай, Вашилиша.

– Эй, тетка! – крикнул ей вслед Юрка. – Заладила: «Гошподь», «гошподь»! Где он, бог-то? На небе одни самолеты…

Шириха так хлопнула дверью, что с рамы еще одно стекло упало и разбилось на подоконнике.

Бабка, стуча деревянной поварешкой о чугун, наливала Юрке щи в тарелку.

ТРУДНО ЖИТЬ БЕЗ САПОГ

В доме бабки Василисы стали твориться непонятные вещи. На дню несколько раз из буфета пропадали хлебные карточки и снова находились. Однажды, проснувшись утром, бабка не обнаружила свои валенки, которые положила на ночь в печку просушиться. Бабка засунула голову в печь и долго шарила там рукой.

– Что за наказание? – испуганно сказала она. – Нечистая сила в доме завелась… Тьфу!

Юрка прыснул со смеху.

– Чего зубы-то скалишь? – подозрительно посмотрела на него бабка. – Не ты ли озорничаешь?

– У тебя нос в саже, – сказал Юрка.

Бабка подошла к зеркалу и, послюнив конец платка, стала тереть свой толстый нос.

– Нащепай лучины, – сказала она.

Юрка взял с шестка сухое сосновое полено, зажал его между коленями и большим ножом с деревянной ручкой стал откалывать щепки. Бабка запалила лучину и хотела положить в печку, под дрова, но… тут увидела свои валенки.

Они рядышком стояли на самом видном месте.

Горящая лучина рассыпалась, а бабка, пятясь от печки, стала креститься.

– Домовой?..

– Где? – подскочил Юрка к печке и, заглянув в черный проем, разочарованно произнес:

– Какой же это домовой? Твои валенки…

Бабка молча подобрала обуглившуюся лучину и затопила печь. Юрка, сидя на подоконнике – своем любимом месте, – делал вид, что смотрит в окно. На самом деле краем глаза он следил за бабкой.

Маленькая, крепкая, в белом платке, она ловко, без всякой суеты управлялась у большой громоздкой печи. Когда она нагибалась за чем-нибудь, тонкий поясок передника с завязкой сползал к лопаткам. Бабка все время поправляла его. Старенькая, застиранная юбка спускалась до пят. На шерстяной вязаной кофте, чуть ниже ворота, – дырка.

Бабка ворочает в печи ухватом, а красный отблеск весело пляшет на залатанном фанерой окне. На кухне тепло, а на улице снег с неба сыплется. Четыре сосны, что стоят на пригорке, побелели. И крыша вокзала стала белой.

Не успели сесть за стол – пришла Шириха. Юрка первым долгом посмотрел на ее ноги. Они были обуты в крепкие, даже неподшитые валенки. На голове Ширихи, как всегда, качались «заячьи уши». Юрка все время удивлялся: зачем она завязывает концы своего платка на голове, а не на шее, как все люди? Он мысленно так и прозвал ее: Заячье ухо.

– Шлыхала новошть, Вашилиша? – с порога затараторила она. – Германеч к шамой Мошкве подошел… Шветопрештавление!

– Чаю налить? – спросила бабка.

Шириха, не раздеваясь, уселась за стол, кошелку свою поставила рядом, возле ног.

– Говорят, германеч верующих не трогает, – быстро оглядев скудно накрытый стол, сказала она. – Партейных вешает. Бежбожников.

– Всех не перевешает, – хмуро глянула на Шириху бабка. – Миша мой тоже партейный.

Шириха прикусила язык и, выставив из широкого рукава пальто худую руку, проворно схватила из сахарницы самый большой кусок сахару. Юрка поморщился, но ничего не сказал. Прихлебывал из блюдца чай и в упор смотрел на незваную гостью, которая уже нацелилась жадным глазом на поджаристый картофельный пирог. Попробовав, отодвинула. Видно, обозналась, приняла его за мучной.

– Не пишет твой шынок-то? – помягче спросила Шириха.

– Воюет, – сказала бабка. – Не до писем.

– К Федотовой Анне вчера приехал шын, – продолжала Шириха. – В Ташкенте служит. Ковер привез. Жагляденье. Такой сейчас не купишь. И фрукту ражного привеж. Шухого фрукту. А сам из себя полный такой, предштавительный. На шкладе работает. Добра у него – вагон!

– Миша на фронте, – сердито сказала Василиса. – Танкист. Мой бы сын в Ташкенте не сидел.

– У Анны-то Федотовой на штоле булка и шахару полная шахарница. – Шириха с усмешкой оглядела бабкин стол. – А у тебя одна картошка.

– Кто воюет, а кто ворует, – сказала бабка Василиса. Блюдечко в ее руке задрожало. Юрка взглянул на бабку и удивился: лицо ее потемнело, губы сжались, морщин на лбу стало вдвое больше. Черные глаза не мигая смотрели на Шириху. Такой сердитой Юрка еще никогда не видел бабушку.

– Миша на войне с первого дня. Мне ташкентская булка поперек горла встанет… В такое-то время! Кому завидуешь? О боге толкуешь, а в мыслях у тебя другой бог… Руки у тебя, Марфа, загребущие, а глаза завидущие.

– И Жорка такой же, – поддакнул Юрка.

Шириха, хлопая глазами, слушала бабку, и желтый зуб торчал во рту. Она подхватила свою кошелку и засеменила к двери. На пороге не выдержала, оглянулась.

– Шын хоть у тебя и учитель, а в доме пушто! – выкрикнула она. – И никогда у тебя в шкафу добра не будет.

Когда Шириха выскочила за порог, бабка спросила:

– Чего это она про шкаф?

– Пустой, говорит, у тебя шкаф, – сказал Юрка. – Добра там какого-то нет.

Бабка Василиса молча убрала со стола. Потом села на табуретку и подперла голову рукой. И сразу бабка стала маленькая, одинокая. Юрка подошел к ней. Постоял, помолчал, а потом сказал:

– Хорошо бы бомбу на ее дом… фугаску.

Бабка взглянула на него, покачала головой.

– А ты, сверчок, знай свой шесток!

Юрка обиделся, отошел к печке. Но сидеть вдвоем в избе и молчать было скучно.

– Баб, дай обувку, до Стаськи доскачу, – попросил Юрка.

– Не дам, – сказала бабка. – В магазин пойду.

После той памятной драки, когда Юркин и бабкин паек растоптали мальчишки, бабка сама ходила за хлебом. Выдвинув ящик буфета, достала старый кожаный кошелек с белой кнопкой и облегченно вздохнула: карточки лежали на месте.

– А если фриц бомбить будет, куда я? – хмуро спросил Юрка.

Бабка ничего не ответила. Не расслышала или нарочно молчит. Юрка заметил, что бабка Василиса не так уж плохо слышит. По крайней мере, то, что ей нужно, слышит.

– Так всю зиму и буду сидеть дома?

– Не озорничай, – сказала бабка. – Сиди смирно.

Она ушла. А Юрка, волоча по полу длинные шерстяные чулки, стал бродить по избе. Трудно жить без сапог. От Юркиных башмаков осталось одно воспоминание. Тогда в драке оторвалась одна подметка (он даже не заметил!), потом где-то в липкой грязи осталась вторая. Юрка ухитрился целый месяц ходить на стельках, но и они сносились. Пробовал веревками привязывать к верхам куски от резиновой покрышки, но такое «надежное» сооружение очень быстро разваливалось. И однажды Юрка опозорился перед той девчонкой с толстой косой. Как раз напротив ее дома веревка сразу в трех местах перетерлась и башмак развалился. Девчонка выскочила из-за калитки и стала нахально глазеть на Юрку. Ему, конечно, было наплевать на нее и на ее толстую косу, но нельзя же до самого дома прыгать на одной ноге! Юрка содрал с ноги и второй башмак. В длинных бабкиных чулках спокойно зашагал по снегу. Через пять шагов ступни прижгло холодом, но Юрка и виду не подал. Гордо подняв голову, шагал себе почти босиком по дороге с таким видом, будто вышел на прогулку. Не хватало еще, чтобы он побежал на глазах этой девчонки. К счастью, дорога круто сворачивала, и Юрка, оказавшись под защитой высокого забора, припустил так, что никакой «мессершмитт» за ним не угнался бы.

С тех пор вот уже вторую неделю сидит Юрка дома и смотрит на жизнь сквозь замороженные окна. Иногда бабка дает ему свои теплые валенки, но это не так уж часто случается. Бабка Василиса тоже хорошая непоседа. Не любит долго дома рассиживать: то ей нужно к соседке, то в лесничество, то на станцию отправиться: вдруг ее сын, Мишенька, раненый с фронта возвращается.

А Юрка сидел дома и смотрел в окно. Напротив станция. На перроне толкался народ. Женщины на согнутых в локте руках держали корзинки с мороженой клюквой. Как только издалека доносился паровозный гудок, они начинали суетливо разбегаться вдоль перрона. Юрка никогда не мог угадать, с какой стороны прибывает поезд. И там и тут гудит, пыхтит. Первым показывался окутанный паром паровоз. Пока мелькали товарные вагоны, за Юркиной спиной тоненько гремела самоварная конфорка. Состав, не останавливаясь, уносился дальше, а разочарованные торговки снова собирались в кучу и, тряся круглыми головами в платках, о чем-то толковали. У всех на ногах была какая-то обувка. О, как Юрка завидовал людям, имеющим собственные сапоги! Люди шли мимо дома, заходили в поселковый Совет – он был тоже напротив Юркиного окна – и долго там сидели. Юрка удивлялся: зачем люди столько много времени теряют в избе? В избе и без сапог можно сидеть сколько угодно… Были бы у него хоть какие-нибудь завалящие башмаки или валенки, он бы весь день бегал по скрипучему снегу…

Дверь стремительно распахнулась, и в избу ворвалась разъяренная Шириха. Она даже не обмела со своих новых валенок снег.

– Ушпел-таки, ражбойник, жалежть в кошелку! – накинулась она на Юрку. – Где моя тушенка?

Юрка пожал плечами:

– Я не караулил.

– Жа эту банку што рублей как одну копеечку Анне Федотовой жаплатила, – запричитала Шириха. – Отдай тушенку, шлышишь?

– Говорю, не брал, – мрачно сказал Юрка, потихоньку двигаясь к печке.

– Брал, брал! Больше некому, – наступала на него Шириха. Желтый зуб ее хищно светился во рту. Маленькие глаза горели злобой. Изловчившись, она сцапала Юрку за ухо и дернула так, что у мальчишки свет в глазах помутился.

– Што рублей жаплатила, – шипела ему в лицо Шириха. – Ухи отверну, коли не отдашь тушенку.

Юрка, у которого от боли выступили слезы, молча рванул на себя ведро, стоявшее на скамейке. Вода окатила Ширихе пальто и ноги. Отпустив Юркино ухо, она отскочила в сторону. А Юрка кошкой вскарабкался на печку. Оттуда в Шириху полетели увесистые луковицы.

– Вот тебе тушенка! – приговаривал Юрка. – Вот тебе што рублей!

Шириха, оставляя мокрые следы, попятилась к двери.

– Чтоб ты ждох, окаянный, – ругалась она. – Чтоб тебе на том швете…

Но что его ожидает на том свете, Юрка так и не узнал. Луковица звонко кокнула Шириху по голове, и она выскочила за дверь. Юрка еще некоторое время посидел на печке, а потом слез. На полу – огромная лужа. В луже плавает желтая шелуха, кругом раскатились луковицы.

Вооружившись тряпкой, он принялся наводить порядок.

Пришла бабка. Увидев Юрку, ползающего по полу с тряпкой в руках, удивилась.

– Ты чего это делаешь?

– Не видишь? Полы мою, – сказал Юрка.

Бабка только головой покачала. Беспокойный попался ей мальчишка. Никогда наперед не знаешь, что он выкинет. Она догадалась, что пропажа и находка ее валенок – это его проделка. Скучно ему весь день сидеть дома. Вот и мечется, выдумывает всякую всячину. Поди ж ты, полы взялся мыть! Надо что-то придумать с обувкой. Не может ведь всю зиму мальчишка сидеть дома.

Василиса снова накинула на плечи фуфайку и вышла в сени. Юрка слышал, как она по лестнице поднялась на чердак. Над головой глухо заскрипели шаги. Бросив тряпку под скамейку, он подошел к окну. Уперся лбом в ледяное стекло, задумался. Где бы украсть валенки? Хорошо бы у Ширихи. Ух, вредная баба! Тушенку у нее стащили. «Што рублей жаплатила!» И Жорка такой же паршивый уродился. В нее, в мать.

С неба медленно падал тяжелый снег. На тонких жердинах изгороди образовались круглые шапочки. Люди, которые проходили мимо, тоже были залеплены снегом. На головах выросли снежные папахи. Интересно: если снег будет падать всю зиму, засыплет он водонапорную башню или нет?.. Юрка вспомнил книжку про забавные приключения барона Мюнхаузена. В сильный снегопад он привязал к колышку свою лошадь. А когда проснулся, снег успел растаять и лошадь оказалась подвешенной к колокольне… Эту книжку Юрка читал перед самой войной. Дома читал, а мама что-то строчила на машинке…

Грустно стало Юрке. Снег вызвал у него в памяти родной город, крутую гору, спускающуюся к реке. Он с приятелями съезжал с этой горы, и лыжи, коснувшись льда, разъезжались и звенели.

К забору подошел Жорка. У него на ногах новые серые валенки. Матка в деревне на сахар выменяла. Что это делает Жорка? Юрка так нажал лбом на стекло, что чуть не выдавил. Жорка достал из-за пазухи пустую консервную банку и, воровато оглянувшись на свои окна, швырнул в огород бабки Василисы. Вот оно что! Жорка украл у мамаши тушенку. А она как бешеная набросилась на Юрку.

Бабка принесла с чердака какие-то странные плетеные штуки, напоминающие галоши.

– Надень-ка, – сказала она, – может, придутся впору…

– А что это такое? – с любопытством спросил Юрка.

– Лапти.

– Лапти?! – Юрка презрительно отвернулся. Нет, лапти носить он не будет… Лучше дома сидеть, чем в таких плетеных страшилищах ходить.

КОЛЬКА ОСТАЕТСЯ ОДИН

Разгулялась непогода. Круглую макушку обледенелой водонапорной башни залепило снегом, и только куриной лапой торчал громоотвод. Метель подхватывала у самой земли пушистые хлопья, закручивала их в тугую спираль, завывала в колючих ветвях сосен, гудела в телеграфных столбах.

Стекла, уцелевшие после бомбежки, покрыла наледь. Из-под куска фанеры, которую Юрка приколотил гвоздями к раме, лезла снежная борода. Иногда метель запускала растрепанный язык в трубу, и тогда в печи звякала заслонка, а в дымоходе кто-то тяжко вздыхал.

Василиса ушла к соседке поболтать, а босой Юрка, Стасик и губастый Колька Звездочкин резались в «очко». Неопытный Стасик проиграл всю мелочь, она перекочевала в Юркин карман. Стасик не очень жалел деньги, но хотел отыграться.

– Под ракеты будешь? – спросил Юрка, не глядя на него. – Ракета – полтинник. Идет?

– Ладно, давай, – вздохнул Стасик. – Только я не буду все проигрывать…

Через полчаса Юрка выиграл ракеты вместе с ящиком. Деловито пересчитал их и несколько штук сунул в необъятный карман солдатских галифе. Ящик затолкал под кровать.

– Вот же не везет! – через силу улыбнулся Стасик и бросил на стол карты.

Колька, шевеля толстыми губами, следил за Юркой. Он тоже проиграл, злился, и ему казалось, что Гусь плутует.

– Покажи карту! – потребовал он.

Юрка спокойно и нагло, передернув карту, показал:

– На!

Нижняя Колькина губа отвисла совсем, маленькие глаза уставились в свои карты. Громко сопя, он, послюнив пальцы, медленно потянул туза вниз и в сердцах дернул себя за желтый хохол:

– Продул…

Колька тискал бесполезную карту в потных пальцах, зачем-то подносил к носу. Он проиграл в два раза больше, чем Стасик. Чувствовалось, что Колька еле сдерживается, чтобы не стукнуть Юрку. А тот радовался. Ему было наплевать на Звездочкина. Юрка до сих пор помнил, как Колька из-за Жоркиной ракетницы заехал ему в ухо. Пусть теперь побесится…

– Юр, дашь мне из ракетницы выпалить? – выжидающе спросил Стасик.

– Тебе дам… А этому – ни в жись!

Колька засопел. Маленькие глаза его побелели.

– А ты… – запинаясь, сказал он. – Ты ворюга… У бабы на вокзале сало спер!

Юрка почувствовал себя оскорбленным. Он встал, вплотную подошел к Кольке. Звездочкин был на голову выше Юрки и намного шире в плечах.

– Я тебе, морда… – сквозь зубы сказал Юрка и замахнулся.

В это время дверь распахнулась и с облаком пара в избу ввалилась залепленная с головы до ног снегом бабка Василиса со свертком.

Колотя у порога обшарпанным голиком по валенкам, бабка скрипела:

– Охо-хо, послал бог погодушку, снегу-то намело! Еле калитку отворила.

Размотав засверкавшую каплями воды шаль, она подозрительно поглядела на ребят.

– Небось опять картежничали?

– Что ты, бабушка! – Юрка шмыгнул носом. – Мы тут разные истории рассказывали…

– Истории? – Бабка погладила печку скрюченными пальцами. – Не слепая… Ишь парнишки-то кислые… Бессовестные твои глаза, Юрка! Отдай, говорю!

– А-а, пускай забирают, не жалко, – улыбнулся Юрка. – Бери, губошлеп!

Колька обрадованно подставил ладонь.

– А ты? – спросил Юрка Стасика.

– Не по правилам, – сказал Стасик и спрятал руки за спину.

– Видишь, не берут? – Юрка пожал плечами и ссыпал мелочь в карман.

Бабка развязала концы платка, в который был завернут пакет, и кинула Юрке пару подшитых валенок.

– Носи! Да добрым словом поминай милиционера Егорова… За спасибо, дай бог ему здоровья, справил тебе обувку.

Юрка надел валенки и шагнул к бабке: ему вдруг захотелось щекой потереться об ее вязаную кофту. Шагнул и… присев, принялся ощупывать мягкие голенища. Теперь не надо весь день торчать у окна. Теперь он как захочет, так и выйдет на улицу! Хватит, отсиделся!

– Может, увидишь Егорова – позови к нам чай пить… Я звала – не пошел. Говорит, на дежурство.

Бабка заглянула в сахарницу и вздохнула:

– Сахар-то на исходе… Юрушка, скажи Егорову, пусть с собой кусок сахару захватит… Я просила у Ширихи – не дала… Нету, говорит, а сама все лето торговала. Небось на три года запаслась!

– Эх и здорово вчера Шириху разбомбило! – засмеялся Юрка.

– Не скаль зубы, насмешник! – проворчала бабка.

– Так, бабушка, – напомнил Юрка, – ведь она говорила: «Гошподь жнает, кого накажывает…» – помнишь? В церковь моталась, а господь ей – бомбочку!

– Не говори так! Не господь это, а немец.

Прошлой ночью «юнкерс» сбросил на поселок одну крупную фугаску. И угодила она аккурат Ширихе под окно. Огромная дымящаяся воронка, будто пруд, подступила к самой завалинке. Дом скособочился. Буфет, стол, стулья – все, что стояло, съехало к стене.

Шириха наспех заколотила окно и двери досками и вместе со своим рыжим Жоркой уехала на первых попутных дровнях в глухую деревню Леонтьево, к куме.

«Нет шправедливошти на небешах», – дерзко сказала она, рассерженная на бога.

Юрка с удовольствием вспомнил, как жалкий растерянный Жорка, усаживаясь рядом с матерью на охапку зеленого сена, торопил ее: «Поехали скорее, мам! Прилетит…»

Укатил в деревню Жорка и забыл про свою ракетницу.

– Баб, мы погуляем! – крикнул Юрка, на ходу натягивая фуфайку.

– Может, с крыши бабахнем? – кубарем скатившись с крыльца, спросил он у ребят.

– Смотри-ка, звездочки, – задумчиво сказал Стасик, увидев на небе просветы. – Конец метели.

Метель еще колола лица снежными иголками, взвизгивая загоняла в подворотню хвостатую поземку, но, уже устав, накружившись и нагулявшись досыта, навалив вокруг огромные сугробы, уходила по крышам домов дальше, за поселок, в лес.

– Попробуй, бабахни! – Колька рукавом утер нос. – Живо Егоров сцапает. Где, скажет, взял ракетницу? Еще и про сало припомнит…

Юрка помедлил, помолчал – не хотелось связываться, – но все-таки сказал:

– Хочешь, я те из ракетницы в ухо выпалю?..

Колька ничего не ответил. Только кулаки сжал.

– Пошли-ка лучше подальше куда-нибудь, – примирительно проговорил Стасик. Он поднял плечи и засунул руки в карманы своего пальтишка.

– Айда в лес! – Юрка спрятал холодную ракетницу за пазуху и первым двинулся к калитке. Стасик подумал, потом решительно зашагал за ним. Колька постоял-постоял и тоже поплелся.

– Эй, Гусь! – крикнул он. – Я с вами.

Юрка остановился и с удовольствием показал Кольке кукиш.

– Нюхал?

– Жалко вам, что ли? – Колька начал заискивать. – Я про шпионов что-то знаю…

Юрка замедлил шаги.

– Брешешь, губошлеп! – негромко Сказал он. – Как сивый мерин.

– Ей-богу, не вру! От постояльца дяди Васи слышал…

Колька догнал их и, сдернув с руки теплую рукавицу, протянул Стасику:

– На, бери!

Кончилась улица, и ребята вышли к перелеску, на «трубу» – так называлась длинная и прямая просека. «Труба» тянулась от водокачки, одиноко стоявшей на берегу узенькой речушки Тимаевки, до высоченной водонапорной башни. Молоденькие зеленые елочки, окаймлявшие просеку, под тяжестью снега низко опустили разлапистые ветви.

Колька, старательно ступая по глубоким Юркиным следам, бубнил:

– А дядя Вася и сказал: «Фрицы разыскивают тут склад, где всякие бомбы и снаряды лежат… Понакидали с самолетов парашютистов, они и шарят кругом, взорвать хотят этот склад». Только ни шиша у них не выйдет! Склад-то замаскирован. Дядя Вася все знает. Он капитан.

– Про шпионов ты наврал. – Юрка остановился возле толстой сосны и стал притаптывать снег.

– Ей-бо, не наврал! – Колька горячо дышал Юрке в затылок. – Одного из сугроба за ноги вытащили. Он за сосну зацепился своим парашютом – и в сугроб… Другой убежал. А которого поймали, сказал, что немцам этот склад во где сидит! У него тоже ракетница была и ракеты. Сам слышишь, «юнкерсы» над станцией день и ночь ползают. Ищут… Юр, дашь мне разок пульнуть?

Юрка промолчал.

– Помнишь, когда нас чуть не разбомбило, зеленая ракета из леса выскочила? – Стасик с опаской посмотрел на прояснившееся небо, потом на Юрку, заряжавшего ракетницу. – У тебя тоже зеленые. Ну как долбанет?

– Чудило, – сказал Юрка. – Фрицев-то нет. Кто тебя бомбить будет?

Он вскинул вверх руку и стал целиться в далекую холодную звездочку, ярче других мерцавшую в просвете заснеженных сосновых лап. Стасик и Колька, поскрипывая снегом под ногами, задрали головы. Но Юрка вдруг сунул взведенную ракетницу за пазуху и повернулся к ребятам.

– Здорово замерзли?

– Н-не очень, – хлюпнув носом, неуверенно сказал Стасик.

– А че? – отозвался Колька, хлопая рукавицей по замерзшим коленкам.

– Если не очень, айда на водокачку! Там у речки заляжем и будем «юнкерса» ждать. Прилетит, а мы и выпалим на болото. А он начнет туда бомбы кидать.

– А если он по нас тарарахнет? – Колькины губы на морозе еще больше распухли и с трудом шевелились.

– Меня тетка, наверное, ищет. – Стасик тоскливо посмотрел в сторону темневших вдалеке домов. – Давай лучше, Юр, в другой раз? Оденемся потеплее.

Юрка молча раздвинул их плечом и, не оглядываясь, пошел вперед по просеке.

– Юр, погоди… – взволновался Стасик. – Да постой же!

Юрка безмолвно пересекал голубоватую тень от высоченной сосны.

– Ну и пусть идет, – зашептал Колька. – А мы здесь постоим… Чего за ним ходить? Не видишь? Он шпана вшивая, вот он кто.

– Какой ты… – с ненавистью сказал Стасик. Не глядя на Кольку, стащил рукавицу и протянул ему:

– Мне уже не холодно… – И быстро пошел за Юркой.

Колька долго прислушивался к торопливому скрипу его шагов.

…Дома Колька натянул на себя ватные штаны, по шаткой лестнице взобрался на заваленную снегом крышу, примостился у кирпичной трубы и, нюхая гарь, стал глазеть на холодно освещенную месяцем колючую кромку леса, терпеливо ожидая, когда наконец взовьется в звездное небо первая ракета.